Текст книги "Двадцать три ступени вниз"

Автор книги: Марк Касвинов

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 34 страниц)

В то время (первое десятилетие века) представителем габсбургской империи был на берегах Невы барон фон Эренталь – сначала секретарь посольства, затем советник и, наконец, посол. Во всех трех качествах Эренталь поддерживал связи со Шванебахом. В Териоках, где находилась загородная резиденция Эренталя, Шванебах был наиболее частым из гостей. Как свидетельствовал впоследствии Витте, из рук Шванебаха Эренталь и получал наиболее ценную для Вены информацию об обстановке в России: "Посредством такой близости к Шванебаху Эренталь мог узнавать настоящее положение, в котором находилась тогда Россия".

Эренталю удалось таким образом наладить конвейер шпионских донесений, которые окончательно утвердили Вену в предположении, что "истощенная дальневосточной войной Россия не в состоянии вести на Западе "активную политику". Вывод (по словам Витте): "Пока Россия бессильна, другим странам следует устраивать свои дела и делишки".

Одним из таких "делишек" был захват габсбургской империей Боснии и Герцеговины. Дерзость, с какой Австрия решилась на эту агрессию, не в последнюю очередь, по мнению современников, объясняется шпионскими услугами, оказанными Вене Шванебахом. (Ему помогал в сборе и обработке информации для Эренталя некий Шелькинг, бывший секретарь царского посольства в Берлине, по выходе в отставку – сотрудник суворинского "Нового времени".)

После своего отозвания из Петербурга Эренталь занял в Вене пост министра иностранных дел. "Благодаря всем тем картам, – писал Витте, которые раскрыли Эренталю в Петербурге г. Шванебах и его коллеги, Эренталь, вернувшись в Австрию, принялся распоряжаться так, как будто России не существовало".

Под конец посольской деятельности Эренталя, когда тот уже укладывал чемоданы, Шванебах явился к нему на териокскую виллу с "прощальной" докладной о внутреннем положении России, попросив по использовании переслать документ для сведения кайзеру. И в дальнейшем Шванебах поддерживал такие связи и с Эренталем, и с Вильгельмом II, продолжал посылать им информацию. Личной мечтой Шванебаха было – провести остаток своей жизни в фатерланде, в поместье на Рейне, что ему и удалось. Он сложил свои кости на кладбище небольшого прирейнского городка как раз к тому времени, когда в России вскрылась подноготная его поганой двойной жизни.

Живя в России, дыша ее воздухом, питаясь ее хлебом, Нейгардты, Будберги и Шванебахи оставались чуждыми и стране, и ее людям. И без того неприглядное ремесло ландскнехтов они до конца опохабили, преступив его стародавний закон: кто платит, тому служишь. Плату принимали у одного, служили другому, какового служения образчик и показал Шванебах. Холодным, безразличным взглядом озирали они гигантскую панораму народных лишений и страданий, в значительной степени их же соучастием вызванных. И если случалось им произнести слово, оно было не словом сожаления или доброжелательства, а призывом к еще большей жестокости, к еще более безжалостному воздействию на чернь голодом и кнутом.

Шванебах и был в своем роде олицетворением идеалов и методов придворной немецкой партии, образцом ее одновременного служения и нашим, и вашим.

(1) Приставка имени Готторпов подчеркивает происхождение последних шести царей Романовых от Петра III, то есть от готторпского герцога Карла Петера Ульриха, который в 1761 году стал русским императором. Готторпами (или Гольштейн-Готторпами) именовали немецкую герцогскую династию, которая с 1544 по 1773 год правила в одной из трех частей Шлезвиг-Гольштейна, разделенного между тремя державами.-Авт.

ГЛИЦЕРИНОВЫЕ СЛЕЗЫ

В новелле Курта Тухольского разбитной бродяга обещает шписсбюргерам швабского городишка подсветить башню святой Терезии лучом мощного прожектора. На поверку же у хвастуна оказывается лишь карманный фонарик, да и в том села батарейка.

Георг Шредер и некоторые другие представители демохристианской историке-политической мысли, вознамерившись бросить луч света на прошлое русско-германских отношений и связей, уподобились швабскому хвастунишке: фонарик с иссякшей батарейкой ничего осветить не может.

Засилье бранденбургской аристократической гильдии в петербургских верхах, как уже сказано, они отрицают. О тайной ее службе и нашим и вашим они, оказывается, и слыхом не слыхивали. О фамильном альянсе Романовых с Гогенцоллернами, способствовавшем проникновению и оседанию прусских фаворитов в царских дворцах, эти авторы умалчивают, а если иногда что-нибудь скажут, то сквозь зубы – нехотя и невнятно. Зато они любуются ими же придуманной картиной "огромного прусского вклада" в историческое развитие России.

Никто не станет отрицать тот факт, что общение русского и немецкого народов было длительным и во многих отношениях плодотворным; оно дало и обоим народам, и миру выдающиеся ценности, порожденные вековым творческим обменом.

Имеет ли, однако, в виду чернильный персонал Шпрингера тех ремесленников и подмастерьев московской Немецкой слободы, к которым столь охотно ездил молодой Петр? Или, может быть, говоря о "вкладе", вспоминает о тех немецких химиках и математиках, которые вместе с Ломоносовым оснащали на Васильевском острове первые лаборатории российской Академии наук? Нет, эти страницы летописи русско-германских отношений сотрудников Шпрингера не интересуют. Правда, г-н Шредер, как мы уже видели, не забыл, сколько русских студентов училось в Германии и сколько германских граждан работало в Москве. Но несколько слов на эту тему сказаны мимоходом, невзначай. Главное, что усматривает в истории сия публицистика, – это обогащение военно административной практики царизма опытом генералов, полицмейстеров и дипломатов, которые на протяжении полутора веков пачками и индивидуально импортировались из Германии приближенными его величества. Им, этим приближенным, А. М. Горький в 1911 году, в парижской газете "Авенир", адресовал вопрос: "Почему у вас, господа "патриоты", излюбленные ваши герои – Гершельманы, Штакельберги, Ренненкампфы и другие, им же несть числа, так плохо дрались с японцами и так хорошо, так жестоко и усердно били русский народ?.. Почему остзейские немцы, бароны, в большинстве своем играют в русской истории определенную роль слуг по найму, обязанность которых держать русского человека за горло?"

Ни Горький, ни другие лучшие представители русской передовой мысли не преувеличивали роль этих "слуг по найму" в истории страны. Слуги, правда, были нахальные, прихвостни злые, зачастую опасные, и все же прихвостни. Какова бы ни была их численность и какими полномочиями ни наделял бы их царизм, ничтожество им было имя – особенно в сравнении с мощью, волей и разумом великого народа, на шее которого, по стечению исторических обстоятельств, они уселись вместе с коренной знатью. Не столь уж существенна была, собственно, и разница между знатью "своей" и пришлой. Для миллионов угнетенных эта разница, во всяком случае, была относительной: Дубасов или фон дер Лауниц; Орлов или Рихтер; Горемыкин или Штюрмер; Сазонов или Ламздорф. Велика ли разница? Конечно, народные чувства не могло не уязвлять унизительное зрелище хронической полубироновщины в ее различных вариантах. Прогрессивно мыслящие люди справедливо считали это явление еще одним доказательством отчужденности и враждебности стране правящей группы, волей судеб оказавшейся на вершине власти.

Прусские поставщики генералов и полицмейстеров рассматривали захваченные ими в России позиции как эпохальное немецкое достижение, как трамплин для дальнейшего "дранг нах остен". По мере того, как невесты и жандармы перебирались из захудалых заэльбских княжеств в Россию, трясясь по восточноевропейским большакам в своих рыдванах – в бранденбургских гастхаузах за столиками, залитыми ячменным пивом, выкристаллизовывалась философия величия тевтонской расы, недосягаемой в своем военно-околоточном превосходстве, призванной навести образцовый казарменный порядок на землях славянских "унтерменшен" вообще и "Руссляндии" в особенности.

На протяжении полутора-двух веков, от Фридриха II до Вильгельма II, утверждался в баронских поместьях и бюргерских сосисочных тезис, согласно которому все мало-мальски толковое на российских просторах может родиться только благодаря руководящей деятельности немецкого герра распорядителя; в негласном же подтексте сие означало, что и правящая в России династия есть плод деятельности германской расы господ, предназначенной самим богом командовать и управлять.

Позднее из этого тезиса вылупился гитлеровский подтезис, согласно которому Советский Союз есть лишь географическое понятие, почему земли его народов подлежат отчуждению с помощью великогерманского меча в пользу великогерманского плуга; оное утверждение фюрер с тумбы на нюрнбергском стадионе дополнил в 1934 году сенсационным открытием, что русские сами не в состоянии не только изготовить мотор для автомобиля, но даже поставить его на шасси.

Хотя Вернер Келлер (1) ныне осторожненько поддакивает изречениям покойного фюрера, данное его утверждение он не решается повторить. Что касается более отдаленного прошлого, считает он, именно так дело и обстояло. В прусско-генеральских услугах, оказанных российской державе, был свой смысл. Неплохо бы в подходящих условиях возобновить ту полезную практику. При некоторых ее недочетах, императорская Россия была в высшей степени удобной страной, Ренненкампф и фон дер Лауниц чувствовали себя в ней, как рыба в воде. Образ прусского урядника в России заслонил Вернеру Келлеру все остальное, его формула гласит: Восток минус прусский околоточный есть нуль.

Не увидел Келлер в России народа, совершившего великие творческие деяния вопреки препонам, поставленным тиранией и ее наемниками; взору, затуманенному реваншистской куриной слепотой, не разглядеть силы, проявленной Россией в боях и труде, ее идеальных порывов и свершений, ее самобытной национальной жизни, впитавшей в себя и немало хорошего из опыта других стран. Не существует для г-на Келлера ни сокровищ нашей литературы, ни памятников нашей архитектуры, ни созданных энергией нашего народа городов и заводов, ни послужившего благу человечества гения Попова и Циолковского. Премудрый Келлер уверяет: не было бы Нобеля и Сименса – не было бы русской промышленности; не явись в Петербург мать беспутного Казановы – не было бы русского балета. Нечего уж говорить о том, насколько духовно беднее была бы Россия, если бы Бенкендорф не возглавил охранку и корпус жандармов при Николае I, а Плеве – при Николае П. Утверждению этих истин посвящены, кроме книги Келлера, еще тома и тома.

По праву родства, генеалогического или идеологического, и предаются сегодня углубленным воспоминаниям и размышлениям о последнем русском государе императоре Николае Александровиче в газетно-журнальной империи Шпрингера, в кругах демохристианских и неонацистских. Тень последнего Романова не дает покоя публицистам, с тоской заглядывающим в мутные глубины эпохи династических альянсов, как в некий золотой век Европы.

Особенно чувствительна эта публицистика к теме конечной участи Романовых. Вильгельм, по крайней мере, спасся лично, его русскому кузену, скорбит она, и это не удалось. Теперь, спустя более полувека, над газетно-журнальным царством Акселя Цезаря Шпрингера плывет траурный колокольный звон. Выкатив на ухабистую магистраль антикоммунистической пропаганды катафалк с останками Николая и его семьи, плетется за ним, оглашая боннские окрестности стонами и причитаниями, братия наемных плакальщиков. О, сколь печальна драма, разыгравшаяся полвека назад в Екатеринбурге... Так с августейшими особами культурные люди не поступают...

Размазывают по скулам глицериновые слезы, заламывают руки...

Непосредственный наниматель этих плакальщиц – Шпрингер. Но есть и обер-босс. Имя его – Джордж Кеннан. Архитектор "холодной войны", один из высших, в глобальном масштабе, распорядителей антисоветского фальсификаторства, он давно уже вызывает духов и призраков из прошлого, чтобы с их помощью доказать недоказуемое, а именно: что и в условиях царизма могли сбыться чаяния русского народа о свободе и прогрессе своей страны, если бы большевики не прервали ее развитие в этом направлении; что поэтому "излишними" были в 1917 году революции и Февральская, и тем более Октябрьская. В свете последовавшего за этими двумя событиями полувека, поучает Кеннан, пора пересмотреть некоторые оценки деятельности Николая П, вызванные "эмоциональными крайностями первых лет революции". Для него же, просвещенного джентльмена, свободного от эмоциональных предвзятостей, нет сомнений в нижеследующем: были в России при Николае II и экономический подъем, и промышленное развитие, и интенсивная культурная жизнь, и нарастание элементов демократизма в государственной и общественной сферах, и свободная оппозиция (чего стоит одна Дума, в которой заседали даже большевики!), и свободная разносторонняя пресса. Прославлению всех этих прелестей и посвятил Джордж Кеннан одно из своих фундаментальных выступлений последних лет (2).

Не следует забывать, говорит Кеннан, о многих позитивных усилиях царской администрации, в частности о таких ее заслугах, как "реализация широкой программы модернизации страны, к 1914 году заметно продвинувшейся вперед", как подъем "культурной жизни", которая "в последние годы царизма просто била ключом". Кто знает, не сорвала бы этот благодетельный процесс война и революция, вполне возможно, что Александра Федоровна в конце концов научилась бы писать супругу письма порусски, Вырубова отдала бы свой царскосельский домик свиданий под детский садик, а Распутин перешел бы с "зубровки" на простоквашу.

К прискорбию мистера Кеннана, случилось недоразумение, которого "никто не ожидал": после двух с половиной лет мировой войны "совершенно внезапно начались в русской столице продовольственные беспорядки", в результате которых, ну кто бы мог предполагать, "царское самодержавие рухнуло". Конечно, и мистер Кеннан не может не признать, что свержению самодержавия предшествовала, так сказать, некоторая борьба, ее вели "либеральные и радикальные оппозиционеры", многие из которых "даже вошли в историю России как герои и мученики". Но роль их в совершившемся, он уверен, была весьма относительной, подорвали царский строй не они.

Самодержавие пало, главным образом, потому, что власти не позаботились своевременно о запасе муки для петроградских пекарен. Был бы хлеб, не было бы переворота в феврале. Не было бы переворота в феврале, не произошло бы ничего в октябре. Николая Александровича погубила нехватка саек и кренделей. И жаль, что из-за такой сущей безделицы русская история лишилась столь перспективного деятеля. Николай II, по Кеннану, "имел, несомненно, свои добродетели". Он был человеком "такта, обаяния и хороших манер", хотя, замечает автор вскользь, "он мог бы быть и талантливей, и образованней, и шире смотреть на жизнь, и исходить из более серьезных побуждений, да еще если бы суждена была ему более удачная супруга".

Американцу Кеннану, видимо, легче критиковать дармштадтскую супругу покойного императора, чем, скажем, шпрингеровским публицистам. Но в общем-то для заокеанского идеологического обер-босса хорош и царь, обремененный неважной половиной.

Есть у событий внутренняя логика. Апологеты современных преступлений международного империализма славословят его прошлые злые деяния. Моральные соучастники заговоров и провокаций, организуемых против свободы и жизни народов сегодня, творят легенду из интриг и происков, совершавшихся вчера. Кто возводит ореол над фашиствующими тиранами и узурпаторами, действующими под покровительством Вашингтона в наши дни, тот может тащить из небытия и увенчивать ореолом величия тени тиранов и узурпаторов, подвизавшихся на международной арене в конце прошлого – начале нынешнего века.

Кто сделал своим постоянным занятием апологию дважды разгромленного рейха, требуя его восстановления в границах не то 1939, не то 1937, не то 1914 года, тем нетрудно организовать похоронную процессию, чтобы под звон шпрингеровских колоколов демонстративно оплакивать двух венценосцев германского и русского. Старая дореволюционная Россия была и остается непреодолимой слабостью лидеров и глашатаев германского империализма, от кайзера и Бетман-Гольвега в 1918 году до Гитлера и Розенберга в 1933-1945 годах, и далее – до воинствующих реваншистов типа Штрауса в наше время.

Европа ушла далеко вперед, все большее расстояние отделяет ее от крушений и обвалов начала века. А охотники до чужого жизненного пространства и доныне не могут отрешиться от своих давних галлюцинаций. Они не в силах оторвать взор от петербургских призраков, тех самых, которые, по Алексею Толстому, долго питала и никогда не могла досыта напитать кровью своей Россия.

Им, отставшим от века, все еще мерещится город, стоящий на краю земли, навалившийся, как камень, на грудь России, резиденция русских и немецких сановников и вельмож где на протяжении столетий сменяли друг друга бредовыми видениями дворцовые перевороты и казни. Та история им по душе. Уральского же приговора, вынесенного революцией, они не приемлют, при одном воспоминании о нем скрежещут зубами.

Бывшая Россия по вкусу духовным наследникам рейха не только своей социально-генеалогической близостью: династия Романовых всегда казалась им лучшим гарантом консервирования слабостей России, закрепления ее технико-экономического отставания от некоторых соседних стран, в особенности от Германии. В петербургском абсолютизме его прусская родня с давних пор видела систему, способную в наиболее жестокой форме сковывать и подавлять энергию русского народа, – то, что в первую очередь и требовалось прусскому милитаризму для реализации его давнишних замыслов стратегического прорыва на Восток.

Удивляться ли надо тому, что в циничных проектах германского натиска на Восток неизменно находилось место для Романовых, при подчеркнуто деликатном учете их августейших прав и личных интересов. Мог же когда-то Петр III в подпитерском Ораниенбауме объявить себя по гроб жизни преданным вассалом прусского короля. Почему бы не повториться такому случаю в новые времена с другим Романовым?

Удивляться ли надо обороту, какой приняла дискуссия в ставке кайзера в феврале 1918 года, когда он созвал своих генералов и министров для обсуждения условий Брестского мира. Тогда Людендорф и Гофман выступили с установкой на будущее: падение советской власти, говорили они, лишь вопрос времени; государство Московия, которому Германия милостиво разрешит существовать, включит несколько центральных губерний; во главе же этого образования может быть поставлен если не Николай (который, может быть, сочтет себя обиженным), то его сын Алексей или, если этот не оправится от болезни, кто-нибудь из его родственников по материнской линии, то есть прусский или гессенский принц. Сколь ни скудоумной была эта идея, она перекинулась из кайзеровской ставки в гитлеровское "Волчье логово"; по закону прямого наследования ее через двадцать лет принял на свое вооружение и модернизацию бывший ефрейтор кайзеровской армии.

Как явствует из стенограмм интимных бесед фюрера со своими генералами, он хорошо знал по именам и Романовых, и их главных помощников и, усевшись поудобнее за обеденным столом, мог разглагольствовать о них часами. Он похваливал их. Он питал к ним, по его же выражению, респект. Самые же проникновенные слова извлекал из своего нацистского жаргона бывший венский люмпен Адольф Шикльгрубер для бывшего тобольского бродяги Григория Распутина. В кругу приближенных, за обеденным столом 11 ноября 1941 года, в разгар нацистского наступления на Москву, Гитлер вещал: "Они (русские) устранили в 1916 году Григория Распутина. Убив его, они тем самым в его лице устранили единственную эффективную моральную силу, которая, может быть, со временем привила бы славянскому элементу более здоровое восприятие жизни".

Окажись божий старец в 1941 году под рукой у Гитлера, чего доброго, попал бы он в консультанты к рейхскомиссару восточных областей Роззнбергу. Тем более, что, проведя детство и юность на Разгуляе в Москве, Розенберг однажды видел достопочтенного старца у ограды Елоховского собора и тоже остался им доволен.

За неимением Распутина, генералы вермахта, по указанию Гитлера, повезли в обозе своих армий в Советский Союз несколько других особ, явно намереваясь в подходящий момент, например, в случае захвата Ленинграда, устроить монархический спектакль. Советники фюрера, по примеру былых советников кайзера – участников февральского совещания 1918 года, не исключали варианта восстановления монархии в какой-то части оккупированных территорий Советского Союза. А о том, каковы были их планы "реорганизации" этих территорий под романовской эгидой и гербом, свидетельствуют секретные нацистские документы типа чудовищного "плана Ост", захваченные в Германии к концу второй мировой войны.

Имеются прямые указания на то, что схема "реорганизации восточного пространства", родившаяся в 1941 году в воспаленных мозгах фюрера и шефов гестапо, предусматривала в какой-то форме реставрацию самодержавия. Почему тогда же коменданту Парижа генералу Штюльпнагелю ведено было подыскать подходящего кандидата на должность ручного самодержца? Похоже, поиски были не очень успешными, поскольку гестаповцы, как засвидетельствовал незадолго до своей смерти Ф. Ф. Юсупов, даже ему предлагали должность самодержца запроектированной Московии. Принципы же, на основе которых велись эти изыскания, были объявлены задолго до прихода фюрера к власти.

Гитлер в своей книге "Майн кампф" провозгласил тезис об отмщении русскому народу за изгнание из России тевтонской элиты. С того времени, писал он в 1924 году (в Ландсбергской тюрьме), как эта элита потеряла власть и исчезла с русских просторов, сама судьба указала рейху направление его новых походов за землей и прочей добычей – на восток. Мотивировка тезиса была немудрящей: а)своей гибелью под танковыми ударами вермахта советская власть должна заплатить за бунт против немецкой расы господ, участие которой в делах русского государства было едва ли не единственным оправданием его существования; б) ликвидация в России позиций расово полноценного германского элемента настолько ее ослабила, что достаточно будет толчка извне, чтобы она пала. Если аккуратно подработать план (типа "Барбароссы"), можно будет реализовать его играючи. Известно, чем все кончилось. В битве, продолжавшейся 1418 дней, Советская Армия уничтожила двести четырнадцать и пленила пятьдесят шесть дивизий вермахта, победно вступив в Берлин, где к тому времени коричневый почитатель царя и святого старца закруглил свою карьеру в яме, облитой керосином...

(1) Werner Keller. Ost minus WestNull. Der Aufbau Russlands durch den Westen. Droener o.J., Muenchen, 1968.

(2) George Kennan The Russian revolution – 50 years after: its nature and consequences. Fofeign Affairs, vol. 46, Oct.1967

Конец первой книги

М. Касвинов

= ДВАДЦАТЬ ТРИ СТУПЕНИ ВНИЗ

* КНИГА ВТОРАЯ *

ДЕЛА И ДНИ НИКАНДРА БЕРЕНДЕЯ

Думного дьяка спросили: умен ли царь Берендей? Думный дьяк ответил: царь Берендей очень добрый человек.

"Жупел". 1905 год

НАЧАЛО

В возрасте двадцати шести лет Николай Александрович Романов стал восемнадцатым по счету царем из династии Романовых (от московского ее основания), пробыв затем у власти двадцать три года. По иронии истории, почти в самый канун падения династии ему выпала честь отпраздновать в 1913 году ее трехсотлетие.

Вопреки мнению некоторых из его помощников, Николай Второй не был ни единственной, ни главной причиной краха династии. Истинно, однако, и то, что он внес в историю этого краха свой посильный вклад.

Предки его с отцовской стороны ничего генетически блистательного ему не передали, зато обременили его вполне. Немногие из них кончили как нормальные люди: из семнадцати царей Романовых, занимавших трон до Николая II, более или менее естественной смертью умерли двое-трое. Отец последнего царя Александр III умер сравнительно молодым (49 лет), то ли от ушибов, вынесенных из железнодорожной аварии под Харьковом, то ли от нефрита следствия неумеренных горячительных возлияний. Тяга к спиртному, унаследованная от отца, усугубила, по словам современника, "притаившуюся в душевных глубинах Николая Александровича жестокость и равнодушие к чужому страданию, столь свойственные роду Романовых вообще". Кое-что досталось ему и от матери, датской принцессы Дагмары: малый рост, стойкая скрытность, способность взирать на предмет ненависти любезными, доброжелательными, иногда почти влюбленными глазами.

Девяти лет от роду престолонаследник увидел себя в организованном для него университете на дому. Преподаватели были подобраны в соответствии с традицией, сложившейся в роду. В педагогический синклит, укомплектованный для наследника, вошли Н. X. Бунге, Г. А. Леер, О. Э. Штубендорф, А. В. Пузыревский, Е. Е. Замысловский, Н. Н. Бекетов, Ц. А. Кюи, а также генерал Г. Г. Данилович. Прежде Данилович состоял начальником пехотного училища. На каком-то смотру он понравился Александру III, был назначен "заведующим учебными занятиями цесаревича Николая" (при закреплении за К. П. Победоносцевым общего руководства).

Двенадцать лет трудилась эта коллегия над развитием интеллекта и вкусов наследника Николая, потом к курсу обучения был прибавлен тринадцатый год. Главным был на протяжении курса предмет, излагавшийся Победоносцевым: догма о божественном происхождении самодержавия, о неограниченности и неприкосновенности царской власти. Такие взгляды на воспитание развивал сам Александр III.

Первые восемь лет престолонаследник проходил почти нормальный гимназический курс, если не считать исключения из программы классических языков (латыни, греческого), усиленных занятий английским, французским и немецким, а также занятий по так называемой политической истории. Последние же пять лет были отданы "высшим наукам", с упором на военные: стратегию и тактику, топографию и геодезию. Леер читал ему историю войн; Бекетов преподавал химию; Кюи – фортификацию; Штубендорф – топографию; Бунге статистику и политическую экономию.

Особое место занимал в победоносцевской школе мистер Хит, или, как его называли во дворце, Карл Осипович, фактически не столько преподаватель, сколько гувернер. Он с ранних лет привил своему воспитаннику привычку пользоваться английским языком вместо русского, почему Николаю изъясняться по-английски было сподручней, чем по-русски, и родная его речь зачастую походила на подстрочный перевод с английского. Забота о развитии его вкусов и познаний в области родной литературы была также более чем скромной.

По всем предметам профессорам запрещено было задавать вопросы ученику, ему же самому спрашивать не хотелось; поэтому степень усвоения наук так до конца и осталась загадкой даже для Победоносцева. Видно только было, что на занятиях августейший школяр частенько мучается скукой, в моменты наивысшего вдохновения очередного лектора следит не столько за его изложением, сколько за сутолокой у аптеки напротив, за толчеей у Аничкова моста. В чем сам себе признавался в дневниках тех лет: "Был изведен Пузыревским..."; "Занимался с Леером, чуть не заснул..."; "Встал поздно, чем урезал Лееру его два часа..." Занятия действовали на него, как снотворное: "У меня сделалась своего рода болезнь – спячка, так что никакими средствами добудиться меня не могут..." Но нет ничего вечного, и мучительство спячкой не бесконечно, и однажды наступает дивный день, день его светлого пробуждения – со страниц его дневника звучит ликующий, триумфальный возглас: "Сегодня я закончил свое образование – окончательно и навсегда!" (1)

Точнее, он "закончил окончательно" не образовательную программу в целом, а ее лекционный цикл. Ибо оставалась еще познавательная практика за пределами класса. Она наследнику нравилась больше и длилась дольше. Несколько лагерных периодов он провел в расположении войск близ столицы (большей частью под Красным Селом): два лета – в Преображенском полку, сначала субалтерн – офицером (2), затем командиром роты и еще два сезона – в гусарском полку командиром взвода, командиром эскадрона; и еще лето – в расположении артиллерийских частей. Пределом достигнутого было командование батальоном в звании полковника.

Зато часы досуга провел в гвардии преславно. Под руководством дяди своего Сергея Александровича, командовавшего Преображенским полком в обществе Нейгардта, фон дер Палена и братьев Витгенштейнов познал прелесть попоек и амурных похождений, каковые и составили нечто вроде параллельного университетского курса. Коронными пунктами этой просветительной программы дубль были: игра в волков и питье "аршинами" и "лестницами".

Из дыма и шума пикников вышли некоторые из его будущих приближенных сенаторы, губернаторы, архиепископы; в числе последних – святые отцы из кавалергардских ротмистров Серафим и Гермоген.

В довершение образования отец выделил в его распоряжение балтийский крейсер и велел совершить путешествие на Дальний Восток. Много месяцев плавал он по морям и океанам, набираясь впечатлений, пока в Японии не прервал его турне некий Сандзо Цуда, вооруженный саблей.

К осени 1894 года, когда стал отходить в мир иной измотанный нефритом Александр Александрович, пред миром и Россией предстал его преемник – сильно энглизированный молодой человек, на вид скромный до застенчивости, со сдержанно-вежливыми манерами, с беглой английской и несколько натужной русской речью (плюс странный, так называемый гвардейский акцент), с общим уровнем развития гусарского офицера средней руки.

Ростом и надутым видом контрастировала с ним его невеста, той же осенью вызванная из Дармштадта.

Мнения тех, кто мог приглядеться к Николаю с ближнего расстояния, были различны. Одни говорили: это штык-юнкер. Другие: зауряд – прапорщик. Третьи: новый вариант Павла I. Четвертые: благовоспитанный, но опасный двуличием и самомнением молодой человек (3).

Александр III умирал, сидя в кресле на террасе Ливадийского дворца. За два часа до своей кончины он потребовал к себе наследника и приказал ему тут же, на террасе, подписать манифест к населению империи о восшествии на престол.

Это было 20 октября 1894 года.

Волоча за собой свитский хвост, в первых рядах которого выступали принцы Ольденбургские и Лейхтенбергские, Бенкендорфы, фон дер Палены и фон дер Остен-Сакены, а за ними Фредерике, Нейгардт, Гессе, Икскуль фон Гильденбрандт, фон Валь, фон Рихтер и многие другие той же категории, новый царь в горностаевой мантии отправился к местам своих вступительных публичных речей, главным мотивом которых было: крамоле и вольнодумству послабления не будет.