Текст книги "Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона"

Автор книги: Мария Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 6 страниц)

– И более… членов? – попытался ухватить смысл научного диалога Толик. Павел, не успев особенно вникнуть в набиравшее ход обсуждение, едва успевал крутить головой, переводя взгляд с Симоны на Машу и обратно. Поворачиваться к присутствующим всем корпусом ему было еще рано, и, вывернув шею, он изнывал в кресле.

– Наконец, этот путь может привести к свальному греху, что также неблагоприятно скажется на моральном климате сапиенса, – выкристаллизовывала суть Симона.

– В вопросах морали передовые рубежи за церковью! – внесла ясность Маша, подкрепляя свою убежденность поднятым вверх розовым пальчиком. – Отцы церкви неустанно следят за здоровьем человечества, невзирая на конфессиональную рознь.

– И уж будьте уверены, что-нибудь придумают, – изящно влился Павел.

Толик хлопнул себя по коленям и, махнув рукой на разгорающиеся дебаты, полез под стол, обнаружив отсутствие пуговицы на лацкане пиджака. Не соизмерив своих габаритов, он задел тумблер на пульте управления, но никто этого не заметил. Пульт включился, когда спор пошел с новой силой.

– Это еще надо посмотреть, как такие новшества будут восприняты широкой общественностью! – с нажимом произнес Павел, вставая наконец из кресла.

– Паша, ты же сам потихоньку пользуешься плодами этих новшеств, а людей хочешь лишить их. Не кажется ли тебе, что это не слишком великодушно? – сделала шаг вперед Маша, поигрывая медальоном.

– Надо очень хорошо еще раз все обдумать! – не сдавалась Симона, поправляя на носу приборчик, который она забыла снять. – И переубедить меня в том, что нужно очертя голову бросаться в массовое производство подобных устройств, будет чрезвычайно трудно! У нас мало данных, мы в самом начале поиска.

В лаборатории повисла тишина. Павел задумчиво постукивал пальцами по столешнице, выбивая замысловатую дробь. Симона, потирая лоб, смотрела на мелькающие на экране телевизора сцены развеселой жизни. Оба избегали смотреть друг на друга.

– Ну и что решим? – подал голос Толик, по-мужски взяв на себя руководство процессом в трудной ситуации безотносительно к степени ее научности.

– Надо повторить опыт еще раз в том же составе, – тихо и нерешительно заговорила в Симоне женщина-ученый.

Маша, вопреки ожиданиям присутствующих и своим только что высказанным гуманистическим устремлениям, подняла руку, выражая свой решительный протест, вовсе не скрывая того, что мужняя жена взяла над ней верх над борцом за сексуальное счастье всего человечества.

Павел не обозначил своего отношения к предложению.

– Павел? – обернулась к нему Симона.

– Н-ннн-у, если надо, то надо. – И Павел сел в кресло.

– Ну так что? Приготовились? – скомандовала Симона и растерянно уставилась на тумблер, который находился в положении «включено».

– Что такое? Кто включил? Толик? – Она посмотрела на супруга и выключила прибор. – Ничего не понимаю, ведь только что эффект был, а сейчас совсем ничего. Вдобавок пульт стоял включенный, а мы с Павлом ничего не ощущали! Что-то мы не учитываем, какой-то фактор! И, возможно, не один! Что-то проходит мимо нашего внимания… О-о-х! Я забыла про ваши медальоны! Маша, на тебе я вижу. А Павел? Надень, пожалуйста, свой!

Павел повиновался. И сразу же почувствовал Машино тело. Так… тревога, горячее биение сердца, томные бедра, желание… Какое сильное чувственное обострение!

Маша, глядя ему прямо в глаза, медленно подняла руку, сняла медальон и зажала его в кулаке.

– Га-га-га, – откинулся на стуле Толик, – воздух из фенечки выдули, а она работает. – Он рассмеялся, обводя окружающих могучим пальцем.

– На сегодня хватит, – вышла из положения Симона. – Надо еще раз тщательно все обдумать. Возможно, внутри медальона еще осталось достаточно микроорганизмов, и они дают о себе знать. Продолжим опыты завтра.

Маша первая поспешила к выходу, Павел двинулся следом.

По дороге к «Ковчегу» Маша, едва скрывая беспокойство, толкнула Павла в бок:

– Ну как?

– Нормально, – поежился Павел, пытаясь уйти от ответа.

Маша поджала губы и молчала до самого плавучего дома. Едва они поужинали, она удалилась в спальню. Павел поспешил за ней. Поколебавшись, Маша выдохнула:

– Паш, мне показалось или так оно и есть? Ты очарован Симоной?

– Маша, что такое есть, отрицать не стану. Только… все не совсем так… Давай перенесем разговор на завтра… И вообще, помнишь, ты вспоминала Шиллера, Джека Лондона…

– Ты ничего не понимаешь! Читать про кого-то – это одно. Это сколько угодно! А про себя я не читаю. Про себя я чувствую.

– И что же ты чувствуешь?

– А ты не понимаешь?

– Не то чтобы совсем не понимаю, но все же… ты… – мягко попытался урезонить жену Павел.

Но Маша его уже не слушала, захлопнула за собой дверь ванной комнаты и включила душ. Засыпали они, повернувшись в разные стороны. Сон у обоих в эту ночь был зыбким, тревожным…

Утром Маша продолжила попытки разобраться в происходящем:

– Итак, Павлик, я хочу поговорить о твоем вожделении к Симоне.

– Ты нелогична, Маша. Ну зачем мне вожделеть кого-то, если у меня есть ты? И, кстати, заинтересованность – еще не вожделение.

– Ах, заинтересованность… Прости. Ну хорошо. – Голос Маши стал академически сухим. – Предположим, я путаю понятия и у меня, как у женщины, нет логики! Предположим, что в этой жизни все строго, логично и только логика – путь к организации оптимального течения жизненного процесса, который и позволяет людям прожить вместе долго и счастливо. Тогда, Паша, ты у меня перспективный, талантливый, любящий муж!

– В этом нет никаких сомнений! – вздохнул, успокаиваясь, Павел и вставил в рот толстый фломастер, воображая его гаванской сигарой ручного изготовления. Он несколько раз пыхнул воображаемым дымком, со свистом втягивая воздух из канцелярской принадлежности китайского производства…

– Черт поб-бери! – вдруг выплюнул он «сигару» и рванул в сторону туалета. – Ну и гадость… эта ваша… логика… – Его губы, ставшие черными от красителя, смешно двигались, а голос сотрясал стены «Ковчега», пока не сменился плеском воды, бульканьем и фырканьем. Наконец он вышел из туалетной комнаты и уселся в кресло с явным намерением продолжить приятную тему о собственной семейной исключительности именно его, Павла, как мужа, командира, кормильца и заступника. На лице его красовались причудливые пятна, кожа вокруг губ покраснела, выдавая попытки смыть следы краски. Под носом смутно вырисовывались усики а-ля фюрер в зените славы, а ниже намечалась смазанная клиновидная бородка, как две капли воды похожая на ту, что украшала когда-то кардинала Ришелье.

– Н-ну… – промурлыкал он, не догадываясь, какое зрелище являет жене. – На чем ты закончила свою мысль?

– На том, что ты талантлив. – Маша, стараясь быть серьезной, изо всех сил сдерживала смех. – Успешен…

Подбородок Павла вскинулся вверх, лицо расплылось в улыбке, правая нога удобно улеглась на левую, руки сами собой скрестились на затылке, локти разошлись в стороны, а глаза стали мечтательно закрываться…

– Но… – Интонация Машиного голоса изменилась. – Ты ленив, медлителен именно в той мере, в какой талантлив! А происходит это потому, что сознание собственной талантливости исподволь подтачивает в тебе силу воли. Другой, совсем бесталанный, штурмовал бы высоты любого дела, пока не добился бы чего-то, а потом, снедаемый чувством страха, как бы не потерять достигнутого упорным трудом, упирался бы и упирался каждый день, пока…

– …не сдох! – подвел итог Павел, пошевеливая верхней губой и не понимая, куда клонит жена.

– Это и есть логика! – не смущаясь, закончила мужнину мысль Маша. – Теперь о сердце. Оно просто тукает. Быстро или медленно. Но в его биении заключено все.

– Маша, но ведь словами ты не можешь объяснить, почему поступаешь так, а не иначе! – начал Павел выводить свою тему, умопомрачительно двигая усиками.

– А надо ли, Паша, объяснять? Ты помнишь, как висел на заборе у Дестена? Я, между прочим, спасла тебя от серьезной травмы, в то время как ты играл в казаки-разбойники…

– Правильно, Маша, но ты же не станешь отрицать, что где-то в подсознании ты, наверное, прикинула, куда это я мог поехать, взяла такси и… угадала! Ведь все-таки угадала! Согласись! Это не есть логика!

– Паша, жена, руководствуясь логикой, спала бы…

– Хм-м-м, и то верно… – озадачился Павел, взмахнув полами халата и перебрасывая ноги слева направо. Он сделал вдох и поперхнулся, заметив, что Маша повторила его движение с халатом и ногами. Надо сказать, что когда так сделал Павел, это было одно, но когда взлетели полы Машиного халата, то черные, с переливами драконы дохнули пламенем, как живые. Бедра мелькнули логическим продолжением розовых коленок. А между ними… узкая полоска трусиков. Павел выдохнул, и логика покинула его голову с разрисованной физиономией, причудливо вспорхнула, расплавилась и приобрела совершенно другую форму и содержание… Маша перестала сдерживаться и заразительно рассмеялась, хлопнув себя по коленям, и согнулась в кресле пополам, трясясь и всхлипывая… Павел воровато оглянулся, будто бы в спальне кто-то еще мог быть кроме них, и подскочил поближе, заходя со спины, затем пригнулся и нежно куснул хохотушку в ухо. Маша взвизгнула, рванулась вперед, но, не сумев распрямиться в сильных Пашиных руках, увлекла его за собой. Кресло, будучи предметом исключительно неодушевленным, застряло между борющимися телами, и скульптурная группа с оглушительным грохотом свалилась на пол.

– Ты не ушиблась? – пробормотал Павел, проникая за отвороты халата. Драконы то ли по прихоти момента, то ли вместе с материей, на которой были вышиты, развернулись головами в разные стороны. На свет появились две симпатичные грудки с напрягшимися сосками. Павел немного поколебался, какой из них поцеловать, но губы, смешно вздрагивая черными фломастерными разводами, уже нашли один и легонько втянули его в свою влажную горячую глубину… Машины плечи обнажились, и драконьи морды совсем зарылись в складках материи. Какое-то время пламенные оранжевые хвосты еще пламенели у самой Машиной талии, но очень быстро скользнули на ковер, прямо на поясок халата, развязанный Пашиной рукой. Он смотрел в Машины глаза.

Павел чувствовал, как пульсирует его кровь, отдаваясь в самое сердце. Губами, прижатыми к Машиной шее, он ощущал ее пульс. Неожиданно у него мелькнула мысль, и он перевернулся на спину, увлекая Машу за собой. В дурмане любовной игры они соединились, совершенно не помня, с чего все началось. Невыразимая легкость и веселье овладели ими. Наконец Павел прижал Машу к полу и, нашарив рукой клубочек ее вязания, положил его ей на переносицу. Она мгновенно приняла игру и со смехом стала удерживать клубок на месте; иногда в момент чувственной волны глаза ее закрывались, и клубок угрожающе начинал поворачиваться, готовый вот-вот скатиться на пол, но тут Маша, выплывая из облака ощущений, в самый последний момент делала движение головой, и хрупкое, до безумия возбуждающее равновесие восстанавливалось…

– Да, да-аа! – протяжно простонала Маша, роняя клубок, ставший из центра Вселенной маленькой самостоятельной розовой планетой, скатывающейся в неизвестность…

Снаружи послышался чей-то приглушенный крик.

– Кто там? – встрепенулся Павел, вскинутый сторожем-стражем, и… крепко приложился к столешнице снизу, где любовники оказались по причуде обуявшей их страсти… Удар был силен. Угасающий оргазм слился в голове Павла с искрами из глаз. Маша осторожно высвободилась из его объятий, с удивлением оглядывая место, где настигла их страсть. Павел охал, держась за голову.

– Погоди-ка. – Маша отняла его руку. Там, прямо на ее глазах, вздымалась внушительных размеров шишка. – Паша, да это уже вторая травма в Париже! – простонала она. – Как ты ухитряешься?

– Наверное, ты мне очень нравишься в роли сестры милосердия… – Павел схватил ее руку и прижал к ней чумазые губы. – Логично?

– Не подлизывайся! – Маша поднялась и пошла доставать маникюрные ножнички. Потом аккуратно выстригла волосы на месте ранки и заклеила ее пластырем. Вскоре горячая парочка уже пила свежий апельсиновый сок под навесом палубы.

– Слушай, мы с тобой в Париже, а чем занимаемся? – отставив прозрачный высокий стакан, спросил Павел Машу.

– Чем же?

– Шишки себе набиваем!

– Набивание шишек – это и есть путь познания.

– Философ ты мой! – расчувствовался Павел. – Давай лучше продолжим эмпирическое познание другим способом.

– Каким же?

– А пойдем гулять. Вдвоем. По Парижу.

– Пашка, это замечательная мысль. И пришла она тебе в голову после удара об стол!

– А что это доказывает?

– Что путь к истине лежит через набивание шишек.

– Логично.

Почувствовав раскол в стане волонтеров, Симона деликатно приостановила ход эксперимента, справедливо рассудив, что полученных данных вполне достаточно для постановки проблемы и включения в научный обиход некоторых специальных понятий, над углублением которых еще предстояло работать не одному научному коллективу. Сейчас же она просто объявила о перерыве, призвав всех отдыхать. Так и сделали.

На следующее утро Маша и Павел отправились гулять по Парижу. В эти утренние часы город был не столь многолюден, как вечером и ночью. Большинство увеселительных заведений было закрыто, однако это было даже к лучшему – ничто не мешало наслаждаться созерцанием архитектуры и городских достопримечательностей.

– Паш, а давай повторим маршрут Томаса и Евгении?

– А что? Давай.

И вот они на бульваре Клиши, затем – Гранд-Арме. По пути к Елисейским Полям они увлеченно обсуждали французские фразы.

– Шампс Элисее – это Поля Елисейские, стало быть, шампанское – означает полевое! – предложил свою версию Павел.

– Полевыми бывают цветы! – спорила с ним Маша, вертя головой во все стороны. – Конечно, если ты настаиваешь… А смотри-ка, здесь татуировки делают. – Над небольшой арочкой горела неоновая вывеска «Tattoo».

– Давай зайдем, Маш? – оживился Павел.

– Ты мало расцвечен? Нога еще сизая, шишка фиолетовая с переходом в желтый, усы черные едва оттер! И еще татуировка? – Ее начал разбирать смех. – Осталось разве что написать что-нибудь этакое… где-нибудь в интимном месте, а?

– Ну почему сразу в интимном? – смутился Павел.

– Например, можно написать: «Здесь средоточие страсти!»

– Маш, ну чего ты так развеселилась? – начал краснеть Павел, оглядываясь по сторонам.

– Ой, не могу!.. – Машу все больше разбирало. – Или написать: «Кость цела! Слава его величеству!»

– Ну и при чем здесь его величество?

– А-а-а… при том… ха-ха-ха-ха!.. – заливалась Маша.

Ранние прохожие с любопытством оглядывались на веселящуюся пару и улыбались. Париж жил своей утренней неспешной жизнью.

Час за часом Маша с Павлом бродили по улицам, вбирая впечатления от густеющего людского потока, пока усталость не накрыла их приятной истомой.

– Все, Паша, больше не могу, давай возвращаться. Не то я сейчас, прямо тут, улягусь спать на первой попавшейся лавочке.

– Такси! – взмахнул рукой Павел. Возле них мягко остановилась машина. Водитель приветливо распахнул дверцу и сделал приглашающий жест рукой.

– Ой, хорошо-то как погуляли, – вздохнул Павел, усаживаясь на сиденье.

– Воистину! В Париже можно ноги стереть до самого основания, но так и не увидеть всего, что достойно вашего внимания! – на чистом русском языке поддержал его таксист.

– О! – только и смог вымолвить Павел.

– А я здесь уже много лет, меня зовут Миша, – продолжил словоохотливый водитель. – Могу город показать, с какой угодно стороны, – улыбнулся он оглядываясь. – Что пожелаете, даже спеть могу!

– «Жили у бабуси два веселых гуся…» – тоненько затянула Маша. В ее глазах искрилось веселье.

– «…один серый, другой белый…» – продолжил Павел тенором, улыбаясь во весь рот.

– Третий черный, загорелый! – неожиданно басом закончил куплет таксист. И все дружно расхохотались. Машина подкатила к «Ковчегу».

Нагуляв зверский аппетит и пообедав, путешественники забрались под одеяло и мгновенно уснули.

И снова Маше приснился сон. На этот раз тревожный. Ей приснился давешний водитель, он мчал ее в такси по безлюдной улице с редкими фонарями. Она боялась спросить, куда он ее везет, но сердце у нее замирало от близкой тайны, которая должна вот-вот раскрыться. Ей было страшно и хорошо. В открытое окно задувал ветер, он был теплым и душным, в нем смешались запахи большого города, и она пыталась различить их по отдельности, но у нее ничего не получалось. Ей непременно хотелось определить их, выделить чистые и понятные. Беспомощность была мучительной. Как страшно и одиноко! А потом она вдруг увидела выходящего из темноты зеленоглазого художника Пьера, который рисовал Томаса и Евгению. Он молча появился на дороге и смотрел вслед автомобилю. И тут в Маше заговорила ревность. Зачем, зачем этот растленный тип внушил бедной Евгении любовь? Ведь это было внушение! Он внушил ей свой чувственный мир. Вопреки желанию молодой женщины, которая к тому же ждала ребенка от любимого человека. И правильно Павлик тогда возмутился, когда они читали этот дневник. Теперь, почувствовав укол ревности, она понимает, что это за чувство, думала Маша во сне.

– Павлик, как ты думаешь, всякий ли человек подвластен другому? – растолкала она мужа уже под утро, когда почти светало.

– Машка! Ты в своем уме? Ночь же еще на дворе, а ты все с философскими заходами!

– Но ведь Евгения любила Томаса, а Пьер смог повлиять на ее чувства.

– Я считаю, что среди множества людей есть подходящие друг другу, а есть несовместимые.

– А медальон?

– А он просто обостряет восприимчивость! Но не меняет заложенные свыше возможности людей быть вместе.

– Да, ты прав, наверное, так и есть, – успокоилась Маша.

– Еще вопросы будут?

– Нет, вопросов больше нет. Только сон мне приснился. Я тебе утром расскажу.

– Тогда спим.

Наступившее утро потревожило их гудком буксира. Маша выпорхнула из-под одеяла и вскоре уже стояла у бортика «Ковчега» с большой кружкой горячего кофе с молоком. Прохладный ветерок от воды шевелил полами ее любимого халата с драконами и холодил влажную после душа кожу… Прогулочный корабль «Бато Муш» гордо прошел мимо. С палуб ей приветливо помахали руками. Нет, положительно к Парижу привыкнуть невозможно, подумала Маша и… направилась в спальню.

Павел крепко спал, лежа на спине. Уморила она его своими ночными сказками. Шахерезада! Одеяло сползло с живота спящего и открыло ее взгляду нечто любопытное. Белый прямоугольник пластыря в самом низу живота! Сгорая от любопытства, Маша осторожно потянула его за уголок. Павел негромко замычал и начал переворачиваться на бок. Маша быстро передвинула подушку немного в сторону, но муж, сонно повозившись, нащупал головой подушку и глаз не открыл. Вспорхнувший было сон снова овладел им, но вскоре на лице его разлилась блаженная улыбка. Маша продолжила медленно отлеплять пластырь. И наконец она смогла прочитать татуировку: «Я люблю тебя, Маша!»

– Ха-ха-ха! – неожиданно расхохотался Павел, вскакивая в постели и вздымая руки вверх, изображая из себя страшного и ужасного. – Думала, я сплю? А вот и нет! – Он сграбастал жену и одним движением уложил ее на постель, тут же закрывая рот поцелуем.

– Пашка, сумасшедший! – попыталась запротестовать Маша.

– Ты сегодня такая, Маша, такая…

– Нет, скажи, зачем ты это сделал? Это же больно!

– Глупенькая! В салоне татуировок мне эту надпись нарисовали. Через месяц она бесследно сойдет.

– Ах ты!.. – Маша вывернулась и оседлала Павла. – Так вот почему ночью мне было так страшно! Потому что тебя не было рядом! Значит, во сне я почувствовала твое отсутствие!

– Ну как тебе, нравится? Правда, пришлось волосы удалить, но для тебя мне ничего не жалко.

Маша взглянула на демонстративно торчавший на гладко выбритой коже объект и нашла всю картину очень даже симпатичной.

– Ну, Пашка, теперь моя очередь. – С мстительной улыбкой посмотрела она на Павла и рукой сжала ему губы бантиком…

Только через полтора часа они снова выбрались на палубу и уселись в кресла, расслабленно разглядывая снующие по Сене суденышки.

– Ух ты, Маша, настоящая джонка!

– А вон, смотри, целая гроздь воздушных шариков тащится за лодкой. – Маша привстала, указывая пальцем на проплывающую по волнам посудину.

Потом они отправились гулять, впитывая звуки, запахи – жизнь загадочного Парижа. Обоим не хотелось ни думать о чем-то другом, ни вспоминать что-то. Они в Париже, вдвоем! Что может быть прекраснее?

Ночи же их были беспокойными. Вся история с медальоном взбудоражила обоих. Каждого по-своему. Правда, Павел был беспечнее – ему хотелось исследовать занятную находку и отыскивать для нее все новое применение. Медальон он не снимал, ощущая себя отмеченным необыкновенной судьбой.

Маша успокоилась было после насторожившей ее картины мужниного вожделения к другой женщине, ведь она себе это нарисовала. Но чувство тревоги не покидало ее. Она продолжала ждать нового подвоха от зловредной игрушки. И во время одной из прогулок по набережной Маша вдруг не сдержалась:

– Паша, мне кажется… свойства медальонов не во всем хороши.

– Маша, фокус ведь не в свойствах металлической штуковины. Он в том, как их, эти свойства, применять!

– А что, есть разница? – серьезно спросила Маша. Встретив ее взгляд, Павел расхотел ерничать и виновато задумался. – Паша, сними его! – В Машином взгляде читались решимость и готовность идти до конца.

– З-зачем? Почему же? – еле слышно спросил Павел. – Разве тебе плохо?

– Мне плохо, – тихо ответила ему Маша. – То есть мне хорошо, но я боюсь, что твои чувства ко мне начнут стираться. Ты помнишь бедняжку Евгению? Помнишь, как она разрывалась между Томасом и Пьером? Вспомни свои слова! Ты ведь, признайся, считал ее предательницей!

– А ты ее оправдывала… – уклонился Павел от прямого ответа.

– Да, оправдывала, потому что она не виновата. То есть… – Маша сбилась, но тут же нашла нужную мысль. – Паша, я хочу напомнить тебе, что это ты потомок Эдисона, а не я. Это в тебе течет кровь Евгении! Именно она пала жертвой неукротимого действия медальона. Я хочу тебе сказать, что твой тип чувственности, возможно, на генетическом уровне имеет предрасположенность поддаваться тому, у кого на шее эта штука. Ты меня понимаешь?

– Но ведь сейчас второй медальон у тебя… Значит, я поддаюсь только тебе.

– Все может случиться. Медальон может оказаться на ком-то другом. И все твои чувства ко мне… – Маша не сдержалась и закусила губу.

Павел медленно, словно объятый чем-то густым и липким, потянулся к шнурку на своей шее.

– А если я не сниму? – вдруг спросил он с волнением, остановив движение руки. – Если я не сниму его?

Из Машиных глаз покатились быстрые горячие слезинки. Руки ее потянулись к лицу. Беспомощность и отчаяние добавили ей морщинок вокруг глаз. А ведь за каждой стоят совместно прожитые годы, подумал вдруг Павел. Он знал все эти мелкие и почти незаметные черточки. Любимого человека они делают еще более родным, близким. Морщинки появлялись у них у обоих. От одних и тех же радостей и печалей, одних и тех же бессонных ночей и тревожных дней. Как общие дети – эти паутинчатые отметинки общей судьбы… Не успел Павел додумать эти очистительные мысли, как Маша медленно повернулась и пошла вдоль набережной, неловко переставляя ноги. Плечи ее поникли, голова опустилась.

– Маша! – позвал он.

– Что, Пашенька?

– Я снял его, смотри! Ты видишь? – Его рука рванула шнурок.

Те, кто видел, как любящие возвращаются друг к другу после размолвки, поверят: Маша даже немного подросла, фигурка ее вернула былой стройный и точеный вид. Ноги упруго развернули тело и понесли навстречу любимому, единственному, исключительному. И несмотря на то, что размолвка длилась всего несколько минут, объятия были жаркими, как после долгой разлуки.

– Смотри, Маш, я могу надеть его снова, – горячечно шептал Павел, проглатывая окончания слов и не имея возможности вообще что-либо произнести внятно, потому как его губы были на Машиных губах. – Смотри, – оторвался он от них и быстро накинул шнурок на шею, неловко тычась лбом в Машино мокрое от слез лицо. – Видишь? Он не берет меня, видишь, он не действует больше на меня, ты моя, понимаешь? И никакой закон прошлого, удесятеренный глупыми бактериями, чтоб им пусто было, теперь не имеет над нами силы. Ты видишь? Ты веришь мне?

– Вижу, Паш, но давай от греха подальше… н-ну… выкинем его, а?

– Давай. Только отдадим сначала Симоне все, что там есть в них внутри, ей пригодится, – со вздохом предложил Павел, словно отсекая от себя какую-то важную часть жизни и боясь передумать.

Сказано – сделано.

Симона вывела все содержимое украшений в пробирки и возвратила ставшие совершенно безобидными вещицы супругам.

– Ну вот и конец истории с таинственным влиянием, – счастливо вздохнула Маша и потащила Павла прогуляться по набережной. Скоро пора возвращаться домой. Как же они будут вспоминать эти речные трамвайчики, эти волны, плещущиеся под парижским небом, и сравнивать их с беспокойным плеском полноводной Невы.

Они подбежали к гранитному парапету. Сена рябчато отражала светлое небо. Пахло влагой и еще чем-то неуловимо исключительным. Маша и Павел посмотрели друг на друга.

– В память о них… – сказал Павел.

– В память о них, – эхом откликнулась Маша. – В последний раз…

Они медленно надели медальоны и обнялись. Так прошло несколько долгих минут. Маша тоненько вскрикнула и отстранилась. Павел посмотрел в ее глаза, подернувшиеся поволокой чувственной волны, и задумчиво произнес:

– Если мне, потомку Эдисона, суждено было пройти это испытание, то я сделал это!

– Ты справился, Паша. Пусть они останутся нам на память, только пусть грустное прошлое оставит нас.

– Да, пусть прошлое оставит нас…

Павел улыбнулся. Им показалось, что в этот момент волны остановились и вода Сены странно вспыхнула неярким огнем, отражаясь в мокрых бортах лодок, и тут же продолжила свое течение, похоронив в своей глубине давние, давние сны…

Павел взял Машу за руку, и они пошли вдоль набережной, пока Павел не заметил такси, медленно катившее вдоль обочины. Поддавшись внезапному порыву, он махнул рукой. Такси остановилось, стекло медленно поползло вниз.

– Хэв ю мьюзик? – наклонив голову к окну, спросил Павел водителя.

– А какую тебе? – ответил ему знакомый голос.

– А-а-а… привет, Михаил! У тебя есть… танго?

– Зараз будет тебе танго. – Шофер порылся в бардачке и извлек на свет ярко блеснувший лазерный диск, сунул его в проигрыватель, и по набережной разлились звуки аргентинского танго.

С улыбкой во все лицо, Павел повернулся к Маше и обхватил ее рукой за талию. Она, будто всю жизнь провела на подмостках «Мулен Руж», устроила левую руку на его плече, выпрямила спину и вскинула подбородочек повыше.

Они танцевали, поражаясь своему внезапно снизошедшему на них умению, которое то ли спало в них, спрятанное где-то глубоко внутри, то ли только что родилось из преодоления мистических, навеянных прошлым пут.

Неширокого тротуара набережной им вполне хватало, чтобы родился этот танец неумирающей и вечно новой любви. Зрителей было немного. Шофер, вышедший из машины, несколько прохожих, спешащих на работу в свои офисы, и полисмен на мотоцикле… Он остановил своего железного коня и благодушно улыбался, глядя на танцующую пару.

Павел сделал последний шаг в череде головокружительных поворотов и уронил Машу на подставленную снизу руку, почти не касаясь ее тела. Маша падала и падала, пока падение не прекратилось у самой земли. Рука ее очертила полукруг и застыла на месте. Одним движением Павел вернул партнершу в вертикальное положение и смущенно огляделся.

– Эх, што любовь с людями делает… – добродушно заметил Михаил, открывая дверцу автомобиля и делая приглашающий жест рукой.

– Спасибо! – церемонно произнесла Маша, поблескивая высохшими глазами и медленно возвращаясь из прекрасного далека, куда забросил ее волшебный мир гитарных звуков и пластического скольжения в сильных и уверенных руках. Гибким движением она впорхнула в салон, откинулась на сиденье и прикрыла глаза. Вслед за ней уселся Павел. Дверца захлопнулась, и машина медленно покатила по асфальту.

Впереди их ждал Париж и новый ясный день.

– Павлик, суп уже давно готов! – прозвучал на набережной Сены Машин голос.

– Машка, ты так танцуешь! Это же обалдеть можно! – медленно выплывая из сна, проговорил Павел, потягиваясь и ловя рукой мягкую теплую ручку, запустившую ласковую пятерню в его взлохмаченные волосы. – Да и я ничего себе, ого-го! – Он прижал пахнущую укропом ладошку к своей щеке.

– Тебя не добудиться сегодня. А суп остывает. Сегодня твой любимый, с клецками. А где это я танцую? Ты где витаешь-то?

– Машка, тут такие события! Грандиозные! Собирайся в Париж! Нас туда, кажется, уже давно приглашали.

– Ну да, еще в прошлом году, Мила с Геной.

– Вот-вот. А на приглашения надо отвечать.

– Может, поедим сперва, а уж потом… в Париж-то? Я, между прочим, голодная. Тебя вот дожидаюсь, пока соизволишь почтить присутствием…

– Почтю, почтю… – Павел вылез из-под одеяла и натянул на голое тело халат. – Слушай, а что у нас на антресолях за сундучок стоит, фанерный такой?

– Ну, стоит… бумаги там всякие, тетрадки какие-то. Бабушкин еще чемоданчик. Нужно как-нибудь собраться, повыкидывать что не надо…

– Машка! Давай скорее суп! И где у нас стремянка?

– Что, малахольный, проснулся? Оголодал, не иначе… – с ласковым испугом отступила Маша в сторону, пропуская бодро взявшего с места супруга. Полы его халата развевались, напоминая…

– Э-эй, Андерсен! Чур, сначала ты мне все расскажешь!

– Ну конечно, моя русалочка… – Павел обернулся и сгреб Машу в жаркие объятия.