Текст книги "Город холодных руин"

Автор книги: Марк Чаран Ньютон

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]

– Добро пожаловать в Виллирен, Даннан. В конце концов, право выбора-то у них есть или как?

– Да, выбора между двумя-тремя парнями, которых не отличить друг от друга. Да и вообще, выиграет все равно Лутто – у него денег больше, и мы его поддерживаем.

– Да, я знаю.

– Похоже, ты много знаешь, – заметил банХи, явно впечатленный.

– Если я бандит, это не значит, что я книжек не читаю. Ну так как, мои ребята в деле, могу я обещать ему твоих?

Даннан глубоко вздохнул и задумался над ответом.

– Сколько твоих участвует?

– Моих около сотни, а протестующих ожидается не меньше тысячи.

– Тогда и я сотню подброшу. Этого ведь хватит?

– Должно хватить. Я пришлю тебе подробности: когда и где. Пара моих людей уже работает в профсоюзе под прикрытием.

БанХи кивнул и затянулся самокруткой, продолжая озираться по сторонам.

Малум оставил его и пошел прочь, намереваясь как можно быстрее слиться с пейзажем.

Глава восьмая

– Черт. – Беами обхватила голову руками. Затем сквозь пряди темных волос снова взглянула на кошмар у себя на столе. Гибридизация: опасное искусство сочетания реликвий и сфера ее научных интересов; но, попытайся она активировать это конкретное сочетание, ее разорвало бы в клочки. А все из-за того, что две медные части заряженной реликвии фороум не хотели вписываться в эту теоретическую схему. Стол был завален сотнями металлических фрагментов; она сгребла их и сунула без разбора в коробку, стоявшую рядом. Откинувшись на спинку кожаного кресла, она издала унылый стон. Компании «Нантук Девелопмент» придется еще пару месяцев подождать новой технологии сноса, которая, как она надеялась, позволит состарить камни с такой скоростью, что они прямо на глазах будут превращаться в пыль. В комнате, полной торговцев и правительственных чиновников – даже сам бейлиф пришел, – она объявила о ней как об уже подготовленном ею изобретении, новом слове в технологии безопасного сноса. Она пообещала, что грозящие обрушением здания можно будет сносить за один день. У Лутто загорелись глаза, когда он это услышал, и речь пошла о соблазнительной субсидии.

Однако результаты, к которым привел ее сегодняшний эксперимент, на годы состарили ее саму. Вся чертова теория на месте, вот они, листки пергамента, на стене, все сплошь исписаны уравнениями, словно какими-то интеллектуальными граффити. Так почему же ни черта не работает?

Дурацкие фермионы. Дурацкие собственные значения. Дурацкая древняя математика.

Один фонарь в комнате вдруг погас, остался гореть второй, у дальней стены. Повсюду валялись книги и бумаги – не все они имели непосредственное отношение к ее работе, и не все были легальны, если уж на то пошло, но это же Виллирен, в конце концов. Банки с химическими компонентами и составляющими, коробки с металлическими деталями, известными и неопознанными, – непривычному глазу ее кабинет мог показаться свалкой, однако для нее это была гавань спасительной независимости.

Оставшись в относительной темноте, она задумалась о том, когда увидит его снова. Придется выйти – мысли о Люпусе отвлекали от работы.

Ей надо было с кем-то поговорить.

Сколько же еще ждать?

За пределами работы круг ее общения составляли поэты и вольнодумцы, художники и жрецы подпольных культов, вообще все, кто стремился к известности. Все они развлекались музыкой и играми по случаю, споры и напряженные дебаты продолжались всю ночь, до рассвета, но ей не удавалось посещать эти сборища так часто, как ей того хотелось. Одним словом, компания, которую она водила, совсем не подходила для культистки – женщины, погруженной в вопросы технологий, – но теперь она надеялась застать кого-нибудь из них в «Символисте», маленьком бистро, где огоньки свечей, мерцая, отражались в полировке столов и панелей и в бутылках вина.

Утро было в самом начале, и, может быть, кто-нибудь из ее компании еще там, мучается похмельем, а значит, сможет посидеть тихо и послушать ее. В недрах Старого квартала, где дома наваливались друг на друга в поисках опоры, настроение города менялось совершенно. Это был богемный квартал, характерное место со свойственным ему достоинством, чуждым остальному городу. Квартал куполов, шпилей и Ониксовых Крыл. Запахи благовоний неслись от очагов, у которых, не скрываясь, проповедовали пророки из туземных племен. Румели и люди вместе толклись у прилавков, на которых лежали экзотические товары.

Здание, в котором помещался «Символист», было обманчиво мало, его беленый фасад смотрел на скудный ирен. Когда Беами подошла ближе, кто-то узнал ее и окликнул, какой-то старик в выцветших лохмотьях, с отрешенным взглядом.

Протянув к ней руки, он взмолился:

– Пожалуйста, вы ведь культистка, правда?

– А вам-то что? – ответила Беами, которая терпеть не могла подобного обращения.

– Пожалуйста, спасите нас от грозящей нам опасности. Ходят слухи о войне и других ужасах…

– Слушай, отвали, ладно? Мы вам не спасатели какие-нибудь. Нечего на нас молиться.

Старик упал на колени и подобострастно склонился перед ней. Сколько же им повторять, этим людям? Беами хотела жить своей собственной жизнью, а не принимать всеобщее поклонение, словно какой-то жрец. И она поспешила дальше.

В бистро, в самом дальнем углу, сидел Римбл, тощий коротышка-поэт, бесивший ее своими неизменно ухоженными волосами в сочетании с диких расцветок рубашками. Вот и сегодня на нем была кричащая ярко-оранжевая блуза с цветочным орнаментом. Он полулежал на столе, когда вошла Беами, но, увидев ее, тут же выпрямился и окликнул ее из-под своей зеленой полумаски:

– Беами! Ах ты, жалкая сучка! Пари держу, что ты даже не принесла мне арумового корня. А я-то хотел увековечить тебя в своей поэме, но, увы, придется воздержаться и посвятить стихи более красивой женщине.

– Все твои слова – дерьмо, – отреагировала Беами. – Может, попробуешь почаще держать рот на замке?

– Если бы я молчал, то ты захотела бы со мной перепихнуться.

– С твоим голосом вместо контрацептива?

В общем, все как всегда, обычный безобидный треп. Все знали, что Римбл слишком боится подхватить сифилис, чтобы и в самом деле переспать с кем-нибудь; они были знакомы так давно, что его самые изобретательные и неожиданные нападки ее не раздражали, скорее наоборот. Да и его самого она любила.

В бистро уже подавали утренний кофе и жареные лепешки с копченой рыбой. Двери здесь никогда не закрывались для посетителей. Недалеко от входа сидели две парочки, молодые люди и их девушки с любопытством и надеждой разглядывали представителей богемы, собиравшихся здесь, видно желая к ним присоединиться.

Вдруг Беами подумала, что зря пришла сюда. Ей так хотелось излить кому-нибудь душу, поговорить с кем угодно, но обнаружившаяся в бистро небольшая толпа отбила у нее желание откровенничать. Из знакомых тут был один Римбл, однако внезапно откуда-то со стороны черного хода появилась Зизи – как всегда, в шубе и сапогах на высоком каблуке. Ей было без малого пятьдесят, но второй такой же гламурной дамы, как Зизи, Беами ни разу не встречала. Она сделала себе имя на сцене и до сих пор носила сценический псевдоним. Ее окружали в основном люди театра и танцоры, да она и сама придумала в свое время два-три танца, разошедшихся по всем островам Бореальского архипелага. Позже она бросила сцену ради любви к мужу, богатому банкиру из Виллджамура, а тот, не успев жениться на ней, уже закрутил на стороне роман с молоденькой. Зизи, брошенная, с разбитым сердцем, никогда больше не танцевала. Беами считала себя не менее сильной женщиной, чем Зизи, и ее тем более волновало то, что такая целеустремленная и независимая особа могла бросить карьеру ради любви. Она была не из тех, кто сексуальностью завоевывает себе место в мужском мире; напротив, Беами стремилась заработать себе положение, и потому история Зизи всегда казалась ей особенно грустной.

Зизи, хорошо зная настроения своей темноволосой подруги, с одного взгляда поняла, что что-то случилась, и предложила сесть и поговорить. Римбл опять погрузился в сон, а Беами отрывистым шепотом сообщила, что Люпус вернулся.

На лице Зизи отразилось изумление, потом она шутливо сказала:

– Дорогая, ты слишком хороша, чтобы всегда принадлежать одному мужчине.

– Я не такая, – оборвала ее Беами.

– Тише, детка.

– Извини. Я просто не из тех женщин. Да, у нас с Малумом есть кое-какие проблемы…

– Проблемы? Да ты его терпеть не можешь.

– Это неправда.

– И мы все его терпеть не можем. Он такой жуткий, зловещий какой-то.

– Он не такой. Ты ведь не знаешь его так, как я. – Друзья уже не раз пытались уговорить ее бросить мужа, а Римбл однажды вечером даже предложил пойти к ней домой и заколоть его, а потом обессмертить это деяние в стихах.

Зизи продолжала, теперь уже всерьез:

– Слушай, я знаю, свои проблемы есть у всех, но тебе надо решать: либо ты остаешься с Малумом, либо уходишь от него… сейчас.

Беами колебалась.

– Такие ситуации становятся серьезными и даже опасными, когда… – Лицо Зизи смягчилось, взгляд ее пронзительно-зеленых глаз словно обратился внутрь. – Слушай, а почему ты здесь? Вряд ли ты пришла сюда только для того, чтобы спросить у меня совета, особенно если ты уже назначила ему встречу.

– Духи, – немного подумав, ответила Беами. – Я хочу найти один аромат, который использовала раньше. Люпус обожал его на мне. Это звучит странно, я знаю.

Зизи схватила ее за руку:

– Значит, ты уже решилась. Я всегда говорю: не позволяй мужчине становиться тебе поперек дороги – и сейчас это повторю. Не знаю, кто такой Люпус, но не бросай ради него все, что у тебя есть. Не позволяй страсти разрушить твою жизнь.

– Он не из тех, кто разрушает чужие жизни. Такой мужчина у меня уже есть.

– Ну, вот тебе и ответ.

– Люпус… он другой.

Взгляд Зизи вернулся в реальность.

– Расскажи мне о нем.

Беами задумалась, вспоминая о прошлом.

– Было время, когда он вытирал столы и подавал выпивку в одном из самых модных баров Виллирена, хотя это ни о чем не говорит. Того бара больше нет, его давно закрыли. Все, что от него осталось, – это мои воспоминания, образы юности, когда жизнь была приятнее и проще.

– Ну, ты еще не настолько стара, чтобы говорить такие вещи. Вот подожди, доживешь до моих лет. Тогда все будет так просто, ты и представить себе не можешь. Значит, ты бывала в том баре?

– Да, заходила иногда с девчонками, честолюбивая молодая культистка, любительница дешевого вина.

– Некоторые вещи с годами не меняются, – улыбнулась Зизи.

– Ты права. Подозреваю, что у него возникли ко мне какие-то чувства, так он смотрел на меня иначе, чем на других, а когда наши взгляды встречались, он никогда не отводил глаза первым. А я сидела и болтала с разными мужчинами, которые подходили познакомиться, и периодически посматривала на Люпуса. Любовь питается ревностью – так он сам сказал мне однажды. А еще он сказал, что, работая в трактире, часто видел это. Короче, как-то раз он помог мне подняться с пола, принес большую кружку воды и подождал, пока я протрезвею. У него были такие милые глаза – как у волчонка.

– Дорогая, как это романтично! Ты облевалась, а он помог тебе умыться.

– Зизи, заткнись! Все было совсем не так – нам было весело. А еще мы много развлекались друг с другом, и это тоже было приятно. До Оледенения можно было уходить в степь или в лес на многие мили от города. Мы ставили где-нибудь палатку и проводили долгие летние вечера в объятиях друг друга. Иногда мы уходили подальше от моря, туда, где озера, удили рыбу, жарили ее на костре. Я ставила силки на зайцев, а иногда пользовалась его луком и стрелами, чтобы завалить оленя. Мне нравится наш остров, наш Й’ирен. Здесь можно чувствовать себя так, словно ты один на свете. Иногда мы любили друг друга по четыре раза в день.

– Хватит. А то я буду завидовать. Надо выпить, и мне плевать, что еще рано. – Зизи встала, подозвала молодого официанта и приказала ему принести виски к ее кофе. Усевшись снова, она сделала Беами знак продолжать. – Первый раз за год слышу историю о чем-то похожем на любовь.

– Короче, я была старше на два года. Он был податлив, наверное поэтому нам было так хорошо вдвоем. Мне иногда надо было кем-то верховодить, а он терпеть не мог принимать никаких решений. А еще мне часто хотелось поделиться с кем-то своими неприятностями, а он любил слушать.

– И чем все кончилось? – спросила Зизи. – Все у вас было славно, но из-за чего-то вы все же расстались?

– Армия, – объяснила Беами. – Он хотел поступить в Ночную Гвардию, а я хотела остаться тут и продолжать работу. В империи редкая женщина представляет собой что-то сама по себе, а мне тогда казалось, что реликвии способны дать мне такую возможность. Я не хотела жертвовать своими занятиями ради кого бы то ни было. Мы начали ссориться, стали вытворять такие вещи, ну, знаешь, бесили друг друга, делали так, чтобы каждый хотел другого больше. Он обещал, что будет часто писать, и сначала я действительно получала длиннющие письма, по нескольку страниц каждое, потом они стали все короче и короче и наконец превратились в записочки. Вскоре и они перестали приходить.

– Ну вот, – объявил внезапно проснувшийся Римбл, на которого к тому же напала болтливость, – теперь ты разбиваешь мне сердце. Я написал бы об этом стихи, да ведь ты подотрешь ими задницу. – И он принялся теребить золотые кисточки, свисавшие с края его маски.

– Твои стихи даже на такое простое дело не годятся, ты, кретин поганый, – объявила Зизи, а Беами расхохоталась.

Как будто используешь реликвию, чтобы проложить путь назад, в свое прошлое.

Вот она, редчайшая возможность, шанс, который дается немногим. Беами не помнила, когда она в последний раз переживала подобное: страх выжигал ей внутренности, ее беспокоило, хорошо ли она выглядит, свежее ли у нее дыхание, не слишком ли резкие, в конце концов, подобрала она духи. Ее волновало, как он относится к ней теперь, спустя годы: по-прежнему или иначе? Глядя в зеркало, превратившееся для нее в орудие самоанализа, она отмечала изменения, привнесенные возрастом. И все же она была еще молода. Ведь не века прошли с их последней встречи.

Надев свой самый лучший наряд – темно-красное платье с черной шалью, образ, который в Виллирене не выходил из моды уже пару лет, – она ждала. Ждала его.

Беами оглядела свою комнату. В ней было полно дорогих вещей: резное красное дерево с другого острова, тончайшей выделки ковры и занавеси, украшенные орнаментами племен, о которых здесь никто не слышал, безделушки, неведомо как называвшиеся и для чего предназначенные, хрустальный консольный столик. Роскошь служила здесь демонстрацией богатства ее мужа, но ее заботило не это. Более глубокое чувство ослабило ее связь с вещами.

О чем я думала, приглашая его сюда?

Отопительная система снова зашлась в сиплом кашле, где-то попало в трубу огненное зерно. На улице мело, снег привлек ее внимание, и она подошла к окну взглянуть на внешний мир. Люди еще не попрятались по своим домам, напротив, укутанные в меха, они сновали взад и вперед по улицам, занимаясь своими делами: кто-то продавал биолюмы, торговцы спешили на ирен, телеги и фиакры стучали колесами по мостовым.

А вдруг Малум раньше времени вернется домой?…

Сейчас Малума не было, но ведь это, в конце концов, дом их семьи и его собственность. Хотя, с другой стороны, чего она так боится? Можно подумать, она уже с головой запуталась в сетях любовного романа, а не готовится исследовать свои былые эмоции, к которым она не возвращалась много лет, которые пыталась забыть. И все же, что ни говори, отдаться этому давно не испытываемому волнению было приятно. Снова начать чувствовать с такой силой – просто начать чувствовать. Это было похоже на игру, и ей показалось, что она вот-вот лопнет от нетерпения.

А может, это просто похоть? Она понадеялась, что нет.

Стук в дверь.

Она застыла на месте, но скоро поняла, что отвечать придется самой. Спустившись вниз и часто дыша, она открыла дверь одному из наемников Малума.

– Прошу прощения, мадам, – пророкотал плечистый громила в толстом плаще и с голой, как колено, головой. – Тут к вам военный. Говорит, ночной гвардеец.

– Да, все верно… Я его жду. Это касается разработки новых методов защиты. – Она совсем забыла про этих типов. А что, если они донесут обо всем Малуму? Нельзя, чтобы он ее в чем-нибудь заподозрил, а значит, надо вести себя спокойно.

– Хорошо. – Охранник сделал жест куда-то в сторону.

Один миг, и Люпус уже стоял перед ней, озадаченно глядя на громилу, которого он только что обошел. На нем была форма ночного гвардейца, вся черная, не считая едва заметных узоров декоративных швов и золотой имперской звезды на груди. Только теперь Беами поняла, как он возмужал.

Она впустила его в дом и заперла за ним дверь.

– Давайте пройдем в кабинет и продолжим обсуждение там. – Она сказала это громко, чтобы громила за дверью слышал, и Люпус, судя по его лицу, понял зачем.

– Ведите. – Люпус эксцентрично взмахнул рукой, подыгрывая ей.

Сердце Беами билось так, что едва не выскочило из груди, пока они шли по коридору и входили в подвальную комнату, где она занималась исследованиями культистских технологий.

Там она зажгла три фонаря – на ощупь, наизусть зная расположение всех вещей, – но все же едва не опрокинула один из них, так она волновалась. Любому чужаку эта комната должна была показаться огромной свалкой, скоплением любопытных, но непонятных для непосвященного деталей. Однако она годами изучала и описывала эти предметы, систематизировала их, проводила с ними опыты, сначала одни, потом другие, непрерывно гадая, суждено ли ей раскрыть загадку какого-нибудь инструмента древних и не закончится ли это ее смертью.

Она отодвинула в сторону реликвию бротна – большой разлапистый конус с завивающимися проволочными усиками на вершине.

– Что это? – спросил он.

– Проект, который я делаю для каменщиков и архитекторов, – объяснила она, дивясь тому, зачем они тратят время на разговоры о ее работе. А сама уже рассказывала ему, что нашла способ обращать камень в пыль мгновенно и что ее идея заинтересовала городских чиновников и бизнесменов. В то же время она чувствовала, как у нее пересыхает во рту и нервы берут свое.

А еще она разглядывала его: он стал более мускулистым, чем ей помнилось.

Люпус с любопытством поворачивал голову то в одну сторону, то в другую: вот, на стене, диаграммы, наброски, россыпь таинственных знаков, едва понятных ей самой. Да, и его профиль тоже стал другим: более четким, определенным.

Наконец он повернулся к ней:

– Прямо головоломка какая-то, а не комната.

Не дав себе даже возможности ответить, она набросилась на него, прижала к стене и стала целовать, но почти сразу отпрянула, напуганная стремительностью своих действий.

– Зачем ты это сделала? – спросил он, улыбаясь.

– Не знаю. – И она забегала по комнате, запустив пальцы в волосы, чувствуя, как учащается пульс. – Я не знаю.

– Мне этого не хватало, – сказал он. – А еще я скучал по твоему запаху, все эти годы.

У Люпуса были большие, полные участия глаза Он всегда умел растопить ее сердце одним лишь взглядом. Вот и теперь он взял ее ладони в свои.

– Я никогда – ни на один день – не переставал думать о тебе.

Возможно, все дело было в Оледенении или в надвигающейся войне, но ей вдруг так захотелось жить, прожить этот миг сполна, и она уже ничего не могла с собой поделать. Его прикосновение пробудило в ней воспоминания о прошлом: она вспомнила старание, с которым он предупреждал каждое ее желание, как он целовал ее туда, куда она особенно любила, как его руки исследовали ее тело для ее удовольствия не меньше, чем для его собственного, даря радость им обоим.

Похоже было, что они могли продолжать с того, на чем прервались несколько лет тому назад, и потому она нисколько не возражала, когда он раздвинул на ней слои одежды, сбросил на пол ее плащ; напротив, она вся отдалась ощущениям. Пала жертвой своих страстей. Его ладони скользнули вдоль ее боков, и она уцепилась за его запястья – сначала для того, чтобы сбросить их с себя, но тут же поняла, что вместо этого удерживает их на месте.

– Пойдем куда-нибудь, – предложила она.

– Зачем? – спросил Люпус.

– Боюсь, как бы кое-кто не вернулся. – Все сейчас висело на волоске: ее жизнь, ее дом, ее брак – весь ее мир.

Под ее столом хранилась реликвия хеймр. Она установила ее на треногу по колено высотой, треногу поставила на пол, лишь ей одной известным способом подкрутила ручки настройки, все время прислушиваясь, и наконец повернула крошечный шарик на его верхушке.

– Подойди сюда, – скомандовала она Люпусу.

Схватила его за руку, снова коснулась шарика и ощутила, как ее кожа… растя-а-а-ну-у-у-ла-а-ась, затем покалывание прекратилось…

…полог пурпурного сияния застлал ей глаза… и они ступили на луг.

Когда она обернулась, Люпус стоял, прикрыв глаза рукой от яркого солнца. Его волосы золотились на свету, вся сцена, казалось, была заключена в каком-то нескончаемом полдне. Воздух вокруг дрожал от зноя.

– Что за чертовщина?… – Лишившись дара речи, он топтался на месте, поворачиваясь кругом, разглядывая окрестности вблизи и на горизонте, в точности как это делала она сама, когда попала сюда впервые. – Где, черт возьми?…

Они стояли на дне неглубокой долины, где широкий луг полого спускался к реке, с левой стороны высилась небольшая роща; над их головами вскрикивал ястреб. Трава пестрела яркими орхидеями, насекомые, жужжа, перелетали с цветка на цветок. Осока и папоротник росли вблизи деревьев – дубов и ясеней – в отбрасываемой ими густой тени. Пряные запахи шли от реки, поднимались от растений; трава, цветы, кроны деревьев – все подставляло себя ласковому ветерку, совсем не так, как где-нибудь на Й’ирене. А еще было очень жарко; никогда в Виллирене она не ощущала такой жары, как здесь, под этим ярко-синим небом, в котором царило желтое солнце.

Она мечтала об этом – привести его сюда, в ее тайное место, никогда до конца не веря, что это случится.

– Как ты это делаешь? – спросил Люпус, глядя на треногу так, словно она могла что-то ответить. Он снова описал полный круг, разглядывая пейзаж, впитывая взглядом плавные очертания холмов. – Где… где мы?

Она объяснила ему, что они вышли из своего обычного времени, а может быть, покинули даже и сам Бореальский архипелаг. Много раз она приходила сюда одна, проводила здесь несколько часов, исследуя, сравнивая, зарисовывая, пыталась начертить карту этого места, но еще никогда не встречала ни человека, ни румеля. Неподалеку обитала небольшая колония гаруд – на южном берегу реки, в паре часов ходьбы от этого места, но они не желали общаться.

Никто больше не знал о существовании этого затерянного мира, никто, даже Малум. Это была ее тайная территория.

Ее способность прокладывать дорогу сквозь пространство, похоже, потрясла Люпуса. Сама она не считала ее признаком какого-то особого мастерства, скорее уж результатом многих часов упорной работы. Все, что для этого требовалось, – умело манипулировать реликтовыми технологиями, которые эоны тому назад создали древние расы. Никакой ее заслуги тут нет, как и вообще во всем, что связано с реликвиями; высокомерие, вызванное умением обращаться с ними, гордость от обладания знаниями, недоступными другим людям, – вот что она больше всего ненавидела в своих коллегах-культистах. Они просто взяли и присвоили реликвии себе, вот и все, и тысячи лет продолжают делать вид, что так должно быть.

– Так вот где ты так загорела, – заметил Люпус. – А я-то все думал, отчего это ты такая смуглая да здоровая.

Беами засмеялась и снова обвила его руками, зная, что теперь их точно никто не потревожит. Вместе они опустились на колени во влажную траву, их губы слились в страстном поцелуе; солнце припекало ей спину, и все ее печали словно испарились под его целительными лучами. Чистой воды эскапизм, фантазия, бегство от чувства вины.

Избежав на краткий миг холодной реальности, ожидающей ее в Виллирене, она не желала думать ни о будущем, ни о прошлом. Ей хотелось лишь одного – ощутить на своих губах вкус его кожи, и она раздела его, а он раздел ее. Когда рядом с ними уже громоздилась гора одежды, он увидел дикарское серебряное ожерелье – он сам надел его ей на шею много лет назад, и она с ним не рассталась. Он поцеловал сначала его, потом ее ключицу, спустился губами ниже. Он касался ее нагого тела с уверенностью волка, обегающего свои охотничьи угодья. Она не противилась, когда он положил ее на спину, и сама раздвинула ноги, и вот в непривычном жаре этого чужого тайного мира они отправились в увлекательное путешествие, заново открывая тела друг друга.

Потом она продолжила знакомить его со своим тайным миром, полностью отдавая себе отчет в символичности этого поступка. Это было непросто – нелегко оказалось снова впустить его в свою жизнь.

Любила ли она еще Малума? Непростой вопрос. Привязанность к нему у нее еще сохранилась, но вот быть с ним рядом ей уже не нравилось, как не нравились его приступы ярости, превращавшие его едва ли не в монстра. Когда он в последний раз интересовался ее успехами? Наверное, когда они говорили о големах, но стоило ей признаться, что она в этом не специалист, как он тут же потерял интерес. Время, проведенное сейчас с Люпусом, восполняло месяцы, нет, годы имитаций бесед с Малумом. Как они с Малумом стали чужими друг другу? В какой момент он перестал удовлетворять ее эмоциональные потребности?

Беами и Люпус говорили о пробеле, возникшем в их общении, о былых годах и общих знакомых, о пришествии Оледенения, медленно, но верно захватывавшего острова Бореальского архипелага, меняя их жизни и жизни всех вокруг. У нее было такое чувство, что именно лед и снег придавали особую остроту всему, что должно было случиться. Возможно, поэтому она и открылась Люпусу снова.

Ею владел какой-то неопределенный страх перед Малумом, она боялась, что, узнав о происходящем, он причинит ей боль, но пока они с Люпусом находились здесь, в этом ином мире, им ничто не грозило, а еще она знала, что они вернутся на архипелаг в тот же самый миг, когда исчезли с него.

Здешний пейзаж казался ей особенно красивым именно теперь, когда они любовались им вдвоем. Яркий солнечный свет, по-разному отражаясь от разных поверхностей – травы, воды, крон деревьев, – придавал им новое качество, и все вокруг казалось божественно прекрасным. Мимо ходили, летали и ползали неведомые существа, чьи тела не походили ни на что виденное ими раньше: топали четвероногие чудища с ромбовидными панцирями на спинах, прерывисто жужжа, пролетали розовые насекомые величиной с кулак.

Время от времени над ними проносился гаруда, так низко, что поток воздуха, создаваемый его крыльями, пригибал осоку вокруг. Беами и раньше пробовала вступать с ними в контакт, кричала, делала знаки, но они то ли не понимали джамурского языка жестов, то ли просто игнорировали ее, бесстрастно поднимаясь в небо.

Вокруг были видны следы какой-то незнакомой ей цивилизации. Тесно стояли развалины причудливых домов, смесь разных форм и материалов. Памятники, изуродованные временем; плющ и лишайник давно уже облюбовали их для себя, стерев и изгладив с камней всякий след прошлого. Они с Люпусом постояли на цветной плитке, которая выступала кое-где из травы, и сквозь неведомо как устоявшую арку окна полюбовались видом.

Оба притихли, придавленные охватившим их ощущением глубокой древности.

Беами рассказала любовнику о названиях, которые она дала некоторым здешним уголкам и созданиям, – незамысловатых, придуманных лишь для того, чтобы хоть как-то приблизить к себе этот тайный мир, который она посещала уже больше года. Люпус захотел назвать что-нибудь своим именем и приставал к ней до тех пор, пока она не уступила и не переименовала в его честь одну невзрачную рыбку.

Периоды молчания их не тяготили: исполненный нежности жест, ищущий взгляд – все это о многом говорило им обоим. Они сидели в тени ивы, чьи длинные плакучие ветви колыхались на ветру. Беами все же не очень хорошо справлялась с непривычным теплом.

Рассказывая друг другу о проведенных в разлуке годах, они незаметно подошли к настоящему. Стоило Люпусу вспомнить о предстоящей войне и о грозящей городу опасности, как настроение у обоих испортилось. Он заговорил о своем долге солдата Ночной Гвардии, о связанных с его службой понятиях чести, гордости и преданности, даже описал ей ритуал усиления тела, через который прошел еще совсем молодым новобранцем. Когда она стала расспрашивать его о жидкостях, которые вливали в его жилы культисты, он ничего не смог ей ответить, сказал лишь, что тогда было очень больно, зато потом любые раны стали заживать на нем с неимоверной быстротой. Лежа головой на ее плече, он рассказывал ей об их последнем походе на Тинеаг’л, о том, что они увидели на острове, описал, как мог, странную расу пришельцев, с которыми им довелось воевать.

– А тебе не страшно, что ты можешь умереть? – спросила она с тревогой.

Он ответил ей кривой ухмылкой, которая могла означать все, что угодно.

– Я ночной гвардеец. У меня усиленное тело. Я один из лучших в отряде. Конечно, я могу умереть – умереть может всякий, – но мои шансы на выживание куда выше, чем у обычных солдат. Но если я все же умру, то встречу смерть, выполняя свой долг, защищая других, ибо это моя сущность, меня так учили. Я давно свыкся с мыслью о том, что смерть – часть моей профессии.

Она молчала, и тогда он добавил:

– Я не жду, что ты меня поймешь, но тебе придется принять меня таким.

Она все сильнее боялась, что армия снова заберет его у нее. Их разговор тек часами, но мог бы продолжаться и днями, они не заметили бы разницы. Но наконец оба ощутили, что пора назад. Чувство вины настигло их.

Достав хеймр, Беами приложила к реликвии ладони и закрыла глаза, вслушиваясь в изменения токов под поверхностью металла. Очутившись опять в ее кабинете, они оба с такой остротой почувствовали окружавший их холод, что даже открыли рты и сделали глубокий вдох, словно вынырнув из-под воды.

– В тот же самый миг, когда исчезли, – заверила она его, заметив, как он озирается. – Тебе, наверное, лучше уйти. Я не хочу, чтобы он узнал.

– Конечно, – отвечал он и склонился к ее губам для поцелуя. Страсть уступила место нежности, которую она наверняка с тоской будет вспоминать потом.

Она проводила его до двери, сунув ему в руки какие-то документы для отвода глаз. Из окна второго этажа она смотрела вслед Люпусу, когда тот, не оглядываясь, решительно шагал сквозь снег, возвращаясь в город.

После его ухода в доме настала плотная тишина.