Текст книги "Темный лорд. Заклятье волка"

Автор книги: Марк Даниэль Лахлан

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 26 страниц) [доступный отрывок для чтения: 10 страниц]

Глава вторая
Любовники

– Я высасываю твои глаза. Я пью твою кровь. Я ем твою печень. Я натягиваю твою кожу.

– Что ты такое говоришь, Луис?

Молодая женщина приподнялась на локте, лежа на постели, и посмотрела в предутреннем свете на мужчину рядом. Она откусывала по маленькому кусочку от хлебца, испеченного в виде человеческой фигурки, а ее любовник играл прядью ее длинных светлых волос и смотрел на нее, улыбаясь.

– Это заклинание, я слышал его на рынке. Чтобы заставить тебя любить меня. Для этого и пекут хлебных человечков. Это я… – он постучал по хлебцу у нее в руке, – а у меня в животе – ты.

– Идолопоклонничество!

– Было бы, если бы мы в это верили. Но раз мы не верим, то это просто хлеб.

– Тебе не нужны никакие заклинания. Я и так уже тебя люблю.

– Но ты бы хотела не любить, правда, госпожа Беатрис?

Он привлек ее к себе и поцеловал. Затем они разомкнули объятия, и она отвела взгляд.

– Хотела бы.

– Как ты серьезна.

Он взял ее руку и поднес к губам.

– Безмерная любовь – тяжкий грех, так говорит церковь, – сказала она.

– Женщина слаба, потому ею управляют необузданные страсти. Но и я люблю тебя безгранично и не могу оправдать это своим полом.

– Я надеялась, что, когда мы поженимся, страсть утихнет и сменится подобающими чувствами, нежностью и добротой. Разве не так должно быть у любящих людей?

– Мы старались изо всех сил. Мы же пили на свадьбе медовое вино.

– Наверное, мало. Моя любовь не знает меры. Когда ты рядом, одна мысль о расставании переполняет меня горем. Я сгораю от любви к тебе.

Глаза женщины увлажнились. Он выпустил ее локон и протянул руку к ее лицу, чтобы утешить.

– И я. Это достойно сожаления, однако мы молились об избавлении, а любовь не уходит.

– В священном писании сказано, что безумная страсть низменна и недостойна.

Они говорили на франкском наречии, и в речи женщины явственно звучали твердые согласные – акцент нормандской знати. Его произношение было мягче и выдавало человека более низкого происхождения.

– Что было бы, если бы ты не любила меня? – спросил он.

– Наш брак был бы счастливее. Я сидела бы здесь со своим вышиванием, всем довольная, а не металась бы в тоске, ожидая твоего возвращения, и не глядела бы на солнце с ненавистью, призывая сумерки, словно деревенская ведьма. Или я вышла бы за кого-то равного себе и жила бы в замке, наблюдая, как созревает на солнце виноград, а мой муж тренирует охотничьих соколов.

– Но в этой маленькой комнатке больше счастья, чем на всех полях Франкского королевства.

– Значит, такова моя судьба – любить и умирать с голоду.

– Мы не умираем с голоду, Беа.

– Только до тех пор, пока у меня есть украшения и золото на продажу. А вдруг нас снова ограбят? Нам надо найти хороший дом, Луис. Безопасный.

– Он безопасен, пока ты в нем.

– Сижу на этом сундуке с тремя паршивыми кольцами, словно курица на яйцах. Из них ничего не вылупится, Луис. Я хочу выйти, пройтись по улицам. Это же самый чудесный город на свете. Я не могу целыми днями быть запертой в четырех стенах!

– Ты уже через полчаса упадешь без сил.

– Я не такая слабая, как тебе кажется.

Он сел на кровати и погладил ее по животу. Живот заметно круглился.

– Тебе нельзя выходить. С ним нельзя.

– Будем надеяться, что это он.

– Ты правда думаешь, что ребенок даст нам шанс вернуться?

– Он будет единственным наследником моего отца. Если я заставлю отца поклясться, что он не причинит тебе зла, тогда да, он, возможно, примет тебя. Я уверена, если покопаться, у тебя отыщутся какие-нибудь благородные предки. Ты ведь, можно сказать, из той же породы, что и он. Твой отец приплыл на таком же драккаре, как и его.

– Не совсем. Мой отец приплыл на торговом судне, а не на военном.

– Ему придется уважать твоих предков.

– Если родится сын.

– А если нет?

– В таком случае когда мое положение в университете упрочится, мы будем жить при дворе. И ты сможешь ходить куда угодно. Я же предлагал тебе нанять евнуха, чтобы он сопровождал тебя, пока меня нет рядом.

– Мы не можем тратить деньги не пойми на что. Очень жаль, что без твоего преподавания нам никак не выжить.

– Мне придется работать даром, пока мне не предложат жилье и стипендию. Я точно знаю, я это уже проходил.

– Да, знаю. Извини, я просто… – Она отвернулась к стене.

Он взял ее за руку.

– Я ученый, я больше ничего не умею. У меня нет земель, я не владею ремеслами. Я вернусь сегодня поскорее, и тогда мы пойдем гулять к дворцу.

Она первый раз улыбнулась.

– Слышал бы меня отец. Моя жизнь зависит от торговца.

– Разве монах торговец?

– Но ты больше не монах, Луис.

Он поцеловал ее.

– И чья в том вина? Подданные твоего отца торговцы, хотя они торгуют не только пушниной, но и кровью. Если бы тебя слышал отец, я бы испугался. Неужели ты думаешь, что он стоит сейчас под дверью с топором?

Он спрыгнул с постели и подергал засов на двери.

– Благородный человек не выказывает страха, – заметила она.

– А ученый проверит дважды, если хочет сохранить голову на плечах. Здесь тебе безопаснее, чем где-либо. Твой отец не станет искать в подобном месте. Я понимаю ход его мыслей. Ему и в голову не придет, что ты можешь оказаться здесь.

– Тогда зачем проверять засов?

– На всякий случай. Я достаточно долго учился и знаю, что не бывает бесспорных истин. Твой отец не должен искать тебя здесь. Но какова вероятность? Вдруг Господь захочет наказать нас за то, что мы любим друг друга больше, чем Его?

– Господь накажет нас?

Луис обвел рукой тронутые плесенью стены маленькой комнаты.

– Может, он уже наказал?

Он натянул льняные штаны и открыл ставни.

На улице было полно купцов, которые устанавливали свои прилавки, а торговец с лотком персидских яблок – так греки называли персики – расхаживал взад-вперед. Он решил, что купит ей персик, прежде чем уйти в университет, наверное, она обрадуется.

Луис поглядел на горизонт на востоке, за бескрайнее море города Константинополя. Небо было темное, лучи восходящего солнца пронзали тучи багровыми пиками. Стоял июль, однако в воздухе ощущался едва ли не холод.

У них было две комнаты, одна для нее и одна для него, как было принято у греков. Женщина, сдававшая им жилье, особо подчеркнула, что женская половина, хотя и маленькая, очень уютная и светлая. Беа не провела там ни минуты с тех пор, как они приехали в начале лета. Все время дома они проводили в объятиях друг друга.

Луис надеялся, что до наступления зимы поселится где-нибудь при университете. Он понятия не имел, насколько холодно в этих краях, но если примерно как в Нормандии, то в этих маленьких комнатках точно не согреешься. Греки из университета говорили ему, что зима здесь бывает суровая. По утрам в комнате уже сейчас прохладно, а на дворе июль. Кроме того, Беатрис легко заболевает. Он в некотором смысле был этому даже рад, потому что не встретил бы ее, если бы не болезнь.

Воистину, они встретились по воле Божьей. Она была больна, ее пожирала лихорадка, и он вместе с рукоположенным монахом пришел узнать, чем они могут помочь, – предполагалось, что это может быть даже последнее причастие перед тем, как ее душа отправится на небеса.

Беатрис была на грани жизни и смерти, ужасно металась в лихорадке, кричала кому-то, чтобы ее оставили в покое, не преследовали ее. Слуги боялись подходить к больной, уверяя, что она одержима.

Луис пришел вместе с пожилым братом Полем, некогда прекрасным врачом, который теперь пил слишком много вина и сделался жирен и красен лицом. Оно напоминало Луису огромный багровый нарыв, который в любую минуту грозит прорваться. Они сидели с девушкой, и брат Поль – чей возраст и сан позволяли обходиться без дуэньи, – благополучно погрузился в дрему. Луису было очень жаль Беатрис не потому, что она умирает – многие умирают молодыми, – а потому, что она так ужасно страдает. Он взял ее руку и стал говорить, что Господь с ней, Он ее любит. Прикосновение успокоило девушку. Луис держал ее за руку, одним глазом поглядывая на брата Поля, не проснулся ли тот. Он шептал ей:

– Я рядом с тобой, я тебя не брошу. Ты не умрешь, вот увидишь, разве ты можешь умереть, когда я так крепко тебя держу?

Он просидел целый час, прежде чем она открыла глаза и попросила пить. Когда он поднес воды, она глотнула, взяла его за руку и откинулась на подушки, чтобы еще поспать.

Услышав, что дочери стало лучше, герцог Ричард пришел в ее комнату. Луис никогда не забудет этого угрюмого человека. Он был таким грубым и вспыльчивым, казалось, что он может ударить, даже находясь в добром расположении духа. Он не поблагодарил монахов, просто влетел в комнату, пощупал лоб Беатрис и сказал:

– Рад, что ты уже сидишь. Я знал, что ты крепкая.

После чего удалился.

И хотя Беатрис быстро поправлялась, Луис убедил брата Поля зайти проверить, не вернулась ли болезнь. Девушка кричала во сне, и вполне возможно, что ее до сих пор преследуют какие-то демоны.

Они пришли еще раз и узнали, что ей снился удивительно живой сон, который теперь кажется больше похожим на воспоминание о реальном событии. Девушка увидела себя в вечернем лесу, где в глубокой тени под деревьями ощутила чье-то присутствие, какой-то черной силы. Казалось, будто в теле существа, которое скрытно следило за нею, сосредоточен весь мрак мира: лесная мгла, темень церковных сводов, давняя жуткая темнота из детства, что прячется под кроватями и шкафами, таится под лестницами и на чердаках. Вместо того чтобы побежать и спрятаться, она позвала его на том языке, который он понимал, – воем волка с холмов.

Брат Поль заверил, что все ее страхи вызваны лихорадкой, скоро она совсем выздоровеет. Так тогда и казалось. Беатрис была счастлива, она с нетерпением ждала новой встречи с монахами. Рядом с Луисом она забывала о своих кошмарах. Во время всех трех визитов бывший эскулап дремал, пока Луис с Беатрис болтали и смеялись. Когда Луис находил предлог, чтобы навестить ее в одиночку, он всегда устраивал так, чтобы дуэньей была старая Мари – она была совершенно глуха и так трепетала перед монахами, что все время сидела, уткнувшись в шитье и не ведая о том, что парочка флиртует. Разумеется, оба сознавали, насколько это опасно. Луису, монаху, запрещалось жениться на Беатрис, а будучи человеком низкого происхождения, он не мог даже надеяться на брак с дочерью герцога.

Влюбленные молились, чтобы их страсть утихла, договорились, что не будут встречаться. Однако Беатрис знала, что каждую среду по утрам Луис собирает в лесу хворост, и она – которая всегда любила выезжать одна, встречая рассвет, – вдруг решила, что лошади необходимо размяться именно в этом лесу и в этот час, несмотря на трескучий мороз. Они встретились, без дуэний, без дремлющего брата Поля. Она рассказала, что боится человека, которого видела в своих снах. Беатрис была убеждена, что он хочет ей зла. Поэтому она мечтала уехать туда, где он ее не найдет.

– В отцовском замке он никак до тебя не доберется, – сказал Луис. – У твоего отца сотни воинов, которые тебя защитят.

– Он найдет меня, – ответила Беатрис, – потому что я видела его. Он здесь.

– Тогда покажи его отцу, и дело с концом, – предложил Луис.

– Ничего из этого не выйдет, – ответила Беатрис. – Я даже не знаю толком, человек ли он или демон, который может вселиться в любого. Он наблюдает за мной, и я знаю, что он не успокоится, пока не доберется до меня.

– Тогда попробуй поехать к кузенам, – предложил Луис.

– Нет. Я лучше останусь с тобой. Я хочу, чтобы ты увез меня отсюда.

– Я же монах, госпожа, – сказал он. – Что будет, если я нарушу обет?

– Я дам тебе другой, – сказала она, и он догадался, что она просит его жениться на ней.

Он поглядел ей в глаза и понял, что питает к ней такую страсть, перед которой все монашеские обеты, все его ученые занятия и собственное благополучие меркнут, словно свеча при свете солнца. И они оказались здесь – в маленькой комнатке, далеко-далеко от мстительного взгляда ее отца и от его монастыря, в Константинополе.

Он подошел к ней и сказал:

– Когда-нибудь эта любовь перегорит, я обещаю, и мы будем жить достойно, свободные от неразумной страсти. Свободные от любви. А пока нам остается только молиться. Дай я тебя поцелую.

Беатрис потянулась к нему, а он наклонился, чтобы запечатлеть долгий поцелуй.

– У меня за спиной, – сказал Луис, – солнце встает над городом, полным чудес. Величественные церкви и соборы, шпили и школы, статуи и ипподром, корабли из сотен земель качаются на голубой воде – все, что я так мечтал увидеть. А передо мной ты, обнаженная, в утреннем свете. Я не могу отвести от тебя взгляд, и, хоть мне стыдно за это перед Богом, я и не хочу.

Она привлекла его к себе, и он положил руку ей на грудь.

– Тебе пора идти, – напомнила она.

– Да, – согласился он, – однако в классах и залах, сидя рядом с великими философами и рассуждая о природе божественного, я буду думать только о тебе.

– Больше думай о своих философах и работе, – сказала она, – и тогда ты быстрее окажешься вместе со мной в каком-нибудь более приятном месте.

Он оторвался от нее. Затем оделся.

– Подойди к окну, – попросил Луис, готовясь уйти, – и посмотри мне вслед.

Он снова обнял возлюбленную, тепло ее тела, словно течение, влекло его обратно в уютную постель. Но он встряхнулся и пошел к двери.

– Запри за мной.

– Хорошо, Луис, я не дурочка. – Беатрис улыбнулась и махнула на прощание.

Он, спотыкаясь, спустился по темной лестнице, держась рукой за деревянную стену, испещренную щелями и трещинами, и вышел на свет летнего утра, в суету улиц. Он прикрыл рукой глаза от солнца, и в него тут же врезалась толпа священников в высоких шапках, которые прижались к стене, спасаясь от несущихся рысью лошадей, впряженных в громыхающую повозку. Если им управляет неразумная страсть, то какие же страсти правят Константинополем? Этот город так не похож хотя бы на Руан. Здесь люди бегут по своим повседневным делам так, как северяне спешат на пожар.

Он подошел к лотку торговца и купил одно персидское яблоко. Беатрис выглянула из окна. Она уже оделась и набросила на голову покрывало, такая же целомудренная, как и любая другая жена, которая выливает на улицу ночной горшок. Он мысленно рассмеялся при этой мысли. Когда они сделали так в первый раз, к ним тут же заявились соседи. В Константинополе это запрещено. Ему до сих пор казалось странным, что жен всего города заставляют топать с горшками к морю, когда они могли бы сохранить свое достоинство и сберечь время, просто выплеснув их содержимое на улицу.

– Лови! – крикнул он и бросил Беатрис персик.

Фрукт пролетел в прохладном утреннем свете – маленькое солнце, оказавшееся в зените, когда она поймала его.

Ему на ум пришли строки из псалма:

– Пошлешь дух Твой – созидаются, и Ты обновляешь лице земли[5]5
  Псалом 103:30


[Закрыть].

– Яблоко? – крикнула она. – Спасибо, змей!

Он улыбнулся, помахал и отправился в свой университет.

Глава третья
Полезное убийство

Император поднял меч. Человек-волк опустился на корточки, мальчик без сознания лежал на полу. В палатке слышался только шум дождя и пение солдат. Император поглядел вправо. Спина часового едва виднелась в щель между пологом и стенкой палатки.

Василий подошел и откинул полог. Страж вздрогнул, на мокром лице при неожиданном появлении императора отразилось изумление. Часовой дрожал от холода. Император отрубил ему голову.

После чего вернулся в палатку.

– Не хватало еще, чтобы раб указывал римскому правителю, что ему делать, – обратился он к скорчившемуся на полу человеку. – Посмотри на себя, ты весь в грязи и краске. С чего бы мне выполнять твою просьбу?

– Убей меня, – проговорил человек-волк, – или убей себя.

Он говорил по-гречески так скверно, что император с трудом понимал, о чем он толкует. Мальчик на полу кашлял и сипел, силясь наполнить легкие воздухом.

– Как ты сюда пробрался?

Лицо волкодлака было непроницаемым.

Император рассмотрел его в слабом мерцании углей. Он был худой, даже тощий, однако жилистый и с виду выносливый, живот, грудь и колени были в грязи, поскольку он пробирался в ночи ползком. Спутанные черные волосы прилипли к мокрому лицу, с плеч свисала промокшая волчья шкура, голова зверя лежала поверх его головы.

– Убей меня. Убей себя.

Снаружи раздался крик. Воин-хитаерос обнаружил отрубленную голову товарища. Он сунулся в палатку. У него была гладкая кожа и нежные черты евнуха. В руке он сжимал короткий меч.

– Тревога!

– Тише, солдат, – сказал император. – Поднимать тревогу уже поздно. Оставайся на посту, следи, чтобы никто не входил. Я не хочу, чтобы палатку растоптали желающие меня защитить. И в данный момент будет лучше, если это я буду тебя защищать.

– Ты знаешь этого чужака, повелитель?

– Нет, но собираюсь познакомиться, а это будет затруднительно, если вы его убьете.

– Один из нас уже мертв, господин. Я…

– Он пал от моей руки. И если ты бдительнее его, то тебя не постигнет та же участь, а пока делай, как я велю!

Часовой исчез. Крики и топот ног были почти неразличимы за шумом дождя. Человек-волк встал, и император попятился.

– Убей меня. Убей себя, – снова повторил он.

Змееглаз сел. Он произнес несколько слов, отрывисто, отдельно друг от друга. Василий услышал греческий, латынь и слова других языков, каких он не знал. Мальчик повторял на разных языках одно слово: «брат». Он обращался к волкодлаку, пытался подружиться с ним.

Человек-волк медленно заговорил с мальчиком.

Змееглаз начал переводить.

– Он дикарь из числа варягов. Говорит, что ты должен его убить. Он принесет тебе ужасные беды. Возьми этот меч. Он отравлен кошмарами ведьм и поможет тебе покончить с несчастьями.

– Он воин Болли Болисона?

Болли Болисон был предводителем варягов. Змееглаз хотел возвыситься в глазах императора, поэтому предпочел бы обойтись сейчас без Болли Болисона. Он просто спросил человека-волка, говорит ли тот по-гречески. Дикарь в ответ покачал головой и развел руками.

– Он сам по себе, господин, он презирает Болли.

– Спроси, с каких пор его волнует благополучие императора. Почему он ценит мою жизнь выше собственной? Спроси, почему.

Волкодлак снова заговорил.

– За тобой идет волк. Ты бог, однако волк придет, чтобы убить тебя.

Мальчик переводил осипшим от волнения голосом.

– Угу, ручной волк, который склоняется передо мной и просит отрубить ему голову, – проговорил император.

– Ты вовлечен в великое волшебство. Великую магию. И тебе предначертано убить его. Он должен умереть, но только от твоей руки. Иначе ты окажешься в смертельной опасности.

Император побледнел, услышав перевод, и стиснул губы, но не от страха, а от гнева.

– Хватит с меня магии и колдовства, – сказал он, – я не собираюсь участвовать ни в каких обрядах и не дам себя дурачить. Или это твоя цена, Сатана, за то, что случилось сегодня? За смерть моего врага ты хочешь человеческой жертвы? Хочешь обмануть меня, чтобы заполучить мою душу?

– Он говорит, что убьет тебя, если ты его не убьешь, – сказал Змееглаз.

Василий сердито засопел, а затем швырнул диковинный изогнутый меч так, что он плашмя упал рядом с человеком-волком.

– Скажи ему, пусть попробует, – проговорил император. – У него был шанс, пока я спал. Скажи, пусть попробует.

Мальчик перевел слова волкодлаку, который содрогнулся, бешено затряс головой и прокричал:

– Убей меня! Убей меня!

– Стража! – крикнул император.

В палатку ворвались восемь человек и окружили императора, угрожая развалить вымокшее походное жилище.

– Взять язычника. Не бить. Мне нужны будут ученые, чтобы его допросить, и я хочу, чтобы он был в состоянии отвечать на вопросы. Наши ученые мужи только целыми днями протирают штаны в своих университетах, пусть хоть раз отработают свое содержание и докопаются до сути. Связать его, смотреть за ним в оба, а когда вернемся в ту кучу навоза, которую у нас именуют столицей, бросить его в Нумеру и ждать дальнейших распоряжений. Уведите его прочь!

Воины надвинулись на человека-волка, и тот не стал сопротивляться, когда его потащили наружу.

Император отпустил стражников, и они со Змееглазом снова остались одни.

– Телохранители либо никуда не годятся, – пожаловался император, – либо сплошь предатели. Должно быть, они сами его пропустили. Я больше не могу положиться на своих воинов, не могу доверять грекам, потому что они только и думают, как занять мой трон, заручившись поддержкой армии. И в то же время, если я распущу отряд хитаера, может вспыхнуть восстание.

Змееглаз ничего не ответил. Он выглянул из палатки. Слабый свет зари, тусклый свет спрятавшегося солнца. Дождь прекратился. Пения больше не слышалось, только крики брошенных на произвол судьбы раненых да ругань солдат, отправившихся за добычей.

– Как бы поступил ты? – спросил император мальчика.

– Ты же получил ответ сегодня на поле битвы: убей вожака, и его воины не станут тебе противостоять. Отсеки змее голову, и она не укусит.

Император размял шею.

– Нет нужды советоваться с начальником священных покоев, когда есть ты.

– Мне сходить за ним?

– Он возвращается во главе армии и сейчас, скорее всего, уже в пути. Этот человек не любит полевой жизни. Если проживет неделю без ванны, то начинает стенать так, будто ему отрезали руку.

– Тогда чем я могу тебе услужить?

– Иди к вашему Болли Болисону. Скажи, что я вызвал к себе генералов хитаера. Когда они войдут, пусть его люди окружат палатку, а сам он заглянет ко мне. Ты дал мне дельный совет.

– Да.

– Отлично. После того ты отправишься с донесением к моему начальнику священных покоев. Возьми мое знамя, повесь на один из ваших кораблей. Ты принесешь весть о победе. Важно, чтобы это сделали вы, варяги, вы должны снискать всеобщее расположение.

Щеки Змееглаза запылали. Вот его шанс!

– Тебе нужен тот, кто будет убивать во имя тебя? Я могу, если попросишь.

– А у тебя и впрямь в глазу змея. Ты ядовитое создание.

– Так и моя мать говорила. Люди вроде меня полезны правителям, разве не правда?

Император кивнул.

– Очень полезны. Только не льсти себе, не воображай, будто таких, как ты, мало. Любой, если потребуется, сможет выполнить все что угодно. Единственная разница, нравится ли ему выполнять приказ. И не заносись оттого, что я оказал тебе доверие. Я разговариваю с тобой так, как мог бы разговаривать с обезьянкой, не более. Ты слишком юн, чтобы участвовать в заговорах и интригах, слишком наивен, глуп, к тому же чужестранец. Ты думаешь, что ты хитер и проницателен, Змееглаз, – это написано у тебя на лице, – но это не так. Потому-то меня радует твое общество. Я устал от хитрых и проницательных.

– Да, господин.

– Ступай за Болли Болисоном, а когда приведешь, отправляйся на корабле к начальнику священных покоев. Вокруг творится слишком много странностей, и я хочу положить этому конец. Скажи, что на этот раз не потерплю возражений: дела должны быть расследованы, и расследованы как следует, пусть даже это вызовет чье-то недовольство. Я хочу, чтобы он занялся всем лично. Огненные шары в небе, беспричинные смерти, оборотни, бормочущие пророчества, – я хочу знать, что все это значит, я хочу положить этому конец, так ему и передай. О том, что ночью ко мне в палатку проник человек-волк, не рассказывай никому, кроме начальника священных покоев. Не хочу, чтобы народ думал, будто ко мне можно зайти так же запросто, как в церковь воскресным днем. Держи.

Император вынул что-то из сумки, стоявшей рядом с ним. Он передал вещицу Змееглазу. Это оказалась небольшая медаль с его профилем и какими-то словами. Они ничего не значили для мальчика. Он мог говорить на многих языках, но не умел читать.

– Это откроет тебе любую дорогу, если тебя попытаются остановить. К начальнику священных покоев, и как можно быстрее.

– Да, господин.

Змееглаз вышел из палатки. Часовой у входа злобно покосился на него. Змееглаз даже не посмотрел на него и побежал к предводителю викингов, чтобы тот совершил полезное убийство.