Текст книги "Гайджин"

Автор книги: Марк Олден

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 31 страниц)

Де Джонг оставил рацию и подошел к окну, выходящему на палубу и каюты. Он держался чуть правее, чтобы его не было видно снизу. Когда де Джонга приняли в Кемпей-Тай, Такео пришел в бешенство. Бог свидетель, де Джонг заслуживал почтения в десять раз больше, чем имел. Но Такео относился к тем японцам, которые питают патологическую ненависть ко всему неяпонскому. В день его принятия в ряды секретной полиции Такео бросил ему в лицо:

– Я поклялся кровью, что убью тебя до того, как кончится эта война.

Де Джонг всегда будет оставаться чужаком, грязным выкидышем чуждого лона. Он – крыса, которая в поисках защиты вползла в задницу барона Канамори, но когда-нибудь ее везение кончится. Ни один гайджин в мире не достоин находиться среди японцев.

Де Джонг не ответил. Ответить означало предупредить, но не в традициях японцев было предупреждать врага, и он не хотел нарушать эту традицию. Де Джонг давно уже в своем сердце обнажил меч против Такео. Кроме того, нет в мире лекарства, чтобы вылечить дурака.

Поездка де Джонга на «Укаи» была для Такео шансом, который, по словам покойного капитана Пукхана, он давно уже искал. Лучше убрать гайджина вдали от глаз его друзей, чем делать это в Японии. За помощь Пукхан и его команда будут вознаграждены героином и благосклонностью секретной полиции. А сколько из команды готовы окунуть руки в кровь де Джонга? Все. На него у них всегда был зуб.

Когда убрать де Джонга? Капитан Пукхан сказал, что сегодня вечером. В столовой судна. Наркотик в еду, потом обезглавить. И никаких расследований по поводу смерти гайджина не будет, уж здесь полковник Такео постарается. В Японии его сказку примут за чистую монету. Гайджин дезертировал в вооруженные силы Великобритании в Китае. Разумеется, с героином барона. Чтобы успокоить Пукхана, голова которого шла кругом, Такео пообещал ему по возможности скоро ликвидировать и барона.

А что касается гайджина, так не предупреждал ли Такео всегда, не говорил ли о нем все это время? Вот почему он лично сопровождал иностранца по Японскому морю. Печально, но надо признаться, что Такео не смог предотвратить побег англичанина, гори этот гайджин ясным огнем в самых жарких местах ада и рождайся он тысячу раз без глаз и языка за свое предательство.

И если бы не похоть Такео, план его мог бы вполне удаться.

Де Джонг отвернулся от окна и посмотрел на рацию. Касуми была в каюте номер два с Такео. Де Джонга угнетало то, что он послал ее туда. К несчастью, не было другой возможности отвлечь внимание Такео – он был неумен, но хитер и подозрителен. И любой другой путь мог привести к неудаче.

Как агент, де Джонг и раньше использовал женщин, но никогда об этом не задумывался. Почему же его так беспокоило то, что Такео мог сделать с этой девочкой?

Любовь. Активность желез, не более того. Секс с приправой сентиментальности. Так или иначе, но Касуми была ему небезразлична. Она заставила его задуматься, сможет ли он и дальше жить в одиночестве, узнав ее. Он не знал, как и почему так получилось, но она ему понравилась. Одному Богу известно, что управляло им. Тянуло ли его к ней? Да. Не по его воле, а по карме. И он должен был вырвать ее из лап Такео чем быстрее, тем лучше.

Он сел за стол радиста и в рассеянности начал выстукивать невключенным ключом рации сообщение, которое он только что отправил. И чем дольше сидит он за этим столом, тем дольше приходится страдать Касуми в руках Такео. Де Джонг поднялся и начал прохаживаться по рубке.

Хватит думать о ней. Хватит представлять, как она стучит в дверь Такео, быстро смахивая слезу, как входит в его каюту, потому что де Джонг пообещал ей отослать ее письмо родителям.

Он прохаживался по рубке и смотрел на каюты. Ярость охватывала его.

Только через тридцать пять минут пришел ответ от барона. В течение всего этого времени ни один из находящихся в рубке рулевого управления не проронил ни слова. Тишина обволакивала каждую мысль и действие гайджина.

Де Джонг расшифровал сообщение барона, полученное через субмарину, и молча прочитал его.

– Очень даже здорово, – сказал он и встал.

Его якудзы были наготове и ловили каждое его движение.

Он вытащил ключи капитана Пукхана из нагрудного кармана своего твидового пиджака и бросил их первому помощнику. Смешно было видеть, как ключи отскочили от груди корейца, вывалились из его корявых пальцев, когда он неловко попытался схватить их и не смог, как неуклюже он согнулся чтобы поднять их с пола. Над входом в рубку рулевого управления висела ракетница. Де Джонг снял ее, удостоверился, что она заряжена, и сунул в карман пиджака. Не поворачиваясь, он приказал первому помощнику следовать за ним. Он улыбнулся, когда дюжий кореец бросился выполнять его команду.

* * *

Ответа не, последовало. Первый помощник еще раз постучал в дверь каюты номер два. На этот раз он дождался ответа. Изнутри послышалась ругань полковника Такео, который был недоволен тем, что его прервали, и требовал, чтобы его больше не беспокоили. Зайди позже. Первый помощник назвал себя, сказав, что капитан приказал ему принести два сообщения в каюту полковника. Сообщения были для гайджина от барона Канамори. Их передали на «Укаи» с подводной лодки.

Такео ничего не ответил, затем спросил, зашифрованы ли эти радиограммы. Первый помощник сказал, что да и что он ничего не может понять в них. Только колонки цифр, и ничего больше. Капитан подумал, что полковнику, может быть, было бы интересно взглянуть на них перед тем, как он передаст их гайджину. Такео согласился. Он попросил подсунуть их под дверь и заодно спросил, где находится гайджин.

– Он в столовой, пьет чай, – ответил первый помощник.

– Он умрет сегодня ночью, – сказал Такео, – вы сегодня все хорошо поработаете. Если кет, ты мне за это ответишь. А теперь давай подсовывай эти бумажки под дверь и проваливай.

Первый помощник присел на корточки, протолкнул радиограммы, которые дал ему гайджин, под дверь, и взглянул на де Джонга. Поймав взгляд первого помощника, гайджин указал ему на палубный кран в нескольких ярдах справа. Он проследил своими холодными голубыми глазами за корейцем, который потащился, исполняя его приказ, к крану. Так же услужлив был кореец, когда по его приказу прошел в каюту капитана, вынес оттуда закрытый солдатский сундучок с оружием и бросил его за борт.

Де Джонг стоял чуть в стороне от вентиляционных отверстий у входной двери, через которые его можно было бы увидеть из каюты Такео. Он вытащил ракетницу из бокового кармана пиджака, взвел ее и постучал левой рукой в дверь. Два коротких удара. Пауза. Один удар. Два коротких. Пауза. Потом один. Сигнал, который должна была запомнить Касуми. И действовать.

Он быстро обернулся и посмотрел на палубный кран. Боже всемогущий! Нет. Эта тупая сука, первый помощник, растворился в воздухе. Наконец де Джонг увидел его: он вразвалочку шел на корму к трем членам команды, собравшимся вокруг девочек. Ничего не оставалось другого, как оставить все, как есть, и надеяться, что дело уже сделано, прежде чем он вернется со своими друзьями.

Де Джонг, отступив три шага назад, застыл в ожидании перед входной дверью каюты.

Дверь каюты распахнулась и с грохотом ударилась в стену, где только что стоял де Джонг. Обнаженная Касуми в тот же момент выскочила из каюты. На ее бедрах была кровь. Лицо залито слезами. Она забежала за де Джонга и опустилась на палубу. Веер был судорожно зажат в ее руке.

Совершенно голый Такео с обритой головой и огромным брюхом застыл в нескольких футах от открытой двери. Из одежды на нем были только очки без оправы, в руках он держал радиограммы де Джонга. Руки Такео медленна опустились, лицо нахмурилось: он лихорадочно пытался установить связь между гайджином и девчонкой. Когда мозг Такео выдал ему ответ: «Ловушка!», он резко развернулся и бросился к маленькому столику, стоящему рядом с двухъярусной койкой, пытаясь схватить маузер, лежащий на подносе между тарелками с остатками пищи. Де Джонг поднял в правой руке ракетницу, нацелился ему в спину несколькими дюймами выше ягодиц и нажал на курок. Раздался поп – звук выстрела из ракетницы. Такео пронзительно взвизгнул: ноги его оторвались от земли, он перелетел через комнату, ударился о дверь туалета и рухнул на пол. Несколько секунд, корчась от боли, он пытался перевернуться на живот, наконец это ему удалось – он потянулся рукой за спину, залитую кровью, пытаясь выдернуть дымящуюся в ней ракету. Де Джонг ударом ноги закрыл дверь в каюту и поднял девочку на ноги. Они дошли до трапа, ведущего на мостик, когда в каюте Такео взорвалась ракета. Де Джонг обернулся вовремя: дверь каюты взрывом сорвало с петель, она перелетела через палубу и врезалась в кран, где раньше стоял первый помощник. Мгновением позже было видно, как огонь заполнил всю каюту, языки гудящего пламени вырывались на палубу.

Первый помощник и три члена команды поймали на себе взгляд де Джонга. Они стояли рядом с краном и наблюдали за пожаром. Первый помощник показал пальцем на де Джонга, который вытащил свой вальтер, заслонил собой Касуми и ждал. Он услышал, как сзади него к трапу вышли якудзы, но не оборачивался. Что-то еще привлекло его внимание: по правому борту, «Укаи» всплыла субмарина. Он увидел, как из воды показалась боевая рубка с номером, потом передняя палуба, и улыбнулся: подводная лодка была для него сейчас стенами кафедрального собора, дающего приют и убежище от преследующей по пятам разъяренной толпы.

Он не один увидел подводную лодку. Вся команда и девочки усыпали поручни, наблюдая за тем, как боевая рубка субмарины открылась и хорошо обученный экипаж выбрался на палубу. Де Джонг хорошо знал командира этой подводной лодки, он был его близким другом, его звали Шиба, с ним вместе они занимались дзюдо. Шиба, которому не исполнилось еще и двадцати пяти лет, наслаждался, гоняя свой экипаж на военно-морских учениях столь усердно, что некоторые не выдерживали и падали, и их приходилось бить руками и ногами, чтобы заставить двигаться вновь. По три человека бросилось к каждому из двух напалубных орудий. Другие спустили пару надувных плотиков на воду и посторонились, дав дорогу вооруженным матросам, которые, прыгнув на плотики, сразу же погребли по направлению к «Укаи».

Де Джонг засунул свой вальтер обратно за пояс, снял твидовый пиджак и накинул его на трясущуюся и молча плачущую Касуми. Вытащив носовой платок из кармана, он вытер ей слезы, ловя себя на мысли, что ему нужно ее прощение за то, через что он заставил ее пройти. Он обнял ее и начал гладить ее волосы, все еще прижимая ее к себе даже тогда, когда вооруженные матросы высадились на «Укаи» и направили свои винтовки на экипаж.

Глава 6

Манхэттен

Июль 1983

Алекс Бендор грызла грушу и наблюдала за тем, как Саймон руками и ногами колотит тяжелый боксерский мешок в своем оздоровительном клубе в Манхэттене. Она гордилась сыном: мальчик действительно был хорош. Красив с головы до ног и силен. Без всякого преувеличения. Он охаживал свой мешок с холодной яростью, которая не была неожиданной для Алекс: она знала, что его временами, как он говорил, «что-то доставало».

Она наблюдала за своим сыном с удовольствием, на время позабыв о том, что она была на него сердита. Сердита, потому что Саймон не поверил, что Руперт де Джонг жив и теперь попытается убить ее. Сердита, потому что Зрика и Молли жили в его квартире, а она была вынуждена остановиться в гостинице.

Единственное, что мешало наблюдать, за тренировкой Саймона, было ее местоположение. Тяжелый боксерский мешок висел рядом с сауной из эвкалипта, от которой исходил запах какого-то едкого лекарства от кашля. И каждый раз, когда дверь туда открывалась или закрывалась, лицо Алекс искажала гримаса страдания.

Саймон настаивал на том, чтобы клуб называли Центром физической подготовки, как будто кроме этого «центра» в мире больше ничего не существовало. Он находился в районе многоэтажной застройки на Западной Семьдесят четвертой улице, месте, облюбованном торговцами недвижимостью и хищными землевладельцами. Теперь можно было распрощаться со сложившимся характером квартала, его деликатностью, булочными, латиноамериканцами, мастерскими по ремонту обуви, ирландскими барами, магазинами подержанных вещей. И поприветствовать корейцев, торгующих фруктами в собственных палатках, магазины, отпускающие товар но «золотым» кредитным карточкам, квартиры с одной спальней по цене 300 000 долларов, лавки одежды для гомиков (заваленные клепаной кожей и нижним бельем в сеточку) и дюжины кафе вдоль тротуаров.

Центр физической подготовки был великолепным заведением, использующим сложную современную технику; два этажа из металла и хрома, с серыми, в тон, стенами и ковровым покрытием. Широкие окна открывали роскошный вид на Гудзон, медленно катящий свои серые волны. Все было очень модно и современно и очень подавляло. Оборудование было просто произведением искусства: последние модели фирм «Наутилус» и «Универсал».

Алекс предпочитала клуб в Гонолулу с его аэрариями, ресторанами здоровой пищи и близостью к пляжу Вайкики.

Алекс смотрела, как Саймон обрабатывал боксерский мешок, используя сочетания боксерской и каратистской техники. В его ударах ногой была видна мощь. Кожаный боксерский мешок буквально взлетал от них на своей цепи. Когда он возвращался назад, то Саймон встречал его ударом руки в перчатке. Короткий прямой слева, хук слева – и все в исходном положении. Алекс одобрительно качала головой. Однако было еще над чем поработать, кое-что могло быть и получше.

– Еще круг, – сказала она. – Боковые удары. И удвой их.

Саймон подчинился. Сильный удар ногой – и мешок отлетает. Когда он летит назад, Саймон делает левый сайд степ по направлению его движения и бьет левой рукой. Только левой. Два хука в корпус, и левый кросс в голову. Алекс улыбается. Прекрасно.

Это все начиналось с тренировок. Вор высокой квалификации должен уметь лазать, как скалолаз, бегать, как олимпийский спринтер, и уметь протиснуться в любое узкое пространство. Что означало, он должен быть ловким, тонким и гораздо больше физически подготовленным, чем обычный мужчина. Как Саймон рассказывал Алекс, все наиболее удачливые «бомбилы», которые без миллиона не уходят, имеют среднее телосложение такого типа, как у него. Никто не превышает вес ста семидесяти фунтов. Саймон стабильно держит вес не больше ста шестидесяти.

Он участил удары по мешку. Он двигал его, нанося по нему беспрерывные удары, как из пулемета. Удары градом. Или, как один боксер сказал однажды Алекс:

– Вы должны добиться такого звука, будто корова писает на плоский камень.

Левой, правой, левой, правой. Потом одной рукой без перерыва. Саймон все это проделал. У девочек, наблюдавших его с тренажеров «Наутилус», явно усилилось слюноотделение.

Настойчивость Саймона, вызывавшая восхищение, как и следовало того ожидать, порою не могла не раздражать. Как и его отказ воспринять серьезно слова Алекс о Руперте де Джонге.

* * *

– Саймон, я видела его так же ясно, как вижу тебя сейчас, – сказала она. Они теперь сидели в кафетерии Центра физической подготовки. – И не говори мне, что это не так.

– Ну, хорошо, ты кого-то видела. Ты видела какого-то старичка, какого-то старого пижона, греющегося на солнышке в Капиолани-парке с другими туристами. Ты перетренировалась. Сколько ты уже пробегаешь теперь за день? Семь, восемь миль? И две из них по колено в воде. Этого вполне достаточно, чтобы измотать кого угодно и сбить с толку.

– У твоей матери белая горячка, не так ли? Какой там к черту спорт? Какой там к черту «старый пижон»! Ты думаешь, что я после всего того, что этот сукин сын со мной сделал, забуду его почерк радиста? Я слышала, как он выстукивал кольцом по своей трости.

– Эй, а что ты мне совсем недавно говорила?

– О чем?

– О том, что произошло, когда ты начала всех обзванивать. О том, что случилось, когда ты начала всем рассказывать, что де Джонг жив и здоров.

Саймон продолжал:

– Половина из них не поверила тебе. Другая половина не даст за это и крысиной задницы. Не это ли ты говорила? Зачем тебе лезть во все это? Зачем ты едешь в Вашингтон? Чтобы убедиться, что с этими людьми ты попросту зря потеряешь время?

– Потому что у меня вес еще есть там друзья. Потому что мне там кое-чем обязаны, и я намерена теперь этим воспользоваться. Когда дело касается Руперта де Джонга, никто не сможет меня просто так отшить по телефону и оставить все, как есть. Бьюсь об заклад. Вот так-то, мужик! Между ним и мной еще не кончено. Кто-то из нас должен положить конец этому. Кто-то из нас: или он, или я.

Закрыв глаза, Саймон сжал голову руками.

– Опять все сначала. Еще письма редактору?

– Иногда, как вот сейчас, твоей матери хотелось бы немного выпить. Почему у тебя здесь не продают алкоголь?

– Два письма в «Санди Таймс» по поводу опечаток некоторых отчетах о шахматных играх... – сказал Саймон.

– Каспаров и Корчной. Это больше, чем просто шахматная игра.

– Как бы там ни было. «Таймс» пишет в своем ответе: «Неправильно, леди. Ваши предположения ошибочны, безосновательны, опрометчивы и неумны».

– Ты упустил несправедливы, неточны и непристойны. Они любят это слово «непристойны».

Она подняла одну бровь.

– Ты говоришь, что ошибаться в шахматах значит ошибаться по поводу де Джонга? Нет, нет, дай мне закончить. Одно с другим не связано. Во всяком случае, я собираюсь послать еще одно письмо в Таймс...

– Господи!

– Четыре ошибки во второй игре Каспарова и Корчного. На этот раз, детина, твоя мама знает, о чем говорит.

Он усмехнулся.

– Собираешься идти вперед, несмотря ни на что. Если мне не изменяет память, это не первый случай, когда ты суетишься, проверяя очередной слух по поводу Де Джонга.

Она бросила на него взгляд оскорбленной невинности, широко раскрыв глаза и приняв соответствующее выражение лица.

– Я?

– Ты. С чего ты взяла, что де Джонг связан с якудзой? Надеюсь, ты не связываешь то, что произошло со мной и Молли в Японии, с тем старичком в парке?

– Никогда в жизни, сеньор. С де Джонгом были два японца, его личные головорезы, у одного из них не было мизинца.

– Потому что ему зажало руку дверью машины, – сказал Саймон. Или, может быть, он мясник из близлежащего района, кто знает? А что если кто-то положил руку парня между двух кусков хлеба и сильно кусанул?

– Саймон, я прошу тебя. Они были телохранителями, поверь мне. Толстые шеи, пронзительные маленькие глазки: Из тех, кто готов загрызть крысу собственными зубами. И еще одно: я узнала корейца с ними, Ким Ду Каннанга.

Саймон почесал затылок.

– Где-то я уже слышал это имя раньше.

– Семь лет назад. Ты и я были в Вашингтоне в одно и то же время.

– А, да. Я подломил два дома в Джорджтауне в ту же ночь. Не я ли отловил тебя на обед рядом с Корейскими воротами? Ты как раз показала мне парня с большими ушами и золотыми часами на каждой руке.

– Это был Каннанг. Одни часы у него показывают южнокорейское время, другие – американское. Он тогда работал на корейское ЦРУ, может быть, и сейчас работает. Он был одним из корейцев, обвиненных в подкупе конгрессменов с целью сохранения иностранной помощи его стране.

– Старина Ким Кондитер, – сказал Саймон. – Стабильно раздающий те самые конфетки. Те самые конвертики, полные стодолларовых купюр. Если бы расследование довели до конца, то половина Конгресса оказалась бы в тюряге. Как бы там ни было, Яворский ушел в отставку. Говорят, ему не помог ни Конгресс, ни Государственный департамент.

– Сокрытие, сокрытие, сокрытие, – сказала Алекс. – Конгресс защищал сам себя. Тем временем наш мистер Ким благополучно выжил с помощью южнокорейского посольства. Поговаривали в то время, что он был связан с якудзами, потом об этом забыли, так же, как и о многом другом. На паре приемов в Вашингтоне я натыкалась на этого маленького злобного тролля.

– И что?

– Мы раскланивались, и все. Я думаю, он знал, что я в игре: Иначе что бы я делала на этих приемах, устраиваемых людьми из спецслужб? Одно я знаю наверняка: наш мистер Ким не хотел, чтобы его увидели с де Джонгом. Он повернулся ко мне спиной, пытаясь сделать вид, что он меня не узнал, что его вроде там и нет.

Она увидела, что на лице Саймона появилось выражение: каш мистер Ким не единственный, кого там не было.

– Пытался дозвониться до тебя, когда вернулся из Японии, – сказал он.

– Я была в Лос-Анджелесе.

– Как поживает леди?

– Какая леди?

Саймон прихлебнул чай и ничего не сказал.

Немного погодя Алекс сказала:

– Я просто хотела справиться о ней, и все.

Саймон посмотрел на нее.

– Знаешь, что я думаю? Я думаю, что ты работаешь над какой-то маленькой схемой, включающей в себя этого старикашку в парке и леди, к которой ты летала на самолете повидаться.

– Миссис Оскар Коль, жена датского бизнесмена.

– За исключением одного: он не датчанин. А его жена была подружкой де Джонга. Сделай мне одолжение, будь так любезна, не нужно больше игрушек. Зачем ты летала в Лос-Анджелес?

– Увидеть Касуми, а ты что подумал?

– Почему нельзя было позвонить по телефону?

– Я хотела видеть ее лицо, когда задам ей вопрос.

Саймон допил свой чай.

– Сгораю от желания узнать, о чем ты ее спросила.

– Не получала ли она каких-нибудь известий от де Джонга?

– И она ответила...

– Она ответила, что это странный вопрос: всем известно, что он уже давно умер.

– Надо же! И ты ей поверила?

– Конечно, да. Ничто не могло бы помешать им быть вместе. Она тут же полетела бы к нему быстрее пули из ружья, знай, где его искать, и наоборот.

– Верю тебе на слово.

Алекс полезла в свою сумку и вытащила на свет Божий свое главное блюдо.

– Боже, – сказал Саймон. – Я так и знал.

Алекс держала в руках дневник Касуми, который он видел и выдержки из которого слышал столько раз, что уже и не помнил, сколько.

– Практически почти все страницы истерлись, – сказала она. – Но, часто читая его, я почти что выучила наизусть эту чертову штуковину.

– Я знаю, я знаю.

– Мой японский, конечно, не так хорош, как был когда-то. Да, что я еще хотела сказать? Перед тем, как вылететь с Гавайев, я проверила некоторые страницы с Полом.

– Господи, ты и его втягиваешь в это?

– Он был рад помочь мне, поверь. Он подтвердил мою первоначальную интерпретацию. Де Джонг дал клятву Касуми, что привезет прядь ее волос в Японию, если она умрет за границей. Она прибегла к этому, потому что не хотела быть похороненной на чужбине. Хочешь услышать и остальное?

Саймон вернулся к своей пустой чашке.

– Сгораю от нетерпения.

– Миссис Оскар Коль, Касуми, умирает.

Саймон поднял глаза на мать.

– Плохое сердце, – сказала Алекс. – Может умереть в любое время. Несколько недель, пара месяцев – самое большое. Я разговаривала с ее доктором.

Глаза Саймона были полузакрыты: он пытался все увязать вместе.

– Ну, что ж, посмотрим. Во-первых, ты пытаешься найти этого парня, как ты говоришь, де Джонга. Потом ты даешь ему возможность узнать, что его подружка все еще жива. Он едет: «Ах! Я дал ей это обещание сорок лет назад», или что-то в этом роде, но он приезжает в Лос-Анджелес и бежит скорее отрезать прядь ее волос, чтобы отвезти ее в Японию. Ну как?

– Давай, продолжай.

Он отодвинул стоявшую перед ним чашку.

– А когда он появляется, ты его уже поджидаешь, не так ли?

– Чтобы убить его.

Саймон отвел взгляд в сторону.

– Месть истинной патриотки. Неожиданная встреча.

Это было обидно. Вряд ли кому понравится, когда собственный сын считает, что у тебя не хватает шариков. Но этот англичанин был тенью, которая никак не хотела исчезать. И Алекс не могла избавиться от чувства вины в гибели ее агентурной группы тридцать восемь лет назад. Черт бы его побрал! Не месть, дорогой мой сыночек, а справедливость – единственная надежда тех, кто страдал.

Она размышляла: «Он придет за мной. Наверняка, это мелкое дерьмо придет за мной. Я видела это в его лице. Он обязательно придет».

Она могла бы привести Саймону и другие аргументы и подкрепить их, но это привело бы только к противопоставлению ее войны его войне, как то уже случалось, и не раз. Ее война была необходимой войной, она поддерживалась миром и пониманием в тылу: все, стиснув зубы, делали все от них зависящее и в тылу, и на фронте.

Вьетнам, война Саймона, была лошадкой совсем другого цвета. Беспорядки в тылу и ставящие в тупик, некомпетентные, безответственные действия на фронте. Не говоря уже о продажных политиканах Южного Вьетнама. Саймон, как и многие другие, вернулся из Нама совсем не в настроении говорить о патриотизме.

Алекс до головной боли спорила с Саймоном о Боге, стране и, конечно же, Джоне Уэйне, с которым она встречалась и которым восхищалась. Когда шум и крики спора стихали, выяснялось, что никто никого не убедил, и, что еще хуже, Саймон оставался сам по себе. Слово, от которого Алекс бросало в дрожь, но оно как никакое другое передавало смысл сказанного. Сам по себе, отрезанный, выброшенный. Синдром ветеранов вьетнамской войны. И в первый раз за все время их взаимоотношений Саймон действительно был настроен к ней как-то антагонистически.

Может быть, он был и прав. Между прочим, это Алекс уговорила его принять предложение ЦРУ вступить в их специальное подразделение. И после этого он попал во Вьетнам, где ЦРУ предало его и попыталось убить. Для нее была невыносима его холодность, временами это доставляло ей такую боль, что она не спала ночи напролет и проводила их в слезах. Но Господь милостив иногда, и в конце концов они снова стали близки друг другу.

Поэтому именно на Алекс лежала забота по сохранению мира в семье, что означало держать свою войну и свой патриотизм при себе. И ничего не говорить по поводу его воровства и ее страха, что Саймона могут посадить в тюрьму или убить. После того, через что он прошел во Вьетнаме, она чувствовала себя виноватой.

Она рассказывала ему о нацистском офицере, который был очарован красотой, застенчивостью и покорностью Касуми. После смерти де Джонга у Касуми не было другого выбора, чтобы выжить в яростных катаклизмах, пронесшихся по Европе с окончанием войны. Вместе с нацистским офицером она бежала из Европы по «крысиной тропе», подземной железной дороге для нацистов, организованной Ватиканом. Американская КРС, служба контрразведки, знала об этом все. Нацист и Касуми не смогли бы бежать, если бы не американские деньги, фальшивые документы и протекция.

Бог свидетель, Алекс не хотела, чтобы хоть один нацист остался на свободе. Она хотела, чтобы он, как и многие другие, был убит. Но на ее мнение наплевали. Война в Европе была окончена, а новая уже просилась на сцену. На этот раз врагом был Советский Союз, имевший большие планы по экспорту коммунизма по всему миру. Нацистский же офицер Касуми довольно много знал о советской системе шпионажа.

А так как Америка была заинтересована в разоблачении коммунистических агентов в Германии, Франции, Польше, Болгарии, Греции, Италии и даже в Америке, нацистскому офицеру Касуми и сотням ему подобных нужно было сохранить жизнь и свободу. Таким-то образом мистер и миссис Оскар Коль отправились сначала в Южную Америку, а потом в Лос-Анджелес, где в течение многих лет мистер Коль служил консультантом нескольких разведывательных агентств США. А немного погодя начал процветать в текстильном бизнесе: покрытия для пола автомашин, покрывала для постелей, различные полистироловые смеси. Тот, кто скрывался под именем Коль, не был худшим из нацистов, но, по мнению Саймона, его надо было грохнуть, а не защищать.

Это была война Алекс. И это было давно. Война Саймона была еще слишком свежа в памяти и слишком абсурдна, чтобы воспринимать ее как необходимую и достойную поклонения. Война Саймона была провалом.

Саймон встал, потрогал свои бинты под футболкой и сказал:

– Сделай мне одолжение, выбрось из головы все это дерьмо, связанное с новыми убийствами людей, хорошо? Война закончилась. Твоя, моя, они обе закончились. Сегодня я встречаюсь с Эрикой и Молли. Когда твой самолет на Вашингтон?

Алекс ответила, не поднимая головы:

– В восемь пятнадцать сегодня вечером.

Она почувствовала, как он обнял ее.

– Как у тебя с деньгами?

Она пожала плечами, все еще не поднимая головы.

– Я так и думал.

Он поцеловал ее волосы, и это заставило ее почувствовать себя гораздо лучше, как и те две тысячи долларов наличными, которые он ей дал. Саймон никогда не использовал кредитные карточки и ни под чем не подписывался. Внимание от него было приятно, но Алекс не могла согласиться с тем, что она должна сдаться, отступить. Она никогда не пятилась в своей жизни и не собиралась это делать сейчас. Так победить было нельзя.

* * *

Вашингтон

1942

Война. Шифровальщики работали в унылом, грязно-желтом, похожем на фабрику строении на Конститьюшионал-Авеню. Оно было неудобным, но шла война, и о комфорте нужно было забыть до лучших времен. Здесь ты должен был обнаружить закономерность во вражеском шифре и не опускать руки, и не впадать в отчаяние от работы, не имеющей ни конца, ни края, как и от постоянной сосредоточенности на том, что ты делаешь. Никаких компьютеров, никаких машин. Только точность и наблюдательность. И дай Бог, чтобы все совпало.

Ты работаешь с листами газетной бумаги три на четыре фута, испещренными группами цифр, по пять в каждой строке, потому что ровно столько может увидеть глаз сразу и запомнить. Слово с большим, чем пять, количеством букв предполагает работу с двумя или тремя строчками. Немцы и японцы не стараются упростить тебе задачу. Забудь о цифрах на одной строчке, совпадающих по количеству с буквами в данном слове.

Первое правило: что написал один человек, может прочитать другой. Второе правило: ставь себя на место другого. Делай предположения, используй все шансы. Подозревай, строй догадки. Пробуй.

Сначала по колонкам вниз, потом вверх. Затем каждую строчку слева направо, потом поменяй колонки или строчки. Далее по диагонали туда, сюда, и всегда ищи повторение двух и более цифр вместе. Надейся и молись, чтобы это повторение, которое ты обнаружил, не было следствием закона вероятности.

Продолжай искать еще повторения и снова начинай танцевать от них. Это отчасти похоже на бред. Но такова эта ужасная работа.

Будь особенно осторожен в самом начале. Колонка за колонкой, страница за страницей будут лишены всякого смысла, просто какие-то сплошные длинные бессмысленные наборы букв, тарабарщина, которую вражеские радисты специально запускают, чтобы деморализовать тебя и предотвратить твои попытки добраться до настоящего сообщения, которое может начаться двумя футами ниже по странице. К тому времени, когда ты доберешься туда, глаза у тебя уже закатываются, ты весь измотан, и сердце колотится.