Текст книги "Два товарища"

Автор книги: Марк Эгарт

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

Микешин покосился через плечо на низенького Зозулю, подождал, не скажет ли он еще что-нибудь, и продолжал рассказывать. Когда они достигли оконечности мыса, было за полночь. Три солдата спали под навесом, а четвертый, накрывшись балахоном, сидел с винтовкой в руках. Микешин подполз к нему с одной стороны, Абдулаев – с другой, и разом столкнули его со скалы в море. Он и крикнуть не успел. Потом все трое полезли под навес, связали сонных солдат. Один из них успел все-таки пырнуть Абдулаева тесаком.

Матросы отобрали оружие, патроны, гранаты; галеты, консервы сунули в мешок, который нашли под навесом, и стали думать: что делать с этими вояками? Оставить нельзя, взять с собой тоже нельзя.

– Ну, чтобы не обидно было, отправили к их дружку в море купаться, – заключил Микешин свой рассказ.

– А Настенька винца раздобыла за упокой их души, – опять вставил Зозуля.

Девушка взглянула на него, смущенно засмеялась. Засмеялись все. Один Епифан Кондратьевич промолвил серьезно:

– Вот ты говоришь: вояки? А с чего, спрашивается, им воевать? С какого интересу? То Гитлеру интерес. А за него они, может, не дюже и стараются.

– Это, папаша, оставьте! – сердито перебил Зозуля. – Стараются не стараются, а полезли к нам. Стало быть, разговор короткий.

– То верно.

Итак, первая вылазка закончилась удачно. Захваченное оружие сразу превращало моряков в маленький боевой отряд.

4

На следующее утро Костя, Слава и Борька Познахирко, оживленно обсуждая последние события, отправились на Казанку. Их обязанностью было следить за пролегавшей по ту сторону речки дорогой. Доктор еще не разрешал Борьке много ходить, но он удрал тайком.

Мальчики из предосторожности шли зарослями. Достигнув Казанки, они засели в прибрежных камышах. Дорога, уходившая степью к городу, была ясно видна. На ней вздымалась пыль, но никто не шел и не ехал по ней. Косте надоело смотреть в ту сторону. Он передвинулся подальше, на бугорок, и вдруг замер. На противоположном берегу, заросшем красноватым лозняком, он заметил широкополую соломенную шляпу-бриль, вроде той, какую носил Данила Галаган.

Костя ползком, как уж, попятился, Слава и Борька вместе с ним принялись наблюдать за противоположным берегом. Шляпа не двигалась. Обладатель ее, очевидно, сидел. Что он здесь делал? Может быть, это Галаган? Тогда нужно немедля сообщить на хутор. Но прежде всего следует узнать, кто это.

Ребята подкрались ближе к воде, но человек на том берегу устроился так ловко, что и теперь его трудно было разглядеть. Долговязый Ходуля поднялся на колени, тихонько высунул длинную шею из камышей. То, что он увидел, немало удивило его. Человек в соломенной шляпе оказался вовсе не Галаганом, а белобрысым дядькой в вышитой украинской рубашке. Он сидел на корточках и удил рыбу.

Борька поделился с товарищами своими наблюдениями. Костя не поверил и сам высунул голову из камышей. Действительно, белобрысый дядька удил рыбу удочкой. Кто он такой?

Маленькие зеленоватые глаза Кости настороженно прищурились. В эту минуту подул утренний ветер, пригнул тонкие лозины на том берегу, и Костя увидел, что рыболов, оставив удилище, поднес к глазам бинокль. «Вот оно что!»

Костя толкнул Славу в спину:

– Беги скорей, а мы его покараулим!

Слава исчез. Костя и Борька продолжали следить за неизвестным. Кажется, он не был удовлетворен результатами своих наблюдений. Он водил биноклем слева направо и обратно, словно искал что-то. Потом спрятал бинокль, разулся, закатал штаны до колен и пустился вброд через обмелевшую в этом месте речку.

Костя от волнения ерзал на месте, высовывал голову из камышей и готов был выскочить, если бы более осторожный Борька не удержал его. Неизвестный тем временем выбрался на берег, обулся и с видом человека, гуляющего для собственного удовольствия, направился в сторону хутора.

Что делать? Костя посмотрел на товарища, тот – на него. Оба без слов поняли друг друга и поползли, прячась в кустах, наперерез человеку к соломенной шляпе. Они ползли, а он шел, и довольно проворно. Расстояние между ними не уменьшалось, а увеличивалось.

«Где Слава?» – подумал Костя.

Не выдержав, он вскочил на ноги и закричал отчаянным голосом:

– Славка!

И будто только ждали его. Сразу откликнулись три голоса:

– Здесь! Здесь мы! Держи!

Микешин, Зозуля и Слава появились одновременно из зарослей орешника, скрывавших дорогу к хутору, и кинулись навстречу неизвестному.

Увидев людей, услышав крики, он повернул назад. Но не тут-то было. Микешин справа, Зозуля слева начали обходить его, чтобы отрезать путь к речке. Человек в шляпе усердно заработал ногами. Однако ноги Зозули оказались проворнее, он первым достиг берега. Путь был отрезан.

Теперь нужно было не дать соломенной шляпе скрыться в прибрежных камышах. Моряки, Слава и присоединившийся к ним Костя с нескольких сторон отжимали неизвестного от камышей. Но он, видимо, не хуже их знал эти места. Он петлял из стороны в сторону, как заяц, пытаясь проскочить. Шляпа с него слетела, вязаный поясок он потерял, вышитая длиннополая рубашка цеплялась за колючие ветки и мешала бежать. А бежать уже некуда: спереди, сзади наседают моряки.

Тогда человек остановился, ощерил по-волчьи зубы и ринулся на Зозулю, на бегу выхватив револьвер. Выстрел… еще выстрел… Пули просвистели над головой Зозули – он успел вовремя присесть. В то мгновение, когда стрелявший хотел проскочить мимо него к берегу, вообразив, должно быть, что с маленьким Зозулей он справится, тот кинулся ему под ноги. Неизвестный упал. Подоспел Микешин. Вдвоем с Зозулей они обезоружили его и связали. Он продолжал вырываться, метаться, прокусил Зозуле руку до кости, за что получил от Микешина такой удар в нижнюю челюсть, что вытянулся без памяти.

Впрочем, скоро он очнулся и был доставлен на хутор вместе со своей шляпой, которую подобрал Слава.

Первым на хуторе увидел его Епифан Кондратьевич. Он высоко поднял брови, даже попятился от неожиданности.

– Здравствуй, Йохим, – сказал он. – По дому соскучился?

Стало быть, он знал его.

Чтобы понять то, что произошло дальше, нужно представить себе открытый, заросший травой хуторской двор, лишенный ворот и ограды, полуразрушенную хату с низкой завалинкой, на которой уселись старик Познахирко и доктор Шумилин, и столпившихся вокруг них моряков; в середине круга стоял пойманный человек. Микешин караулил его, держа наготове его же револьвер.

Епифан Кондратьевич потрогал рукой усы и начал своим глуховатым голосом:

– Зовут этого человека Йохим Полищук. Он младший сын бывшего хуторянина, который разжился еще тогда, когда служил гетману и немцам. Йохим пошел в батьку – такой же иуда и живоглот. Это он донес немцам на матроса Баклана и его невесту. Когда установилась советская власть, Йохимке удалось как-то выпутаться, замости следы. Он наследовал батьке и хозяйничал на хуторе до тридцатого года. Тогда, наконец, взялись за него, раскулачили. В отместку он спалил хутор и исчез. Где пропадал, чем занимался и зачем вернулся в город, – об этом нужно его самого спросить…

Пока старик рассказывал, Полищук поводил круглыми плечами, переступал с ноги на ногу (ноги ему развязали, когда вели на хутор), оглядывался. А когда Познахирко кончил, Полищук бледно усмехнулся разбитыми губами:

– Так он с ума выжил, а вы слухаете!

– Придержите язык! – строго перебил его Шумилин. – Откуда у вас пистолет?

– Трофейный. У немца забрал.

– Бинокль тоже трофейный?

– Трофейный.

– И рыбу вы удили трофейную?

– Не, рыба божья. Уху варить.

– А бинокль зачем?

– Для интереса. Интересно мне, кто в моем хуторе хозяйнует! – широко улыбнулся Полищук.

Трудно было определить, сколько ему лет, но видно было по его пухлому белобрысому лицу, что ложь для него так же привычна и естественна, как для честного человека правда.

Костя впервые видел такого человека. Он посмотрел на моряков, стараясь угадать, что они думают. Моряки молчали из уважения к доктору, но их молчание не сулило ничего хорошего Полищуку. И он понимал это, хотя и продолжал улыбаться.

– А очки твои где? – неожиданно спросил Познахирко.

Полищук хладнокровно пожал плечами:

– Яки очки?

– Я в городе одного человека видел, в темных очках, и еще подумал: вроде он мне знакомый, а не припомню кто. А это ты… – Епифан Кондратьевич сердито подергал себя за кончики усов. – Значит, это ты шел из комендатуры? И Галаган с тобой вместе.

Полищук пренебрежительно отвернулся, сказал, обращаясь к доктору, которого, видимо, считал здесь главным:

– То вы его спытайте, на що вин до комендатуры ходыв та с Галаганом водку пыв?.. Бачь, як злякався! – победоносно показал Полищук на обомлевшего старика.

Еще не успели все прийти в себя от этих страшных слов, как Полищук вдруг прыгнул, опрокинул старика, который было шагнул к нему, и побежал со двора.

Это была ошибка – развязать Полищуку ноги, и он постарался воспользоваться ею как можно лучше. Надеялся ли он, что моряки не станут стрелять из опасения попасть в своих, приметил ли, что Микешин, державший револьвер, опустил его на минуту, пораженный ужасным обвинением, а возможно, именно на это и рассчитывал, но он бежал не оглядываясь и успел выскочить со двора прежде, чем Микешин выстрелил.

Моряки ринулись за ним в погоню. Но сразу за хутором начинались густые заросли дикого орешника. Белая, распоясанная рубаха Полищука мелькнула в них и пропала.

Микешин, считавший себя виновником происшествия, мчался во весь мах своих длинных ног в обход зарослей к речному броду, сообразив, что Полищук кинется туда, и рассчитывал опередить его, так как в зарослях двигаться труднее. Расчет оправдался. Едва Микешин достиг брода и присел в камышах, из орешника высунулась белобрысая физиономия.

Полищук настороженно озирался. Времени у него не было: позади уже слышался треск ветвей, погоня приближалась. Но Полищук был стреляный воробей и не сразу направился к броду. Что-то смутило его. Может быть, шорох камышей, в которых притаился Микешин. Он повел носом, будто принюхивался, и махнул мимо брода вдоль берега.

Микешин поднялся на ноги, тщательно прицелился и выстрелил. Полищук упал. Когда Микешин подбежал к нему, он был мертв.

Так закончилась поганая жизнь Йохима Полищука, последнего из волчьего рода Полищуков.

Глава седьмая

1

Нападение на мыс Хамелеон должно было вызвать ответные действия. В городе могли догадаться, что нападение произведено из этих мест. История с Полищуком означала, что спокойное время кончилось. Нужно было торопиться.

На другой день все обитатели хутора приняли участие в деле, которое задумал Епифан Кондратьевич. Он знал, что сторожевой катер ходит ночью вдоль берега, а к утру возвращается в город. Теперь в городе, наверное, тревога, и катер останавливает каждую рыбацкую лайбу. На этом и построил Познахирко свой план. Он неспроста заговорил два дня назад о румынах. Побывав в городе, потолковав с Михайлюком, он пришел к мысли, что румыны (не офицеры, а солдаты) воюют без большой охоты и совсем не спешат лезть под пули.

Обе лодки – Епифана Кондратьевича и доктора Шумилина – снарядили для рыбной ловли. На одной пойдет сам Познахирко с сыном и дочерью, на второй – Костя и Слава. Моряков поровну распределят по обеим лодкам и укроют вместе с оружием на дне под мешковиной и всяким тряпьем, какое найдется на хуторе, а сверху – ворохом веток, листвы, травы. В том случае, если одна из лодок встретится с катером, вторая должна немедля подойти к катеру с другого борта.

– С двух бортов на абордаж! – объявил свой приказ Епифан Кондратьевич.

Еще было темно, когда он поднял всех на ноги. Первой отвалила его лодка, за ней – лодка Шумилина. Спустились к устью Казанки, преодолели встречное морское течение и повернули в сторону мыса. Предутренний туман лежал, как обычно, низко над морем и скрывал мыс. Чтобы не потерять друг друга из виду, на лодках изредка перекликались.

Шум прибоя становился слышнее. Лодки подходили к мысу. Скоро должен открыться Хамелеон, а за ним – город. Приближаться к нему не было в намерениях Познахирко. Он дал знак поворачивать. Но потому ли, что туман был еще слишком силен или ребята не разобрали сигнала, вторая лодка продолжала идти прежним курсом и уже не откликалась на голос старого лоцмана.

Дело принимало дурной оборот. Если Костя и Слава первыми наткнутся на сторожевой катер, а он, Познахирко, окажется далеко и не услышит… «Эх, недоглядел, старый, зря людей загубишь! Тебе ли за такое дело браться?»

Епифан Кондратьевич сердито посмотрел на дочку. По лицу Насти он понял, что и она встревожена. Но, заметив вопросительный взгляд отца, Настя храбро улыбнулась и налегла на весла. Лодка прибавила ход.

«Ну, – подумал Епифан Кондратьевич, – коли девка не сробела, так мне и вовсе не след!» Он повернул мористее, и лодка понеслась.

У его ног, задыхаясь под ворохом веток и тряпья, лежали, прижатые тесно друг к другу, Микешин, Абдулаев и Зозуля, который и здесь пытался острить. Вдруг Абдулаев толкнул его в бок: чуткое ухо его уловило далекий звук мотора.

– Приехали! – усмехнулся Зозуля.

Действительно, то, чего опасался Познахирко, случилось. Катер выскочил из тумана перед самым носом второй лодки, которую он еще не успел догнать. Сквозь туман донесся отдаленный окрик с катера. Сейчас ребята, как условлено, должны остановиться, и все произойдет совсем не так, как обдумал и рассчитал Епифан Кондратьевич.

– Жми! – крикнул он сдавленным голосом Насте, нагнулся с кормы и негромко окликнул свой, укрытый на дне лодки, гарнизон: – Приготовиться, хлопцы! – Ветки зашевелились. Он тут же прибавил: – Тихо, тихо, жди!

Между тем на второй лодке события развертывались следующим образом. Когда Костя и Слава услышали хорошо знакомое им татаканье мотора, Слава достал удочки, а Костя торопливо прошептал доктору Шумилину:

– Николай Евгеньевич… катер!

Со дна лодки послышалось в ответ:

– А где Познахирко?

– Позади нас… догоняет.

– Тогда все в порядке.

Костя хотел еще что-то сказать и прикусил язык: из тумана на них вылетел катер. Слава закинул удочки в морс и смотрел на поплавки. Он в точности выполнял инструкцию Познахирко, не заботясь о том, что на такую спасть ничего в море не выудишь.

Костя оглянулся. Вдалеке, сквозь редеющий туман, мелькнула зеленая косынка Насти. «Ползут, как черепахи…» Костя задвигал бровями и обернулся к катеру, с которого прокричали что-то. Очевидно, приказывали остановиться.

– Суши весла! – умышленно громко, чтобы услышали моряки, скомандовал самому себе Костя.

Катер, заглушив мотор, медленно приближался к лодке.

В эту минуту Костя услышал позади себя шумный плеск весел и вздохнул с облегчением: подходил Познахирко. С катера тоже увидели вторую лодку и приказали остановиться, что Познахирко послушно выполнил. При этом он чуть отвернул, так что его лодка будто случайно подошла к катеру с другого борта.

Дальнейшие события произошли очень быстро. Катер очутился между лодок. Епифан Кондратьевич громко крикнул:

– Причаливай!

Настя и Борька подгребли одним сильным ударом весел. Костя и Слава тотчас повторили маневр. На катере выжидали, несколько удивленные таким послушанием. В то мгновение, когда лодки стукнулись в оба борта катера и с катера в лодку Шумилина прыгнул вражеский матрос, Епифан Кондратьевич скомандовал зычным, совсем на свой не похожим голосом:

– С двух бортов на абордаж!

В миг посыпались в стороны ветки, листья, тряпье, и перед обомлевшим экипажем катера предстали советские моряки. Три винтовки нацелились с двух лодок и, пока солдаты приходили в себя, моряки уже очутились на катере. Микешин схватился с офицером, моторист Виленкин, действуя тесаком, старался проложить себе дорогу к мотору, а Зозуля работал и штыком и прикладом. Даже раненный в руку Абдулаев помогал товарищам.

Дрались врукопашную. Ни один выстрел не успел потревожить тишины раннего утра. Предположение Познахирко оправдалось: всё кончилось так же быстро, как началось. Офицер и сопротивлявшаяся часть экипажа катера отправились за борт, остальных связали, и герой дня – Епифан Кондратьевич, единодушно избранный капитаном, вступил в командование захваченным катером.

Виленкин уже хозяйничал в кабине моториста, мотор заработал, лодки приказано было взять на буксир, и вся «эскадра» в кильватерном строе победно двинулась, торопясь уйти подальше, под прикрытием редеющего тумана.

2

Теперь все были вооружены личным оружием, имели сверх того ручной и станковый пулеметы. Оставаться на хуторе было опасно. Лучше всего уйти на катере к Каменной косе, где в старой каменоломне, знал Познахирко, скрывались партизаны. Но там ли они еще? Связи нет, а двигаться без точных сведений рискованно.

Поэтому Епифан Кондратьевич советовал покуда выждать, а в случае опасности уходить вверх по Казанке к Волчьему Горлу, где никакой черт их не найдет. Сейчас же послать ребят морем в разведку на Каменную косу. Взрослому человеку это труднее: места там открытые, рядом – дорога. А ребята что на воде, что на земле – все одно ребята. На худой конец, отнимут у них лодку и прогонят. Только и всего.

К мнению Епифана Кондратьевича теперь прислушивались. Предложение было принято. Таким образом, желание Кости и Славы осуществилось: они отправлялись в разведку.

– Что, рад? – спросил Славу отец.

Исхудалый, с заострившимися чертами лица, в одной тельняшке и форменных брюках, стянутых ремнем, Николай Евгеньевич мало походил на того доктора, каким его знали в городе. Но здесь, на хуторе, его знали именно таким, каким он выглядел сейчас. Один Слава с грустью замечал, как изменился отец.

Но и Слава и Костя изменились. Скуластое веснушчатое лицо Кости сделалось медно-красным от постоянного пребывания на солнце, кожа сильно лупилась на скулах и на носу, руки огрубели, плечи раздались, окрепли, и все его худое, костлявое тело окрепло, закалилось в этой полной лишений жизни.

Слава изменился не так заметно. Румянец по-прежнему пробивался на его круглом, сильно посмуглевшем лице, но движения были уже не ленивыми, как прежде, а уверенными, проворными, взгляд черных глаз не добродушный, а пристальный и немного исподлобья. Глядя на сына, Николай Евгеньевич испытывал остро щемящее чувство. Да, детство ушло безвозвратно. Его сын стал другим.

Сопровождаемые добрыми пожеланиями, Костя и Слава быстро собрались в дорогу. На клочке бумаги Епифан Кондратьевич изобразил по памяти приблизительный план каменоломни: главный ход и четыре боковых: один налево, три направо. По его предположениям, партизаны, если они еще там, скорее всего помещаются в левом ответвлении, которое имеет два выхода: к морю и на солончаки, что, конечно, представляет большое удобство.

Наконец все готово. Лодку перегнали в устье Казанки, к острову, чтобы ребятам не пришлось в темноте (засветло отправляться рискованно) плутать среди речных отмелей. Провожали их Николай Евгеньевич и Микешин. Остальные под командой Познахирко рубили молодой орешник, камыши, лозу и маскировали катер.

Солнце садилось. Небо на закате сделалось огненно-красным. И этот пламенеющий закат напомнил вдруг Косте другой закат, когда они сидели у Епифана Кондратьевича и впервые слушали рассказ о Баклане. Лицо Кости приняло мечтательно-грустное выражение.

Он посмотрел на Славу и пошел в ту сторону, где за прибрежными камышами, среди камней, находилась могила тети Даши. Костя не был здесь ни разу с того самого печального утра. Почему-то не мог заставить себя. Теперь с новой силой его охватило горькое чувство утраты.

Ничто здесь не изменилось. Только земля на могиле немного осела, потрескалась, и уже пробивалась кое-где в трещинах и по краям могилы молодая травка. Костя не заметил, что Слава следовал за ним. Вдвоем они постояли над могилой тети Даши, в последний раз взглянули на матросский курган, темным силуэтом выступающий на огненном небе, и молча вернулись к лодке.

Весла дружно ударили о воду. Всплеск их и шуршание раздвигаемых лодкой камышей далеко разнеслись в тишине вечера. Лодка вышла из устья Казанки, повернула в открытое море. Сумрак, похожий на синий дым, быстро стлался по горизонту, и вот уже море, остров и курган на нем слились в одно. Только вода у бортов поблескивала, отражая медленно гаснущее небо. Потом и небо сделалось дымчато-синим, слилось с морем, и наступила ночь.

Лодка прибавила ход. Слава и Костя гребли вместе, забирая мористее и часто поглядывая через плечо направо, где лежал скрытый темнотой мыс Хамелеон.

Ночь выдалась чудесная, и такое множество звезд, больших и малых, высыпало в небе, отражалось в воде, что лодка словно плыла среди звезд. Мерно поскрипывали уключины, медленно журчала вода за кормой. Это была мелодия ночи, красоты, покоя.

Вдруг длинная голубая рука неслышно высунулась из мрака и начала шарить в темном небе. То вверх, то вниз, то влево, то вправо кидалась она, как бы пытаясь что-то схватить, и, куда бы ни прикоснулась она, там гасли, умирали звезды.

– Прожектор… Ложись! – крикнул Костя.

Мальчики вытянулись на дне лодки, невольно жмурясь от яркого голубого света, который метался высоко над ними и вдруг остановился, повис, как острый меч, у них над головой.

– Заметили! – прошептал Слава.

Но длинный голубой меч, ослепительно сверкнув, одним взмахом рассек зенит, помедлил над горизонтом, потом начал укорачиваться, бледнеть – и исчез.

Костя и Слава подождали немного и взялись за весла. Гребли они изо всех сил, торопясь уйти подальше от опасного мыса, на котором теперь, очевидно, установили прожектор. Но еще не раз видели они то здесь, то там бесшумно возникающую и быстро скользящую над морем длинную голубую руку, пока тьма не поглощала ее. Та же тихая звездная ночь была вокруг них, но тишина ушла из их сердца.

По указанию Епифана Кондратьевича мальчики должны были, миновав город, идти к северо-востоку и держаться этого курса, пока не покажутся в море два высоких камня, похожие на ворота. Нужно пройти между ними и, лавируя среди камней, которые будут попадаться все чаще, достичь выступающей из воды скалы. Это и есть Каменная коса. Здесь нужно оставить лодку и добираться до берега вплавь.

Когда старый лоцман объяснял маршрут, все казалось Косте и Славе простым и понятным. Однако сейчас, ночью, в открытом море, где одни только звезды указывали путь, а часы Славиного отца – время, все выглядело отнюдь не таким простым.

Мыс Хамелеон и город они давно миновали, судя по времени и по тому, что прожектор больше их не беспокоил. Но как далеко ушли они от города, насколько отклонились в открытое море, оставалось неизвестным. Правда, положение звезд говорило им, что с курса они не свернули, но звезды тускнели, с моря наползала облачная муть или туман – предвестник утра, и приходилось грести наугад, выжидая рассвета.

Но и выжидать в их положении было опасно. Хорошо, если под утро они окажутся в назначенном месте, а если нет? Как сумеют они при свете дня достичь Каменной косы? Не заметят, не перехватят ли их с берега или с моря, как случилось уже однажды? Но тогда они действовали на свой страх, а теперь отвечают за других: моряки ждут, надеются на них…

Эти и многие другие мысли приходили в голову юным мореходам, пока тянулась ночь. Они гребли, отдыхали, снова гребли. Ветра не было. Небо затянуто плотным облачным пологом, сквозь него не проглянет ни одна звезда. Мрак, тишина и неизвестность…

Но вот слева, со стороны открытого моря, мрак начал слабеть, обозначился горизонт. А справа, там, где должна находиться земля, еще лежала ночь. Некоторое время мальчики сидели, сложив весла и опустив натруженные руки. Спать им не хотелось, только немного кружилась голова и болели глаза – может быть, оттого, что они слишком напряженно и долго вглядывались в темноту.

А горизонт продолжал светлеть, ночь медленно, будто нехотя, отступала. Дрожь пробежала по горизонту, словно кто-то невидимый и сильный встряхнул ночное оцепенение. Слабый, несмелый отблеск еще далекого, скрытого за морем солнца мелькнул в облачном небе, погас и снова мелькнул, окрасив низкие облака в бледно-розовый цвет.

Ночь отступала по всему фронту. Справа тоже обозначился горизонт, серо-стальная выпуклая гладь моря и смутная, скорее угадываемая, чем различимая, полоса далекого берега.

– Весла на воду! – скомандовал Костя.

Отдохнув, мальчики гребли сильно, и лодка неслась быстро, как бы пытаясь обогнать рассвет. Но рассвет настигал ее, вокруг делалось все светлее, облака в небе расходились, таяли, восточный край горизонта алел – вот-вот покажется солнце. И в эту минуту дружный, радостный возглас вырвался одновременно у обоих гребцов. Прямо по носу лодки они увидели две темные, выступающие из воды точки – Каменные ворота.

– Вот! – сказал с удовлетворением Слава тоном, напомнившим прежнего Славу. – Что значит морская выучка!

– Ладно, «выучка»… Как бы не застукали, – ответил Костя. – Смотри, совсем светло!

Они опять налегли на весла. Лодка помчалась еще быстрее. Темные точки вырастали, удлинялись, превращались в причудливой формы столбы, изъеденные водой и ветром. Костя пересел на руль и правил прямо на них. Лодка проскочила в эти ворота. Перед ней открылись недалекий плоский берег и море, усеянное выступающими из воды острыми камнями, похожими на зубы затонувшего чудовища, а слева – скала, издали похожая на голову этого чудовища.

Вблизи скала выглядела иначе: она напоминала каменный полукруглый навес, сильно выщербленный и с глубокой трещиной, сквозь которую проглядывало небо, отчего казалось, что скала вот-вот рухнет. Вода под ней была темной, маслянистой и неподвижной, как в пруду или в закрытой бухте.

– Отличная стоянка! – заявил Слава.

В самом деле, с берега лодку никак нельзя было заметить, да и с моря скала наполовину заслоняла ее.

Пока Слава любовался якорной стоянкой, Костя достал тяжелый камень с привязанной к нему длинной веревкой. Мальчики бросили камень за борт – он должен был заменить якорь, – дивясь глубине: им пришлось размотать почти всю веревку.

После этого они наскоро подкрепились, разделись и, привязав одежду ремнями к голове, как уже делали раз, осмотрелись и пустились вплавь к берегу.

Вода под скалой оказалась необычайно холодной. Пока выбрались из-под ее мрачной тени, мальчики закоченели. Зато, едва показалось открытое взморье, в глаза ударила яркая синева утреннего неба и брызнули первые лучи солнца. Сразу стало светло, тепло. Они отошли.

Плыть пришлось недолго. Спустя полчаса Костя и Слава были на берегу.

Епифан Кондратьевич верно предупреждал: берег был совершенно открытый. Впереди курилась пыль – там, должно быть, пролегала дорога. Справа начинались солончаки с небольшими озерками ржавой воды, гнилой запах которой доносился сюда, а слева, среди прибрежных песков, то здесь, то там валялись камни и темнела какая-то впадина. Там, должно быть, находилась каменоломня.

Костя извлек из кармана листок бумаги, на котором Познахирко набросал план, и оба принялись изучать его, стараясь запомнить во всех подробностях на тот случай, если придется его уничтожить. Костя даже предложил сразу уничтожить его или спрятать под камнем, но Слава отсоветовал.

Они готовы были тронуться в путь, когда послышался гул самолета. Пришлось залечь. Самолет кружил над морем и берегом. Может быть, он искал исчезнувший катер, а может, выслеживал партизан – кто знает! Мальчики не поднимали головы, пока он не скрылся, и еще некоторое время выжидали, прислушиваясь. Сознание своей ответственности и важности порученного им дела заставляло их быть осторожными.

Наконец все стихло, даже пыль на дороге улеглась. Костя и Слава поползли к каменоломне. Вот и впадина, уступами идущая вниз, с темными щелями выемок. Внизу было жарко, как в печи, хотя день только начинался. Сюда не достигала прохлада моря. В глазах рябило от сухого блеска камней.

Где же главный вход в каменоломню? Вот одна щель, вторая, третья, четвертая. Расщелины темнели, как двери неведомого жилья. Которая же настоящая дверь?

Костя опять достал бумажку с планом. На ней главный ход был изображен в виде коридора, а вход в него совсем не обозначен. Как это они не догадались спросить?

Костя и Слава решили прежде всего обследовать самый широкий вход. Вначале они шли по ровному сводчатому коридору, похожему на тот, какой изобразил Епифан Кондратьевич на бумажке, и это успокаивало их. Потом коридор повернул и начал понижаться, сужаться, свод низко навис над головой, дневной свет исчез.

Пришлось зажечь электрический фонарик, который дал им на дорогу предусмотрительный Микешин. Так они шли, то зажигая, то гася фонарик, держась левой стороны коридора, где должно было находиться указанное на плане ответвление.

Прошло уже немало времени, а никакого ответвления не было, ход все понижался и сделался таким узким, что приходилось идти гуськом. Воздух здесь был сырой, промозглый, свод над головой влажный, кое-где стекала и капала вода. Это был единственный звук в подземелье – звук мерно падающих сверху капель. Куда они зашли?

Костя, шедший впереди, остановился, зажег фонарик и обернулся к товарищу. Он хотел предложить вернуться, когда Слава предостерегающе поднял палец. Где-то справа, будто из самой каменной толщи земли, донесся глухой звук. Они прислушались. Звук повторился. Не оставалось сомнений: это был человеческий голос.

– Ну? – прошептал Костя.

– Что – ну? – тоже шепотом спросил Слава. – Пошли!

Они двинулись дальше, держась теперь не левой стороны подземелья, а правой, из-за которой, то слабея, то усиливаясь, доносились голоса. Мальчики различали уже не один, а два, три, временами даже четыре голоса и шли все быстрее, почти бежали, натыкаясь на влажные, выщербленные стены, задыхаясь от волнения. Хорошо, что они выбрали именно этот вход! В том, что они слышат голоса партизан, Костя и Слава не сомневались.

В то время как они обдумывали, что сказать и как держать себя с партизанами, голоса начали удаляться, замирать. Мальчики долго прислушивались – ни звука. Они прижимались ухом к влажной стене, стараясь уловить малейший шорох – ничего. Тогда они повернули обратно, решив, что, может быть, проглядели в темноте ответвление бокового хода, через который доносились голоса. Но, как старательно они не освещали фонарем ноздреватую стену, как тщательно не ощупывали ее, бокового хода не обнаружили и голосов больше не слышали. Будто и не было ничего. Или в самом деле им почудилось?

– Э-гэ-э-э-эй! – закричал Костя, приложив руки ко рту в виде рупора. Слава хотел удержать его, но было поздно.

Звук гулко покатился, подобно каменному ядру, в глубь подземелья, ухая и отскакивая от стен. Казалось, он не слабел, а усиливался, множился, со всех сторон гремело эхо. Как будто сама каменная земля откликалась множеством голосов.