Текст книги "Синева осенних вечеров"

Автор книги: Марк Гроссман

НА РЖАВЦЕ, НА ВОДЕ СТОЯЧЕЙ

 
На ржавце, на воде стоячей,
Отражаясь, дрожит луна.
За осокою утка крячет,
Тихо плачет. О ком она?
Много нежности в тайном зове,
Жажды радости и вестей.
Я вхожу в этот мир, как совесть,
Без оружия и сетей.
И глазею в тиши на чудо
Дробных дождичков и лесов,
И, пьянея, слушаю удаль
Закипающих голосов.
Лес окрашен рябин кистями,
Кулички обживают мель.
Ах, как горько полынью тянет!
Ах, как душу качает хмель!
Пусть живое в живое верит,
Легковерия не кляня.
 
 
…И задумчиво смотрят звери
Без смятения на меня.
 
 
1973
 

УБРАЛАСЬ ЗИМА, РАСКАЯСЬ

 
Убралась зима, раскаясь,
И уже, в кипенье гроз,
Ветерок весны ласкает
Ноги теплые берез.
На лесных полянах тихо, —
Малый мир еще ничей.
Ждет, как чуда, косачиха
Поединка косачей.
Вот они! В пере и пухе
Молодой кулачный бой
Ради юной копалухи —
Скромной курочки рябой.
На мели кулик мелькает
Рядом с парою своей,
И кишит вода мальками
Полосатых окуней.
Луг надел наряд парчовый,
Легкий свадебный наряд,
И над ним часами пчелы
Неумолчные парят.
Отогрелся заяц куцый,
Приглядел себе жену.
Мошки малые толкутся,
Тянут песенку одну.
Эта песенка простая
О ликующей поре,
Как весна листву листает
На своем календаре.
Дали дышат новизною,
Вся земля вступает в брак
Только солнце за луною
Не угонится никак.
 
 
1973
 

В КРОВИ У НАС ГНЕЗДЯТСЯ БЫЛЬ И НЕБЫЛЬ

 
В крови у нас гнездятся быль и небыль, —
Пещер дымы́, земных разломов дно.
Так петухов, наверно, тянет небо.
Пусть изредка. Туманно. И темно.
Они кричат и хлопают крылами,
Срываются в отчаянный полет,
И грузные, как из вселенной камень.
Горячей грудью расшибают лед;
Окрест взирают из последней мочи,
Как у родного дома пилигрим,
И горлом окровавленным хохочут
Над изжитым ничтожеством своим.
 
 
1973
 

ПСА УДАРИЛИ В ГРУДЬ НОЖОМ

 
Пса ударили в грудь ножом.
Полз он мертвый почти к порогу,
Ребятишками окружен,
И качало под ним дорогу.
Кровь толчками из рваных жил
Выливалась на шерсть и на пол.
…Был он голоден – не тужил,
Обижали его – не плакал.
Никого на своем веку
Не обидел он, даже битый.
Старый кот на его боку
Отдыхал, не боясь обиды.
Укоряли – вилял хвостом —
Терпелива душа немая.
…А теперь он лежал пластом,
Злобы этой не понимая.
Милый, ласковый, небольшой,
Жил он, зубы в живых не целя.
И Алеша, мой сын меньшой,
Был товарищем спаниеля.
Люди издавна на Руси
Любят голубя и собаку.
Оказался бы сын вблизи,
Он бы кинулся разом в драку.
Пес был радостно обнажен,
Оттого, видно, теша зависть,
Ни за что его в грудь ножом,
Просто так, полоснул мерзавец.
Полоснул – и пропал в ночи,
Совесть ранив свою едва ли.
…Люди знают, что палачи
Часто с этого начинали.
 
 
1973
 

Я ЗНАЛ НЕХИТРЫЕ СЛОВА

 
Я знал нехитрые слова,
Когда луна плыла над плесом,
От них кружилась голова
У женщин в сумраке белесом.
И речь была из повилик,
И оплетала тело туго,
И слово было, что велит
Забыть и недруга, и друга.
Я знал слова затей пустых,
Слова расхожих истин грешных,
Слова слепые, как хлысты,
Бездумные, как пересмешник.
Я знал такую злобу слов —
Лишь стисни зубы и ссутулься,
Когда тебя на штык несло
Уже без голоса и пульса.
Взрывалась бомбами Ловать,
И было слово канонаде,
И чтобы им повелевать —
Мы умирали дважды на день.
И лезли вновь из блиндажа
В разведку чадными ночами,
И откровения ножа
Как междометия звучали.
И пашня в шепоте цвела,
И зерна были, и полова,
И жизнь была, и смерть была
В громаде отческого слова.
 
 
1974
 

БЫЛА ПОЭЗИЯ, КАК ОТЧИМ

 
Была поэзия, как отчим,
Иной порою – жестока,
Глуха к своим чернорабочим
В бездонных шахтах языка…
Душа, как грузчик, уставала,
На грудь валилась голова,
И в чреве черного отвала
Как черви корчились слова.
Но в час отчаянья, как милость,
Что полагается слуге,
Крупица золота светилась
В набухшем кровью кулаке.
И сотрясала свод удача,
Не пряча золота в суме,
И ликовали, чуть не плача,
Чернорабочие во тьме.
 
 
1974
 

ОНИ ЦЕЛУЮТСЯ УБОГО

 
Они целуются убого,
Незряч их придорожный брак,
И речь хромает, колченога,
Как выпивоха после драк.
Достались, видно, в жизни льды им,
Удачи не было дано.
Сидят, давно немолодые,
Увы! – недобрые давно.
Поют в обнимку у рябины.
Завить одну пытаясь нить.
 
 
…Ведь даже злым и нелюбимым
Дано кого-нибудь любить.
 
 
1976
 

МЫ БЫЛИ МУЗАМИ ПРОВИНЦИИ

 
Мы были музами провинции.
Пророка несть в своем дому.
И вяло хлопали девицы,
Проваливаясь в полутьму.
Записки были и записочки.
Осечки были и успех,
И записные были выскочки.
Что знают всё и обо всех.
Но рос и вырос на железе я
И помню оттого свое —
Как государственны поэзия
И слуги честные ее.
Нас жизнь охаживала вицею,
В своем дому пророков несть.
…Мы были музами провинции,
Спасибо ей за эту честь.
 
 
1977
 

И БЛАГОЛЕПНО, И НЕВИННО

 
И благолепно, и невинно
Жить без любви. И все к лицу,
Как половине – половина,
Как похороны – мертвецу.
Уже ни к подвигам, ни к славе
Не позовет вас новый день,
И вашу душу тихо плавит
С чиновней ненавистью лень.
Пусть любознательность мальчишья
Живет в душе с началом дня.
Страшитесь скучного затишья.
Житейской прозы без огня.
Любите буйную погоду,
Людей любите. Потому
Живите Родине в угоду,
Не угождая никому.
 
 
1977
 

СПОКОЙНЕЙ НАМ СРЕДЬ АКСИОМ РАСХОЖИХ

 
Спокойней нам средь аксиом расхожих,
И нормы той, что некогда была.
Но нет конца у мирозданья, боже…
Как мысль простая эта тяжела!
 
 
1977
 

ОПЯТЬ С УСЕРДИЕМ И ЗНАНЬЕМ

 
Опять с усердием и знаньем
Ты порицал мои грехи,
Выкручивая наизнанку,
С немалым рвением, стихи.
Вздевал ты палец, мне на горе,
Ты изрекал мне принцип свой.
И я, не потакая ссоре,
Кивал уныло головой.
– Ты прав, – вздыхал я простовато, —
Я многогрешен, у тебя ж
Всего один лишь недостаток,
И тот – не прихоть и не блажь, —
Он от излишнего старанья,
И потому не сто́ит драк:
Нехорошо тебя тиранить
Всего за то, что ты – дурак.
 
 
1977
 

НЕНАВИСТНА МНЕ СЛАБОСТЬ НАГАЯ

 
Ненавистна мне слабость нагая —
Окаянная тяга к вину.
Но порой эту боль не ругаю,
Не позорю я эту беду.
И на слово иного вопроса
Отвечаю: – Пожалуй, молчи,
Может, спирт им, как мне папироса
Запрещенная, снится в ночи.
Табака мне не надо, краснея,
Сам себе понемногу я лгу.
Все сосу свою трубку во сне я,
Накуриться никак не могу.
И порою о пьяных горюя,
Я иного пропойцу корю:
– Не курю, не курю, не курю я,
Наяву-то ведь я не курю!
 
 
1977
 

НА ИСХОДЕ ВЕЧЕРА УСТАЛО

 
На исходе вечера устало,
Распахнувши руки, как крыла,
Мне цыганка долю нагадала,
Целый короб счастья наврала.
Жить-де буду я с мошной и чарой,
Буду мил до гробовой доски
Женщине не старящей, не старой,
Никогда не знающей тоски.
Будут луны литься над домами,
А еще, как от грозы леса,
Полыхать багровыми дымами
Нефтяные черные глаза.
Был я в сказке этой без порока,
Нипочем сума мне и тюрьма,
И бежала ровная дорога
В добрые казенные дома.
Много фарта было, горя мало,
Благолепны мысли и дела.
Как она красиво сочиняла,
Всей душою женскою лгала!
Ну и что же? Ведомо от веку:
Не желая горя никому,
Не жалейте сказок человеку,
Безобидных вымыслов ему.
Это сто́ит выдумщику мало,
Лишь бы сердце не имело зла.
…Мне цыганка радость нагадала,
Целый короб счастья наврала.
 
 
1977
 

ПЕСНЯ В ДУДОЧКЕ ДРЕМАЛА

 
Песня в дудочке дремала,
Сотрясала тьму гроза.
Сказки сказывала мама,
Жмуря синие глаза.
И в руках у мамы спицы
(Так знакомы и милы!)
Были перьями жар-птицы,
Оперением стрелы.
Мир честной учил повесу,
Как вершить свои дела,
И красавица по лесу
В красной шапочке брела.
А за ней, с мечтой о пище,
Будто изгородь – худой
Волочился вслед волчище
С накладною бородой.
Голова в степи дремала,
Всадник ехал в никуда.
Сказки сказывала мама,
Напевала иногда.
Тихо длился стих поэта.
Мама требовала: – Спи…
У кровати людоеда
Гном томился на цепи.
И лежал я, чуть не плача,
Но рассеивалась тьма:
Побеждала зло удача,
Дурь бежала от ума.
Были слезы, и печали,
И поруганная честь.
И слова в ночи звучали
Обо всем, что в жизни есть.
Вдаль бежали Дон и Кама,
Бились лето и зима.
Сочиняла сказку мама
Мне некнижную сама:
– На Ивана на Купала,
Догорая горячо,
С неба звездочка упала
Таганаю на плечо.
Он зажмурился от жара
И сказал, с трудом дыша:
«Слава богу, здравствуй, пара,
Здравствуй, девица-душа!
Постарел я, ожидая.
Наконец в мои края
Ты явилась, молодая,
Радость ясная моя!»
От его могучей ласки
Стали все вокруг добрей.
…Как давно умолкли сказки.
Песни наших матерей…
 
 
1977
 

В ОГОРОДЕ ЛЕН ПОСЕЮ

 
В огороде лен посею
На рубаху Алексею.
Вырастай быстрей, ленок.
Подымайся густо.
Как вам служится, сынок,
Вдали от Златоуста?
Нету пыли на штыке?
Вьется дым похода?
Как вам дышится в тайге,
Русская пехота?
Часовых часы длинны
И забот беремя.
Слава богу, без войны
Протекает время.
Служба – даже и к концу —
Непростая ноша.
Государству и отцу
Послужи, Алеша.
Честь, она навек, сынок,
У станка и в роте.
…Вырастай быстрей, ленок,
В нашем огороде.
 
 
1978
 

НЕ СЛАГАЕТСЯ СТИХ… НЕ ПОЕТСЯ…

 
Не слагается стих… не поется…
Будто мелочь – затерты слова.
И скрипит журавлем у колодца
От надсады моя голова.
И в душе, как в иные отливы —
На живой, на прибрежной меже
Обнажаются ржаво заливы
И мелеют глубины уже.
Среди слов, точно кочечки, куцых
Я бреду, опасеньем томим:
Вдруг приливы уже не вернутся
К берегам обмелевшим своим?
 
 
1978
 

ТУТ КОГДА-ТО ИЗВИВАЛАСЬ ТРОПКА

 
Тут когда-то извивалась тропка,
Молчаливо хмурилась гора.
…Постою у домен неторопко,
Близ жары литейного двора.
Здесь бывало от свинцовой плетки
Аргамак кидался под уклон.
…Что иным окатыши и лётки,
Взлеты металлических колонн?
Я ж глаза прищурю – и с разгона
Годы и события сотру,
И увижу красные знамена
На январском бешеном ветру,
И мальчишку в ношеной шинели,
Глаз его лихое торжество.
Пальцы в рукавицах онемели,
Но душа пылает у него.
О Гренаде он хрипит некстати,
Флюсом шахту загружает он,
И его товарищ и писатель
Поезда отводит под уклон.
…Улицы. И транспортная пробка.
Бога укоряют шофера.
…Тут когда-то извивалась тропка,
Молчаливо хмурилась гора.
 
 
1980
 

СДЕЛАЛ ВСЁ, ЧТО СДЕЛАТЬ МОГ

 
Сделал всё, что сделать мог,
Без протекций и без связей,
По чужим садам не лазил,
Не ломал чужой замок.
На своей струне пиликал
И копил по капле мед.
А прибыток не великий, —
Ну так то – как бог дает.
 
 
1980
 

ВЫ ГОДАМИ СПЛЕТАЕТЕ СЕТИ

 
Вы годами сплетаете сети,
Слух и фактики копите впрок,
Стихотворцы доносов и сплетен,
Обожающие пирог!
Маяковским – увы! – не добиты,
Вы еще далеки от конца,
Вожделенного жира пииты,
И свиного певцы холодца.
Нет, не ради идеи и дела
Ваши лица потны и важны,
А всего лишь – для жадного тела,
Для машины, мешка и мошны.
Мир фискала опасен и бледен,
Задыхаются в щелях домов
Стихотворцы доносов и сплетен,
Романисты подметных томов.
 
 
1978
 

МОЛОДЫЕ – ЧТО ИМ? А СТАРУШКИ…

 
Молодые – что им? А старушки
Все считают, сколько на веку
У бездумной дурочки-кукушки
Им еще оставлено «ку-ку».
Замирают сердцем от гаданья,
Потихоньку крестят впалый рот.
Надели их долгими годами,
Нагадай им счастья наперед.
Накукуй им вечности в хоромах, —
Эта сказка, горести губя,
Как весной цветенье для черемух —
Ничего не сто́ит для тебя.
 
 
1978
 

ВОРОНА КАРКАЕТ, КАРТАВЯ…

 
Ворона каркает, картавя,
Долбит сизарь морозный двор,
И у дворняжек из гортани
Голодный лезет разговор.
А мы проносимся по суше,
Своей не чувствуя вины,
Что эти вот – не наши – души,
А все же души голодны.
И нет, чтоб в жар кидало лица,
Что б ты, на этом свете князь,
Решил тотчас остановиться,
Происхожденьем не кичась,
И, ощутив дрожанье кожи,
Подумал, не тая добра,
Что мог и ты родиться тоже
Дворнягой нашего двора,
И, глухо тявкая, без злости,
И озираясь, точно вор,
Терзать обглоданные кости,
Вести голодный разговор.
 
 
1978
 

4. Глаз июньская синева

КАМЕНЕЮТ ВОРОБЬИ

 
Каменеют воробьи,
Серые воробышки.
Застываю от любви.
От любви-зазнобушки.
Запасенные слова
Замерзают в глотке,
Тяжелеет голова,
Пьяная без водки.
Ох, морозец нынче крут!
Борется с весною!
Забивает все вокруг
Злою белизною.
Я на улице торчу,
Выходи наружу!
Вот уж перышки пичуг
Пропускают стужу.
Шелестит метель, слепя,
Лепит в лоб занозы,
И на сердце у тебя
Снежные заносы.
 
 
1940
 

ПОУЧЕНЬЯМ ХОДЯЧИМ НЕ ВЕРЮ

 
Поученьям ходячим не верю,
Врут они временами без мер.
Источили писатели перья —
Где любви образец и пример?
Почему и целуешь – а пусто?
Как сердца поджигают сердца?
 
 
Может быть, настоящее чувство
Первородно всегда, как искусство,
У которого нет образца.
 
 
1949
 

ЧЕМ ЧУВСТВО БОЛЬШЕ

 
Чем чувство больше, тем слова короче.
Чем сердце чище, тем скромней язык.
Мне по душе твои скупые строчки,
К немногословным письмам я привык.
Зачем любви признания и речи?
Достаточно обоим та́к прожить:
«Люблю» сказать друг другу в первый вечер
И у могилы это повторить.
 
 
1950
 

НЕ ПИШЕШЬ… ПОЧТА МИМО МЧИТСЯ…

 
Не пишешь… Почта мимо мчится…
Звенит палатка у скалы.
И, точно чистая страница,
Снега за окнами белы.
Земля вокруг в морщинах трещин,
И не постичь уже подчас:
Не то метель над нами хлещет,
Не то она буянит в нас.
Мы зря, пожалуй, брови хмурим
И невпопад ругаем град.
…Бушует буря. После бури —
Яснее небо, говорят.
 
 
Остров Шалим, 1953
 

ЛИСИЦЫ ЛАЯЛИ ЗА БАНЕЙ

 
Лисицы лаяли за баней,
Кружилось крошево светил.
И онемевшими губами
Я слово древнее твердил.
Я был в ознобе, слаб нелепо,
А на меня твои глаза
Смотрели пристально и слепо,
Как смотрят в душу образа.
Окрест и призрачно, и зябко…
И ты была и не была,
И туч, застиранных, как тряпка,
Текли унылые тела.
И сыпь галактик над садами
Была чернее борозды.
И шло последнее свиданье,
Как отсвет умершей звезды.
 
 
1968
 

НЕТ, ОБИДЫ НЕ ВОЗЬМУ НА ДУШУ

 
Нет, обиды не возьму на душу,
Не к чему нам ссориться опять.
Время созидает, но и рушит,
Прописи не сто́ит повторять.
Лезет в зубы сам собой ответец:
Отгулялось в хмелевой ночи,
В том лесу, где на следах медведиц
Старые тоскуют мохначи.
Там, где тропы мы с тобой торили —
Костерок таежный наш зачах.
Обгорелой грудою опилок
Прошлое дымится в кедрачах.
Я далек от всякого навета.
Но прошу – ни лекарь, ни палач —
Кедрачи когда-нибудь наведай,
О былом содружестве поплачь.
Уж зима на белой тройке едет,
Умирают, охладев, ключи
В том лесу, где на следах медведиц
Старые тоскуют мохначи.
 
 
1968
 

НОЧЬ ПРОВЕЛ Я ВМЕСТЕ С ВАМИ

 
Ночь провел я вместе с вами
Там, где Симон Кананит
Бредит мертвыми словами,
Зло железами звенит.
Наверху, еще не в силе,
Пел во тьме ручей зачин.
Мы смеялись и грустили
Без особенных причин.
Были радость и доверье,
Чьи-то добрые стихи,
И дарили нам деревья
Золотые пустяки.
Хмель кружился на поляне,
И небось я оттого,
Наподобье старых пьяниц,
Не запомнил ничего.
 
 
Кавказ, 1968
 

НЕ ПОМОЛВЛЕННЫЙ, НЕ ПОВЕНЧАННЫЙ

 
Не помолвленный, не повенчанный,
Разговорчивый, как в бреду,
С молодой и красивой женщиной
Я по синим горам бреду.
От ее огневого облика,
От горячих ее очей
Багровеет под нами облако,
Кровоточа, течет ручей.
До конца с этим миром слиться —
Вот и зяблик о том звенит,
И державно несет орлица
Крылья медленные в зенит.
Синий-синий закат осенний
Открывает перед зимой
Дали сказочных потрясений,
Многогрешной любви самой.
И пока они нас не бросили,
Освещают дорогу дня
Голубые глазища, в прозелень,
Сатанинская мощь огня.
…Истощилась тропа завитая.
Ты в заре с головы до пят.
…И грузины молчат, завидуя,
Грозно бороды теребят.
 
 
Ахали-Афони, 1968
 

УЖЕ ЗА ОКНАМИ СВЕТАЕТ

 
Уже за окнами светает,
И свет тот зыбок, как от свеч.
Я письма женские сжигаю.
Чтоб разом прошлое отсечь.
Гори, бумага, ярься, печка,
Корежьтесь в дыме и огне
Пустое, гладкое словечко
И слово света обо мне.
Ах, женщин суд, крутой и скорый,
В ударах выцветших чернил!
Я был вам, женщины, опорой,
И никогда вас не чернил.
И вы мне были, как даянье
Судьбы – не мачехи, о нет! —
Вы были бурей и боями
И обаяньем этих лет.
Вы были… были… И до грани,
Что отделяет «был» и «есть» —
Вы жизнь моя и умиранье,
Мое бесчестие и честь.
И жалость жалит, как пилою,
И рушит душу напролом,
И невозможно сжечь былое,
Сжигая письма о былом…
 
 
1968
 

ОТГОРЕЛ ЗАКАТ НАД СИНЬЮ

 
Отгорел закат над синью,
Вьется дымка у курьи.
Пахли мятой и полынью
Губы тонкие твои.
Ты сказала, щуря очи:
– Зябко, господи спаси…
Отчего такие ночи,
Будто брага, на Руси?
Отчего фатой венчальной
Под луной блестят пески?
Чайки плачут беспечально?
Сыч хохочет от тоски?..
Я ответил: – Видно, это
Оттого, что в лунной мгле
Наша песенка не спета,
Слава богу, на земле,
Оттого, что наше лихо
Не дает пока нам весть…
Ты косой тряхнула тихо,
Ты сказала: – Так и есть.
Ты сказала: – Наши узы
Впрок ковали колдуны…
И звезда горела в бусах,
И мерцали в косах русых
Искры первой седины.
 
 
1969
 

ПУСТЬ ИХ ШЕПЧУТСЯ И СУДАЧАТ

 
Пусть их шепчутся и судачат,
В щель замка норовят залезть, —
Это выпала мне удача,
Что ты есть у меня. Ты есть!
Дни, как лошади под вожжами, —
Мимо рощиц, полей и лиц,
И березы, как прихожане,
Торопливо падают ниц.
Ослепляет жгутами ветер.
И целую я наяву
Белоснежные зубы эти,
Глаз июньскую синеву.
Плещут очи огнем без чада,
С холодком вперемежку зной.
Ты лети, коренной, как надо,
Рядом с лебедью-пристяжной.
Ты лети, коренник, лети же,
К черту вожжи и удила!
Или кровь у нас стала жиже,
Чем когда-то в бою была?
Лебединым последним плачем
Юность нам посылает весть.
Это выпала мне удача,
Что ты есть у меня.. Ты есть!
 
 
1970
 

БАБИЙ ВЕК

«Бабий век – сорок лет».

(Поговорка)

 
Забрели с тобою в морок
Сонных стариц – мертвых рек.
Ты вздыхаешь: – Скоро сорок…
Ты горюешь: – Бабий век…
Для чего же эта жалость,
Будто плач перед венцом?
Ты платочком повязалась,
Девка статью и лицом.
Не роняй, как слезы, слово,
Сердце вицей не секи.
Это просто нетолково,
Это, право, пустяки.
Люди – разная порода,
Не всегда молва права.
Я подслушал у народа
Сокровенные слова.
От избытка лет страдая,
Жизнь, как прежде, славословь:
Любишь – значит, молодая,
Бабий век – пока любовь.
…На Урале, на покосе
Есть свой срок, когда с дорог
Морось мелкую уносит
Предрассветный ветерок.
Ты забыл о тьме и стужах.
В лужах синь отражена.
Тихо рядом. Тихо в душах.
В целом мире тишина.
 
 
1971
 

Я ИЗДАЛИ ЛЮБИЛ ВАС. ИЗДАЛИ…

 
Я издали любил вас. Издали.
Ни запретить. Ни под арест.
Я целовал во сне вас истово,
Как старики целуют крест.
Я огородами и тропами
Бродил у вашего двора
И терпеливо слушал проповедь
Пенсионеров от пера.
Они учили – что́ не велено,
Плюс проклинали грех и плоть.
И тарахтела речь Емелина,
Которому черед молоть.
И, пальцы вздев, они, как исстари,
Свою из губ сучили нить.
…Я издали любил вас. Издали.
Ни под арест. Ни запретить.
 
 
1971
 

ФЕНИКС

 
Милая, нам незачем сердиться,
Не тирань вопросами меня.
Снится мне все чаще Феникс-птица,
Грозная и грустная девица
В озаренье красного огня.
По ночам, когда луна в зените
И детишек пестует лиса, —
В эту пору сказок и наитий
Чья-то тень мелькает на граните,
Звонко загораются глаза.
И опять мерещится иль мнится
Легкое касание руки.
И живут желанных женщин лица,
И приходит время, чтоб родиться
Костерку начальному строки!
Век – не вечно радость и цветенье,
Но бессмертно жизни торжество.
…Вновь на скалах сказочные тени,
И, сгорая, возникает Феникс
На заре из пепла своего.
Обновленья ласковое чудо.
Оживай, волшебное, и впредь.
Отвяжись, постыдная остуда,
И сгорай, душа моя, покуда
Ты еще умеешь догореть!
Синим светом сновидений снова
Приходи. Ликуя, отрави
Домыслами времени иного,
Жалкою и тайною обновой
Старой несгорающей любви!
 
 
1971
 

Я СИЖУ У СИНЕЙ РЕЧКИ

 
Я сижу у синей речки,
Возле выщербленных скал,
Я сижу на том местечке,
Где когда-то вас ласкал.
И дрожат недружно руки
От былого ль, от потерь.
И осины, как старухи, —
Бог их знает, где теперь?
Те, что выжили, – в коросте,
И стоят почти без сил.
Здесь давненько на бересте
Я сердца изобразил
Возле берега брожу я,
Был он раньше муравой,
И внезапно нахожу я
Ножевой рисунок свой.
Травка срезана на силос,
В лодке сломано весло.
Та березка сохранилась,
Только сердце заросло…
 
 
1971
 

МОЖЕТ, КРОВЬ УСТАЛАЯ ЗАСТЫЛА

 
Может, кровь усталая застыла,
И копьем бубнового туза
Врежется, попутная, в затылок
Скушная осенняя гроза.
Но в минуту горькую и злую
Я печаль, как пот, утру на лбу,
Из последней силы поцелую
В голубые глазыньки судьбу.
Пусть мираж – и ничему не сбыться,
Все равно – у твоего огня
Умираю, как слепая птица,
О каменья крылья кровеня.
 
 
1972
 

НЕТ, НЕ ГОЖУСЬ Я В СУДЬИ СТРОГИЕ

 
Нет, не гожусь я в судьи строгие,
Что мямлят, истины твердя.
Меня минувшее не трогает,
Ему я, право, не судья.
Былому времени отпетому,
Быть может, сгинуть не черед.
Но я люблю вас – и поэтому
Вам все прощаю наперед.
Да и, признаться, вам завидую.
Благословляя, как напасть,
И вашу боль, и вашу битую
И неповерженную страсть!
 
 
1972
 

АХ, ПУСТОЕ ДЕЛО – В ДУШУ ЛЕЗТЬ!..

 
Ах, пустое дело – в душу лезть!..
Я не поп, и ты – не в божьем храме.
Я люблю тебя, какая есть,
С бедами твоими и грехами.
Дни тропою дыбятся крутой,
И не всем – одна и та же ноша.
Я и сам, ты знаешь, не святой,
Впрочем, мне поверь, и не святоша.
С детства помним: не рабы вещей,
Души наши – для родного края.
Леший с ними, для которых щель
В дом чужой благословенней рая.
Я давно не молод. Мне видней:
Чаще – рядом с черным голубое.
Не родной бывает нам родней,
А сестра, что вынесла из боя.
Нет, ни рай, ни царские врата
Идеалом не были нелепым,
А на стройках юности – братан,
Что делился дружеством и хлебом,
Не пилил за мелкие грехи,
Мог за дело всяческое браться,
И читал до полночи стихи
О коммуне равенства и братства.
Оттого я, верно, и пришел,
Не чудивший на веку от скуки,
Под твои приветные, как шелк,
Отдыха не знающие руки.
 
 
1972
 

ВОСПОМИНАНИЕ

 
На песке кипела пена,
Тьма творила волшебство,
И была благословенна
Ночь доверья твоего!
Огрызался гром над нами,
И стонали тополя,
И качалась, как цунами,
Черноморская земля.
Ливень рушился, стеная.
Забивая окоём.
И стояла ты, лепная,
В мокром платьице своем.
А потом гроза умолкла,
Посинела гор гряда,
И ворочалась у мола
Изнуренная вода.
На заре кричали чайки,
Чуть поскрипывал причал,
И на море, цвета чаги.
Парус спущенный скучал.
Будто угли под золою,
На закате облака —
Тлело в памяти былое,
Непогасшее пока:
Я искал тебя немало,
Но, закованная в льды.
Погребала даль немая
Мимолетные следы.
Я искал тебя вседневно,
Припоздавшая весна,
Синеглазая царевна
Из мальчишеского сна.
…Отпылали гор вершины,
Бриз раскачивал буи,
И, вздыхая, тишь сушила
Косы влажные твои.
Над прибрежными горами
Озорно заря текла,
И в ее багровой раме
Ты была белым-бела.
И кружился чаек лепет,
И лучился берег весь,
И была ты, будто лебедь,
Светом сотканная днесь.
 
 
1973