Текст книги "Темный лорд. Заклятье волка"

Автор книги: Марк Даниэль Лахлан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава четвертая
Убийца поневоле

С того самого мига, как два монаха сошли на берег в гавани у маяка, за их благосклонное внимание началась настоящая битва между обманщиками, жуликами и откровенными негодяями. Оба монаха явно были чужестранцами, судя по их чулкам – ни один грек не стал бы носить такое.

– Квартиры, господа, квартиры. Вы монахи, да-да, я вижу, что вы монахи с севера. Я вам помогу. Кто вы, друзья, на каком языке говорите?

Обращавшийся к ним человек был низеньким, худощавым, на его лице играла какая-то кошачья улыбка. Он говорил на латыни, редком языке для этих мест, известном только ученым и тем, кто мечтал избавить их от денежек.

Ответил тот монах, что был моложе.

– Мы из Нейстрии, друг.

– О, я знал многих, кто прибыл оттуда, – заявил собеседник, мгновенно переходя на нормандское наречие. – Здесь у нас много ваших купцов. Они мне как братья. Прошу вас, идемте со мной. У меня есть отличная квартира по весьма сходной цене. Я стану вашим проводником по Константинополю, вашим другом в Новом Риме.

– Сколько?

– Сначала посмотрите комнаты, а потом скажете вашу цену. У вас есть деньги?

– Деньги у нас есть.

– Тогда идем.

Молодой монах покосился на старшего, который прикрыл глаза, соглашаясь. И они пошли за коротышкой.

Монахи, вероятно, принадлежали к разным орденам. Они оба были в черных рясах, и у младшего на голове была привычная в здешних краях тонзура Западной церкви – выбритая макушка, обрамленная неширокой лентой волос. У второго же седые волосы были подстрижены коротко на затылке, зато оставлены на макушке. Проходимцы и воры из доков оставили этот факт без внимания – они повидали на набережной всяких людей, главное, чтобы у них водились деньги.

Монахи пошли в город, радуясь возможности размять ноги после долгого морского путешествия. Они миновали несколько шумных улиц, быстро удаляясь от широкой площади в порту и приближаясь к хитросплетению темных переулков. Монах с седыми волосами нес на плече свернутое одеяло, молодой монах тащил за спиной вещевой мешок. При входе в узкий переулок путники засомневались.

Провожатый принялся успокаивать их:

– Не бойтесь, друзья, это же Константинополь. Город мира, он способен напугать даже самых сильных, но идемте, позвольте мне проводить вас. Я буду вашим другом. Как вас зовут?

– Я Аземар, – ответил молодой монах. – А он Може.

– Что ж, добро пожаловать, Аземар и Може! Давайте я понесу ваши вещи.

– Наши вещи мы понесем сами, – сказал Може. Он говорил с сильным акцентом, не так, как молодой монах.

– Очень, очень мудро. Очень правильно держать все ценное при себе. Но меня вам опасаться не нужно. Идемте.

Монахи переглянулись. Може хлопнул Аземара по плечу.

– Нам же надо где-то ночевать.

Они пошли вслед за греком через квартал рядом с маяком, по нищим улицам, подобным сплетению корней, которые постепенно расползались по склону холма все ниже.

– Какие странные здесь дома, – заметил Аземар. – Один на другом. Зачем они так строят?

– Они строят дома вверх, чтобы занимать меньше земли, – пояснил Може. – Не везде в мире так, как у нас дома. Но, возможно, в один прекрасный день эти высокие постройки покажутся тебе такими же обычными, как дома во Франкском королевстве.

Аземар перекрестился.

– Сюда, вниз.

В переулке было темно даже в разгар дня. Он был такой узкий, что здесь едва смогли бы пойти плечом к плечу два человека.

Они вошли, первым рослый монах, за ним грек, а замыкал вереницу молодой монах.

– Мне кажется, я ни за что не найду дорогу обратно, – сказал Аземар.

– А тебе это и не потребуется.

Грек выхватил из-за пояса нож и ударил пожилого монаха в спину. Из темноты раздались крики, к ним подбегали какие-то люди. Один с дубиной, другой с доской, третий со скверным копьем.

Нож с треском распорол рясу Може. Грек отшатнулся, с изумлением уставился на сломанное лезвие.

Може развернулся и с размаху ударил грабителя кулаком в лицо, удар был настолько силен, что тот упал на булыжники, обмякший, словно оглушенный угорь. Аземар отступил к стене, быстро крестясь. Зато Може и не помышлял о молитве. Он двинулся на нападавших, встав между ними и своим товарищем.

Дубинка летела ему прямо в голову, только слишком медленно. Може шагнул вперед, уходя от удара, перехватил руку, сжимавшую оружие, вцепился греку в горло и ударил головой о стену.

Безжизненное тело съехало вниз. Може не дал ему упасть, он бросился на оставшихся грабителей, прикрываясь телом их товарища от ударов доски. Монах швырнул мертвеца на оставшихся двух негодяев и сам шагнул следом, нанеся новый чудовищный удар в лицо одного и опрокинув его на булыжники. Оставшийся грабитель бросил свое копье и попытался спастись бегством, однако Може выхватил из-за пояса небольшой топор, спрятанный в складках рясы, и метнул его в сумрак переулка. Топор угодил грабителю в затылок, и он распластался на земле. В следующий миг Може уже нависал над ним: обхватив голову грека обеими руками, он резко крутанул ее, ломая шею.

Аземар опустил руки – до сих пор он закрывал ими голову, словно ребенок, который ожидает, что отец ударит его.

– Ты убил всех.

Он говорил без всякого выражения, как будто сообщая товарищу, что сегодня тот хорошо выглядит.

Може выпустил мертвое тело и поднялся, ничего не ответив.

– Четверо – это впечатляет. – Аземар подошел к ближайшему телу, чтобы осмотреть. Он пощупал пульс, но пульса не было.

– Они были не бойцы, кроме того, не ожидали получить отпор. Любой воин герцога Ричарда справился бы с ними, – сказал Може.

– Лично мне они показались самыми что ни на есть громилами. – Молодой человек переходил от тела к телу, проверяя, не живы ли разбойники.

– Легко казаться бойцом, – сказал Може, – однако надо потрудиться, чтобы стать им. Настоящему воину в руку вкладывают меч еще в день его рождения. Таких, как мы, не одолеть каким-то жуликам.

Вокруг уже собирались любопытные, взрослые опасались подойти ближе, но дети подбежали посмотреть на убитых.

– И ты сделал это без меча.

Аземар осмотрел последнее тело. Беглец не подавал признаков жизни. Он опустился на колени и помолился за души усопших.

Може пожал плечами. Затем опустился рядом с Аземаром и заговорил тихонько, стараясь, чтобы их никто не услышал:

– Если по городу пойдут слухи, пусть лучше рассказывают, что приехали два могучих монаха, а не воина. У этих греков, которые называют себя ромеями, повсюду шпионы, и чем меньше народу будет знать о цели нашего появления, тем лучше для нас. – Он поднял с земли скатанное одеяло и забросил на плечо. – Меч мы прибережем на крайний случай.

– Разве стычка с четырьмя разбойниками не крайний случай?

Воин – а Може был воин – придвинулся к монаху и зашептал на ухо:

– Нам поручено отрубить голову этому Луису.

Аземар поднялся.

– В тебя же ткнули ножом. Я думал, ты уже покойник.

Може похлопал себя по боку, раздался звон, как будто у него был карман, полный монет.

– Человек мудрый отправляется в незнакомое место в кольчуге, – сказал он. – Так научил меня отец.

Молодой монах окинул взглядом тела. Тот, кого Може ударил первым, был изуродован до неузнаваемости. Рот и нос слились, превратившись в кровавое месиво.

– Ты знал, что так будет?

– В этих краях все возможно.

– Кажется, тебе нравится бить людей. Неужели у тебя на родине все такие?

– Моя родина – это твоя родина. Я теперь нормандец. Я распрощался с прежней жизнью, взял себе новое имя, научился вашему языку.

– Ты сошел с корабля полгода назад. Ты викинг до мозга костей. Они любят убивать и грабить.

– Что я люблю, не имеет никакого значения. Я обязан давать отпор своим врагам и врагам моего господина.

– Неужели Луис заслужил такую участь?

– Исход все равно один, заслужил он или нет. Герцог Ричард приказал вернуть его дочь, а монаха – убить.

– Если мы найдем его.

– Мы найдем его. Точнее, ты найдешь, магистр Аземар. Если хочешь, чтобы твоя семья жила долго и счастливо.

Молодой человек пожал плечами и развел руками.

– Ты и сам мог бы справиться.

– Нет. Ты должен указать мне его. Я не имею права на ошибку.

– Ты толкаешь меня на злодейство.

– Ничего подобного. Этот монах взбунтовался против своего господина, а значит, и против Господа. Ты поступаешь так во славу Христа.

– Или Иуды. Луис был моим другом.

– Я бы не стал проливать по нему слезы. Неужели дружба важнее долга перед господином? Или перед собственной семьей? Ведь здоровье и благополучие твоих родных зависят от твоих успехов здесь.

Аземар вспомнил, как переполошились в монастыре, поняв, что Беатрис и Луис сбежали вместе, вспомнил, как воины герцога обшаривали кельи, как клокотал яростью Ричард и говорил аббату: пусть радуется, что его монастырь не сожгли дотла.

К счастью для монахов, Беатрис призналась сестре, что отправляется в Константинополь. Девушка молчала несколько дней, но в итоге рассказала все, что знала. Надежда вернуть дочь остудила гнев Ричарда, и он принялся строить планы, как ее найти. Потребовал монаха, который смог бы безошибочно опознать беглеца. Аземар не знал, как спасти Луиса, поэтому вызвался ехать добровольно. Если Луиса будет искать он, то он хотя бы попытается предостеречь друга, потянет время, чтобы тот успел скрыться.

Он думал, что они поедут с целым отрядом, и спросил Може, почему герцог Ричард не послал больше воинов.

– Это просто убийство, а не вторжение, – пояснил Може. – Константинополем правит могущественный царь, он, как Бог, видит все. Чем меньше внимания мы привлечем, тем лучше.

Аземар размышлял, не убить ли ему Може во сне, чтобы ехать дальше самому. Только он ведь не убийца. Он христианин, который не может решиться на смертный грех. Даже сбежать было невозможно. Все их деньги Може держал при себе. А без денег Аземар недалеко бы ушел, рыцарь запросто догнал бы его.

Конечно же, он пытался переубедить Може. На корабле он предлагал ему множество других выходов.

– А нельзя просто сказать, что ты его убил, а его дочь, скажем, покончила с собой от горя? Он тогда успокоится.

– Герцог хочет получить голову монаха. Я поклялся ее принести. И не о чем тут больше говорить.

Поэтому прочие доводы Аземар высказывал чайкам и волнам. Он понимал, что их убедить легче. Его отец был точно таким же – викинг и язычник в душе, несмотря на свою новую религию и совсем уж новые франкские манеры.

Когда Аземар понял, что никакие уговоры не помогут переубедить Може, он решил, что лучше всего дождаться момента, когда они действительно найдут Луиса. Вот тогда он сбежит от Може и предупредит друга.

Аземар поглядел на небо. Синева была подернута сероватой дымкой. Он перекрестился, молясь о том, чтобы тучи не оказались предвестником еще одного ливня, какой застиг их в пути. Капитан корабля приказал растянуть над палубой парус, чтобы хоть как-то защитить пассажиров, и они почти двое суток шли под доводящим до исступления, монотонным дождем.

Друга он не выдаст, Аземар твердо это знал. Если они с Може вовсе не вернутся, Ричард, наверное, освободит родных Аземара. Може верный, как пес, он ни за что не предаст господина. Только настоящая катастрофа помешает ему исполнить приказ. Значит, Аземару необходимо устроить эту катастрофу.

– Что ж, надо значит надо. Но сначала найдем место для ночлега. Из-за этих штормов, когда тебя то и дело выбрасывает из постели, я просто валюсь с ног.

– Согласен, – сказал Може. – Давай вернемся в порт. Воры ленивы, теперь там остались одни лишь честные люди. Мы отоспимся, а с утра начнем искать твоего друга.

Он одернул рясу и пошел прочь из темного переулка, возвращаясь на широкие, светлые улицы.

Глава пятая
Начальник священных покоев

Луис отправился в долгий путь в Магнавру. Как и многие из приезжих, они с Беатрис поселились рядом с тем местом, где сошли на берег, – в квартале у маяка, чуть севернее канала, ведущего к бухте Золотой Рог. Десятки людей, предлагавших жилье, встречали суда с чужеземцами, и выбрать, кто из них лучше, было невозможно. Молодые люди пошли за первым, кто подошел к ним, и им еще повезло, что он не ограбил их и даже почти не обманул.

В это время суток в лабиринте переулков было неопасно, однако Луис обрадовался, когда вышел на главную улицу, широкую, светлую, с великолепными гранитными портиками, которые опирались на изящные колонны, иногда выгоревшие на солнце до белизны, иногда сохранившие тот цвет, который придали им строители. Здесь не было никаких лачуг, никаких гнилых деревянных домишек, никакой тесноты и скученности. Луис вырос во вполне благополучной семье в Руане, городе с большим собором. Однако, шагая по здешним улицам, он как никогда широко раскрывал глаза, отчего смахивал на деревенского простофилю, – настоящий варвар, как называли таких ромеи, жители города. Но ему даже нравилось это ощущение. Всю свою жизнь он был самым умным, лучше всех читал, непринужденно держался в любом обществе. Придется постараться, чтобы его заметили в таком городе.

В квартале у маяка товары с телег и лотков предлагали торговцы, не принадлежавшие никакой гильдии. У купцов, состоявших в гильдии, имелись лавки под этими колоннами, они продавали товары высшего качества и запрашивали соответствующую цену.

Луис прошел мимо мыловаров, прилавки которых благоухали фиалками и розами; мимо свечных мастеров; мимо продавцов полотна, выставивших рулоны красной, синей и желтой материи, сияющие в утреннем солнце; мимо продавцов шелка – их ткани тоже радовали глаз, а яркий пурпур, выглядывающий из сундуков, означал, что здесь обслуживают особ королевской крови, ведь простой человек не может купить шелк такого цвета, даже если у него хватит денег. Кожевники предлагали прекрасные ремни и башмаки, на одном прилавке висели рядком мечи, а над ними два небольших щита – Луису показалось, какое-то ужасное животное смотрит на него огромными глазами и скалит зубы. Продавали вино, пиво, оливки, масло, керамику: простую терракоту для повседневного обихода, и в ярко-зеленой, красной и синей глазури – для украшения дома.

Рыбаки расхваливали свой улов, груды рыбин переливались в утреннем свете всеми красками радуги, словно сокровища. Седельники и бакалейщики предлагали желающим поискать товар дешевле, чем у них. Ювелиры сидели под охраной нахмуренных евнухов, торговец золотыми слитками стоял рядом со своими весами, вокруг него сгрудились шесть купцов-северян, облаченных в доспехи. При виде них Луис содрогнулся – хотя они и не были воинами отца Беатрис, они могли его узнать. Рядом с торговцем золотом выстроился ряд менял, их телохранители были не столь импозантны, в основном греки или уроженцы востока с жестким взглядом. Луису очень хотелось бы привести сюда Беатрис, купить ей украшения взамен тех, которых она лишилась, когда их ограбили в Монпелье перед тем, как они сели на корабль до Константинополя.

На улицах было суетно, он шел наперерез потоку людей, стремившихся к Золотым воротам – главному парадному входу в город.

– Что случилось? – спросил он у проходившего мимо мальчишки.

– Император возвращается! С триумфом! С ним варяги! Великаны с севера! Они захватили в плен дикаря, который ворвался в императорскую палатку!

У Луиса не было времени глазеть на императора, он должен быть на занятиях.

Он зашагал дальше, мимо гранитной колонны императора Марциана, и оказался на шумном Бычьем рынке, где продавались не только быки, а буквально все на свете. Здесь было спокойнее обычного, но все равно оживленнее, чем на тех рынках, на которых ему когда-либо доводилось бывать. Он протолкался через толпу, размышляя о том, что у бедности есть одно преимущество – никто не украдет у тебя кошелек.

Затем он прошел под аркой Феодосия, украшенной изображениями римских солдат-победителей – до сих пор, спустя столько лет, краски на них не лишились своей изначальной яркости, – и двинулся дальше по Средней улице к форуму Константина, где, слава богу, рынок был закрыт. Он прошел мимо статуи римского императора, основавшего город, лишь мельком взглянув на другие удивительные скульптуры из бронзы, украшавшие широкую площадь. При входе в стене форума выделялись два краеугольных камня, похожие на две громадные головы с пустыми глазницами, каждая из которых была выше человеческого роста. Их грубые, тяжелые черты так и дышали врожденной злобой. Эти камни вселяли в него дрожь. Он думал, что это какие-то языческие боги или герои, имена которых давно позабыты. Луис чувствовал, как от них веет вечностью, и собственная жизнь представлялась хрупкой и скоротечной.

Миновав форум, он увидел величественный ипподром – массивное сооружение из розового цемента[6]6
   Очевидно, речь идет о цемянке – вяжущем веществе, которое применяли византийцы. Смесь извести, воды и кирпичной крошки. Чередование слегка выступающих желтоватых плоских кирпичей – плинфы – и розоватых слоев цемянки образует характерную полосатую структуру стен византийских построек. (Примеч. ред.)


[Закрыть] с рядом мраморных колонн, которые протянулись на юго-запад, словно аллея деревьев. Однажды он смотрел здесь гонки на колесницах, однако зрелище оказалось для него слишком грубым – болельщики соперников, Синие и Зеленые, скандалили на трибунах. Он выбрался из толпы, когда какой-то смутьян, стоявший позади, помочился на него.

На северо-востоке от ипподрома сияли белоснежные стены дворца, а за ним возвышалась самая удивительная постройка из всех, что ему доводилось видеть: величественный купол главной церкви всего христианского мира Востока, Святая София. Он знал, что Бог живет в этом соборе, среди душистых благовоний, растекающихся с золотого алтаря и поднимающихся к гигантскому куполу в солнечных лучах. Это здание не могло родиться в воображении смертного, оно сияло славой Господней, и его архитектора вдохновлял сам Бог.

Он шел дальше по Средней улице, мимо тюрьмы Нумеры. Эту часть пути он никогда не любил. Нумера, городская тюрьма, была устроена в одном из хранилищ для воды Константинополя. Больше всего пугала тишина, царящая вокруг этого здания посреди шумного города. Все прочие постройки оглушали звуками: выкриками нищих и торговцев на ступенях Святой Софии, трескотней чиновников, входивших и выходивших из дворца, болтовней юношей из Магнавры, которые смеялись и дурачились по дороге в университет. Но Нумера хранила молчание. Родные узников, толпившиеся у решетки ворот, чтобы передать заключенным еду или подкупить стражников, вели себя робко и тихо. Даже само здание являлось цитаделью могильной тишины: стены его были толстыми, внутри располагался лабиринт камер и переходов, созданных и руками человека, и природой, и уходивший так глубоко под землю, что ни единого крика боли не достигало поверхности.

Нумера была самым простым строением на пути – прямоугольник, облицованный грязно-желтым кирпичом, она походила на обломок гнилого зуба во рту прекрасной женщины, думал Луис. На рассвете тюрьма скрывалась в тени огромного собора, безмолвно вжималась в землю, как будто прячась от солнечного света. Он подозревал, что, когда император вернется, в темнице окажется несколько новых постояльцев.

Луис подошел ко входу в Магнавру, перед ним возвышалось просторное крыльцо с колоннами. Он поднялся по ступеням, кивнул стражнику у ворот для студентов и прошел в монастырский сад, который вел к зданию Сената – это название сохранялось до сих пор, хотя никаких сенаторов там давно уже не было.

От запаха оливковых деревьев у него закружилась голова. На улице ни одно дерево не прожило бы и минуты – дров и строительных материалов вечно не хватало. А здесь деревья стояли ровными рядами, и их ветки клонились к земле под тяжестью зеленых и пурпурных плодов. Он сорвал одну оливку и впился в нее зубами.

– Тьфу!

Как горько! Он улыбнулся сам себе, удивляясь. До чего же гадкий вкус, когда оливка прямо с дерева. Он представил, как Беатрис идет рядом с ним, смеясь и приговаривая: «Да-да, кое-чего ты не знаешь, несмотря на всю свою ученость».

В воздухе разливалось птичье пенье, только это были не настоящие птицы. В конце оливкового сада находилось одно из городских чудес – оливковое дерево в натуральную величину, но отлитое из бронзы, а на его ветвях сидели поразительные птицы, чьи стеклянные перья вспыхивали на солнце разноцветными искрами. И лилась чудесная, сладостная песня на фоне шума дождя – это работал водяной насос механизма. Он так и не привыкнет к этой диковинке, подумал Луис. Он считал ее в некотором смысле нечестивой и вспоминал отрывок из Библии: «Не делай себе кумира и никакого изображения того, что на небе вверху, и что на земле внизу, и что в воде ниже земли[7]7
   Исход 20:4


[Закрыть]».

Господь запрещает подобные вещи. Но вдруг Господь просто не хочет, чтобы люди любовались такой красотой? Луису очень хотелось бы, чтобы Беатрис увидела поющее дерево, но это было невозможно. Женщин не допускали в святую святых университета. Он пошел дальше.

Здание Сената снаружи было светло-желтым, с широкими арками окон под куполом. Он до сих пор ощущал волнение, входя под высокие своды Магнавры. Сегодня он преподает всего два предмета: риторику и философию для тупоумных сынков знатных родителей. Эти юноши не выказывали особенной тяги к знаниям, поэтому он не стремился их особенно учить, лишь выдавал им имена философов, чтобы они могли блеснуть перед отцами, а в основном они проводили время, беседуя о многочисленных чудесах земли, драконах Востока и песчаных океанах Аравии.

Затем он сам посетит лекцию по юриспруденции – главную на сегодня, – чтобы после обеда участвовать в официальном диспуте. Сегодня он будет говорить о силе Бога, как об отдельном проявлении сущности Бога, о том, как мы всегда понимаем, что Господь делает, но никогда не поймем, что Он есть. Еще Луис подготовил речь о практике исихазма: об отшельничестве души, о необходимости отказываться и уходить от всякого чувственного восприятия до тех пор, пока не откроется глаз души и не снизойдет интуитивное понимание Господа. В этой дисциплине Луис был теоретиком, а не практиком.

Он подошел к двери здания, вошел внутрь, где его встретил привратник. Он помахал ему и уже хотел пройти в аудиторию, однако страж вскинул руку, призывая его задержаться.

– К тебе посетитель.

Привратник был бледен.

– Кто?

– Ступай в комнату ректора. Он ждет там.

– Кто?

Привратник ничего не ответил, а просто ушел в каморку позади своего стола. Луис пересек широкий атриум, разглядывая мозаику под ногами. Персей, убивающий Медузу, чудовище со змеями вместо волос, чей взгляд обращал человека в камень. Судя по тому, как вел себя привратник, можно подумать, что в кабинете ректора его ждет такая же Медуза.

Он прошел в дальний конец здания, свернул на арену для диспутов, прошел по коридору до единственной двери по левую руку. До сих пор он был здесь всего лишь раз, когда испрашивал разрешения пройти испытание для приема в университет. Оно состояло в том, чтобы выступить перед всем факультетом и победить в ходе диспута. Это было нелегко – в Руане не проводили подобных соревнований, – однако он прошел. Тему для одного диспута выбирал он сам, для второго – они. Слава Богу, что они не выбрали юриспруденцию.

Луис постучал, и незнакомый голос ответил:

– Войдите.

Он подумал, что голос женский, однако, когда вошел, оказалось, что ректор сидит в одном из кресел для посетителей (гость в собственном кабинете), а за его столом, на обычном месте главы университета, восседает изумительно одетый и – другого слова никак не подобрать – красивый мужчина лет двадцати пяти. Весь он переливался белым шелком и золотом, но прежде всего в глаза бросалась яркая пурпурная лента, переброшенная слева направо через красную тунику, отделанную парчой. Только император, его родные и самые близкие доверенные лица имели право носить эти цвета.

Позади визитера стояли два великана, один точно грек, судя по бороде и коротким волосам, а второй – африканец с черной блестящей кожей. У обоих за поясом были золотые хлысты, а еще мечи и дубинки. Хлысты, как знал Луис, предназначались, чтобы расчищать в толпе путь для господина.

Луис немедленно упал ниц. Он понятия не имел, кто этот человек, однако пурпурная лента, да еще и тот факт, что ректор университета уступил ему свое удобное законное место, означали, что лучше переусердствовать с формальностями, чем нечаянно выказать непочтительность.

– Встань, схоластик.

Его певучий голос имел весьма необычный тембр. И кожа гладкая, как у женщины, без бороды, руки и ноги длинные, ладони узкие и изящные. На пальцах золотые кольца, причем одно такое тяжелое, что смахивает на государственную печать. Конечно же, это евнух, понял Луис.

Он поднялся.

– Ты знаешь кто я?

– Нет, господин, не знаю.

Гость в задумчивости провел языком по нижней губе. Луис заметил, что ректор не сводит с евнуха глаз, а на его лице застыла улыбка, напоминающая порез на кожице апельсина.

– Я начальник священных покоев. Препозит.

Луис инстинктивно поклонился. Препозит – тот, кто спит рядом с императором, – был вторым по могуществу человеком в империи после самого василевса, а некоторые сказали бы даже, что и могущественнее его. Василий вечно отсутствовал, ведя свои войны. Император не любил придворной жизни, даже когда не воевал, поэтому в основном он проводил время в своей резиденции на побережье. Начальник же оставался в Константинополе, он отвечал за повседневное благополучие города.

– Он не похож на умника, – сказал препозит ректору.

– Он лучший кандидат для той работы, о какой ты говорил, господин, – ответил ректор. – Никого лучше и быть не может.

– Может, ты отдаешь его мне, потому что он чужестранец, а ты не хочешь лишиться кого-нибудь из своих ученых?

– Этот человек сведущ в оккультных науках, господин.

Последовала долгая пауза. Лицо начальника священных покоев было столь же непроницаемо, как лик луны. Луис с ректором ждали, что скажет евнух, и ждали они довольно долго.

Наконец он заговорил.

– Ты чужестранец. Ты живешь здесь, при университете?

– Нет, я живу…

– В квартале у маяка.

Луис ничего не ответил, только чуть склонил голову. Евнух хотел нагнать на него страху, поэтому самое разумное – позволить ему. Нет смысла меряться силами с могущественным человеком. Пусть лучше напугает тебя своим долгим молчанием и телохранителями.

– С женой. Которая, кажется, гораздо выше тебя по рождению.

Луис хранил молчание.

Начальник священных покоев надул губы.

– Ты произвел на меня впечатление, – сказал он. – Молчание это талант, причем из весьма ценных.

После чего Луис почувствовал, что действительно не сможет говорить, если ему не зададут прямой вопрос.

– Что ты думаешь о магии, схоластик?

– Господин?..

– Что такое, по-твоему, магия?

Луис переступил с ноги на ногу.

– Церковь учит нас, что через тех, кто творит зло и завидует, вершит свою работу дьявол.

– Но что думаешь ты сам?

– Я склоняюсь к той же мысли. Хотя теоретически я способен понимать ересь, даже придумывать аргументы с точки зрения еретиков, чтобы наши святые отцы могли опровергать их, но…

Начальник священных покоев вскинул руку, приказывая Луису замолчать. Он сунул ладонь под тунику, вынул из кармана монетку и положил на стол.

– Посмотри на это и скажи, что ты думаешь.

Луис взял монету. Это была старинная римская монета, отчеканенная в период основания Константинополя. На одной стороне был изображен Константин вместе со своей матерью, Святой Еленой, на другой – Христос на кресте. В монете была просверлена дырочка, чтобы носить ее как амулет.

– Это амулет, господин, – сказал Луис, – вероятно, на удачу или дарующий власть.

– Да, так и есть. И должен сказать, весьма действенный амулет. Откуда берется его сила?

– Из изображения Животворящего Креста.

– Это та же сила, что исходит от Господа?

– Вот это сложный вопрос, господин. Многие пьяные старухи бормочут заклинания, поминая имя Христа. Все зависит от того, как его используют. И, конечно же, кто его использует. Размышления, правильные размышления над образом Христа помогают нам приблизиться к Господу, что бы там ни утверждали иконоборцы. Крест – символ веры, а только через веру можно творить чудеса. Однако у дьявола множество личин.

– Говоришь как философ, – заметил начальник священных покоев. – А это значит, что не даешь ответа на вопрос. Что, если я заявлю, будто сила амулета исходит из образа императора?

– Тогда он будет всего лишь языческим оберегом. Каналом для дьявольских козней.

– Основатель города Константин это канал для дьявольских козней?

– Я не то имел в виду… – Луиса бросило в жар. – Просто это изображение человека. Изображение прекрасного человека, исключительного, но его все равно может использовать дьявол. Я отталкиваюсь лишь от того, что говорят нам ученые и святые. В природе существуют симпатии и антипатии. И с помощью изображения могущественного человека ими можно манипулировать. Демоны могут испугаться изображения, и тогда амулет будет приносить удачу. Маги же могут использовать его, чтобы добиться большего.

– Изменить будущее?

– Любой может изменить будущее, господин, это так же просто, как либо пройти мимо фруктового прилавка, либо остановиться и купить яблоко.

Начальник священных покоев улыбнулся.

– Не мудрствуй со мной, схоластик. Можно ли с помощью этой монеты творить магию?

– Мне кажется, можно, если верны мои предпосылки. Однако делать это будет грехом. Магия по части чародеев, а я проклинаю само имя их.

Начальник постучал по столу.

– Ты сможешь отличить мага от святого, схоластик? Ведь их поступки часто так похожи.

– Мне кажется, смогу.

– Каким образом?

– Святой черпает силу из веры. Крест, такой как на монете, просто помогает сосредоточиться на вере. Поэтому будет неверно утверждать, будто сила заключается в самом изображении креста. Это скорее сила веры, которую этот образ помогает нам выпустить на свободу, как это видно в Евангелии от Марка. Там женщина касается одежды Христа и исцеляется от болезни, вызывающей кровотечение. Однако Христос говорит ей, что исцеляет ее вера, а не прикосновение к одежде. Чародей же использует зараженные демонизмом предметы, а вовсе не веру. И чародей неизбежно проиграет. Любая попытка обрести власть над демонами обречена на поражение.

– Однако же, насколько мне известно, наших святых прибивали к крестам, топили, скармливали львам, жгли, избивали, всячески поносили. Что за странная победа!

Луиса поразило такое кощунство. Слова начальника священных покоев не были прямым богохульством, однако, скажем прямо, граничили с ним. С другой стороны, ничто из сказанного евнухом нельзя было считать богохульством просто потому, что это сказал он. Любой, кто ткнул бы в него пальцем, немедленно лишился бы этого пальца, а заодно и кое-чего поважнее.

Начальник священных покоев заговорил снова.

– Откуда ты набрался таких идей? Ты сам это придумал или же подобными знаниями обладают все ученые мужи?

– В основном от Прокла, он жил в этом городе в древности, а заодно с ним и от сотни других философов, начиная с Платона.

– Прокл ведь был язычником?

– Нет, он был христианином, хотя имел склонность и ко многим другим религиям. Он хотел сделаться священником для всего мира.