Текст книги "Синева осенних вечеров"

Автор книги: Марк Гроссман

В ДЕНЬ ПОБЕДЫ

 
Надо бы однажды, не краснея,
Отдохнуть за шесть десятков лет,
Но планета вертится, и с нею
Мы несемся, оставляя след.
Не болтун и не ленивый малый,
Сам себе, случается, я лгу:
Вот закончу дело и, пожалуй,
Просто поваляюсь на лугу.
Отдохну от книжек и бомбежек,
С удочкой приду на бережок,
Или наточу гвардейский ножик,
Вырежу дубовый посошок.
И пойду, покуда носят ноги,
И кипенье есть душевных сил, —
Дорогие отчие дороги
Я не все еще исколесил.
И любви желается немножко,
И чтоб домик на Миассе – свой.
…Но кружи́т, куражится бомбежка
Тридцать пятый год над головой.
 
 
1980
 

3. Песня синего моря и суши

В СТУДЕНЫЙ СОН ВОРОНИЙ…

 
В студеный сон вороний
Луна вонзила рог.
В ночи молотят кони
Сумятицу дорог.
О чем молчит в кручине —
О доме? Табачке? —
В залатанной овчине
Казак на облучке.
Порою вскрикнет: «Ну-ка!»,
Во тьме бодря коней.
Зализывает вьюга
Каракули саней.
И вот – в глуши гранитной,
Как взорванный снаряд.
Гремят грома́ Магнитной,
Огни ее горят.
И слышатся в железе,
Заметные едва.
Неведомой поэзии
Начальные слова.
 
 
Урал, 1931
 

НОЧЬ НА ОХОТЕ

 
То ли в угольном небе,
То ли в темени вод
Окровавленный лебедь —
Рдяный месяц плывет.
Гордый был, крутохвостый.
Грома грянул заряд —
И шевелятся звезды,
Как пушок лебедят.
Из ружейного чада,
Исступленно горя.
Капли крови сочатся
На земные моря.
 
 
1931
 

БЕЗ ДОРОГИ МЕТЕЛЬНОЙ НОЧЬЮ

 
Без дороги метельной ночью
Кони тащат во тьму возок.
Колокольчик свое бормочет,
Степь снегами свистит в висок.
Ах, уральские наши дали —
Все поземка течет, течет.
…В этой жизни не поджидали
Ни богатство нас, ни почет.
В этом быте без домочадцев,
Где мы сами – судьба себе,
Низкорослые кони мчатся
К заметеленной той судьбе.
Наша юность, остри нам чувства,
Пусть не знаем, какой конец —
Может, густо, а может, пусто…
Под дугою звенит без устали
Балаболкою бубенец…
 
 
1934
 

СЕЛЬСКИЙ ПЕЙЗАЖ

 
Колодец. И в бездонной яме
Не звякнет дужкою бадья.
И над церковными крестами
Плывет луна, как попадья.
Все спят – от сторожа сельторга
До псов и петек всех дворов.
И лишь гремит скороговорка
Бегущих в поле тракторов.
 
 
1935
 

ЧТО ЖИЗНЬ, ЛИШЕННАЯ ГОРЕНЬЯ!

 
Что жизнь, лишенная горенья?
Она печальна и пуста,
Она – осеннее смиренье
Почти увядшего листа.
Пусть не покой, а поиск вечный
Подарит время мне в удел,
Чтоб в громе бури быстротечной
Я тишины не захотел.
Иной в жилище полном – нищий,
В толпе – без дружеской руки.
 
 
Ищи любовь, как воду ищут,
Как землю ищут моряки.
 
 
1936
 

СВОЕЙ ДОВОЛЕН Я СУДЬБОЮ

 
Своей доволен я судьбою.
Не зависть – жалость у меня
К тому, чья жизнь прошла в покое,
Вдали от бури и огня.
Какая все-таки удача —
Пробиться первым через тьму,
Шалаш поставить на Рыбачьем,
В песках, у бешеной Аму, —
И, кончив дело, в час полночный,
Отведав огненной ухи,
Вдруг примоститься в уголочке
И посвящать свои стихи
Дымку над домиком родимым,
Протяжной песенке печей,
И тем очам неповторимым,
В которых звезды всех ночей!
 
 
Северная Атлантика, 1952
 

МЫ НЕ ВОЗДУХОМ – БУРЕЙ ДЫШИМ

 
Мы не воздухом – бурей дышим,
Не идем, а буравим тьму.
Ни под войлоком, ни под крышей
Нет пощады здесь никому.
Здесь закон для всех одинаков:
Раз работа – огонь из глаз.
Тянут нарту вперед собаки,
По глазам понимая нас.
 
 
Берег Баренцова моря, 1952
 

ВСЁ ИЗ СИНЕГО ЛЬДА

 
Все из синего льда,
Даже скалы – и те,
Даже в небе звезда,
В ледяной высоте.
Даже воздух – и тот —
Подсинен и суров,
Как измолотый лед
Жерновами ветров.
Глядя вдаль из-под век,
Отложив ледоруб,
На скале человек
Запахнулся в тулуп.
Он стоит, будто вмерз
В озлобление льдов,
И на тысячу верст
Ни тепла, ни следов.
И на вест, и на ост
Синий сумрак и сон.
Под ледяшками звезд
Лишь упряжки – и он.
Звон закованных рек,
Стужа снежных полей.
Но он здесь – Человек,
И земле – потеплей.
 
 
Заполярье, 1953
 

ЛЬНЯНЫЕ СВОИ КОЛЕЧКИ

А. А. Фадееву

 
Льняные свои колечки
В косички уже плетешь…
Спрашивают разведчики:
– Чего, командир, не пьешь?
Сегодня праздник – по маленькой
Положено всем. Закон.
А ты и не тронул шкалика,
Не раскупорен он.
– Да нет, ничего, ребята.
Дочку припомнил я.
..................................
Поют и поют солдаты:
«Винтовка – жена моя…»
 
 
Заполярье, 1953
 

ПУСТЬ ИМ СНЯТСЯ ТАЙНЫ ОКЕАНА

 
Злое, почерневшее до срока,
Билось море в скалы Кильдина.
Снились юнге финики Марокко,
Бурдюки афганского вина.
Чайки торопливы и сварливы —
Тяжела гнездовая пора.
И дымились теплые приливы,
Погребая в дымке сейнера.
Но казалось мальчику: по Гангу,
От любви неслыханной горя,
Юную везет он индианку
В голубые дали и моря.
Пахли трюмы не треской и пикшей,
Не сырою солью и смолой,
А жарой и пальмою поникшей,
Онемевшей рыбою-пилой.
А в индийской сказке или книжке
Ветер барку старую качал,
И маячил желтому мальчишке
Стужею окованный причал.
Снились бородатые крестьяне,
Белые медведицы вблизи,
И цвело полярное сиянье
Над снегами северной Руси.
Чаек плач, и чистиков, и крачек,
Ледяное бешенство воды.
…Ах, от этих вымыслов ребячьих
Ни войны на свете, ни беды.
Пусть им снятся тайны океана,
Крепкие соленые слова,
Нежилые дали Магеллана,
Эдуарда Толля острова!
 
 
Мурман, 1953
 

ПОЖЕЛАНИЕ

Морякам Мурмана

 
Суровый город знаменитый,
Ты ешь свой трудный хлеб не зря.
Ах, цепи грузные, звените,
Ползите в клюзы, якоря.
Пусть не пустует сроду невод,
Пусть капитан ваш – закален,
И море Севера без гнева,
Семь чистых футов под килем.
И пусть мужей дождутся жены,
И станет вечер встречи пьян,
И пусть до днища обнаженный
Без вас бушует океан.
А завтра снова – свист и солоно,
И снова палуба, как хмель,
И только волны, только волны,
И нет, и не было земель.
И снятся женщины, не грея,
И вод объятия туги,
И ходит бешеная рея
Над головой, как батоги.
И хлещет в небо из расщелин,
Как магма черная, вода.
Но будет, будет возвращенье
В береговые города.
И вот уже – не речью чаек,
А детским лепетом целя,
Вас благодарная встречает
И потрясенная земля.
И слезы радости не пряча,
В толпе, у пирса на краю,
Среди мальчишек и морячек,
И я, ликующий, стою.
И плещет в лица запах леса,
И в небе пенится заря,
И, словно музыка железа,
Ползут из клюзов якоря.
 
 
1953
 

У БАЙКАЛА ЧИСТЫМИ НОЧАМИ

 
У Байкала
                чистыми ночами,
Где костры себя сжигают в дым,
Я брожу с понягой за плечами
По дорожкам каменным крутым.
В тишине я слушаю живое,
В обнаженной памяти храня
Крик кедровки, бормотанье хвои.
Доброту и ненависть огня.
В голубой одежке из тумана
Селенга проносится, быстра.
Мечутся на зелени урмана
Крылья ястребиные костра.
Потихоньку звезды потухают,
Скоро с неба кинется заря.
Хорошо водиться с пастухами,
Не спеша
                о жизни говоря.
Сухостой топориками рушим,
На углях оленину коптим.
…Телу нужен отдых. Нашим душам
Много больше он необходим.
 
 
Восточный Саян, 1965
 

НА ЖАРКОМ ЮГЕ В ГОРЫ БЕГАЕМ

 
На жарком юге в горы бегаем,
Глазами нежим пыльный лес,
И на лужайке лошадь пегая —
Для нас – немалый интерес.
Почти что молимся мы истово
Вам, минеральные ключи,
И сердолики с аметистами
Нам часто чудятся в ночи.
А до́ма, до́ма – детка-сосенка
Сгребает в лапы облака,
И вдруг показывает просека
Медведей бурые бока.
И лось проносится, не мешкая,
В таежных марях то и знай,
И нянчит ангелов с усмешкою
Под самым небом Таганай.
В горах, за синими урманами,
На легких крыльях снегиря,
К заре над домнами и станами
Спешит озерная заря.
Ну что ж, что место наше вьюжное,
Что наши гнейсы – не коралл.
Мы летом тянем в море южное,
А вы – гребитесь на Урал.
Он вам покажет силу пламени,
Когда дутье гудит в печи,
Он вам подаст в ладонях каменных
Свои подземные ключи.
Гостям он рад. Не пожалеете.
Возьмете сказки у старух.
И вам сыграет на жалеечке
Про ночи Севера пастух.
 
 
1966
 

ПАМЯТЬ О РОДНОЙ СТОРОНЕ

 
Разгулялась непогода,
И упрямы, как волы,
Тащат тушу парохода
Моря бурые валы.
И бегут ручьи по тропам,
И земля к исходу дня,
Та, что в зависть всем Европам,
Раскисает, как квашня.
Где ты, стынь иного края?
Холодок сухой, без зла?
Ах, сторонушка родная,
Ты теперь белым-бела!
Лишь в очах да в небе просинь,
Да еще в озерах гор.
Вся из елочек и сосен,
Вечно диво и простор!
Побережьем именитым
Я брожу. А дальний край
Тянет душу, как магнитом,
Хоть ложись и помирай!
 
 
Берег Черного моря, 1967
 

МИР НОЧЕЙ – И ТАИНСТВО, И ЧУДО

Сыну Алеше

 
Мир ночей – и таинство, и чудо,
Шорох рек, и хохоток сычей,
Серый волк, Иванушкина удаль,
Перезвоны праведных мечей.
Кони травкой хрупают у плеса,
И лежит у ног, как стригунок,
Маленький, пока одноголосый,
Несмышленый вовсе огонек.
Вот теперь похож уже на паву.
Выгнул хвост дугою до реки.
И летят на смертную забаву
Майские железные жуки.
Кто там плачет? Филин или евнух?
Или это колдовство стиха?
Или стонет статная царевна
На суровом ложе пастуха?
Воют волки над бараньей тушей,
Сходят феи к речкам и ключам.
Так замри же, мальчик мой, и слушай:
В целом мире – над водой и сушей —
Сказки оживают по ночам.
 
 
1967
 

В ДЕТСТВЕ ПРОСТО ВСЕ И КРАСИВО

 
В детстве просто все и красиво,
Сам себе в сновиденьях – князь.
…Обойти я хотел Россию
Потихоньку, не торопясь, —
Так, чтоб медленно, как история,
Плыли малые города;
Чтобы дыбилось рядом море,
Неразгаданное всегда;
Чтоб открылось, как гибнут тучи.
Как изюбры трубят в ночи,
Как качают в руках колючих
Мелочь звездную кедрачи.
И пошел я дорогой тряской,
На ржавцах оставлял следы,
И томился я от неясной
Жажды подвига и воды.
Время таяло, осыпаясь
Желтизною берез на грязь,
И явилась иная завязь,
И другая настала связь.
Уж давно я не юн, не в силе,
И хотя не сижу мешком,
Хорошо бы мне по России,
Как бывало, пройти пешком.
Снится снова – иду я тощий,
Ни тоски, ни боли виска,
И дышу я росой и рощей
И теплом ржаного куска.
 
 
1967
 

ТИШИНА… ТИШИНА… ТИШИНА…

 
Тишина… Тишина… Тишина…
Ничего, кроме вздоха глухого.
Только выжатое до дна
Безъязыкое, пресное слово.
Только рифмы, как рифы торчат
Только колются мысли колами,
Только сеет и сеет свеча
Начиненное копотью пламя.
И ни света уже, ни надежд…
Но внезапно, во тьме перегноя,
Прорастет из подземных одежд,
Точно зернышко, чувство живое.
Возмужает, покатится вдаль,
Молодыми ветрами гонимо.
И себя уже больше не жаль,
И обходит тоска тебя мимо.
И почуешь, склонившись к столу,
И всевышним себя, и ягою,
И крушит твое зернышко мглу,
Обрастая листвою тугою.
Вновь ты весел и жизнью обвит,
И стальное перо не обуза,
И – сродни неуемной Любви —
Над тобою беснуется Муза.
 
 
1967
 

ПОЭЗИЯ

 
Мне снилось, будто я, старик глубокий,
Сижу один у берега речного,
И выросла внезапно предо мною
Та женщина, которую когда-то
Я в целом мире полюбил одну.
 
 
Она была такой же молодою,
Как в первый день далекого знакомства, —
Все тот же взгляд, насмешливый немного,
Все те же косы солнечного цвета
И полукружье белое зубов.
 
 
В тот давний год, в то первое свиданье
Я растерялся и не знал, что́ делать?
Как совладеть на миг с косноязычьем?
Ведь должен был я многое поведать,
Обязан был три слова ей сказать.
 
 
Она ушла неслышными шагами,
Как утром исчезают сновиденья.
Мне показалось, – женщина вздохнула:
«Прощай, пожалуй. Мальчики иные
Так быстро забывают о любви».
 
 
Еще она промолвила, возможно,
Что время – лучший лекарь во вселенной
И, может быть, я пощажу бумагу,
И сил впустую убивать не стану,
Чтоб ей писать годами пустяки.
 
 
…Прошли года. И вот, старик глубокий,
Сижу один у берега речного.
И возникает вдруг передо мною
Неясное предчувствие улыбки,
Слепящее сияние очей.
 
 
Мне легкий шорох оглушает уши.
Я резко оборачиваюсь. Рядом
Мелькают косы солнечного цвета,
И грудь волной вздымается от бега.
Ничто не изменилось в ней. Ничто!
 
 
Я тяжко встал. И прозябал в молчанье,
Старик, влюбленный глупо и наивно.
Что должен я сказать ей? Или надо,
Секунд не тратя, протянуть бумагу,
Всю вкривь и вкось исчерканную мной?
 
 
Там – бури века и мое былое,
Там строки, пропитавшиеся дымом
Костров и домен, пушек и бомбежек,
Там смерть идет, высматривая жертву,
Там гордо носит голову любовь.
 
 
Еще там есть песчаная пустыня,
В зеленой пене топи Заполярья, —
И мы бредем, за кочки запинаясь,
О женщинах вздыхаем потихоньку,
О тех, что есть, о тех, которых нет.
 
 
Так что теперь скажу? О постоянстве?
О том, что я по-прежнему ей верен?
Зачем сорить словами? Я же знаю:
Есть у любви отзывчивость и зренье,
У равнодушья – ни ушей, ни глаз.
 
 
Я подошел. Ее дыханье —
Струя у сокола в крыле.
И говорили мы стихами,
Как все, кто любит на земле.
Потом глядели и молчали,
И созревал под сердцем стих.
.............................................
Нет, будут беды и печали,
Но это – беды на двоих!
 
 
1967
 

НА КОЛДОБОИНАХ БЕЗ СИЛЫ

 
На колдобоинах без силы
Бреду, гроза их разрази!
Далеких пращуров могилы
Порой ищу я на Руси.
В необозримой этой шири,
Где ни истока, ни конца,
Ветшают кладбища Сибири,
Погосты Дона и Донца.
Брожу по отческому краю
И с горечью твержу одно:
«Нам лишний раз понять дано —
Могилы тоже умирают,
Как все, что было рождено».
 
 
Дон – Сибирь, 1968
 

НАМЕДНИ МУЗА ИЗМЕНИЛА МНЕ

 
Намедни муза изменила мне,
В багрянце пятен крикнув: «Зауряден!»,
И пусто на земле, как на луне,
И, как в похмелье, сам себе отвратен.
Ах, боже мой, какая стынь вокруг,
В глазах не тает снежная пороша,
И друг – не друг, и валится из рук,
Став непомерной, будничная ноша.
И не спасут ни лесть тебя, ни месть,
Надейся, жди, не колотись об стену…
Измену женщин можно перенесть,
Как пережить поэзии измену?
 
 
1969
 

БОЛТЛИВОМУ ПРИЯТЕЛЮ

 
Дружок, я, право, еле жив,
И все вокруг не рады:
Стакан и вилку отложив,
Не закрываешь рта ты.
Такие мелкие слова,
Как будто их из бредней
Весь день мололи жернова
На мельнице соседней.
Теперь ты мелешь на беду
Их сам, чтоб мельче были,
И задыхаюсь я в чаду
Густой словесной пыли.
И черт трещотку не берет.
Мы молча молим бога:
«Закрой ему едою рот,
Пусть помолчит немного!»
 
 
1971
 

Я НА СУДАХ ЗАМОРСКИХ ПЛАВАЛ

 
Я на судах заморских плавал,
По авеню и рю бродил.
Вертелись вывески, как дьявол,
Глушили уши, как тротил.
От губ лиловых и от челок
Томило, будто в кабаке,
От ваших уличных девчонок
С дымком тоскливым в кулаке.
Луна в чужих горах сгорала,
В обвалах облачной шуги,
И звезды были, как жарки́,
Как очи батюшки-Урала
Из-под густых бровей тайги.
…Торчу на вашем перекрестке,
А все иная синь видна,
И одинокие березки,
И рядом женщина одна, —
Огнеопасна, как береста, —
Зажги – и душу раскали.
…И ждать непросто. Жить непросто
От нашей Родины вдали…
 
 
Монте-Карло, 1971
 

НА ПЛОСКОЙ ПЛОЩАДИ ВЕРСАЛЯ

Виктору Бокову,

Михаилу Бубеннову

 
На плоской площади Версаля
Втроем встречаем мы зарю.
Мы помним тех, что нас терзали, —
Я о версальцах говорю.
Да, это нас рубили саблями —
Страшны им наши имена! —
Да, это нас сгребала граблями
В могилы братские война.
О нет! Не из брошюр заладили!
Мы знали бой и лязг оков,
И ярый шепот обывателей,
И умиленье пошляков.
И кро́ви пролили в избытке мы,
Нас в печь живьем тащил Колчак.
Мы помним, как молчат под пытками,
И как убитые кричат,
Как брат родной идет на брата,
Как Пер-Лашез горит в огне.
Стена кровава и щербата,
И тени трупов на стене.
И боши в сгорбленном Париже
Жуют веселые слова,
И высится луна, как рыжая
Адольфа Тьера голова.
Бульвары полночи, как нары, —
Лежи, дыши разбитым ртом.
И умирают коммунары,
Чтоб жить в бессмертии потом.
Мы кровью нашей оросили
В сто лет дорогу к Октябрю.
…Три коммунара из России
Дозором врезаны в зарю.
 
 
Версаль – Париж, 1971
 

МАДОННА

 
Заунывно, как цыгане
У ночного каганца,
Тянут песенку цикады
Без начала и конца.
Звезды в море смотрят сонно.
Тихо молится в тоске
Синеглазая мадонна
На желтеющем песке.
Худощава, как ребенок.
За кого ее мольба?
За матросов погребенных?
За господнего раба,
Что мерещится ночами,
Чуть заметный, как опал,
Что уехал без венчанья,
Посулился – и пропал?
Перекрестится, поплачет.
Выжмет бедное белье.
Вседержитель вдов и прачек
Смотрит немо на нее.
Подойду и молвлю: – Здрасте… —
Руку женщине подам. —
Пожелать позвольте счастья,
Благоденствия, мадам.
Я и сам бродяжил много.
И, не веря в небеса,
За меня молили бога
Тоже синие глаза.
И меня секло песками,
И мутило без дорог,
И меня шторма́ таскали
Вдоль бортов и поперек.
Не выклянчивая милость,
Коченел и я на льду,
И в окопах доводилось
Видеть всякую беду.
Уходил и я от смерти,
С губ стирал не пот, а соль,
Оттого, прошу, поверьте,
Понимаю вашу боль…
Над волной луна в зените
Льет сияние судам.
Не назвался, извините.
Из России я, мадам.
По любви и я страдаю,
Снится отчее жилье.
Все, кто кормится трудами,
Чтят Отечество мое.
С ним горел в огне пожарищ,
Промерзал насквозь, как наст.
Скажет женщина: «Товарищ…»,
Руку мокрую подаст.
…Звезды в море смотрят сонно.
Тихо молится в тоске
Синеглазая мадонна
На желтеющем песке.
 
 
Ницца, 1971
 

ЗА МОРЯМИ СИНИМИ ДАЛЕКО

 
За морями синими далеко
Я тоску, как недуги, гоню.
Говорок картавый Лангедока
Чуть течет по главной авеню.
Барышни разряжены, как чомги —
С хохолками-шляпочками все.
И дежурят падшие девчонки
На своей отчаянной стезе.
Век сочится кровью и слезами,
Бутафорским пыжится жабо,
Будто нарисованный Сезанном
На холсте бульвара Мирабо.
Юмор улиц глух и нераскован,
Хоть ложись в тоске и погибай…
Где ты, Тартарен из Тараскона,
Старого Прованса краснобай?
У бистро, в автомобильном хрипе,
Морща неумытое чело,
Сумрачно похаживают хиппи
В меховых тулупах наголо.
Блеск реклам: печение и вакса,
Спален идиллический уют.
Песенки соленые Прованса
Менестрели местные поют.
Мы в толпе толкаемся: «Простите!»,
У платанов бродим налегке.
Целит взглядом искоса блюститель
В мой гвардейский знак на пиджаке.
Он суров, как на распутье витязь.
Посреди гостей и горожан.
Вы, месье ажан, не суетитесь,
Не волнуйтесь, господин ажан.
Я покоя улиц не нарушу,
В «Негр кост» не вывешу свой стяг.
Разве что себе потешу душу.
Пожимая руки работяг.
Вон стоят – я узнаю́ осанку,
Пальцы не из кожи – из коры,
Вон уже сражаются в петанку,
Бьют шарами грузными в шары.
Вижу их – усталых и чумазых,
Говорю им не по словарю:
– Здравствуйте, товарищи по классу!
– Вив ла пэ![1]1
  Вив ла пэ! – (фр.) – Да здравствует мир!


[Закрыть] – еще я говорю.
– В гости к нам, – советую, – пожалте. —
Палец поднимаю: – Мирово́! —
…И хрустит рабочее пожатье
На пустом бульваре Мирабо.
 
 
Экс-ан-Прованс, 1971
 

В МАРСЕЛЕ

 
От внимания косея,
В гаме давки и возни,
Я шатаюсь по Марселю
В окруженьи матросни.
Корабли неторопливы,
Как бухгалтерский отчет.
Запах рыбы и оливы
Переулками течет.
Ныне мир чужой – обуза,
И вино чужое – яд,
Лишь одно спасает: в ряд
Сухогрузы из Союза,
В лоск надраены, горят.
И тоску мою рассеяв,
Флаг алеет, ярче губ.
И несется по Марселю
Дым Отечества из труб…
 
 
1971
 

Я ЛЕЖУ У ФОРШТЕВНЯ, НА БАКЕ

 
Я лежу у форштевня, на баке,
И читаю глубин полумрак,
Где вгрызаются грузные раки
В погребенье железных коряг.
Слышу каперов хриплые крики,
Свист мистраля, что бьет в такелаж.
И летят каравеллы и бриги
На безжалостный свой абордаж.
И корма исчезает под пеной.
Как дракон, оседает на дно.
Это славно, что смертью отменной
Нам из жизни убраться дано.
Не в пуху подлокотных подушек,
В бормотанье попов и тоски, —
Умираем, походные души,
Как и прожили век – по-мужски:
Чтобы сердце сжигали пожары,
В жилах сущего пенилась вновь
Неуемная кровь Че Геварры,
Раскаленная Дундича кровь,
Чтоб волна закипала у лага,
И заря у продымленных рей
Пламенела разливами флага
Над соленою синью морей!
 
 
Марсель, 1971
 

ОГОНЬ ВОСПИТЫВАЛ ЖЕЛЕЗО

 
Огонь воспитывал железо, —
И так, и этак его жег.
И все попыхивал: «Полезно…
Погорячись еще, дружок…»
Оно вскипало, как Отелло,
До черноты впадало в дрожь.
И в мертвое, казалось, тело
Уже дыханья не вдохнешь.
Но нет! Курилка жив покуда
И неподвластен никому,
И эта резкая остуда
Лишь благодетельна ему.
…У строк иных недолги сроки.
Читатель мой, хотелось мне,
Чтоб и мои калились строки
На том безжалостном огне.
На том – и верном, и упорном,
По сути – добром до конца
Ворчливом пламени над горном
В ладу с клещами кузнеца.
Куем слова трудом немалым,
А жизнь сурова и строга,
И дай-то бог, чтоб шла с металлом
В одной цене моя строка.
 
 
1972
 

ИДУ ПО КРАТКОЙ ТРОПКЕ

 
Иду по краткой тропке
На выпавшем снегу.
Косули смотрят робко.
Не роются в стогу.
Ах, милые, не пули
Несу я вам, не нож.
И зря у вас, косули.
Бежит по коже дрожь.
Я много видел смерти
И не одну войну,
И оттого, поверьте,
Я вас не обману:
Ни горечи, ни боли,
Ни выстрела, ни зла.
Принес я крупной соли
Для вашего стола.
Доверчиво-красивы
Живите в добрый час.
У нас одна Россия,
Одна у всех у нас.
 
 
1972
 

ХВАТИЛО Б СИЛ МНЕ ДОНУ ПОКЛОНИТЬСЯ

 
Хватило б сил мне Дону поклониться,
Припасть сыновне к отчему плечу.
Я, точно дробью меченная птица,
Из крайних сил на родину лечу.
То бьюсь о скалы, то свергаюсь в пыль я,
Но все ж на юг, роняя кровь, тяну.
В последний раз меня подняли крылья
Над незабытым домом на Дону.
Над детскими станицами моими,
Над маками багровыми в глуши.
…И шелестят донские камыши,
Как Михаила Шолохова имя.
 
 
1972
 

БУДНИ

 
Заезжен будничною прозою,
Не той, высокой и святой,
Что рядом с чаем, с папиросою,
С душевной сладкой маетой,
Не той, над градами и весями,
Где, первозданно и старо,
Бежит, поскрипывая весело,
Твое негромкое перо.
А той, которая – собрания
С иных закатов до утра,
А той, которая заранее
Почти смертельна для пера.
Листки календаря помечены,
Испещрены листочки все.
И кружишься с утра до вечера,
Как будто белка в колесе.
И в дальних ящиках забытое,
Засунутое под стекло.
Лежит оружие пиитово —
Бумага, рифмы и стило.
Но выйдут сроки – и неистово,
От перегрузок чуть дыша,
Вдруг вздрогнет, призвана горнистами,
В запас не сданная душа.
Почистишь ветошью оружие,
Вздохнешь с улыбкою: – Ну, что ж…
И слава господу, что кружишься,
А то ведь пылью зарастешь!
 
 
1973