Текст книги "Два товарища"

Автор книги: Марк Эгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 10 страниц)

Мальчики стояли, не зная, что делать, куда идти и точно ли слышали они человеческие голоса или это было эхо упавшего где-то камня.

Когда отдаленные перекаты эха смолкли, Костя и Слава решили двигаться в прежнем направлении. Будь что будет – куда-нибудь этот ход должен их вывести! Фонарик придется зажигать изредка, чтобы не расходовать зря батареи.

– Ты не дрейфь, – сказал Костя и зажег фонарик, чтобы посмотреть на товарища.

– Чего мне дрейфить? – ответил Слава.

И Костя, удовлетворенный не столько ответом, сколько тоном ответа, погасил фонарь и пошел вперед.

Вдруг его нога соскользнула в пустоту, он полетел вниз, плюхнулся во что-то холодное, вязкое. С трудом Костя вынырнул, пытаясь разглядеть, куда он свалился. Но здесь темнота была еще гуще. Он чувствовал страшный холод, проникавший до самого сердца.

– Ко-стя-а! – донеслось сверху, и тотчас многократное эхо поглотило голос Славы.

– Я здесь… здесь! – закричал Костя.

Его голос лишь усилил гул в подземелье. Он попытался выкарабкаться, но его руки натыкались на отвесные мокрые и скользкие камни. «Может быть, он упал в подземный колодец? Хорошая штука!» Все-таки он продолжал свои попытки, время от времени откликаясь на зов товарища, который находился совсем близко над ним, так что Костя боялся, как бы и он не свалился.

Наконец Косте удалось уцепиться за острый выступ камня. Он подтянулся на руках, ища ногами опоры, не нашел ее и повис на руках. Но Костя был ловок, увертлив и, кроме того, прошел отличную выучку за время пребывания на острове. Он цепко держался за выступ камня, то отдыхая, то снова подтягиваясь, в надежде найти опору для ног.

Вдруг что-то задело его по лицу. Это была пряжка пояса, который спустил ему Слава.

– …а-ай… а-ай! – послышалось сверху.

Костя понял: это значило – «хватай». Он ухватился одной рукой за пояс, сделал усилие и, поджав как можно выше ноги, уперся коленками в каменный выступ, за который до сих пор держался руками. Теперь у него были уже две точки опоры: камень и ремень. Но удержит ли его Слава?

Боясь сорваться и увлечь за собой товарища, Костя прижался плечами к мокрому холодному камню и начал осторожно поднимать одну ногу, держась руками за ремень, потом поднял вторую, пока не встал на обе ноги на узком каменном выступе. Руки его, не выпуская ремня, поднялись над головой и ощутили теплое дыхание. Слава лежал прямо над головой Кости. Ухватясь за его вытянутые руки, потом за плечи, Костя выбрался на ровное место.

Несколько минут оба лежали, тяжело дыша, не произнося ни слова, обессиленные физическим и душевным напряжением. В темноте Костя нашел руку Славы, стиснул ее:

– Если бы не ты…

– Ладно… Я сам испугался. – Слава толкнул товарища локтем. Неожиданно оба рассмеялись, довольные тем, что все обошлось и они опять вместе.

– Помни, Слава, – сказал, помолчав, уже другим, суровым голосом Костя. – Я тебе друг на всю жизнь.

– Ты всегда был мне друг… – Слава шумно задышал. – Я бы пропал без тебя.

Фонарик промок в воде и не зажигался. Ощупью мальчики повернули прочь от опасного места. Вскоре они обнаружили, что подземный ход имеет ответвление, которое они прежде не заметили. Это прибавило им силы.

Так они шли, усталые, продрогшие, натыкаясь в темноте друг на друга, на влажные стены, не зная, куда ведет новый ход и не заблудились ли они окончательно в этом подземном царстве. По опыт жизни, приобретенный ими, говорил, что, как бы ни плохо складывались обстоятельства, всегда в конце концов найдется выход.

Слабый луч вдруг проник в окружающий их беспросветный мрак, подобно лучу надежды. Узкий коридор начал расширяться, повышаться. Спустя несколько минут Костя и Слава стояли перед отверстием, заложенным камнями, между которыми пробивался солнечный свет.

3

Первым естественным желанием мальчиков было поскорее расшвырять камни, выбраться из темной сырой ямы, едва не ставшей для них могилой. Но та же мысль, которая не покидала их на всем длинном, опасном пути и не давала пасть духом, – мысль о товарищах, ожидающих их, – и сейчас напомнила об осторожности.

Костя приник к щели между камней. Камень был теплый. Нагретый солнцем чистый воздух приятно щекотал ухо. Посмотрев в щель и дав посмотреть Славе, Костя осторожно начал выталкивать небольшой квадратный камень-ракушечник. Сквозь отверстие, похожее на окошко, брызнуло горячее солнце и на минуту ослепило его.

Выход из подземелья находился среди солончаков, на покатом, спускающемся к морю склоне. Море синело слева, а справа… справа, совсем неподалеку, поднимался по склону какой-то человек. Костя еще не успел разглядеть его, когда неожиданно человек упал на землю, вытянулся и стал почти неразличим в своих ржаво-серых лохмотьях среди таких же ржаво-серых солончаков. Что с ним случилось?

Костя хотел вытолкнуть еще один камень, выбраться наружу и узнать, в чем дело. В эту минуту он услышал отдаленный, приближающийся звук мотора. Он скосил глаза в сторону моря и увидел моторку.

Она быстро шла к берегу. Уже можно было разглядеть людей. Они были в незнакомой Косте форме и в фуражках с высокой тульей. «Гестаповцы! Так вот от кого притаился человек в лохмотьях! Может быть, он партизан?»

Костя перевел взгляд в его сторону и с трудом отыскал его. Он походил на бугор земли, на кочку, только не на человека. «Умеет маскироваться! А они? Ведь и их могут заметить!»

Прежде всего нужно заложить вход в подземелье. Увы, камень откатился слишком далеко. Костя пошарил вокруг себя, но ничего не нашел и хотел было заткнуть отверстие рубашкой. Слава оказался догадливее. Он передвинул соседние с отверстием камни – один чуть влево, второй вправо. Вместо одного большого отверстия получилось три узкие щели, вряд ли заметные снаружи.

Прильнув к этим щелям, мальчики следили за моторкой. Она шла теперь вдоль берега. Люди в высоких фуражках смотрели в сторону солончакового склона. Может быть, они что-нибудь заметили? Или обнаружили лодку, оставленную на якоре под Каменной косой? Нет, тогда бы они взяли ее на буксир…

Снова товарищи видели врагов, с которыми поклялись бороться. Но что они могли сделать? Благоразумнее всего было, конечно, скрыться в глубине подземелья. Но благоразумие и осторожность заглушались сейчас другими чувствами. Кто этот человек в лохмотьях? Возможно, он вовсе не партизан, а напротив – лазутчик, шпион, вроде Полищука, и пытается, как тот, «поудить» здесь «рыбку», а гестаповцы ждут от него донесения? Раз их, Костю и Славу, послали в разведку, они обязаны выяснить, в чем здесь дело.

И мальчики продолжали наблюдать.

Моторка прошла вдоль берега раз, другой и начала удаляться. Вскоре она исчезла. Исчез и человек в лохмотьях. Сколько мальчики ни вглядывались, они не могли найти его. Опять море было пустынно, безлюдный лежал берег. Блестела под солнцем грязно-белая соль солончаков, и ни один звук не нарушал этой как бы притаившейся тишины.

– Ловко! – сказал Костя.

– Что ловко-то? – обернулся к нему Слава, красный, потный, не то от жары, не то от волнения. – А если они все-таки найдут нашу лодку?

– Думаешь?

Слава не ответил и принялся расчищать выход из каменоломни. Вдвоем они живо расшвыряли камни и вылезли наружу, щурясь на солнце и вдыхая всей грудью крепкий морской воздух.

Вдруг чья-то рука схватила Костю за плечо. Перед ним стоял человек в лохмотьях.

Несколько мгновений он смотрел на ребят, потом толкнул их в отверстие подземного хода, влез вслед за ними и снял шапку. Костя и Слава увидели знакомое оливково-смуглое лицо с желтыми ястребиными глазами. Черная бородка курчавилась теперь на его щеках и подбородке, из-за чего мальчики не сразу узнали его.

Семенцов внимательно выслушал рассказ о событиях на хуторе, случившихся в его отсутствие, поминутно вытирая шапкой пот с округлого лба и жилистой шеи. Видно было, что ему невтерпеж в этих ватных лохмотьях.

– Ага… ловко! – приговаривал он, трогая пальцами бородку, к которой, должно быть, еще не привык, и зорко посматривал в сторону моря. Может, он опасался, что моторка вернется?

Узнав, что мальчики посланы сюда на розыски партизан, Семенцов усмехнулся. Выражение его лица смягчилось.

– Стало быть, вас к нам? Ай, орлы! – Он подергал Костю за рыжий чубчик. – И не заплутались?

Костя усиленно затряс головой.

– Ой, врешь, – засмеялся Семенцов. – По глазам вижу. Э-э… да ты никак искупался! – пощупал он еще не просохшие штаны Кости и покрутил головой. – Аховые ребята! Разве ж так можно?

– На войне все можно! – возразил Слава.

Семенцов, прищурясь, посмотрел на него:

– Война, парень, не на один день. Этак тебя и на неделю не хватит.

– Меня хватит! – сказал Слава.

– Да ну? Вон ты какой храбрый стал! – Семенцов нахлобучил на голову шапку. – Пошли, орлы! – И опять посмотрел, но не на море, а на солончаки. Его лицо приняло сухое и сумрачное выражение. Кого он ждал?

– А где партизаны? – задал Костя вопрос, давно просившийся ему на язык.

– Соскучился?

Тон, каким спросил Семенцов, задел Костю. Уж не считает ли он его по-прежнему мальчишкой?

– Скучать нам некогда, – сердито ответил Костя. – Я о деле говорю. – И он коротко рассказал о поимке Полищука.

На этот раз Семенцов слушал особенно, даже удивительно внимательно и дважды переспросил:

– Так Познахирко узнал его? И возле комендатуры видел? Занятно…

Что было Семенцову «занятно», он не объяснил и повел ребят в подземелье. Путь, которым он шел, был настолько запутанным, что сами они никогда бы не добрались до цели.

Глава восьмая

1

Мысль использовать каменоломни принадлежала Аносову. До войны, когда по его инициативе осуществлялся план благоустройства города, он не раз бывал на Каменной косе, где резали камень-ракушечник для строительства. Пришло время, и он вспомнил об этом месте. И правда: трудно было найти более удобную базу для партизанского отряда.

Ядро отряда состояло из группы коммунистов, оставшихся для борьбы в тылу врага, и рабочих железнодорожных мастерских, не успевших эвакуироваться. К ним примкнули некоторые рыбаки, комсомольцы из города и окрестных колхозов, несколько девушек и женщин. По мере того как становилась невмоготу вражеская оккупация, отряд пополнялся все новыми людьми.

Это были люди мирного труда. Не сразу освоились они с жизнью, полной лишений, опасностей, требующей от них не одной смелости, но и хитрости, осторожности, а главное – постоянной готовности отдать жизнь за Родину.

Командовал партизанами начальник городской милиции Теляковский. Он прежде служил в армии и знал военное дело. А комиссаром отряда был Аносов. Он пользовался большим авторитетом. И не только потому, что его знали как секретаря горкома партии, нет. Война явилась строгим экзаменом для всех, в том числе для него.

По образованию Аносов был физиком. Сейчас это ему пригодилось. Он организовал изготовление самодельных мин, гранат, бутылок с горючей смесью. Когда отряд очутился в затруднительном положении (имевшийся запас взрывчатки отсырел в подземелье и сделался непригодным), он и тут нашелся: возился с испорченной взрывчаткой, сушил ее, подмешивал что-то – и драгоценный запас был спасен. А недавно Аносов задумал применить особую кислотную мину, преимущества которой заключались в том, что она занимала мало места и могла быть использована в самых разнообразных условиях.

Аносов и Теляковский работали дружно. Поэтому недавно возникший отряд быстро сумел перейти к активным действиям.

Вначале действия носили характер отдельных, как бы случайных ударов: сожгли склад с зерном, награбленным у населения, подорвали машину с вражескими солдатами. В то же время нужно было дать знать населению, что советская власть живет и будет жить, что армия и народ продолжают борьбу. Аносов подобрал группу комсомольцев, девушек и юношей. Они начали систематически распространять сводки Совинформбюро. В отряде имелся радиоприемник, сводки записывались на слух и размножались на гектографе. А в последнее время выпустили листовки, призывающие молодежь не поддаваться посулам гитлеровцев и не ехать в Германию.

Враг тоже не дремал. В город назначен был немецкий комендант, и появилось гестапо. Начались обыски, аресты. Теперь поддерживать связь с городом сделалось затруднительно и опасно. Тем не менее партизаны готовились нанести более серьезный удар. Враг должен почувствовать, что есть сила, которую он не в состоянии запугать и подавить.

Решено было взорвать железнодорожный мост на дороге, являющейся важной военной коммуникацией. Аносов хотел принять в этом личное участие. Между ним и Теляковским впервые возник спор. Теляковский считал, что комиссар не имеет права рисковать собой, а комиссар доказывал, что в такой опасной операции партизаны должны видеть комиссара рядом с собой.

– Тогда лучше я пойду, – сказал Теляковский.

– Нет, отряд не может остаться без командира.

– А без комиссара? – сердито спросил Теляковский.

На умном открытом лице Аносова появилась добродушная усмешка, значение которой Теляковский хорошо знал: чем добродушнее улыбался комиссар, тем тверже стоял на своем.

Итак, вопрос был решен. В диверсии участвовало пять человек, самые опытные подрывники, шестым шел Аносов. Путь предстоял не близкий, двигаться можно было только ночью, а летние ночи коротки. Зато дорога скрытная, по оврагам – овраги здесь тянулись один за другим.

Место было заранее разведано. Известно было, что мост охраняется. Поэтому шли с таким расчетом, чтобы быть у моста в самое темное время ночи. Взрывчатку и все необходимое для выполнения задания несли в мешках. Впереди неслышно и легко шагал Федя Подгайцов, совсем молодой парнишка, слесарь железнодорожных мастерских, оказавшийся отличным разведчиком. Это он дважды побывал возле моста, высмотрел все и даже имел смелость предложить случившемуся там немецкому офицеру свои услуги: устранил неисправность в дрезине, на которой ехал офицер, а попутно разузнал время следования ночных поездов. Такой он был лихой парень, Федя Подгайцов!

Аносов шел позади, замыкая движение группы. Ему было трудновато поспевать за молодыми по неровному, усыпанному камнями дну оврага, перебираться с грузом за плечами из одного оврага в другой. Но он не отставал. Никто бы не сказал, что этому человеку за пятьдесят и что у него не совсем в порядке сердце.

Последний отрезок пути был особенно труден. Пришлось ползти, прижимаясь к земле, пока не миновали открытое место и не добрались до зарослей на берегу реки. Впрочем, какая река, – речка, обмелевшая от летнего зноя. Между обрывистыми ее берегами висел, едва различимый в темноте, мост. Они были у цели.

Подгайцов пополз к железнодорожному полотну. Вернулся он скоро и доложил комиссару, что все в порядке. Часовой ходит по одной стороне моста, светит себе карманным фонариком и зевает, спать хочет. Поезд пройдет здесь ровно через час. Так что можно начинать…

Разведчик говорил шепотом, близко наклоняясь к Аносову. Темень стояла такая, что Аносов и сейчас не видел его лица. Была та глухая пора ночи, когда все, кажется, охвачено сном, даже прибрежные кусты не шелохнутся и вода прекратила свое течение.

Порядок действий был заранее тщательно разработан. Каждый знал свои обязанности. Пять человек гуськом спустились к воде возле самых устоев моста, так чтобы часовой не смог их заметить сверху, и начали взбираться на мост со стороны, противоположной той, по которой ходил часовой.

Все было проделано точно. Взрывчаткой не поскупились. Мост должен рухнуть, когда идущий по нему поезд заденет мину натяжного действия. Тогда от детонации взорвется весь запас взрывчатки.

Самым трудным и опасным было установить мину. Требовалось взобраться на настил моста, уложить мину между шпал, проверить взрыватель и натяжной механизм и присыпать мину балластом, чтобы часовой или машинист поезда случайно не заметил ее. За это дело взялся Федя Подгайцов.

Спустя сорок минут (Аносов следил за временем по часам со светящимся циферблатом) три человека вернулись. Усталые, промокшие, они тяжело дышали и молча вытянулись на земле. Подгайцова и товарища, помогавшего ему, не было.

Миновало пять минут, еще пять. Если сведения Подгайцова верны, через десять минут пройдет по мосту поезд. Либо те двое не смогли установить мину, и тогда дело сорвалось, либо установили, но не успели вернуться и им грозит погибнуть под обломками моста.

Аносов был человек большой выдержки. Даже сейчас, зная, что товарищи ждут его слова, он не обнаружил своей тревоги. Он опять взглянул на часы. Оставалось восемь минут. Он приказал всем быть на месте, а сам начал спускаться к воде.

– Товарищ комиссар… куда вы? Товарищ комиссар… – услышал он позади себя шепот, но не остановился.

Когда Аносов был почти у самой воды, он уловил слабый всплеск. Две тени, пригибаясь, двигались в его сторону. «Наконец-то!»

– Назад! – раздался над ухом знакомый голос Феди Подгайцова.

Втроем они не поползли, а уже пробежали вверх по крутому откосу. К счастью, поднявшийся ветер зашумел в прибрежном лозняке и заглушил топот их ног. Вся группа торопливо отошла на безопасное расстояние от моста и залегла, прислушиваясь, не идет ли поезд. А поезд не шел.

Судя по времени, его срок миновал. Может быть, поезд отменен или опаздывает? Ждать опасно. Предстоит обратный путь, скоро начнет светать…

Аносов решил отправить людей, остаться с одним Подгайцовым. Партизаны медлили. Когда они уже было собрались в путь, кто-то негромко произнес:

– Идет!

Все напрягли зрение, но ничего нельзя было разобрать. А звук, едва внятный, далекий, похожий на шорох, приближался, усиливался. Не оставалось сомнений: это поезд.

Темнота еще больше сгустилась. Мост, прежде слабо различимый, теперь будто растворился в ней. Где-то вверху блеснул огонек, похожий на светляка. То часовой, заслышав шум поезда, зажег свой фонарик. Значит, мост там.

– Сейчас сыпанет! – весело и зло сказал лежавший рядом с Аносовым Подгайцов.

И, будто эти слова обдали неодолимой властью, темнота вдруг распахнулась. Отчетливо ярко, как нарисованный черной тушью на красной бумаге, возник мост, на нем поезд и поднятый страшной силой на дыбы паровоз. И сразу все это начало распадаться на куски. Как будто и мост и поезд действительно были не настоящие, а только нарисованные на хрупкой бумаге, которую разорвали в клочья.

Тяжеловесные фермы моста, скрученные взрывом, опрокинутые, разбитые и горящие вагоны рушились, казалось, беззвучно. Человеческий слух, оглушенный взрывом страшной силы, еще не воспринимал других звуков. Уши словно заложило ватой. Глазам было больно от слепящего света, воздух горячими толчками бил в лицо. Но для шести человек не было более приятного зрелища, чем это.

Федя Подгайцов только что не пустился в пляс. Его легкое тело так и ходило ходуном по земле.

– Вот так сыпанул… ох, и сыпанул! – повторял он понравившееся ему словечко.

Аносов выпрямился. Что-то могучее, грозное, огненное было в его лице, озаренном пожаром. Словно уже видели его глаза иной день – день общей великой расплаты с врагом, день всенародного торжества нашей победы… Комиссар протянул товарищам руки, как бы желая всех их заключить в свои объятия.

Обратный путь, налегке, совершался гораздо скорее, но все-таки утро догнало их. Пришлось укрыться в глубокой балке и дожидаться вечера.

Аносов очень устал, сердце давало чувствовать себя неприятными перебоями. Но не это занимало мысли комиссара. Операция поглотила весь запас взрывчатки, имевшейся в отряде. Некоторое количество тола хранилось у Михайлюка. Что, если воспользоваться случаем и пробраться к Михайлюку? Из шести человек только он знает, где живет старик, да и не откроется Михайлюк никому, кроме него.

Пока день тянулся в вынужденном безделье, Аносов все чаще возвращался к этой мысли. Связь с Михайлюком поддерживал до сих пор один Семенцов. По соображениям конспирации о Михайлюке знали лишь три человека в отряде: Аносов, Теляковский и моряк Семенцов. Но Семенцов захворал. А взрывчатка крайне нужна. Притом Михайлюк мог бы раздобыть у знакомого аптекаря кислоты, необходимой для новой мины…

Посоветоваться с товарищами о таком деле Аносов не считал возможным: он сам должен решить. И он решил пойти.

На нем была старая заплатанная свитка, стоптанные порыжелые сапоги и дырявая соломенная шляпа, в которой прежде хаживал в город Семенцов. «В этом наряде меня трудно узнать, а дорога знакома, к дому Михайлюка можно добраться оврагом, так что риск невелик», – говорил себе Аносов, хотя знал, что риск очень велик: в городе действует гестапо, и после ночной операции (о ней, конечно, уже стало известно) начнутся новые обыски, аресты, строгая слежка. Но он знал и то, что некому сейчас, кроме него, получить взрывчатку.

Так случилось, что следующей ночью в отряд вернулись пять человек вместо шести. Они доставили Теляковскому шифрованную записку, из которой командир узнал, куда ушел комиссар.

Это было в тот самый день, когда Познахирко вернулся из города на хутор.

2

Попав к партизанам, Костя и Слава поняли, что жизнь под землей много трудней, чем на хуторе: темень, затхлый и сырой воздух, продвигаться приходится ощупью и надо хорошо знать все ходы-выходы, иначе тотчас заблудишься, как случилось с ними.

Помещались партизаны в просторном каменном коридоре-штольне, озаренном тусклым светом каганцов. По стенам развешана одежда, в одном углу мешки с картошкой, мукой, вяленой рыбой, доставленной Семенцовым, в другом – оружие, в третьем – кое-какая утварь, посуда и очаг с вытяжной трубой. А посередине несколько составленных вместе ящиков изображают стол. Здесь собираются, обсуждают и решают дела.

Костя и Слава сразу узнали Теляковского. Он и теперь ходил в коричневых сапогах и кавалерийских рейтузах, правда, потертых и кое-где продранных и заплатанных, но еще не потерявших щеголеватого вида. И сам Теляковский, чисто выбритый, с лихо подкрученными усами, сохранял воинственный и щеголеватый вид.

Известие, что моряки живы-здоровы и даже начали успешно действовать, обрадовало его.

– Славно! – сказал Теляковский своим громыхающим голосом. – Куда вас теперь, мальцы?

– Мы не мальцы, – ответил Костя.

– А кто?

– Мы моряки. С моряками живем, к ним и вернемся. Они нас ждут.

– Вот оно что! – Теляковский покрутил пальцами правый ус, который задирался у него выше левого. – А разведчиками быть не хотите? – Он хитро подмигнул светлыми, в упор глядящими глазами.

– Хотим! – разом ответили Костя и Слава. – Только вместе с моряками.

– Вот заладили! А чем мы хуже? Я, скажем, чем хуже моряка?

На такой каверзный вопрос у мальчиков не нашлось ответа. Однако выражение их лиц говорило, что даже сам командир партизанского отряда не может сравниться в их глазах с моряками. Костя бросил взгляд на Славу, Слава – на него, оба вздохнули.

– Быть по-вашему! – объявил Теляковский, услышав этот красноречивый вздох. – За верную службу назначаю вас в моряки! А теперь кругом марш.

– Да, молодежь… – сказал он, когда обрадованные ребята удалились. Заметив улыбку на сумрачном лице Семенцова, который присутствовал при разговоре, Теляковский спросил: – Ты что?

– Ничего. Нашего брата от моря не оторвешь, – с удовольствием произнес Семенцов. – На море выросли, на море и помрем!

– Помирать рано. Лучше глаза побереги.

Командир не случайно напомнил Семенцову о глазах: в последнее время Семенцов почему-то стал плохо видеть, почти ослеп. Рана у него на голове зажила, но, возможно, при ранении был задет зрительный нерв.

Целых две недели Семенцов вынужден был оставаться в бездействии. Потому-то связь с моряками и с Михайлюком была прервана. Лишь теперь зрение Семенцова начало улучшаться. Сегодня он впервые облачился в свой наряд нищего и сделал пробный выход. Но едва он выбрался из каменоломни, как заметил моторную лодку, подозрительно настойчиво курсирующую возле Каменной косы, и вернулся предупредить Теляковского.

Новость была не из приятных. Рано или поздно этого следовало ждать, особенно теперь, после взрыва моста. Все-таки командир отряда предпочел бы, чтобы это произошло возможно позже, во всяком случае после соединения партизан с моряками. Поэтому он хотел отправить ребят сегодня же ночью обратно на хутор.

Однако не только это заботило Теляковского. Он был далеко не так спокоен, как могло показаться, вернее, как желал бы он показать.

Оба – он и Семенцов – знали, куда и зачем ушел комиссар, но каждый из них думал об этом по-разному. Аносову давно пора было вернуться (он отсутствовал уже пятый день). Теляковский не верил, что он попал в беду, по крайней мере делал вид, что не верит, чтобы не вызывать тревоги в отряде. А Семенцов тревожился. И тревожился Федя Подгайцов.

Оба разведчики, они понимали, что значит не вернуться вовремя после такого задания. Гестапо, конечно, переворачивает город вверх дном. Особенно тяжело было Семенцову: ему казалось, будто он повинен в том, что комиссару пришлось в такое опасное время отправиться к Михайлюку. Доставить взрывчатку обязан был он, Семенцов, для него это привычное дело. Семенцов хотел сегодня в ночь побывать у Михайлюка, узнать о комиссаре.

Теляковский слушал его, недовольно крутил усы. Ему почудился упрек в словах моряка. Но он отвечал за судьбу всего отряда, в отсутствие комиссара вдвойне отвечал, и, сколь не заботила его судьба Аносова, он считал необходимым прежде всего думать о деле. А дело требовало скорейшего соединения с моряками.

Поэтому Теляковский решил послать Семенцова вместе с ребятами на хутор. Посылать ребят одних после известия о появлении вражеской моторки было рискованно, к тому же они помогут Семенцову, если опять что-нибудь случится с его глазами. А если все обойдется, он проберется потом в город, к Михайлюку.

– Пойдешь с мальцами! – объявил командир свое решение.

Семенцов нахмурился, однако ничего не сказал.

Этой же ночью он, Костя и Слава отправились в путь. До Каменной косы они добрались тем же способом, то есть вплавь. К радости мальчиков, лодка была в полной сохранности. Каменная коса оказалась действительно чудесным местом для скрытной якорной стоянки.

Обратный путь был короче: Семенцов ориентировался лучше ребят. Но и на этот раз их ловил своей длинной рукой прожектор с мыса Хамелеон. Часу во втором ночи лодка вошла в устье Казанки, поднялась вверх по течению и повернула к берегу возле старого осокоря. Семенцов собрался причалить, когда услышал окрик:

– Кто идет?

– Ишь ты… – усмехнулся Семенцов. – Моряцкая республика, не подходи!

– Свои, свои, – ответил он на повторный окрик, сопровождаемый щелканьем винтовочного затвора. – Это я, Семенцов. Принимай гостей!

Раздвигая веслами камыши, он подвел лодку к берегу.

Встретил его Микешин, стоявший здесь на вахте. Они поздоровались, пытаясь разглядеть друг друга в темноте. В дороге мысли Семенцова были заняты комиссаром. У него возникла слабая надежда, что, может быть, он у моряков, если до сих пор не вернулся в отряд. Об этом Семенцов сразу и спросил Микешина. Увы, его вопрос только удивил Микешина.

– А ребята где? – в свою очередь, спросил обеспокоенный Микешин.

– Здесь, целехоньки! – Семенцов указал на лодку, откуда доносилось сонное дыхание.

Еще в пути он приказал мальчикам улечься на дне лодки, видя, что они дружно клюют носами. После всех передряг они спали так крепко, что не слышали ни окриков Микешина, ни того, как причалила лодка. С трудом удалось их разбудить. Слава сразу повалился, едва ступил на берег, а Костя пробормотал спросонья что-то вроде: «Бей… на абордаж», – и тоже уснул, уткнувшись Славе в плечо.

– Набедовали… – сказал Микешин.

– Не говори! И как они, бесенята, добрались? Ведь у нас там чертова мышеловка!

Они разговаривали, осторожно и жадно попыхивая цигарками, пряча огонь в рукав. Семенцов больше не упоминал о комиссаре, а расспрашивал о делах на хуторе, о том, как поймали Полищука и что он показал на допросе. Микешин отвечал. Потом Семенцов рассказал о последней операции партизан, взорвавших железнодорожный мост. Так шло время, пока не наступило утро.

Проснулись Костя и Слава. Вид у них был сконфуженный. Впрочем, скоро они приободрились. Да и как иначе? Этот день был днем их торжества. Все население хутора вышло их встречать. Моряки хвалили ребят, старый Познахирко одобрительно похлопал по плечу и сказал доктору Шумилину: «Что, сосед, не подкачали?» На что Николай Евгеньевич ничего не ответил и тоже похлопал ребят по плечу. Зозуля подарил им по широкому румынскому тесаку. Костя и Слава тут же нацепили тесаки на пояс, хотя они были длинноваты и били по ногам. Мальчики были горды и счастливы, как могут быть счастливы в их возрасте ребята, успешно выполнившие первое боевое задание.

День начался в радостных сборах в дорогу, но закончился он совсем не радостно. Проходя по хуторскому двору, Семенцов увидел соломенную дырявую шляпу Полищука, валявшуюся на траве. Семенцов поднял ее, осмотрел и пошел с ней в хату.

Там, в одиночестве, он опять внимательно осмотрел шляпу, потом высунулся из окна и поманил пробегавшего по двору Костю. Радостно, возбужденный, с взъерошенным чубом, Костя вошел и остановился, удивленный переменой в лице Семенцова. Оно было необычайно мрачно, мохнатые брови сошлись над переносьем, глаза недобро щурились.

Семенцов показал на шляпу, спросил:

– Чья она?

– Полищука, – ответил Костя, озадаченный вопросом и тоном, каким он был задан.

– Ты почем знаешь?

– Так я же сам видел ее на нем, и Слава видел, и Микешин…

– Много вы знаете! – Семенцов уже не слушал Костю.

– А чья она? – осторожно спросил Костя.

– Ладно, гуляй себе… – Семенцов махнул рукой, а когда Костя вышел, поднес шляпу к свету, снова и снова разглядывая ее со всех сторон. Вдруг он нагнулся, просунул палец под стертую подкладку шляпы. Что он там искал?

Открытие, сделанное Семенцовым, было невеселым. Он утверждал, что шляпа принадлежит ему. Он подобрал ее на пристани среди брошенных во время эвакуации вещей и пользовался первое время, когда ходил в разведку. Потом он нашел старую баранью шапку и решил, что в ней ему сподручней. А шляпа осталась. Когда комиссар отряда Аносов собирался в операцию, он примерил ее и сказал, что она ему в самый раз. Так и ушел в этой шляпе. А теперь она очутилась здесь…

Но каким образом попала шляпа к Полищуку? Может быть, Семенцов ошибся? Мало ли старых соломенных шляп! Это соображение должно было, естественно, возникнуть. Но, во-первых, Семенцов нашел в шляпе седой волос, который не мог принадлежать Полищуку. Во-вторых, и самое важное, за подкладкой шляпы Семенцов обнаружил клочок папиросной бумаги с какими-то буквами.

В то время как он ломал себе голову, пытаясь понять, что означают эти буквы, мимо хаты проходил доктор Шумилин. Семенцов окликнул его, показал ему находку. Прежде Николай Евгеньевич любил и умел быстро разбирать викторины, кроссворды и прочие журнальные головоломки. Но при взгляде на непонятное сочетание букв он заподозрил, что это шифрованное сообщение.