Текст книги "DOMINI ПАНЕЛЬ"

Автор книги: Марк Турбин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

подвалам,

подворотням.

Он встретил её, как и всё происходившее в его насыщенной приключениями жизни случайно, нос к носу: она была рыжей и далеко немолода.

Они таскались по известным и неизвестным им дворам Ленинграда. Они не ели, не пили и не спали. Они занимались только любовью. Он открывал ей всё новые и новые миры, она молча облизывалась. Дело дошло до того, что он привёл её в своё «святая святых», известный только ему, глухой, заброшенный чердак, старинного четырёхэтажного дома на улице Марата. «Голубиный рай», - так назвал бы он этот чердак, имея хотя бы какие-то литературные      способности      и      обладая сопровождавшими их логически возможными

обстоятельствами. Они лакомились нежной голубятиной и, вновь и вновь, занимались любовью.

Потом она погибла.

Всё произошло до тривиальности просто: мальчишки без криков и свистов, молчаливой гурьбой выскочили из-за угла (видимо, у сорванцов был немалый опыт ведения таких операций).

На потерявших всякую бдительность влюблённых посыпался град камней. Артиллерия, надо сказать, била точно.

Он духом взлетел на большое раскидистое дерево, одиноко стоявшее посреди двора. Она, получив удар камнем в голову, моментально и навеки вытянулась на нестерпимо горячем от полуденного солнца, асфальте.

Когда мальчишки, звонко щебеча и размахивая руками, удалились, Дивуар осторожно спустился с дерева и тихо присел у её тела.

Смертный оскал любимой его не тревожил. Он терпеливо ждал, когда она проснётся.

У «Гостиного двора» Антон попал в плотную галдящую толпу сторонников и противников советского истеблишмента. С трудом продираясь сквозь неё, он налетел на неожиданно вынырнувшего откуда-то сбоку товарища по ремеслу, художника «от сохи», Якова Пряхина. Крепкую колоритную фигуру Пряхина венчала не менее крепкая, колоритная голова с гривой соломенных волос и бровями того же колера,

нависшими над маленькими, блекло-голубыми, почти бесцветными глазами.

– О как орут! – бодро прокричал он в ухо Антону, показывая глазами на обезображенные политическим экстазом лица спорщиков, – думают, вот, их сейчас наверху услышат и на блюдечке им всё и выложат. Ага! Держи карман шире! – Здесь Яша был абсолютно прав: пришло время, когда говорили все, но никто никого не слышал. В правительстве творилось, чёрт знает, что: пресловутый бронепоезд, руководимый то ли продажным, то ли бездарным машинистом, перегруженный тупостью и жадностью партийных чинуш, уверенно сходил с обильно политых народными потом и кровью, рельс. А с Запада уже рвалось к зениту великое светило – золотой телец, долларовый болванчик, цвета хлорофилла, являющегося, как известно, первым продуктом солнечного света и источником энергетической основы живой клетки.

– А твою подружку скоммуниздили! – жизнерадостно сообщил, хрумая шоколадной вафлей, Яков, – во сколь оторвал! – похвастался он, показывая полную авоську свёртков.

Антон молниеносно схватил беззаботно жующего счастливца за борта пальто:

– Стой! Ты чего сейчас сказал? Как скоммуниздили?

– А так, – освобождаясь от жёсткой хватки Антона, нервно взвизгнул Яша. – Прямо с панели. Взяли и скоммуниздили!

– Лучше бы вас всех скоммуниздили! – сквозь зубы Антон. – Всех! Разом!

– Не! Нас не скоммуниздишь! Мы в жопу никому не нужны, – моментально вернувшись в хорошее расположение духа, напевно произнёс Яков. – Это вас всё куда-то увозят, привозят. А нас – нет! Мы на месте.

– А чего не отбили?

– Как же! Ленок пробовала! Её так лягнули, она десять минут как в гробу лежала. Вытянулась. Нос заострился, думали – всё! Хана! Нет, очухалась. Ещё сумку девкину отбила. Правда, лямки у неё оторвались.

– У кого?

– У сумки.

На Антона вдруг нахлынуло благороднейшее желание въехать в самодовольный Яшин фас двумя кулаками сразу, даже лязгнул зубами, сдерживая себя.

Под Думой всё было как всегда. Художники махали карандашами: по трое, а то по четверо работали одну модель. Десятки любопытствующих стояли вокруг, испытывая приятную удовлетворённость, какую испытывает всякий человек, безнаказанно наблюдающий за чьим-то кропотливым, созидательным трудом.

Охая и ахая, притащилась Ленка. Антону молча была вручена отбитая в рукопашном бою сумка Марселины. И всё… Поджав губы, Ленусик чинно удалилась в свой холодный, безрадостный угол.

Кроме существования ещё одного пострадавшего в деле лица, а именно – дяди Казимира, ничего нового Антон так и не узнал: оказалось, все всё видели, но никто ничего не видел. Так бывает…

Глядя на сокрушённого несчастьем Казимира Ивановича, Антон невольно вспомнил рисунок убитого горем Кола Брюньона, работы блистательного Кибрика. Всклоченные волосы, остановившийся, устремлённый внутрь себя взгляд, безвольно опущенные плечи…. Дело в том, что в пылу скоротечного боя один из похитителей Марселины зацепился широченными штанами за новенький, не успевший ещё потерять своей первозданной свежести, мольберт мэтра. В результате весь рисовальный материал художника, разноцветным фонтаном взмыл над серой, слякотной мостовой. Одна лишь пастель английской фирмы «Рембрант», смачно хрустевшая под ногами многочисленных прохожих, имела статус высочайшей степени неприкосновенности. Говорили: рёв оскорблённого дяди Казимира был слышан даже на Дворцовой набережной.

Таким образом, Антон стал обладателем потрёпанной в бою сумочки несчастной жертвы, косметики, находившейся в ней, и паспорта на имя Горшковой Марселины Викторовны. Адрес прописки оказался Антону знакомым.

Рядом с ним бивуаком расположилась компания оказавшихся не у дел художников. По кругу ходила фляжка с коньяком. Вениамин, молодой рисовальщик с серыми навыкат глазами, в длинном кожаном плаще и широкополой шляпе, пытался сеять «разумное»,

«вечное», в сотрясающиеся от хруста вафель мозги Якова. Антон сидел в сторонке, листая паспорт Марселины и рассеянно слушая их диалог.

– А ты представь, что ничего нет. Представил? – спрашивал Якова Веня.

– Нет! – честно отвечал сосредоточенно жующий Яша. – Не представил.

– И не представишь! – победно хохотнул Вениамин. – Как можно представить НИ-ЧЕ-ГО?! Ничего быть не может. В принципе! Вот скажи, ты слышал, чтобы хоть кто-то когда-то увидел «ничего»?

– Нет! – так же честно отвечал Яков (разговор ему был явно по душе). – Хотя, нет! – поражённый неожиданно посетившей его мыслью, воскликнул счастливец. – Я сам, своими глазами видел! Как-то меня батя в сарае запер, по пьяни, так я там точно ничего не видел. Ночь была, хоть глаз выколи.

– Не то, не то!.. – скривился Веня. – Ты мог стены там пощупать, соломой шуршать, дышал, не знаю… мог свистнуть, и не о том я!

– А я не умею свистеть, – жизнерадостно изрёк Яша.

– Учили, учили, все свистят, а я никак…

Вениамин беспомощно посмотрел по сторонам:

– Может, ты ему объяснишь? – обратился он к Христафору.

Тот вяло махнул рукой:

– Иди ты к чёрту, Веня! – сердито пробасил художник.

– Чего парню голову морочишь?

– А тебе не интересно, ты не слушай, – неожиданно вступился за Вениамина Яша. – Продолжай, я весь внимание.

Веня, услышав несвойственный Якову оборот речи, с недоверием глянул на него:

– Настоящее НИЧТО, – это вообще ничто! – продолжал он. – Его никто не видел! Никто, понимаешь? Отсюда вывод: его попросту нет!

– Чушь собачья! Радиоволны тоже никто не видел, однако телевизор ты смотришь, радио слушаешь, – хмуро возразил ему Христофор. – И гравитацию не видно. Но ты же не сомневаешься, что она есть?

– Да как же вы не поймёте?! – страстно воскликнул Вениамин. – Я к тому, что сознание, как таковое, вообще неистребимо. Мира без сознания не бывает. Вот ты, к примеру, Яша! – Венечка даже зажмурился от удовольствия, – вдруг взял, да и помер. Преставился. Почил, так сказать, в бозе.

– В чём почил?

– Издох, попросту!

– А-а!

– А через миллиард лет, бац – и ты снова открываешь глаза, – точно такой же, как сейчас, только в новой упаковке.

– А я не хочу быть точно такой же, хоть и в новой упаковке, – недовольно пробубнил Яков. – Я хочу быть чернявым, вон, как Антон.

– Детский сад, ей-богу! – воскликнул Христофор. – Придурки! Оба!

Сидевший до этого момента в раздумье Антон вдруг разразился гомерическим хохотом:

– Господи! – воскликнул он сквозь слёзы, – спасибо, что ты есть, и нет-нет, да создаёшь таких идиотов, хотя бы раз в миллиард лет!

– Сам идиот! – поджав губы, обиженно произнёс Вениамин.

– Не слушай их, Веня, – жизнерадостно хрустя вафлей, прошепелявил Яков, – продолжай, не видишь, им завидно.

Венечка тихо завыл.

Потеплело. Шпиль Адмиралтейства безнадёжно завяз в низко вставших балтийских тучах. В кофейнях и магазинчиках уютно зажглись тусклые жёлтые огоньки. Оттуда, мешаясь с бензиновым выхлопом многочисленных авто, потянуло горьковатым запахом турецкого кофе, к нему накрепко прилепился повеявший родным домом, духмяный запах горячих сдобных булок.

Антон повернул законченный портрет фасадом к оригиналу:

– Всё! Готово! Плыиз!

Его модель, высокая, сухопарая ирландка, внимательно всматриваясь в свой строгий горбоносый профиль, нервно мяла длинными узловатыми пальцами клетчатый, тонкого батиста платок. Желваки по её узкому аскетическому лицу шагали дисциплинированным строем, как у старого генерала: левой-правой, левой-правой.

– Но! – коротко, на выдохе, произнесла женщина, и резко поднявшись из кресла, решительно двинулась к выходу на проспект. Вслед за нею устремился стоявший всё это время за её спиной здоровенный молчаливый детина. Его мясистое, непроницаемое, словно у дворецкого, лицо скомкала гримаса неподдельного, почти детского ужаса.

– Ну, ни хрена себе! – воскликнул подоспевший к месту событий Веня, тонкая полоска его усов немножечко подрагивала.

– А чё она не взяла? – высунула голову из толпы какая-то тётенька в цветастом платке, – как похожа! Вылитая копия!

Антон растерянно улыбался.

– Ничего не понимаю, – не унимался Вениамин, – чего она подскочила? Она что, белены объелась?

– Кто там чего объелся? – повернулся сидевший спиной к Антону дядя Казимир.

– Да вот, одна гюрза от портрета отказалась, – пояснил ему Веня.

– Эта иностранка, что ли? Покажи.

Вениамин с молчаливого согласия Антона повернул взору мэтра портрет ирландки.

– Ну, и чего ей не понравилось? – густо пробасил Казимир Иванович.

– Кажется, я слишком её угадал, – заговорил молчавший всё это время Антон, – не каждому понравится, особенно женщине.

– Это верно! – согласился старый художник, – ещё те штучки! Сами не знают, чего хотят!

– Подумаешь! – взвился Венечка, – нравится – не нравится, заплати за портрет и делай с ним, что хочешь: хоть за углом порви.

– Моя не из тех, – хмуро отозвался Антон, – эта всё сделает на глазах.

– Да ну!.. – озорно уставился на него Казимир Иванович. – Чего же не сделала?

– А! – махнул рукой Антон.

– Чудак-человек, – хрипло хохотнул мэтр.

– Чёрт подери! – вдруг, вскинулся Веня, – Тоха, я покупаю у тебя этот портрет!

Антон недоверчиво глянул на Вениамина:

– Ты серьёзно?

– Слушай его!.. – вновь повернулся к Антону Казимир Иванович, – оставь-ка лучше рисунок себе, Паладьев, такими работами, не кидаются.

Неожиданно в разговор вмешался тихо подкравшийся к месту «разбора полётов» Христофор:

– А, глазки ей шире? – сладенько пропел он, с прищуром глядя на портрет ирландки, – реснички гуще, горбинку сгладить.

Антон бодливо, словно от зубной боли, замотал головой:

– Сгинь, Христо! Горбинку сгладить… Уйди от греха!

– Не знаю, – не обращая внимания на возмущения оппонента, возразил Христофор, – товар должен сразить клиента. Наповал. Вот тогда он уйдёт. Ты должен поразить её в самую, так сказать, мякоть. Нырнуть под пах…

– Уберите его, – запричитал Антон, – убери его, Веня! За что мне это наказание?

– …И тогда она никогда не забудет и с удовольствием расстанется… – как будто не слыша тошкиных завываний, вкрадчиво продолжил грек, однако, тут же удивлённый, осёкся: к Антону на полных парах подскочил давешний бугай с детским румянцем на щеках. Сунув в руку художника мятую пятидолларовую бумажку, он что-то жалобно мяукнул и бесследно исчез в густой толчее прохожих.

– Эй! Чувак… мистер! А портрет?! – крикнул ему вслед Антон.

– Портрет забери, дурак! – завопил в затылок ирландцу Вениамин, но того и след простыл.

– Надо же! Проснулись… – с натянутой улыбкой, промямлил Венечка.

– Совесть у них проснулась, – хмуро отозвался Христофор, – хотя, какая там совесть… у нас с англами в этом понятия разные!

– Ну что, Венчик, теперь твоя очередь, – устало проговорил Антон, пропустив мимо ушей странный комментарий грека.

– Какая ещё очередь? – сдавленно произнёс Вениамин.

– Покупай. Ты хотел!

– Чего покупать?

– Портрет.

– Ты же его продал! – Вениамин смотрел на Антона тем кукольным личиком, какое делал всегда, когда его ловили с поличным.

– Нет же. Вот он стоит – на тебя смотрит, – прищурившись, сладко проворковал Тошка.

Вениамин осторожно снял с головы широкополую, чёрного фетра, шляпу, ребром ладони рубанул по верху, и, водворив её обратно, вновь глянул на Антона своим круглыми и, как говаривала Ленка,

«бесстыжьими» глазами:

– Не сегодня, – произнёс, солидно кашлянув, – извини. Только из Европы. Потратился в прах. Из Пулково на рейсовом автобусе добирался, представляешь?

– Представляю, – недоверчиво усмехнулся Антон. – Как там, кстати?

– Где?

– В Европах твоих!

– А, у, – сдвинув шляпу на затылок, счастливо запел Венечка, – фейерверк! Амстердам! Париж! Елисейские поля! Работал. Недолго, правда.

– Как там художники? – поинтересовался Антон.

– Мы лучшие.

– Да? А парижанки?

Вениамин закатил к небу глаза.

– Но не ухожены, – сокрушённо вздохнул он, – нечёсаные. А тебя-то самого где носило?

– Да, где меня только не носило, – улыбнулся Антон,

– вот… из хирургии вынесло.

– М… – в нос протянул Венечка, – и чего же теперь в Вас нету, друг мой Антуан?

– Всё у нас на месте, друг мой Вениамин. За нас не волнуйтесь; только стежки накладывали, стежок за стежком: раз-два, раз-два.

– Раз-два? – рассмеялся Веня. – Ох, доведут тебя эти бабы до цугундера, Антуан! На раз-два! А кстати, что там у тебя за история с чернявой герлой? Панель гудит! Ленок кричит: парфюм у девчонки – закачаешься, во всём Союзе ни за какие коврижки не достать.

– Есть такое, – поёживаясь от порыва ледяного ветра, проговорил Антон, – не простая!

– Москвичка?

Художник согласно кивнул головой:

– Ты помнишь, прошлым летом мы с Христофором на Арбате работали. Познакомился я там с одним мужичком. Интересный. Коллекционер. Заказал мне копию. Я написал. Оригинал так себе, но заплатил чувак по-королевски. В общем, на Кутузовском она живёт, в этой самой высотке – несколько раз к нему в квартиру поднимался: прямо у него писал. Там все великие. Случайных нет.

– Ну и за каким тогда чёртом она, вся такая из себя, здесь ошивалась, да ещё одна? – удивился Вениамин.

– Ошиваться-то мы все горазды! – усмехнулся Антон,

– не сами мы ходим – ноги нас носят. Тут главное – сама фартовая, а без копейки денег, и знобило её, будто от марафета. А одета: Франция, Италия. Вот такое чудо! В общем…

– Да, – погладив усики, задумчиво пробормотал Веня

– тайна сия, зело темна есть! Будет нужда – свисти.

– Досвистишься до вас… – пробурчал Антон и, смяв в ладони потухшую сигарету, добавил:

– Мне бы концы найти. Я тут парнишку жду, шустрый – вроде, шанс.

– А слетал бы ты лучше в нашу доблестную милицию, Антуан, – встрепенулся вдруг Вениамин. – Хочешь – я прицепом. А что: так, мол, и так… предъявим паспорт. Объясним. То да сё. Всё-таки, человека украли, не букашку, да ещё в центре, на Невском.

– Ну да: пошёл таракан на птичий двор правду искать!

– усмехнулся      Антон,      невесело      добавил:      –      Только оттуда! По другому поводу, правда.

– И что?

– Обчистили! До дна. Фараоны!

– О, Господи! – расхохотался Вениамин, – вот она, Родина моя! Край мой берёзовый! Вот где жизнь!..

И, как бы в подтверждение его слов, перед друзьями появился коренастый парень в дутой коричневой кожанке, в отливающих синим шёлком, широких спортивных шароварах. Сломанный нос и едва заметная сутуловатость выдавали в нём хотя и бывшего, но ещё практикующего боксёра.

– Кто из вас Антон? – спросил человек, сверкнув рядом золотых коронок.

– Чего надо? – хмуро уставился на него Тошка, и вдруг узнал в стоявшем перед ним незнакомце того самого Лёньку Хомута, который пять лет тому назад секундировал ему на первенстве Ленинграда по боксу. Лёнька лет на шесть был старше Антона, тогда ещё молодого способного сорванца, заряженного небывалыми по существу амбициями.

– Побазарить, – спокойно, как будто не узнавая Антона, сказал Хомут.

– О чём?

– Отойдём?

– Отойдём, – Антон красноречиво глянул на Вениамина, тот понятливо махнул ресницами.

Остановившись у свободной, не занятой художниками колонны Лёнька легко коснулся Тошкиного плеча:

– «Ты меня не знаешь, я тебя, короче, ничего личного», – говорил он тихо, глядя куда-то в сторону, – не в падлу – минуту постой.

Антон утвердительно кивнул головой.

Хомут подскочил к урчавшей у тротуара «Ниве», костяшками пальцев стукнул в запотелое окно. Дверь автомобиля немедленно отварилась, из салона выполз полный, коротконогий гражданин в рыжем дублёном полушубке. Непокрытую лысину человека перламутровой изморозью покрывали мелкие капельки пота.

– Он? – указал пальцем на Антона гражданин.

– Говорит, он.

– Ты тот художник? – с придыханием произнёс человек, вонзая в Антона свои маленькие бесцветные ледышки.

– Не знаю, о чём вы, – Антон вдруг ясно понял: ниточка, связывающая его с Марселиной, оказалась живой, и она только что дёрнулась. Сердце Антона учащённо забилось. – Чего надо?

– Ксиву, – тяжко прохрипел человек. – Ксиву давай.

– Какую ксиву?

– Не тупи. Стельки ксиву. У тебя она.

– Нет у меня никакой ксивы, – Антон пристально смотрел в неподвижные глаза бандита. Прекрасно понимая, что разговор о документах Марселины так просто не закончится, он как бы инстинктивно прижал ладонь к левой стороне груди – там кроме сердца и карманной мелочи у него ничего не было.

Удар по печени не заставил себя ждать: его будто разорвало пополам. Хомут деловито распотрошил на груди Антона куртку, скомкал и швырнул ему в лицо несколько найденных трояков:

– Вот сука! – ругнулся, презрительно цыкнув слюной,

– пустой!

– А я тебя повешу! – ласково просипел присевший к Антону гражданин, – не отдашь – повешу! Ну?

– Сам дурак! – кривясь от боли, процедил сквозь зубы Антон.

– Ну-ну! – с усмешкой произнёс человек. Уходя, бросил через плечо: – Сегодня же будешь висеть!

Через минуту белая «Нива», сорвавшись с места, влилась в автомобильный поток Невского проспекта.

В тот же момент к Антону подскочили Вениамин с Христофором.

– Вот уж точно за смертью вас посылать! – пробурчал, тяжело поднимаясь на ноги, Антон.

– Зато мы их номер срисовали, – хором воскликнули друзья.

– У них этих номеров, что блох у бродячего кота, – вымученно скривился Антон и, вновь присаживаясь, тихо произнёс: – Ох и лягнул! Как копытом!

Люди стыдятся в себе природы,

у котов кроме неё ничего нет.

(Просто истина).

Дивуар бесшумно сбросил себя с магистральной трубы, огляделся. В противоположной стороне подвала, меж двух рассохшихся створок слухового окна, светилась узкая спасительная щель. Нужно было решаться – жуткий мальчишеский гомон неотвратимо приближался к его тёплому, обжитому закоулку.

Дивуар напрягся, присел. В ту же секунду обломок кирпича прошуршав над его головой, с хрустом врезался в возвышавшуюся справа от него кучу строительного мусора, другой настиг его уже на подоконнике; мазнув по хвосту, ухнул, ударившись о стену.

В это самое время, буквально в трёх метрах от описываемых выше событий, с высокого крыльца

магазина «Вино-Воды» спускался широкоплечий, средних лет человек. Правая рука его (видимо в поисках спичек) шарила в кармане короткого зимнего полупальто, в левой была зажата авоська с продуктами. Рядом с ним семенил сухощавый, крючконосый гражданин с нехорошим взглядом беспокойных колючих глаз. Парочка о чём-то тихо переговаривалась. Неожиданно на последней ступени крыльца что-то живое, серое, чёртом влетело под вмиг взбесившийся башмак широкоплечего мужчины. Воздух потряс дикий вопль, за ним последовал странный, каркающий мат. С раздирающим душу шипением Дивуар бросился прочь. Водитель Жигулей ударил по тормозам – чуть позже раздался глухой звук удара машины об машину.

Духом одолев дорогу, Дивуар взлетел на первое попавшееся на пути дерево. Его сердечко билось часто и чисто, как серебряный молоточек.

Там, внизу, на другой стороне улицы, у ступеней магазина «Вина-Воды», задрав к небу тупой небритый подбородок, лежал мужчина, в изголовье его медленно набухала небольшая чёрная лужица. Тут же, рядом с телом, покоилась грязная засаленная авоська, сквозь мелкую сетку которой виднелась пара дешёвой консервированной кильки, буханка чёрного ленинградского хлеба и три

«столичные» водки, странным образом не пострадавшие во время падения хозяина. Ещё по мостовой катилась большая тёмная бутылка

«Игристого», за обильную пену свою, с нежданным треском вырывающуюся наружу, прозванная в народе «огнетушителем», за ней, судорожно вытянув вперёд руки, вприсядку скакал странный каркающий, человек.

Из разбитых автомобилей выходили люди.

Господи! – прошу тебя: сделай всё, как надо, только не делай, как я хочу!

(Вопль бывалого человека).

На Невском проспекте царил час пик. Прохожие нескончаемым потоком, валили в обе стороны проложенной Петром главной улицы Северной Пальмиры. Художники выстроились в шеренгу.

– Прут-то! – глубокомысленно изрёк примкнувший к коллегам дядя Казимир, в его тёмных, ещё хранивших следы недавней катастрофы глазах, пронзая бетонную плиту обиды, уже пробивались лучики живого охотничьего азарта.

– Не желаете ли портрет?! – обратился, дрыгнув ляжкой, к проходившим мимо девицам Вениамин.

Подружки одновременно повернув головы, хором пропели:

– Мы не фотогигиеничные!

Собрав ладони рупором, Венечка громко прокричал:

– Мыться чаще надо! В баню, девицы! Сейчас же в баню!

– Веня, смотри, англичане! – Антон кивнул в сторону шумно выгружавшихся из большого, сверкавшего чёрными зеркальными окнами, автобуса иностранцев:

– Давай, с Богом!

– А ты?

– А у меня, кажется, гости.

Действительно, в кресле Антона беспечно развалившись, покачивал ногой плотный бородатый человек. Огромная песцовая шапка, бесформенно сидевшая на его, без того немалой голове придавала ему вид человека бывалого и до невозможности основательного. Мужчина вежливо покашливал в кулак, постоянно поправляя на широком, шоколадного цвета, носу огромные, занимавшие половину лица, затемнённые очки. Остальное пространство, вплоть до самых глаз, было сплошь покрыто густым волосяным покровом. В человеке чувствовался размах.

– И что это Вы у меня тут делаете, товарищ? – вкрадчиво спросил его Антон.

– Вот, сижу, – в тон ему, ответил бородач, – жду.

– Кого, простите, ждёте?

– Может, и вас. Вы хозяин?

– Но я не стригу, товарищ.

– А и не надо меня стричь,      –      широко оскалился мужчина, – меня рисовать надо!

– Ах, рисовать прикажете?! – воскликнул Антон. – И что же мне в вас рисовать, товарищ?

– Что видишь, то и рисуй, товарищ! – обиженно насупился клиент.

– Извините, но кроме зарослей ничего не вижу!

– Рисуй, как есть! – в голосе мужчины появились хотя и незлобивые, но нервные нотки. – Хватит, а? Ты художник? Вот, давай, рисуй!

Антон пристально поглядел на странного клиента, печально покачав головой, предложил:

– Вы хотя бы очки сняли, гражданин! – и, порывшись в ящике для рисовальных принадлежностей, найдя нужный кусочек соуса, приступил к работе.

Спустя пару минут человек заёрзал в кресле:

– Как там, получается?

– Получается. Не крутись! Сам-то, кто?

– Физик.

Антон понятливо взглянул на него и улыбнулся:

– Теоретик али практик?

– Полярник.

– Выходит, и то, и другое?

– Верно мыслишь, художник! – густые брови бородача взметнулись над дужкой очков: – Я закурю – ничего?

– Кури, ничего, – Антон улыбнулся, – только не вертись.

Глубоко затянувшись и пустив клуб дыма, полярник откинулся в кресле, поправил очки и чётко, как бы раскладывая слова по полочкам, заговорил приятным звучным тенором:

– Я, вообще-то, третий день на континенте. Перемены впечатляют! Мы там всё по радио, по телетайпам… а тут! Чёрт знает, что! Гласность. Всё кверху дном! Газеты охамели; лают кого угодно – и ничего! Вы вот тут выползли. Рисуете. Не гоняют?

– Было, когда у «Марионеток» сидели, – ответил Антон. – Сейчас ничего, Бог миловал!

– Вот, кстати, о Боге!.. Церковь голову поднимает! Читаю: и то им отдали, и это! Кришнаиты объявились, свидетели… ещё какие-то… так дело пойдёт – куда бедному атеисту податься?

– Понятно, куда…

– Ну, да… – от улыбки очки бородача скакнули кверху, – куда ещё русский художник пошлёт?!

– На остров Врангеля! – рассмеялся Антон, – слышал, там в морозы по нужде парами ходят.

– Вот-вот! Один тужится, другой ломом вышибает!

– хохотнул полярник. – Нет уж… бывали, знаем, не хотим! – закашлялся он. – Да и материальца нагрёб – на две кандидатские хватит, ещё и с лихвой! Хотя… знаешь, брат, месяца через три-четыре потянет. Назад. На льдину! Вот такой парадокс! Как здешняя жизнь прижмёт, так и потянет! Лучшие человечьи качества там! Да! Здесь суета, толкотня, нехватка денег, квартирный вопрос. Булгакова читал?

– Читал! – ответил Антон и повернул к заказчику портрет: – Вот, готово!

– Так скоро?

– Ты в корень зри.

– Похож? Я? – поинтересовался полярник у наблюдавшего за работой мужчины в синей «Аляске», с сумкой на плече.

– Тебя рисовали? – спросил тот.

– Меня!

– Тогда кто ж?!

– Ага! И я вижу – похож! А ты сомневался, не хотел рисовать, – бородач потянулся за рисунком и весело добавил: – После ещё бритым намалюешь!

– Минуту! – Антон достал из сумки лак для волос, нажал кнопку распылителя: – Вот, теперь получай!

– Сервис! – осклабился физик.

– А      то,      –      развёл      руками      художник,      – перестраиваемся!

Забавно бормоча и хлопая себя по карманам, клиент наконец расплатился, однако подниматься из кресла не спешил. После минутной паузы выпалил:

– Может, выпьем, художник?

«Ещё один… – подумал Антон, с интересом глядя на разговорчивого клиента, – что же мне с тобой делать? Вчера, похоже, начиналось. Хотя, если только по одной?» – и, подняв кверху указательный палец, торжественно произнёс:

– По пять капель, и только за знакомство: со снежным человеком грех не выпить!

– Ответ не юноши, но мужа! – одобрительно пробасил бородач.

– Не ройся – у меня есть! – доставая фляжку, сказал Антон.

– И у меня есть, – полярник вынул из сумки бутылку коньяка.

– Антон, – представился художник.