Текст книги "Солдат великой войны"

Автор книги: Марк Хелприн

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 50 страниц) [доступный отрывок для чтения: 18 страниц]

Конюх промолчал.

– Понятно, – кивнул Алессандро. – И все равно я ее догоню. Энрико перелетает изгороди, как птица. Я догоню ее в лесу, прежде чем она выедет к морю.

– Расскажите, если вам это удастся. – И конюх вывел лошадь из стойла.

От яркого света Энрико встал на дыбы и замотал головой. Как только опустился на все четыре ноги, Алессандро вскочил в седло, тоже на мгновение ослепленный солнцем.

– По городу не гоните, – предупредил конюх. – Карабинеры бросятся в погоню.

– Мне надо спешить, – ответил Алессандро. – Она не оставила мне выбора. – И пришпорил Энрико, который галопом припустил по склону холма.

Они пересекли Тибр по Понте Авентино в такую рань, что на мосту еще не появились рыбаки, чтобы на нехитрых приспособлениях опустить в воду квадратные сетки. Уровень реки уже начал снижаться, но в апреле вода еще оставалась чистой и пахла свежестью, на берегах зеленела травка, а дорожки отмыли мартовские ливни.

Алессандро огляделся по сторонам, посмотрел вперед: никаких карабинеров. Его это не удивляло, потому что в конной полиции не любят раннее утро. То есть по городу он мог скакать быстрее, чем решилась бы Лиа, и сократить имеющуюся у нее фору минут на пять.

Человеку с седыми усами, в белом костюме не понравилось, как Алессандро пронесся мимо его кареты. Он высунулся из окна и прокричал:

– Обезьяна! Кретин! Дурак! Кто дал тебе право так носиться?

Алессандро повернулся в седле. В двадцать лет оскорбления слетали с языка сами.

– Такому тупому, как ты, лучше молчать в тряпочку. Животное, слизняк, развратник, прохиндей, плесень.

Улицы становились шире, расстояния между домами увеличивались. Алессандро вновь пустил Энрико в галоп. Ведь конные карабинеры крайне редко появляются на окраинах Рима, не столь густонаселенных, как центральные. Он вдавил каблуки в мощные бока Энрико. И хотя они не преследовали ни лису, ни зайца, жеребец удлинил шаг, и лошадь с всадником обогнули угол дома по широкой дуге, забыв обо всем, кроме скорости, синего неба над головой и лежащих впереди сельских просторов.

Два карабинера ехали в ряд на резвых гнедых лошадях, возвращаясь в город. В отутюженной синей форме, высоких черных сапогах. Пуговицы блестели, широкая белая перевязь пересекала грудь, у бедра покачивались сабли. Из кобуры торчали рукоятки больших револьверов, а из специальных чехлов, притороченных к седлам, – приклады и блестящие затворы армейских винтовок. Патроны они везли в аккуратных кожаных подсумках, которые висели на ремнях и крепились к седлам. Фуражки с тяжелой кокардой опоясывала красная лента. Дополняли наряд белые перчатки.

Алессандро часто задавался вопросом, может ли человек в подогнанной по фигуре форме, весь в нашивках, пряжках, перевязях, подсумках, в фуражке, с саблей, револьвером, в белых перчатках, с винтовкой, да еще вынужденный не терять достоинства, скакать во весь опор и сражаться.

Он догадывался еще с тех пор, как мальчишкой лазил по горам, что сражаться крайне затруднительно, если одежда неудобна, не дает согнуться, сковывает движения, да еще ты с ног до головы обвешан амуницией.

Даже будь карабинеры просто символами, разъезжай они по улицам и паркам, не предназначенным для той работы, которую эти люди делали в более опасных местах и в более обыденной одежде, заставили бы их гордость, боевая подготовка и опыт забыть о том, что они всего лишь сидящие в седлах павлины, убедили бы мчаться, как ветер? Прачки и портнихи, которые работали в их тщательно охраняемых крепостях, с радостью зашивали дыры в форме и крахмалили ее. Однако столь сильно нагруженные, разве могли они наслаждаться и скачкой, и боем? Ему бы никогда в жизни не выиграть заезд, не наслаждаясь скоростью. А им?

Энрико выходил из поворота огромными шагами, бежал прямо-таки, как кот, изгибаясь всем телом.

Они буквально наткнулись на карабинеров, чьи лошади прянули в стороны и назад. Человек мог галопом промчаться мимо них, на собственный страх и риск, но только не между ними. Такого они стерпеть не могли.

Алессандро не собирался проскакивать между карабинерами или пугать их лошадей, но теперь, чтобы принять решение, у него осталось лишь пять секунд.

Сдаться, натянуть поводья и поклясться, что лошадь понесла, потому что ее укусил шершень или она испугалась паровозного гудка? В этом случае его ждало не такое уж суровое наказание и приемлемый штраф. С другой стороны, если хлестнуть разгоряченного Энрико, пригнуться к шее жеребца и мчаться как ветер, можно было попробовать избежать позора, штрафа, заключения, а заодно и получить ответ на вопрос, насколько хорошо карабинеры умеют скакать и сражаться. Кроме того, удалось бы догнать Лиа Белатти. Но если б его поймали, ему бы грозило гораздо более суровое наказание. Более того, карабинеры могли спешиться, достать винтовки и просто пристрелить его.

Хотя, скорее всего, стрелять бы они не стали. А вдруг это новичок, у которого лошадь внезапно понесла, или псих, или слабоумный, который работает уборщиком в конюшне. Но даже если бы они решили его подстрелить, подумал Алессандро, им пришлось бы здорово постараться. Из револьверов можно попасть только с близкого расстояния, чуть ли не в упор, а на открытой местности, пока они спешатся, успокоят лошадей, достанут винтовки, прицелятся и выстрелят, они с Энрико, с огромной скоростью несущиеся по неровной земле, отчего их бросало из стороны в сторону, окажутся слишком далеко для точного выстрела карабинеров. К тому же он уже очень быстро двигался в нужном ему направлении и сомневался, что красивые лошади карабинеров смогут перемахивать изгороди или огибать кусты и деревья так же, как Энрико. Опять же подсумки и сабли карабинеров замедляли движение, тогда как Алессандро оделся так, чтобы лететь как ветер. Перспектива погони показалась ему заманчивой. Ему захотелось, чтобы за ним погнались. Захотелось, чтобы он не просто догонял Лиа, но чтобы его еще и подгоняли. Страх, радость и молодость смешались в опасный коктейль: он подхлестнул Энрико и пригнулся к шее жеребца. Энрико никогда еще не хлестали. Он был очень умен и, конечно же, сразу все понял и рванул во весь опор.

Но и карабинеры не зря ели свой хлеб. Не обменявшись ни единым словом, даже не переглянувшись, они просто натянули фуражки поглубже, глубоко вдохнули, смирились с тем, что форма помнется, и пришпорили лошадей. Возможно, Алессандро принял бы иное решение, знай он, что оружие и подсумки карабинеров сконструированы и закреплены так, чтобы не мешать при скачке ни всаднику, ни лошади, а всадники всецело подготовлены к тому, чтобы мчаться как ветер и сражаться даже в такой вроде бы неудобной форме.

Он несся по дороге, тянувшейся вдоль разрушенного акведука. Арки пролетали мимо него, точно зазоры между вагонами товарного поезда, мчащегося в противоположном направлении. Дорога была чистой, ровной и сухой. Он опережал карабинеров как минимум на километр и чувствовал, что расстояние между ними увеличивается. Он мчался так быстро, что все, мимо кого он проскакивал, оборачивались, но на ровной прямой дороге лошади карабинеров каким-то образом стали превосходить в скорости Энрико с его мощными и сильными ногами, совсем как у лошадей, соревнующихся в конкуре.

Через пять минут погони Алессандро услышал два револьверных выстрела. Оглянулся. Карабинеры заметно сократили разделявшее их расстояние. Револьверы они держали в руках. Он даже мог разглядеть серебристые кокарды на красных околышах фуражек.

У него сжалось горло, но он сделал ставку на то, что лошади карабинеров устанут быстрее, чем Энрико, хотя бы потому, что и сами карабинеры весят больше, чем он, и седла у них массивные и тяжелые. Дорога поворачивала направо, ныряя в одну из арок акведука, потом вновь налево, а далее шла параллельно железнодорожным путям. С левой стороны тянулась канава, заполненная желтоватой водой, дальше начиналось поле, отделенное изгородью из колючей проволоки высотой по грудь. На другой стороне поля дорога и железнодорожные пути вновь шли параллельно. Этой «излучиной» Алессандро и намеревался воспользоваться, чтобы сократить расстояние до Лиа, и логично предположил, что может выбрать этот путь не только для того, чтобы догнать красотку, которая опережала его на двадцать минут, но и чтобы удрать от карабинеров. Поэтому, вместо того чтобы свернуть к аркам, он направил Энрико через канаву.

Жеребец обожал прыгать. Канаву он перемахнул с большим запасом, а потом буквально перелетел через изгородь. Карабинеры знали, что их лошади прыгать через изгородь не обучены. Они продолжили путь по дороге и исчезли за арками акведука. За первой изгородью последовала вторая. Потом третья, и только тогда Алессандро позволил себе оглянуться.

За спиной никого не увидел и понял, что карабинеры остались на дороге. Когда Энрико пересек поле и вновь вернулся на дорогу, они отставали уже на добрых два километра. В жарком мареве солдаты казались большой черной каретой, летящей по воздуху.

Алессандро услышал полдесятка револьверных выстрелов. Он знал, что теперь его судьба зависит не от принципов или уровня подготовки карабинеров, а от степени их злости, и понял, что из-за них ему придется как минимум год не показываться в Лаурентине, и в Рим предстояло возвращаться кружным путем, переплыв Тибр около Остии, где река широка и глубока, чтобы въехать в город с севера. Но об этом следовало подумать позже, потому что карабинеры не отставали. Когда же их лошади выдохнутся? Оставалось надеяться, что скоро, учитывая вес, который им приходилось нести на себе. Впрочем, значения это не имело. Алессандро мчался к лесу, где их ждали овраги, канавы, каменные стены, изгороди, где лошади приходилось вилять из стороны в сторону, а всаднику постоянно быть начеку, чтобы не наткнуться на толстые, как анаконда, ветви с острыми сучьями.

Если Энрико удастся сохранять лидерство еще несколько километров на прямой дороге, потом они исчезнут в лесу и карабинеры потеряют их навсегда. Конечно, они могут сделать несколько выстрелов наугад, но поймать беглеца им уже не удастся. А избавившись от карабинеров, Алессандро сможет неспешно, под шелест листвы и сосновых крон, добраться до берега, где на белый песок пустынного пляжа мерно накатывают волны, а ветерок охладит его взмокшую лошадь.

Образ волн и дующего с моря ветра заставили Алессандро сощуриться, в теле закололо, как от электрических разрядов. Дрожь пробежала и по Энрико, который понесся, словно ужаленный.

Но едва Алессандро попытался прикинуть, насколько они опережают карабинеров, за спиной раздался жуткий рев, и от неожиданности всадник едва не перелетел через голову лошади. Он обернулся и увидел гигантское яркое пятно, висящее в воздухе. Потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что это прожектор паровоза, который мчится по железной дороге. Миг спустя паровоз поравнялся с Энрико. Вращались колеса, взад-вперед ходили штоки, из котла вырывался пар, все гремело и лязгало, чтобы состав мчался по сверкающим рельсам.

Два человека в кабине и один в угольном ящике улыбались ему и махали руками. Они не знали, что он догоняет Лиа Беллати, а за ним самим гонятся карабинеры. Они просто радовались хорошей погоде. Гордились своим паровозом. И хотели посостязаться в скорости.

И почему бы и нет? Алессандро всмотрелся сквозь клубы пара и дыма, которые окутывали паровоз, и вскинул правую руку с оттопыренным кверху большим пальцем. Черный локомотив рассекал воздух и стучал по серебристым рельсам. Кочегар принялся подбрасывать уголь в топку, машинист и его помощник перестали улыбаться. Скорость поезда увеличилась, колеса вертелись как бешеные, их вид притягивал Алессандро к себе, как черный омут засасывает под мост. Ему пришлось бороться с желанием направить Энрико к паровозу.

Время от времени они проносились мимо изумленных людей, стоявших на дороге. Если бы путь загородили две телеги, он бы через них просто перепрыгнул. Он сомневался, что сможет обогнать поезд, и не обогнал бы, если бы скачка чуть затянулась, но они приблизились к лесу, и жеребец, почуяв его, прибавил прыти, словно его подгоняли невидимые звуковые волны локомотива.

Когда скачка закончилась, их уже со всех сторон окружала зелень. Лес, как и рассчитывал Алессандро, принял их в свои прохладные и нежные объятья. Они растворились в его тенях и постепенно сбросили скорость. Энрико непринужденно гарцевал, лавируя между деревьями и кустами.

* * *

Если Лиа направилась в Лаурентину, рассуждал Алессандро, она бы пересекала лес по тропе, которая идет вдоль речки. Во-первых, самый прямой путь, во-вторых, самый красивый, да и после купания в море есть возможность тут же смыть с себя соль и согреться. Несмотря на то что стояла ранняя весна, температура воды в речке не уступала теплой ванне.

Почему она собиралась плавать одна, да еще выбрала для купания такое далекое место, он не имел ни малейшего понятия. И пусть окрестности Рима не идут ни в какое сравнение с Сицилией или Калабрией, едва ли одинокая девушка может чувствовать здесь себя в безопасности. Тут он едва не лишился чувств от мысли, что она могла приехать сюда для встречи с любовником. В этом случае все впустую: и попытка догнать ее, и бегство от карабинеров, и состязание с паровозом. От стыда ему не осталось бы ничего, кроме как эмигрировать в Аргентину. Он уже начал раздумывать об Аргентине, и не без удовольствия, но до отъезда ему хотелось доехать до того места, где речка впадает в море и увидеть Лиа и ее любовника среди дюн. Каким пронзительным взглядом он их окинет. А выражение лица у него будет как у спешившегося всадника в будапештском кафе, который, перед тем как пустить пулю в лоб, смотрит на любимую женщину и улыбается. Он все простил, потому что вокруг все такое сладкое. Даже в двадцать лет Алессандро знал, что его завораживает величие Пушкина, потому что, несмотря на оперные арии, итальянцы куда более практичны в таких вопросах, чем жители Центральной Европы, которые носили эполеты и шапки из медвежьих шкур, стреляли в себя и прыгали из окон с игральными картами в руках. В конце концов, многие итальянцы, включая Гарибальди, уезжали в Аргентину. А потом возвращались, умудренные опытом, дальновидные, с поседевшими усами, с лицами, изборожденными морщинами: встреча с Андами им пошла только на пользу.

Энрико пил теплую воду из речки, а Алессандро планировал строительство гасиенды в пампасах, когда на гребне дюны появилась Лиа. Ее поразило, что Энрико пьет воду, вытянув шею и широко расставив ноги, а Алессандро, что казалось почти невозможным, с головой ушел в свои мысли. Ему бы прыгать от радости, ведь он сумел обогнать ее, хотя она и выехала гораздо раньше, но он выглядел таким несчастным, и оттого нравился ей еще больше.

Когда ее кавалерийский скакун, чуть скользя по песку, спускался вниз, Алессандро в удивлении повернулся.

– Ты, должно быть, летел, – воскликнула Лиа. – Я все время гнала лошадь.

– Мы проехали через лес. – Он посмотрел на Энрико. – Он считает, что его долг – прыгать через изгороди и стены, продираться сквозь кусты и деревья и без устали бегать на длинные дистанции… а я никогда его не разуверял.

– Так принято ездить в Аргентине.

– В Аргентине? – В голосе Алессандро послышалось изумление.

– Мой отец курировал строительство железной дороги из Баия-Бланки в Буэнос-Айресе.

– Я думал, твой отец банкир.

– А кто, по-твоему, дает деньги на строительство железных дорог?

– И долго ты там жила?

– Два года. Побережье там красивее. – Ветер, прилетавший с волнами, играл ее волосами. – Никого на десятки километров. Я плавала в море без всего, даже без кольца.

У нее покраснели лицо, шея и, хотя он не мог этого видеть, грудь и плечи тоже. Потом жар начал спускаться даже по спине, но, к счастью, ветер охлаждал тело.

– А это не опасно? – спросил Алессандро. Они уже шагали, ведя за собой лошадей, на юг, к Анцио.

– Волны там высокие, но течения медленные.

– В смысле, без одежды.

– Я была не одна.

Алессандро почувствовал себя камнем, брошенным в морскую пучину. Познал забвение, представив себе еще одного ее любовника.

– Со мной была лошадь.

– А если бы кто-нибудь пришел?

– Кто?

– С дурными намерениями.

– Там вообще никого нет, куда ни посмотри.

Алессандро кивнул. Однако не мог не злиться на вызывающее поведение Лиа, которое, женись он на ней, выставило бы его в неприглядном свете. Что-то определенно не так, если такая прекрасная молодая женщина ведет себя столь беззаботно.

– А если бы все-таки кто-то пришел? – спросил он. – Если бы в дюнах прятался мужчина? Никто бы не смог помочь, кроме твоей лошади.

– Моей лошади вполне бы хватило.

– Она обучена кусаться? – с нескрываемым сарказмом спросил Алессандро.

– Она обучена не убегать и не уносить мои переметные сумы, в которых я держу вот это. – Она сунула руку в одну, вроде бы не аргентинскую, но определенно не итальянскую. Достала тяжелый револьвер, подняла стволом вверх. Чувствовалось, что обращаться с оружием она умеет. – Это английский, «Уэбли-энд-Скотт».

Полчаса они гуляли по берегу, ведя за собой лошадей, говорили об Аргентине, баллистике и море. Хотя море еще недостаточно прогрелось для купания, у Алессандро перед глазами то и дело вставала картина – плавающая Лиа. А уж когда представил себе, как они купаются вместе, напряг как-то забылся.

Но все мысли на сей счет как рукой сняло, когда Алессандро увидел, что над Тирренским морем поднялся шторм и быстро движется в их сторону. Они услышали еще далекие раскаты грома, черные тучи все больше занимали небо.

Прошло еще немного времени, и грозовой фронт растянулся от мыса Анцио до горизонта. Желтые зигзаги молний вырывались из угольно-черных туч и вонзались в море, зеленое, как изумруд. Поднялся ветер, взбив пенные гребни на волнах, спешащих к берегу. Свет над ними менялся от серого к пурпурному и золотому.

Лиа повернулась к Алессандро.

– Я могу успеть в Рим быстрее грозы, – сказал он.

– Ерунда, не сможешь.

– Смогу.

– Чушь. – Она пожала плечами.

– Нет. Я знаю свои возможности. Всегда знаю, когда шансы хорошие, и это тот самый случай. – Он положил руку на крепкую шею Энрико.

– Хотела бы я на это посмотреть. Потом расскажешь, успел ты до дождя или нет.

– А почему бы тебе не составить мне компанию?

– У меня нет охоты состязаться с грозой или пытаться ее обогнать, и уж тем более нет желания сопровождать того, кому такое взбредет в голову. Не получится. Никогда не получалось, и не получится.

* * *

Если бы Алессандро знал, что в тот день Лиа пришла в сад ни свет ни заря, он бы ежедневно поднимался в пять утра, чтобы случайно встретить ее. Апрель подходил к концу, и он не видел ее уже несколько недель. И не получал от нее никаких известий. При этом не знал, как подступиться к ней. Не имея навыков светского общения, он не мог пригласить девушку в театр или оперу, о случайной встрече на каком-нибудь званом обеде и речи быть не могло, ведь его самого никуда не приглашали. Только и оставалось, что валяться в кровати.

Как-то рано утром, еще до того, как лучи солнца проникли в комнату, к нему вошел отец и тряхнул за плечо.

– Я хочу спать.

– Нельзя.

– Что значит нельзя?

– Сегодня ты мне нужен. Умберто болен и не выходит на работу уже три дня, мы отстаем с подготовкой документов, и Орфео вчера сказал, что не будет работать, если я не найду замену Умберто. Ты знаешь, какой он, этот Орфео. Брейся и одевайся. Мы опаздываем.

– Ты что, не можешь нанять писца? – сердито спросил Алессандро.

– Писцы – не мотыльки, – возразил отец. – Они осторожны и неповоротливы. Я никого не смогу нанять меньше чем на три месяца, да и на поиски уйдет еще два.

– У меня какая-то беда с рукой, – пожаловался Алессандро. – Стоит немного пописать, и она вдруг холодеет или становится очень горячей. Мне кажется, это паралич или начало какой-то ужасной болезни…

– Скорее всего, с наконечника пера стерлось золото. Принеси-ка ручку. Орфео посмотрит: он специалист.

– Но сегодня я хотел поехать в Браччано и поплавать в озере.

– Сегодня ты должен заменить Умберто.

– Я бы предпочел как-то этого избежать.

– У тебя нет выбора.

– И все-таки я бы предпочел избежать.

Отец вышел из комнаты.

– «У тебя нет выбора! У тебя нет выбора!» – повторил Алессандро. И хотя первый раз он надел штаны задом наперед, за пять минут успел умыться и побриться, после чего спустился вниз, одетый как адвокат: костюм, галстук, жилетка.

– Завтрак! – воскликнул он, когда отец повлек его к двери.

– На работе, – отрезал адвокат Джулиани. Они спустились с Джаниколо по лабиринту троп, улочек, лестниц. И скоро добрались до Трастевере и продолжили спуск по крутым и крошащимся лестницам, погибели для стариков, стылым январским утром они могли отправить в мир иной даже таких осторожных и проворных созданий, как дворовые коты.

Алессандро с отцом быстро спускались по склону, прислушиваясь к эху своих шагов, и чуть не бежали на ровных участках в Трастевере. Миновав мост через Тибр, влились в поток мужчин, спешащих на работу и не обращающих внимания на утренний свет, расцвечивавший мраморные дворцы, заливающий парки и идеально спланированные площади.

– О чем ты думаешь, когда идешь по городу утром? – спросил Алессандро отца.

– О многом.

– Ты думаешь о самом городе?

– Нет. Раньше думал, но у меня есть работа, и она давно уже моя хозяйка. Работа – это огромная змея, которая обвивает тебя с головы до ног. И как только это произойдет, вся твоя жизнь – борьба, о беззаботной юности можно забыть. К примеру, нет времени подумать о городе, даже когда идешь по нему.

– Если только он не становится твоей профессией.

– Тогда ты архитектор и все время думаешь о том, как найти клиентов.

– А если выбранная тобой профессия – смотреть на вещи, которые окружают тебя, видеть их красоту, видеть их сущность, находить в мире наполняющую его истину.

– Тогда тебе надо быть богатым.

– А как насчет профессорской кафедры?

– По какой дисциплине?

– Эстетике.

– Эстетике? Это нелепо. Ты будешь двадцать пять лет жить рабом. Советую выбрать церковную карьеру.

– Лучше умереть, чем жить без женщин, – возразил Алессандро.

– Как насчет армии? – спросил его отец. – По мне, так университеты – та же армия. Разница лишь в том, что там офицеры не носят знаков отличия на форме: они пишут их после фамилии и объявляют, если собираются произнести помпезную, сладкозвучную и занудную речь.

– Армии? – переспросил Алессандро. – Армия убивает людей!

Адвокат Джулиани пристально посмотрел на сына.

– Прошли какие-то реформы, о которых я не слышал? Или ты не знаешь, что армия убивает только тех, кто в ней служит? Наша армия в последнее время состоит исключительно из святых и мучеников. Они идут в бой и не возвращаются, а противник удерживает свои позиции. Обвинять их в убийстве – клевета.

– Брат Лиа служит в армии. Вроде бы компетентный офицер.

– Лиа?..

– Лиа Беллати.

– Понятно. И сколько ей лет?

– Моего возраста, плюс-минус.

– А сколько лет ее брату?

– Тридцать.

– В каком он звании?

– Капитан.

– Впечатляет, – кивнул адвокат Джулиани. – Он носит шпагу и ходит в великолепной форме. – Адвокат остановился посреди улицы – кареты объезжали их с обеих сторон, – и посмотрел сыну в глаза. – Ты можешь уважать капитана, но представь его себе в залитой кровью форме, посиневшим трупом, брошенным на поле боя. И чего ради? Обычно по ничтожному поводу, а то и вовсе без повода. В любом случае в армию идти нельзя. Это ясно?

– Я и не собираюсь в армию! Это ты сказал, что армия лучше университета.

– Лучше.

– Так что же мне делать, становиться адвокатом?

– А ты не хотел бы быть преуспевающим адвокатом?

– А ты? – мгновенно вырвалось у Алессандро. С намеком, что о его успехах говорить не приходится. Алессандро хотелось уколоть отца, и он своего добился, но отец сразу же его простил, зная, что себя Алессандро может не простить никогда.

В административном здании, где располагались адвокатские конторы, они поднялись по бесконечным лестницам, огибая огромный атриум. Шли молча, но сердце адвоката пело, потому что сын затронул тему, пусть и вскользь, едва ли не самую важную для любого адвоката.

Повернули ручку огромной деревянной двери, цветом точь-в-точь масть Энрико. Пол за ней был вымощен мраморными плитами, отполированными до такой степени, что идти приходилось предельно осторожно, как по льду. Просторные помещения фирмы, где адвокат Джулиани занимал должность главного партнера, окнами выходили на Рим и словно правили им. Везде царила безмятежная тишина, за исключением комнаты писцов, где перья скрипели по бумаге. Звуки напоминали те, что доносятся из амбара, который наводнили мыши, или из курятника с сотней скребущихся кур.

Прежде чем приняться за работу, Алессандро хотелось позавтракать. Прекрасный деревянный стол стоял у окон кабинета главного партнера. Они сели. Появился официант в белом пиджаке. Адвокат Джулиани поднял палец: это означало: «как всегда» – то есть бриошь и капучино. Официант повернулся к Алессандро.

– Четыре чашки горячего шоколада, пять бриошей и пять корнетти[18]18
  Корнетти (Cornetti) – итальянский аналог круассана.


[Закрыть].

– Это все? – поморщившись, спросил отец Алессандро.

– Я не голоден, – ответил тот.

Они слышали шаги официанта на лестнице: тот спускался в кондитерскую за заказом. Десять минут спустя Алессандро наливал первую чашку шоколада, густого и горячего, как лава: густота, похоже, помогала сохранить тепло. И выглядел шоколад как лава – из-за медленно движущихся пузырьков и неровной поверхности. Алессандро начал резать и намазывать маслом бриоши и корнетти. На некоторые добавлял джема.

– Ты же не собираешься намазывать масло и джем на все? – спросил адвокат Джулиани.

– А почему нет? – ответил Алессандро, заметив, что люди, проходившие мимо открытой двери в кабинет, останавливались, чтобы посмотреть на него. Благодаря официанту он уже стал легендой.

– Позволь спросить, – нарушил молчание адвокат Джулиани.

– Что именно?

– Эта Лиа…

– Да?

– Ты с ней знаком?

– Разумеется, я ее знаю.

– Ты хорошо ее знаешь?

– И да и нет.

– Что это значит – и да и нет?

– А чего ты так заволновался?

– Ты… уже… она… Она вроде бы сумасбродная, но, возможно, у нее есть сестра. Кто-то намекал, что она аморальна.

– Возможно, этот человек влюбился в нее, а она в него – нет, – уверенно отрезал Алессандро. Корнетти закончились.

– Я предупреждаю тебя строго…

– Ты предупреждаешь меня строго? Что за странный порядок слов?

– Ты не знаешь, куда может завести такое поведение. Это будет катастрофа.

– Какое поведение? Я ничего не говорил.

– Я о том, чтобы вставить это в бутон.

– Вставить в бутон что?

– То, что порождает маленьких человечков! – вскричал отец.

– Я не собираюсь порождать маленьких человечков, – ответил Алессандро.

Адвокат Джулиани наклонился вперед, опираясь обеими руками на стол.

– Только не делай глупостей.

– Не буду, – ответил Алессандро, пятясь к двери.

– Веди себя благоразумно.

– Разве я когда-нибудь вел себя иначе?

Лицом адвокат Джулиани напоминал человека, который только что поджег фитиль, ведущий к пороховой бочке.

– Папа, – Алессандро закрыл глаза. – Она плавает в море голой. Возит с собой револьвер. От ее духов у меня голова идет кругом. Иногда я подхожу к садовой калитке и нюхаю ручку, потому что их аромат остается, если она к ней прикасалась.

Адвокат Джулиани не сводил с него глаз.

– Держи себя в руках, – отчеканил он.

– А тебе это удавалось?

– Не всегда. Поэтому я знаю, что говорю.

* * *

Алессандро принял Орфео, король амбарных мышей, командир скребущихся кур, и подвел к столу рядом со своим. Из окна открывался роскошный вид на Рим.

– Сегодня уж слишком солнечно, – отметил Орфео. – Приятно быть под крышей и в тени.

Алессандро всмотрелся в густую соблазнительную синеву, закрыл глаза и увидел огромную пенистую волну, сверкающую на солнце, а на гребне ее летели он и Лиа Беллати, оба в чем мать родила, неподвластные гравитации, с мокрыми поблескивающими телами, окруженные пеной.

– Подумай обо всех этих бедолагах, которые сейчас на жаре, – продолжал Орфео, – с тяжелой ношей на спине, потеющие, как мулы. – Старик Орфео начал работать писцом вскоре после того, как XIX столетие перевалило за середину, но у него еще не поседел ни один волос. Возможно, он красил всегда блестящие волосы угольным дегтем или какой-то иной черной субстанцией. Его рост и фигура вызывали на улице тысячи споров, когда люди проходили мимо него и пытались понять, карлик он или нет, горбун или нет. Если на то пошло, невысокий и сгорбленный, он не был ни карликом, ни горбуном, но его могли принять и за того, и за другого в зависимости от степени его волнения и градуса негодования. Лицо Орфео вполне могло подойти и гораздо более высокому человеку, да только его сдавили прессом для выжимки оливок. Все было на месте, но на очень маленьких расстояниях. – Гораздо лучше быть джентльменом, работать не на солнце. – Этим он надеялся расположить к себе сына начальника.

Алессандро кисло улыбнулся, сидение под крышей его не радовало, но Орфео принял выражение его лица за злость или раздражение. Не следовало давать ему понять, что у него и сына адвоката Джулиани один статус – джентльмена. Будь мальчик на год моложе, тогда, возможно, но теперь Алессандро наверняка пересек невидимую черту – с того самого момента, как перестал есть со слугами, хотя ему это не могло не нравиться. Орфео, впрочем, не считал, что попал в сложное положение. А если и попал, то существовала тысяча выходов из него. Он выбрал первый попавшийся и затараторил:

– Джентльмены бывают разные. Одни, как твой отец и ты, обязаны этому своим положением. Возможно, не самым высоким: Бог и ангелы, и Его благословенный святой Сын, разумеется, куда выше, но есть солнце и Сатурн. А есть спутники, которые вращаются вокруг них. Так что есть много разных уровней, ниже самого высокого, как любой спутник ниже самой планеты, а лунные горы – ниже луны. Они стоят на ее поверхности, высокие и неприступные, возможно, если ты и твой благородный отец – луны, которые плывут в радужных кольцах Сатурна, то я всего лишь дерево, но гордое дерево, растущее на лунной горе, стоящее прямо под холодным светом благословенного защитника, чей шелковый плащ – наполненная сиянием мантия, наброшенная на звезды, и, с точки зрения собаки, которая бежит по этому божественному морю пространства, это величие безмерно, она лишь старается лакать этот благословенный светящийся сок.

Один из писцов, молодой, усатый парень, поймал взгляд Алессандро. Указательный палец его левой руки был направлен на голову, тогда как правой он продолжал писать.

Орфео принялся расписывать особенности этого «благословенного светящегося сока, который капает, как кровь Христа с дерева в долине меж белоснежных вершин, формирующих круг на луне», а Алессандро достал из кармана жилетки прекрасную перьевую ручку, которой он писал все и вся: эссе по эстетике, экзаменационные работы, любовные письма замужним женщинам в Болонье, на которые те не решались ответить, счета, инструкции для конюхов, подробно разъясняющие, как, чем и когда кормить его лошадь, послания (всегда остающиеся без ответа) премьер-министру Италии. Это был самый дорогой из принадлежащих ему инструментов, включая и его пенис, хотя, надо признать, именно ручку он полагал незаменимой.