Текст книги "Два товарища"

Автор книги: Марк Эгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 10 страниц)

Косте и Славе надоело смотреть на солдат, а самим сидеть скорчившись. Но это была их первая настоящая разведка, им предстояла первая боевая операция после двух неудач, и они продолжали терпеливо сидеть на своем наблюдательном пункте в кустарнике. Покинули они его только тогда, когда совсем стемнело.

Теперь нужно было спуститься к берегу и вплавь подкрасться к лодке.

Перед тем как войти в воду, мальчики еще раз посмотрели в сторону палатки, прислушались. Тихо. Даже скрипа гальки под ногами часового не слышно. Неужто все дрыхнут?

Славе захотелось подползти поближе, проверить. (Его не оставляла мысль о ноже.) Костя возражал. Они поспорили шепотом, и Костя уступил. Они поползли к палатке. Впереди, на воде, которая была чуть светлее берега, показались темные точки – сваи сгоревшей пристани. Часового не видно, зато слышен густой заливистый храп шагах в десяти, слева. Значит, там палатка.

Костя тихонько толкнул Славу. Но тот продолжал ползти. Ругаясь про себя, Костя пополз за ним. Вот и палатка. Солдаты храпят так, что в ушах звенит. Сильно пахнет вином. Косте вдруг сделалось смешно.

Охваченный новым, острым чувством риска, азарта, он принялся шарить в темноте, наткнулся на чей-то сапог, отодвинулся от него и ощутил под рукой металлический холодок винтовочного затвора. «Вот так штука!» Еще не веря себе, Костя медленно, с осторожностью потянул винтовку. Она оказалась странно короткой и не очень тяжелой. «Может быть, это карабин? А где Слава? Нужно поскорее убираться отсюда».

Костя полз, придерживая одной рукой винтовку. Это было трудно, неудобно, ориентироваться в темноте – еще труднее, солдаты храпели, казалось, со всех сторон. Наконец Костя очутился возле полусгоревшего пристанского склада. Здесь он решил передохнуть и подождать Славу.

Славы не было. Возможно, он прополз мимо, не заметив его, или еще возится возле палатки, а возможно, уже разделся и плывет к лодке. Костя ерзал на месте, не зная, что делать. А время шло, ежеминутно кто-нибудь из солдат мог проснуться и хватиться пропажи…

Не выдержав дольше, Костя сполз к воде и принялся искать глазами в темноте лодку. Она находилась на прежнем месте, между свай; Косте почудился в той стороне легкий всплеск. «Наверное, это Слава! А если нет? Ну, будь что будет!» С тем же острым, знобящим чувством азарта, лихости, риска Костя, как был, не раздеваясь, вошел в воду.

Возле сваи, к которой была привязана лодка, вода достигла подмышек. Чтобы удержаться, Костя растопырил ноги, свободной рукой (другая держала винтовку) ухватился за мокрую осклизлую сваю, потом за корму и подтянул лодку ближе, опустил в нее винтовку. Теперь обе руки были свободны, и он мог заняться лодкой.

Прежде всего Костя проверил, на месте ли весла и руль. И руль и весла были на месте. Но, едва он начал распутывать руками и зубами мокрый неподатливый узел веревки, которой лодка была привязана к свае, опять послышался, теперь совсем близко, всплеск. Костя мгновенно присел, так что вода накрыла его с головой. Всплеск повторился. Костя вынырнул из-за кормы и чуть не столкнулся нос к носу с мокрым, прерывисто дышащим Славой.

– Славка!

– Костька!

Собственный шепот показался им очень громким, оба испуганно оглянулись и молча принялись за дело. Лодку отвязали, оттолкнули прочь от берега и поплыли следом, осторожно подталкивая ее в корму. В намокшей и набрякшей одежде Косте было трудно, но влезть в лодку он опасался, лишь изредка держался за кольцо на корме. А Слава – у него одежда была привязана на голове – плыл легко и тихонько пофыркивал.

Наконец мальчики решили, что отогнали лодку достаточно далеко, и взобрались в нее. Как они ни устали, они не позволили себе и минуты отдыха. Заботливо обернули уключины рубашками и начали осторожно грести. Каждый нечаянный всплеск весла приводил их в ужас. Как будто сейчас, когда они уже удалялись от опасности, она могла настигнуть их.

Прошло немало времени, прежде чем они решились заговорить. Оказалось, что у Славы тоже была пожива – полевая сумка и баклажка – и что он тоже наткнулся на спящего солдата и даже едва не угодил в палатку, а потом на берегу долго ждал Костю.

– Я тебя, а ты меня, – сказал Костя.

Оба тихонько засмеялись. Правда, Слава не признался, что в палатку он угодил не случайно, а нарочно, надеясь отыскать свой нож, но не нашел. Пока Костя раздевался и выкручивал мокрую одежду, Слава занялся содержимым сумки. В ней была всякая всячина: пара белья, нож с рукояткой, похожий на кинжал, дамские чулки, щипцы, карманные часы и какие-то бумаги, которые в темноте нельзя было разглядеть.

– Смотри, какие жулики! Таскают что под руку попадется!

– А ты думал что? – ответил Костя, развешивая вдоль борта свои штаны для просушки. – Воришки, вот они кто!

Теперь товарищи не боялись, что их обнаружат, гребли дружно, торопясь обогнуть мыс Хамелеон и достичь устья Казанки. Ночь была темная, грохот прибоя возле мыса заглушал плеск весел. Дозорные на вершине мыса вряд ли могли что-нибудь услышать или увидеть.

Миновали мыс, сделали поворот и начали приближаться к устью речки. Но не тут-то было! В темноте устье, изрезанное отмелями, песчаными косами, казалось то близко, то далеко, шорох прибрежных камышей слышался то совсем ясно, так, что мальчики уже собирались прыгать в воду, чтобы на руках подтянуть лодку к берегу, то неожиданно слабел, удалялся. Костя сидел теперь на руле и командовал: «Стоп!», «Задний ход!», «Полный вперед!» – и приходилось напряженно всматриваться в темноту, щупать веслами дно, чтобы не сесть на мель.

Костя и Слава выбились из сил, когда, наконец, причалили. Вытащить лодку на берег у них не хватило сил. Они привязали ее к большому камню, повалились и тут же заснули как убитые.

Глава шестая

1

Костя проснулся от холода. Волна хлестнула на берег и окатила его с ног до головы. Костя вскочил, отряхиваясь от воды, и разбудил товарища. Вдвоем они вытащили лодку на берег как можно дальше от воды и обложили крупными камнями, чтобы ее не смыло водой. Но это не удовлетворило Костю. Нужно замаскировать лодку: солдаты хватятся ее и наверное будут искать. Промокшие и продрогшие, мальчики начали собирать гальку, ломать ветки в кустарнике, росшем неподалеку, и маскировать лодку. Лишь к полудню они вернулись к себе в землянку.

Они развели огонь, высушили над огнем одежду, подкрепились краюшкой гостеприимного Михайлюка, запивая ее горячей водой, и под монотонный шум ветра разговаривали о том, как им быть и как жить дальше. Но сколько они ни толковали и ни думали, было ясно одно: сами они ничего не в состоянии сделать. Может быть, напрасно ушли они от Михайлюка? Слава считал, что напрасно. Но о вчерашней вылазке они не жалели. Все-таки повидали кое-что, спасли лодку и расквитались с солдатами, а главное – встретили Семенцова и знают, что он жив. Только бы вернулся к ним поскорее!

Карабин (это действительно оказался карабин, а не винтовка) Костя тщательно осмотрел, пожалел, что он без патронов, и поставил в угол землянки. Свой трофейный кинжал Слава несколько раз примерял на поясе и, налюбовавшись досыта, повесил у себя над изголовьем. Часы, увы, не шли: вероятно, в них проникла морская вода. Женские чулки, серебряные щипцы для сахара и серебряную же стопку, которую ночью не заметили, они положили на полку.

Слава переворошил бумаги в сумке и обнаружил среди них небольшую книжечку – румынско-русский словарь. Находка заинтересовала ребят. Они тут же решили заучить самые необходимые слова, как-то: «бросай оружие», «руки вверх», «сдавайся», «понимаете ли вы по-русски», «я не понимаю по-румынски» и т. д.

Учение подвигалось туго. Оба хотели спать и сильно устали после всех приключений вчерашнего дня и ночи. Они улеглись спозаранку, разрешив себе на этот раз не стоять ночной вахты.

На следующий день, едва стемнело, мальчики услышали подозрительный шорох: кто-то шел неподалеку. Костя осторожно раздвинул ветви дикого орешника, плотно закрывающие вход в землянку, но было темно, он ничего не видел. Шаги между тем приближались, уже слышались голоса. Что, если это солдаты, напавшие на их след? Костя схватил карабин, Слава – кинжал, оба стали у входа, готовые защищать себя и свой дом.

Людей, судя по голосам, было двое. Они то удалялись, то приближались. Похоже было, что они блуждали или искали кого-то. Слава свободной рукой стиснул руку товарища, словно хотел попрощаться.

– Не дрейфь! – шепнул Костя, хотя знал, что Слава не трусит.

Вдруг знакомый голос произнес совсем близко:

– Куда они подевались, чертенята?

Это был голос Семенцова.

Обрадованные мальчики живо раскидали ветви маскировки и выбежали из землянки.

– Стой! Кто идет? – настороженно крикнул Семенцов.

– Свои! – ответили в один голос Костя и Слава.

– А мы вас ищем! – весело откликнулся Семенцов. – Где вы пропадали? И лодки нет… – В темноте послышались быстрые шаги и дыхание Семенцова.

Спустя минуту все находились в землянке. Слава принялся разжигать огонь в очаге.

– Ай, молодцы! – похвалил Семенцов, оглядывая низенькую, тесную землянку, в которой четыре человека едва смогли поместиться, и узкий вход, который Костя завалил ветками. – Век бы нам не найти!

Его спутник, тоже моряк, в одной тельняшке, флотских форменных брюках и с забинтованной правой рукой, рослый и голубоглазый, удивленно переводил взгляд с Кости на Славу. На его губах появилась улыбка.

– Форменный блиндаж… И камбуз… Ухватистые ребята!

Вскоре зашумел чугунок над огнем, мальчики достали остатки мамалыги, Семенцов – копченую кефаль и хлеб, гости подкрепились и свернули самокрутки, а мальчики объявили, что будут нести вахту.

– Ночная вахта у нас обязательна! – пояснил Костя, адресуясь больше к незнакомому гостю.

– Да вы, никак, моряки! – воскликнул тот. Усталое, суровое лицо его будто раскрылось, холодный, настороженный взгляд посветлел. Он притянул Костю к себе здоровой рукой, спросил: – А Гитлера, салага, боишься?

– Пускай он боится!

– Верно, браток, что верно, то верно!

Тут Костя и Слава не удержались и рассказали о своих приключениях, показали свои трофеи: карабин, кинжал, полевую сумку – и угостили моряков вином из трофейной баклажки.

– Ай, орлы! Ай, ловко! – повторял Семенцов. Он хлебнул из баклажки, передал ее своему спутнику. – Но за лодку башку оторву, лодку не смей! Нам она сейчас во как нужна!

Из его слов ребята поняли, что предполагается переправить группу раненых моряков на остров и устроить где-то поблизости. Где именно, Семенцов не сказал, а спросить ребята не решились. Этот человек с каждой встречей представлялся им все более удивительным, замечательным и непонятным. Где он пропадал столько времени? Что делал два дня назад в городе, вырядившись нищим? Как отыскал раненых моряков?

Семенцов глубоко затянулся дымом самокрутки, посмотрел на Микешина (так звали его спутника), сказал:

– С часок оторвем, а? И за дело!

Он устроился на полу землянки и сразу уснул. А Микешин продолжал сидеть, поддерживая здоровой рукой раненую, смотрел на потухающие угли в очаге, и его глаза опять казались мальчикам холодными, суровыми.

Ровно через час Семенцов проснулся и полез вон из землянки. За ним – Микешин, а за Микешиным – Костя и Слава. Было, должно быть, около полуночи, когда они добрались до берега. Мальчики отыскали замаскированную лодку и помогли спустить ее на воду. Несколько минут они слышали осторожное поскрипывание уключин, потом все стихло. Лодка будто растворилась в ночной темноте.

Приказ Семенцова гласил: к вечеру быть на берегу Казанки и ждать! Пройти вверх по течению до места, где растет старый дуплистый осокорь. Там их встретят. И больше ни слова.

Весь следующий день Костя и Слава находились в волнении. Они терялись в догадках. Кто их встретит? Удастся ли благополучно доставить раненых? Где их устроят? Товарищи предупредили Семенцова о вражеском катере, о дозорном посте на мысе Хамелеон. Вместо ответа Семенцов потрепал Костю по голове. Конечно, он знал об этом…

Задолго до срока Костя и Слава отправились в путь. Осокори попадались часто вдоль Казанки, а дуплистый удалось отыскать, лишь когда начало темнеть. Здесь ребят ждала первая неожиданность. Под осокорем сидела Настя Познахирко. Она с отцом и братом, оказывается, живет поблизости. Епифан Кондратьевич ушел вместе с Семенцовым, а Борька с простреленной ногой лежит в хате.

Расспросы пришлось отложить. С минуты на минуту должна была показаться лодка. Слава первый услышал едва внятный звук. Раздвинув камыши, они разглядели в темноте пятно, медленно двигающееся вверх по течению.

– Право руля! – послышался негромкий голос.

Пятно повернулось к берегу.

Двух раненых вынесли из лодки на руках, остальные сами выбрались, кто прихрамывая, кто придерживая раненую руку. Семенцов и Епифан Кондратьевич Познахирко переносили тяжелораненых и устраивали их на ложе из травы, приготовленном Настей. Самой Насте поручили проводить тех, кто способен был ходить, на хутор. А Костя с Славой дежурили возле лежащих.

Один из них тихо стонал. Слава напоил его водой из чугунка, который прихватил с собой, и услышал:

– Спасибо, браток… а наши где?

– Здесь, здесь, скоро все здесь будут! – ответил Слава, хотя в душе не был уверен в этом. Семенцов и Познахирко отправились во второй рейс и вряд ли успеют вернуться до света.

Уже начинало сереть, предутренний туман пал на море, когда снова послышался скрип уключин. Только старый лоцман мог решиться провести лодку в такой туман по изрезанному отмелями руслу Казанки. Лодка причалила. Одна за другой появлялись из туманной мглы фигуры людей. Вдруг Слава услышал голос, спрашивавший кого-то:

– Все? Тогда пошли…

Это был голос его отца.

2

В нескольких километрах от острова, вверх по течению Казанки, в чаще разросшегося орешника находился хутор, о котором когда-то хорошо знали если не в городе, то в окрестных деревнях.

Слава у хутора была недобрая. Недобрые, скаредные люди жили там, у них и воды нельзя было допроситься. Оттого и прозвали хутор Недайвода. Жили здесь за семью замками, отгородись от всего света высоким тыном, крепкими воротами, злыми псами. В революцию хутор начал хиреть, а в пору коллективизации и вовсе обезлюдел. Но слава худая за ним осталась. Кто говорил, что зарезали сыновья батьку, старого Полищука, не хотевшего делиться с ними нажитым добром, а мать выгнали побираться, кто слышал, будто перерезали друг дружку Полищуки из-за этого самого проклятого добра, а хутор спалили, а старые люди говорили, что был Полищук иудой, служил гетману и немцам, зато и проклято его добро и весь род его… Точно известно было одно: темной ночью занялся хутор со всех сторон и сгорел.

Никто не хотел селиться на этом страшном месте. Двор зарастал травой, вокруг глиняных обгорелых стен поднимался молодой орешник. Прошли годы – и уже только старики помнили о хуторе Недайвода.

В городе два человека знали о хуторе: Познахирко и Михайлюк, некогда батрачивший у Полищуков и искалечивший на работе ногу. Когда пришла беда, Епифан Кондратьевич переправил в это укромное место семью. А Михайлюк остался в городе. Так было условлено с Аносовым и Теляковским, формировавшими партизанский отряд: Михайлюк будет связным отряда, а Познахирко брался обеспечить отряд продовольствием – ловить рыбу, солить и вялить впрок.

Настя, помогавшая отцу, допытывалась, для чего им столько рыбы. В ответ она слышала: «Пригодится… на хлеб менять будем» – и больше ничего. Случалось, задумается Настя, даже всплакнет. «Чего ты? – спросит отец. – Еще свидитесь! Моряк, он в огне не горит и в воде не тонет!»

А Семенцов, о котором тревожилась девушка, тоже думал о ней, не понимая, куда девался старик лоцман с дочкой.

Так обстояли дела, когда Семенцов получил приказ связаться с Михайлюком и обеспечить доставку продовольствия. Лишь от Михайлюка он узнал о местопребывании Познахирко (о нем знали только руководители отряда) и немедленно отправился туда. Это была радостная встреча. Настя от счастья не ведала, где посадить и чем угостить дорогого гостя. Борька, ее брат, повеселел, услышав, что его товарищи живы-здоровы. (Семенцов, пользуясь случаем, решил забрать их на хутор.) Один Епифан Кондратьевич сохранял спокойствие. Выждав, пока дочка и сын уснули, он заговорил о деле, ради которого Семенцов прибыл: заготовленную рыбу удобнее доставить морем, это сделают они вдвоем.

Утром произошло событие, изменившее их планы. Проснувшаяся первой Настя пошла по воду к речке и вдруг увидела человека. Сначала она испугалась, подумав, что кто-то выследил хутор, но, вглядевшись, узнала доктора Шумилина, соседа.

Спустя несколько минут разбуженные девушкой Познахирко и Семенцов слушали рассказ доктора.

Госпитальное судно, на котором он служил, было торпедировано в море, неподалеку от этих мест. Шлюпку с ранеными обстрелял вражеский самолет, она перевернулась, раненые моряки вместе с доктором держались за киль, пока шлюпку не прибило к берегу, возле устья Казанки. Ночь они провели на берегу, а на рассвете Шумилин отправился на разведку. Смутно он помнил, что где-то здесь должно находиться какое-то жилье.

Выслушав его, Епифан Кондратьевич сказал, что надежнее пристанища, чем этот хутор, сейчас не найти. Шумилин возразил, что лоцман подвергнет риску себя и свою семью. Епифан Кондратьевич помолчал, неодобрительно покачал головой. Это был его единственный ответ, и означал он, что старик не ждал от соседа таких разговоров.

Дав доктору подкрепиться – он еле держался на ногах от голода, – Познахирко и Семенцов отправились вместе с ним за моряками. Шлюпка оказалась в непригодном состоянии, доставить раненых на хутор нужно было на лодке Кости и Славы. Вот при каких обстоятельствах очутился Семенцов в землянке ребят.

Итак, моряки были на хуторе. Отдохнув день-другой, они устроили аврал: летнюю печь во дворе починили и объявили камбузом, колодец вычистили, кухню, от которой остались две стены, перекрыли лозой и камышом, занавесили рядном и переименовали в кубрик, а единственную горницу доктор отвел под лазарет. Затем расписали дневальных, вахтенных, и спустя несколько дней хутор сделался неузнаваемым. Работали все, начиная с доктора Шумилина и кончая Костей и Славой. Работали даже те, кто не мог и кому доктор запретил работать. На то – аврал!

Настю Шумилин назначил санитаркой, Борьку, у которого колено распухло и гноилось, поместил в лазарет, где лежали еще два раненых. Остальные числились ходячими больными. Их было пять человек, все с Дунайской флотилии.

У Епифана Кондратьевича имелся радиоприемник, но он испортился. Худой длинноносый моторист Виленкин провозился с ним целый день – и приемник заговорил. Впервые за много дней услышали моряки здесь, в тылу врага, на заброшенном хуторе голос Родины.

Третьего июля, ранним утром, Виленкин разбудил товарищей: по радио передавали речь Иосифа Виссарионовича Сталина.

«Друзья мои», – сказал товарищ Сталин. Ему внимала вся страна, миллионы людей в тылу и на фронте, в подполье и в партизанских отрядах. И то, что он сказал им «друзья», вселяло в них надежду и гордость. Он говорил прямо, без обиняков, спокойно, как командир бойцам. Он смотрел в глаза опасности и предупреждал: она грозна, и вот что нужно сделать, чтобы одолеть врага!

Этот призыв был обращен и к горсточке раненых моряков, отрезанных от родной страны. В голосе товарища Сталина, сквозь шум и треск электрических разрядов, звучал, казалось, гром великой битвы, кипевшей по всему фронту от моря и до моря.

– Ну, Гитлеру теперь башки не снести! – нарушил тишину после окончания передачи знакомый Косте Микешин.

Теперь все заговорили разом, радостные, оживленные, как будто все переменилось, все будет хорошо.

На вопрос Косте, что они думают делать, Микешин решительно ответил:

– Фашистов бить!

– А оружие? – спросил Костя.

– Достанем!

После этих слов положение представилось Косте совсем не таким опасным, как прежде. Он не уставал слушать рассказы Микешина о морской службе, о боях, которые вел его монитор против неприятельских береговых батарей и переправ, и о том, как прорывались моряки к морю.

Слава при этих разговорах больше молчал. Встреча с отцом, радостная и в то же время такая горестная, опять сделала его странно апатичным. Костя был уверен, что это пройдет, и старался отвлечь товарища от печальных мыслей.

Доктор Шумилин внешне ничем не выражал своего горя. С утра до ночи он был занят то в лазарете, то различными хозяйственными делами. Он был здесь начальником, от его умения зависело скорейшее выздоровление, а стало быть, и жизнь моряков, и, может быть, именно это не позволяло ему предаваться горю. Только припадки астмы мучили его теперь чаще, чем прежде.

Припадок проходил, Николай Евгеньевич вытирал пот с бледного, сразу как бы опавшего лица и принимался за прерванные дела.

С сыном Николай Евгеньевич ни разу после первой встречи не заговаривал о постигшем их несчастье, и Слава не говорил. Он лишь старался быть вместе с отцом, первый замечал, когда отцу становилось плохо, помогал ему как умел, гладил его по руке своей вздрагивающей от усилия сохранить спокойствие рукой и ни разу не то что не заплакал, а даже не показал вида, что ему хочется плакать.

Николай Евгеньевич тоже старался почаще бывать с сыном, приглядывался к нему и замечал, что Слава сильно изменился, возможно сильнее, чем он сам.

Иногда Николай Евгеньевич вспоминал то утро, когда Слава с Костей отправились спозаранку на лодке к мысу Хамелеон. Это было за несколько дней до начала войны. В тот день к Шумилину пришел в гости сосед-лоцман. Они сидели на веранде, и Епифан Кондратьевич рассказывал о матросе Баклане, потом они толковали о международных событиях, о Гитлере и об угрозе войны. Как скоро их опасения оправдались! И вот погибли страшной смертью жена и дочка, маленькая Лилечка… Были у него семья, родной дом, честная мирная жизнь, и ничего этого больше нет – враг растоптал все…

Но Николай Евгеньевич гнал от себя воспоминания. Воспоминания были единственным, чего он боялся.

Комендор Микешин, рулевой Зозуля и сигнальщик Абдулаев помещались в тесном «кубрике» рядом. Зозуля, приземистый чернявый украинец, был насмешлив и остер на язык. Он часто донимал Микешина, чья спокойная, немного снисходительная манера говорить раздражала его. Абдулаев, круглолицый, широкоскулый татарин, слушал их перепалку с безразличным выражением лица, а под конец, махнув рукой, уходил. Костя, который всюду совал свой нос, был уверен, что они рассорятся. К его удивлению, они стали друзьями.

– Как дела? – спрашивал, бывало, доктор Шумилин, когда приятели являлись на перевязку, и приказывал Насте первым разбинтовать Зозулю. Его ранение в голову беспокоило доктора.

Зозуля, несомненно, испытывал сильную боль, но не показывал этого и даже пробовал шутить с Настей. Так же терпеливо и как бы шутя переносили боль при перевязках Микешин с Абдулаевым и остальные раненые. Настя говорила про них, что они «каменные».

Костя слышал, как ответил ей старый Познахирко, что «моряцкая кость, она покрепче камня».

Всё в этих людях казалось Косте и Славе необычайным и вызывало желание подражать. Даже то, что особенно трудно для мальчиков: привычка к порядку, чистоте, точности, дисциплине. Сколь ни мало походила жизнь на заброшенном хуторе на ту, которой жили моряки прежде, они во всем старались сохранить привычный и любимый ими корабельный распорядок. Даже курили они только на «баке» – так окрестили моряки толстый дуплистый пень возле колодца. Не было ссор, ругани, приказы исполнялись точно, от работы никто не отлынивал.

Это был иной, новый и строгий мир – мир военного корабля, о котором Костя и Слава мечтали, но который выглядел не совсем таким, каким они себе его представляли прежде.

3

Прошло две недели.

Жизнь на хуторе была нелегкой. Кончился хлеб, его заменяла мамалыга. Не хватало перевязочного материала, на бинты пошло все белье обитателей хутора; отсутствовали медикаменты. Правда, в этом помог Семенцов. Переправив партизанам заготовленную рыбу, он обратным рейсом доставил немного медикаментов и стерильной марли. Но это было в самом начале. А больше Семенцов не появлялся.

При всем том раненые один за другим выздоравливали. Было ли причиной этого их природное здоровье, или умение доктора Шумилина и заботливый уход Насти, или сравнительный покой и отдых после тягот войны, или все это вместе взятое, но даже тяжелораненые поднялись на ноги. Лазарет опустел.

Еще в первые дни появления моряков Костя рассказал Микешину о матросе Баклане и о том, что его могила находится на острове, неподалеку от хутора. От Микешина узнали его товарищи. По их просьбе старик Познахирко снова рассказал историю жизни и гибели Павла Баклана.

– Крепко воевали, – задумчиво произнес Микешин.

– За народ воевали, потому и крепко, жизни не жалели, – ответил старик. – А теперь вы, молодые, так же воюйте, и пусть матросская слава не померкнет вовек! – Он сказал это медленно, почти торжественно.

И все моряки встали, словно отдавая честь героям гражданской войны.

Несколько раз они переправлялись на остров, взбирались на курган, к матросской могиле, подолгу смотрели на степь внизу, на белую ленту дороги, на солончаки и на море, далеко видное отсюда. Но и море, и степь, и даже голые солончаки были им теперь недоступны. Тем сильнее горела в них ненависть к врагу и желание поскорее вернуться в строй.

Вечерами моряки теснились вокруг радиоприемника, слушали сводки с фронта и спорили. Одни хотели пробираться через фронт к своим, в Севастополь, другие говорили, что нужно связаться с местными партизанами, и все думали о том, как раздобыть оружие.

Шумилин разделял их желания, но он понимал, что нельзя действовать вслепую. Поэтому его беспокоило долгое отсутствие Семенцова. Он посоветовался со стариком Познахирко, и Епифан Кондратьевич решил наведаться в город.

Он вернулся спустя два дня, привез ворох новостей, и все, кроме одной, были дурные. В город назначен немецкий комендант, он угоняет людей в Германию на работу. А недавно появилось и гестапо. Хватают людей ни за что ни про что, пытают, живым никто не вернулся. А румыны хвосты поджали…

Епифан Кондратьевич рассказывал медленно, не глядя ни на кого. Сухая длинная спина его согнулась. Он приметно исхудал за два дня, и, когда сворачивал цигарку из листового табака, который привез морякам в подарок, его коричневые бугристые руки дрожали. Но говорил он твердо, называл имена людей, попавших в гестапо, имена предателей, вроде Галагана, который служит полицаем. Это он выдал своих соседей – Шевелевича с больной женой. Сын Шевелевича Сема спрятался было, так Галаганиха указала на него, собаками затравили…

Слова Познахирко разбередили собственное горе Кости и Славы. Опять перед ними встала та страшная ночь, горящее в море судно, тело тети Даши, выброшенное на мель…

– Вот и Сема… а за что? – Костя судорожно вздохнул.

– Молчи! – прошептал Слава, хотя Костя и так молчал.

– Лютует Гитлер, – сказал Епифан Кондратьевич и впервые поднял глаза. Они заблестели из-под черных, не седеющих бровей. – А все ж таки… нас ему не сдюжить!

– Верно, папаша! – одобрительно откликнулся Микешин, до сих пор слушавший хмуро и недовольно. – Вот это верное слово!

– Неужто все молчат? – зло спросил Зозуля.

– А ты поговори, попробуй, – ответил Познахирко.

Он не любил, когда его перебивали, тем более сейчас, когда он хотел сообщить о том, что составляло главную цель его опасного путешествия – о партизанах. Партизаны уже начинают действовать: расклеили и разбросали по городу листовки, подорвали на шоссе машину с вражескими солдатами, сожгли склад с зерном.

Связь с партизанами поддерживается через надежного человека в городе (это был Михайлюк, Познахирко не назвал его фамилии), но по неизвестной причине прервалась. Может, гестапо пронюхало, а может, партизаны выжидают до времени. Стало быть, морякам нужно либо тоже выжидать известий от партизан, либо самим действовать.

На этом Познахирко кончил.

Теперь возникли два вопроса: как связаться с партизанами и где раздобыть оружие? Трудность заключалась еще в том, что никто из моряков не знал этих мест. Доктора Шумилина в городе и окрестностях слишком хорошо знали, а Познахирко измучен путешествием, да и не хотели моряки подвергать старого человека опасности дважды подряд. Как же быть?

Тут выступил Слава. Перед этим они с Костей усиленно шептались. Слава заявил решительным тоном, что в разведку следует послать их, то есть его и Костю. Правда, они мальчики, но это лучше: на них не обратят внимания, и они сумеют все разузнать. У них есть опыт, и как моряки…

– Скажи пожалуйста, даже моряки! – перебил его отец.

Слава покраснел, замолчал.

Сверх ожидания, за него вступился Познахирко:

– Мальцы-то мальцы, одначе и в мальцах ныне сила. Гляди: лодку назад отобрали, карабин притащили, дай им бог здоровья…

Николай Евгеньевич поморщился. Но Познахирко, потому ли, что очень устал, или слишком много пришлось ему испытать за эти два дня, видимо, не так его понял. Он поднял на доктора глаза, жестко сказал:

– Я тебя, Николай Евгеньич, давно знаю, и ты меня, старика, знаешь. Так что не обижайся. Мой ли сын, твой ли – все едино, жалеть не время.

– Я не о жалости, – ответил, медленно краснея, как недавно Слава, Николай Евгеньевич. – Разве я о жалости? О деле, о деле…

И верно, первое дело, заботившее сейчас моряков, – это достать оружие. Абдулаев, Зозуля и Микешин вызвались напасть на румынский пост на мысе Хамелеон и разоружить его. Для начала у них имеются карабин, тесак и ножи, а на худой конец пригодятся матросские кулаки.

Настя предложила показать морякам дорогу.

– Ты? – удивился ее отец.

– А что? – Настя вскинула голову и посмотрела на отца такими же серыми, сердитыми, как у него, глазами.

– Ну, дай бог, коли так, – только и сказал Познахирко.

Костя был поражен поведением Насти. До сих пор он был о ней невысокого мнения.

Этой же ночью моряки вместе с девушкой отправились к мысу. Вернулись они под утро, принесли три винтовки, подсумки с патронами, зажаренную баранью ногу и плетеную бутыль с легким бессарабским вином. Никто не пострадал, кроме Абдулаева, у которого рука была завязана окровавленной тряпкой.

Солдаты на мысе Хамелеон, очевидно, настолько привыкли к спокойному образу жизни, что больше были заняты бараниной и вином, чем своими прямыми обязанностями. Поэтому, если верить Микешину, трудной оказалась только дорога – острый, обрывистый гребень мыса, с которого, того и гляди, сорвешься в темноте. Здесь все зависело от Насти: она указывала, как пройти.

– Боевая дивчина! – вставил Зозуля. – Без нее Микешке труба!