Текст книги "Первое танго в Париже: Привилегия для Эдисона"

Автор книги: Мария Павлова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 6 страниц)

Дядюшка Дестен оказался милым галантным старичком. Он принимал русских гостей в своем доме в Буа-Коломб и первым делом показал им сад, разбитый со вкусом, но не потерявший природной естественности. Затем хозяин оставил супругов одних и отправился изучать старинные записи.

– Паш, – спросила Маша, когда они побрели дальше по дорожке, окаймленной зеленым подстриженным газоном. Слабо пахли цветы в расставленных по обе стороны дорожки вазонах. Позднее, в начале сумерек, они начнут источать свой чувственный аромат. – Почему, как ты думаешь, Рене работает простым водителем у Милы, если у него дядя такой богатый? Смотри, какой у него дом, а территория вокруг? Целое поместье!

– Пусть медальон будет у тебя, – нелогично ответил Павел и надел на Машину шею украшение. – А тебе очень идет! Вот так, хорошо… – Для убедительности он провел пальцем по цепочке и задержал его возле ключицы. – А по поводу Рене, Маш, у них тут совсем другой уклад жизни. Дядя не обязан обеспечивать совершеннолетнего Рене средствами к существованию. Это у нас в России патриархальные отношения между родственниками. А тут не так.

– Как-то непривычно все это, – пожала плечами Маша и прильнула к мужнину плечу. Павел взял ее лицо в свои ладони и поцеловал. Глаза Маши сами закрылись, лишь только его губы коснулись ее губ.

– Париж! Как много в этом звуке для сердца русского слилось!.. – с чувством произнес Павел, подхватил Машу в объятия и закружил по садовой дорожке. Маша откинула голову и засмеялась…

– Смотри, вольеры! – Павел увлек Машу к ограждению в углу парка, и они остановились, пораженные. За ажурной проволочной сеткой паслись лошади.

– Ой, какие красивые! – не сдержала восхищения Маша.

– Ты стройна, как кобылица в колеснице фараона, – вознесся Павел к высокому библейскому строю мыслей.

– И правда, Паш, не зря лошади считаются самыми красивыми животными… И глаза у них красивые, у них и у коров. Вон у Гомера, что ни красавица – так волоокая…

В глубине аллеи показался мсье Дестен:

– Мон шер Мари, мсье Павел… – Он сделал приглашающий жест в сторону особняка.

На баржу «Ковчег» супруги возвратились уже за полночь, отужинав в гостеприимном доме старика Дестена. Рене, любезно попрощавшись, тут же укатил домой, доставив Машу с Павлом до места.

Маша уселась в кресло и откинулась на спинку, переводя дух от обилия впечатлений.

– В первый же день – и столько всего.

– Ты устала? – Павел снял Машину сумку с подлокотника кресла, намереваясь присесть рядом. И удивленно уставился в вырез Машиного платья.

– Что такое? – Маша провела рукой по шее, готовясь ощутить тяжелую округлость согретого ее телом металла. Но рука скользнула по гладкой коже. Глаза ее округлились, но Маша быстро взяла себя в руки, и мысль ее заработала.

Повисло напряженное молчание. В открытое окно долетала музыка с речного трамвайчика, проходившего мимо.

– Привет! Вы дома? – в гостиную вошла Мила, следом за ней Геннадий.

– Ну как первый день в Париже?

– Все пропало… – упавшим голосом произнесла Маша.

– Что пропало? – хором выдохнули супруги.

– Медальон! Его нет!

– Спокойно. Расскажи все по порядку, – спокойным голосом предложила Мила. – Вы поехали к Дестену. Медальон был? Когда вы обнаружили пропажу?

– В саду у мсье Дестена все было на месте…

Мила выхватила из сумочки сотовый и набрала номер Рене. По ее лицу было видно, что трубку никто не берет.

– Вот незадача, как назло, не отвечает! – в сердцах произнесла она. – Ладно, сейчас поздно, утро вечера мудренее. Давайте ложиться. Завтра на свежую голову сообразим, как поступить!

Маша согласно кивнула, приходя в себя. Насыщенные впечатлениями, супруги отправились спать. Уже засыпая и поворачиваясь на бок, спиной к мужу, Маша сонно пробормотала – то ли ему, то ли самой себе:

– В любом случае, Паша, Господь с ним, с медальоном этим… Как пришел, так и ушел… Могли бы его вообще выкинуть с хламом… А так в Париже…

Павел обхватил Машино тело рукой, привычно поместив ее в удобный изгиб талии у бедра. Рукой коснулся мягких полушарий груди, доверчиво угнездившихся в его ладони. Спать! И вправду утро вечера мудренее.

Но сон не шел. Не разделял Павел этой Машиной пораженческой философии. Она по-своему, конечно же, права, убиваться из-за потери ювелирной побрякушки глупо – хоть бы ей и триста лет было! И четыреста! Вот то, что они с Машей в Париже, – это да, здорово. Как там у Жванецкого? У россиянина не часто срывается фраза: «Мне в Париж, по делу! Срочно!» У них, кажется, это получилось – и сказать, и, главное, оказаться в городе-мечте. Хотя для европейцев город-мечта – Венеция… «Побывать в Венеции – и умереть!» – такие вот тут приоритеты! Но это их, европейцев, дело, чего им хотеть. Они с Машей хотели сюда. И ведь сразу угодили в парижские тайны!

Павел поворочался, стараясь не разбудить жену, потом встал и тихонько начал одеваться. Выскользнув из спальни, он прокрался к выходной двери и, разобравшись с запорами, вышел на воздух. Поозирался в растерянности, вглядываясь в ночные огни никогда не засыпающего города, и пошел в сторону ближайшего моста. На мосту остановил такси и добрался до Буа-Коломб. Он не мог ответить себе на вопрос, зачем он едет к особняку Дестена. Ночью, в темноте – что можно найти? И там ли надо искать? Но бездействовать было невыносимо.

Пройдя вдоль литой садовой ограды, он прислушался. Все тихо. Павел перелез через ограду и замер в кустах, обдумывая, что делать дальше. Потом пошел по знакомым аллеям. Объятый ночной тишиной сад притаился, храня в этом молчании шепоты, крики и смех, когда-то звучавшие здесь. Вчера, сегодня и много десятилетий назад. Ведь не он, Павел, первый ступает ночью среди распростерших в темноте свои кроны деревьев. Мысли Павла наполнились фантазией. Наверное, много интересного тут происходило! Одно слово – французы!

Пройдя несколько десятков метров, он наткнулся на вольер для лошадей. Животные тихо всхрапнули, заслышав чужие шаги. Неожиданно у Павла в кармане запиликал сотовый.

– Алло? – приглушенно ответил он, ожидая услышать встревоженный Машин голос.

– Паша, банзай! – зарокотал в трубке голос Анатолия. – Ты где? Извини, что так поздно звоню.

– Да ладно, чего извиняться, раз звонишь! – Павел пошел вдоль вольера, пытаясь выйти на дорожку.

– А ты где?

– Да леший его разберет, в кустах каких-то… – в сердцах проговорил Павел и уточнил: – Рядом с лошадьми.

– Какими еще лошадьми и в каких кустах? Ты кого-то выслеживаешь?

– Наверное, да. Только не знаю кого.

– Ну ты… это… в себе?

– Да я-то в себе. Вот только лошади. – Животные и вправду забеспокоились, услышав не знакомый им голос. – Тут особняк, – внес ясность Павел, держась принятой линии быть кратким.

– Ты, Паша, точно не спишь?

– Я не сплю, а их разбудил. Ржут. Сейчас хозяин выйдет.

– Еще скажи – резидент! Шпион из тебя, как…

– Что? Не гожусь в шпионы?

– Ты годишься в пациенты.

– Еще накаркай!

– Ты, Паша, совсем меня запутал. Тебе врача не вызвать? Ты где?

– В саду возле особняка.

– Какого еще особняка?

– Обыкновенного, парижского…

– Ты хочешь сказать, что ты в Париже?!!

– Ну да. Мы с Машей тут. То есть она спит, а я вот…

– Так и мы тут! В ку… тьфу, в Париже. А вообще… пусть Симона с тобой разберется, передаю ей трубку.

– Павлик, – послышался в трубке взволнованный голос Симоны, – я только что узнала об одной исключительной вещи! Мне Маша говорила про медальон! Так вот! Он мне срочно нужен!

– А нет его… я его как раз ищу.

– Где?

– Долго объяснять. А зачем он тебе срочно?

– Мы с Толиком в Париже. Я тут… вообще-то это пока закрытая информация, но тебе не могу не сказать, потому что очень интересная штука получается… – Волнение Симоны передалось Павлу, он подобрался, воровато озираясь, словно их могли подслушать. – Оказывается, в старинных медальонах содержится древний воздух. За такими вещами идет охота по всему миру, и уже давно. Этот воздух можно исследовать! Это достоверный материал для изучения ранних форм жизни, понимаешь? В древнем янтаре есть остатки организмов, в окаменелостях, ну, всякие там бактерии… Все это представляет огромный интерес для науки. В общем, я вспомнила про ваш медальон и сразу решила выяснить, что с ним.

– А ничего. Пропал.

– Как – пропал? Объясни все толком!

– Сейчас не могу, кажется, меня заметили… – Из глубины сада послышался треск веток. Не успел Павел сообразить, куда бежать и как спасаться, как услышал зловещее рычание. Собака!

– Господи, да кто тебя заметил, кого ты ловишь?

– Меня ловят… – Павел метнулся в сторону ограды.

– Бо-о-оже, – простонала Симона, – ничего не понимаю!

Но Павел уже не слушал. Нажав сразу на все кнопки, он отключился и, заталкивая телефон в карман, не удержав равновесия, споткнулся. Падая, успел все же выбросить руку перед собой и рухнул в траву. Рука тут же наткнулась на что-то холодное и округлое. Он зажал предмет в руке и, быстро принимая вертикальное положение, поднес к глазам находку. В свете далекого фонаря тускло блеснул… медальон! Ну да, они с Машей здесь прогуливались. Кажется, именно тут он ее обнимал. Павел торопливо сунул вещицу в карман и припустил прочь. Рычание и треск веток раздавались уже совсем близко. В его распоряжении несколько секунд. Подбежав к ограде, он подпрыгнул и уцепился за ажурную конструкцию, чертыхаясь и удивляясь тому, что еще цел… И, уже поверив в благополучный исход своей вылазки, вдруг почувствовал резкую боль в лодыжке.

– Черт!

На ноге, вцепившись мертвой хваткой, повис питбуль. В голове у Павла помутилось, он дрыгнул ногой, пытаясь отшвырнуть зверя, но убедился, что сделать этого не может…

– Фф-у! Фу! – раздался отчаянный женский крик. Собака разжала челюсти и послушно села на задние лапы. Что было сил Павел рванулся, не помня себя, перемахнул через ограду и… со стоном свалился на тротуар. Его тут же обхватили чьи-то нежные руки. – Кто здесь? – в горячке попытался он разглядеть неожиданного спасителя.

– Павлик, это я…

Маша!

– Машка… Господи, как ты меня нашла?

– Сама не знаю, проснулась – тебя нет. Внутренний голос… Давай сматываться скорее… – Маша схватила Павла за руку, увлекая в сумрак боковой дорожки, огибающей особняк. Павел резво вскочил на ноги, но тут же взвыл от боли.

– Что, Пашенька? Что, милый?

– Нога! Этот чертов зверь…

– Что, совсем идти не можешь?

– Ни-ичего, м-м-могу, давай только не так быстро!

Осторожно передвигаясь, они добрались до места, где Маша оставила такси. Едва лазутчики влезли на заднее сиденье, машина рванула вперед.

Остаток ночи промелькнул в мгновение ока.

Через день утром ласковое солнышко лизнуло Павла в щеку. Он открыл глаза. Интересно, в Париже со всеми так или это им с Машей уготована такая плотная программа? Позавчерашние события сейчас казались ему сном. Но не верить в происшедшее было нельзя. Нога распухла и посинела. Как известно, собачьи укусы сдавливают мышцы. Сильно травмированные ткани долго не заживают. Если укус пришелся на стопу, то несколько дней передвигаться практически невозможно. За свою эксцентричную выходку Павел получил от Маши взбучку.

– Мы приехали в Париж! А ты?

– А что – я?

– А ты… самострел!

– Я самострел?

– А что, скажешь, я?

– Нет, не скажу. Ты героическая женщина, самоотверженная жена, бросилась спасать мою жизнь, честь и достоинство.

– И достоинство в том числе, – не упустила случая хихикнуть Маша. – Я бросилась спасать тебя от глупостей. Зачем ты полез тайком? Можно было бы днем туда отправиться и поискать.

– Но ведь меня никто не поймал? И потом – так интереснее. Подвески королевы…

– А если бы поймали? Мушкетер! Кстати, собака разве не в счет? Она тебя и поймала.

– А медальон не в счет?

– Ладно. Медальон в счет. Ты его нашел! Проявив чудеса героизма.

– Значит, я не самострел?

– Самострел. Лежишь теперь, ни на что не годный.

Маша обвела выразительным взглядом фигуру мужа в кровати. Он лежал с забинтованной ногой, лицо его, однако, выражало полное довольство: на Машиной шее победно поблескивал вновь обретенный медальон. Подвески королевы меркли в его свете…

– Ладно, не самострел. Агент ноль-ноль-семь!

– Так точно, Мани Пенни! – загоготал Павел, нежно поглядывая на аппетитные Машины бедра. – Я снова готов к свершениям во имя моей королевы! Мальвина! Дульсинея! – Он потянул руку в направлении своего взгляда. Маша поймала ее и задержала наметившееся целеустремленное продвижение.

– Машка! Я живой и здоровый! – Павел приподнялся на локте.

– Лежать! Раз здоровый… – властно приказала Маша и, неожиданно гибко извернувшись, прижалась лицом к Пашиному животу, сильно выдохнув в него воздух.

– Машка! Щекотно же! – заорал Павел, дернулся и ойкнул от пронзившей его лодыжку боли.

– От же зараза! Как она меня не съела? – Павел обнял Машину голову и погладил по волосам. – Теперь лежу тут, как инвалид войны, пострадавший в борьбе за частную собственность. Ни тебе жену приласкать, ни тебе по городу погулять, ничего низзя! Ах, диета! То нельзя и ета-а-а-а… – заблажил Павел голосом Козловского.

– Вот и я о том, Пашенька. Но ты же шаляпинский фанат, чего это ты вдруг запел не своим голосом?

– От бессилия, о радость моих очей!

– Это можно поправить… – проникновенно произнесла Маша и провела теплой ласковой рукой по распростертым чреслам. Глаза Павла закрылись в неописуемом блаженстве.

– Ой, Машенька, еще давай так…

– Сначала поесть надо, потом и десерт… на сладкое, – хозяйственно сказала Маша и выскочила из импровизированного лазарета.

Баржа еле заметно покачивалась на речных волнах.

Маша вернулась со столиком. На нем были изящно расставлены тарелочки, вазочка с цветами и лежали скрученные в трубочку салфетки.

– О-о! – возгласом восторга встретил Павел это великолепие. Кажется, начались привилегии для Эдисона? Павел торопливо съел кашку-мюсли и довольно зажмурился, предвкушая десерт. Он догадывался, что собирается сделать Маша, и поцеловал ее руку, пальчик за пальчиком, потом замер, пронзенный нахлынувшим чувством покоя и острого возбуждения. Маша одной рукой передвинула на кровати столик, другой провела кончиками пальцев под простыней, заглядывая в пьянеющие любимые глаза.

– Пашка-а-а, ты куда улетел? – иезуитски прошептала она, легонько пошевеливая рукой. Павел постанывал, силясь держать глаза открытыми и борясь с желанием раствориться в теплом облаке ощущений. Маша медленно потянула простыню на себя… Павел застонал от острого щекочущего движения мягкой шелковистой ткани по его восставшей плоти. Простыня полезла вниз, обнажая ладное мужское тело. Из разноголосого шума, доносившегося с Сены, выделилась блюзовая мелодия. Лодка с туристами медленно прошла под самыми окнами «Ковчега». Легкое покачивание волн добавилось к движениям Машиных рук, многократно усиливая наслаждение. Естество подалось к приближению взрыва. Маша замедлила движения, глаза Павла широко раскрылись, и… в этот момент за Машиной спиной он увидел Симону.

На пару секунд женщина застыла на пороге. Ее лицо последовательно сменило несколько выражений: радостно-приветливое перешло в удивленное, затем в смущенное и, наконец, в восторженное. Маша, вся отдавшись приятным манипуляциям, не могла видеть того, что происходило позади нее: в момент, когда на лице Симоны отразился восторг, Павел начал извергать семя, разбрызгивая его через Машину голову… Симона беззучно ойкнула и исчезла за дверью. Маша продолжала свое благоносное развлечение. Дождавшись окончания острого действия, она накрыла Павла простыней, поцеловала в горячие губы и тихонько спросила, не ожидая ответа:

– Теперь ты еще поспишь?

Затем улыбнулась каким-то своим затаенным мыслям и вышла из комнаты, оставив Павла погружаться в сладкий сон.

Из комнаты Маша прошла прямо в гостиную.

– Я микробиолог, – говорила в этот момент Симона Геннадию с Милой. – Сейчас работаю в одном очень интересном проекте, многих специалистов уже давно знаю – проект курирует мировая ассоциация биологов.

Тут же сидел и Толик, загораживая своим могучим торсом репродукцию Тициана. Он призывно помахал Маше ладонью, приглашая присесть рядом в свободное кресло. Маша двинулась в его сторону.

– Как доехали? – непринужденно спросила она, усаживаясь и понизив голос.

Все еще румяная, Симона тараторила что-то очень интересное. Пробы воздуха, артефакт, жизнь бактерий… Да, Павел говорил. Речь о медальоне! Вот уже несколько дней Симона здесь на симпозиуме, а дело с медальоном выходит серьезное, и она не жалеет, что пришлось сорваться аж в самый Париж. Еще бы, сорваться в Париж – кто ж об этом пожалеет! Маша хихикнула про себя, вспомнив своего раненого, но не потерявшего боевого настроя супруга.

– Ассоциация оплатила все расходы, есть материалы для изучения, и ваш медальон очень кстати. – Симона встретилась с Машей глазами и отвела взгляд, зардевшись.

– Да, но их на самом деле два, как следует из дневника. У нас только один. – Маша поймала смущенный взгляд Симоны и, бережно сняв вещицу, протянула подруге. Симона покраснела еще больше, но, подставив ладонь, приняла желтый кругляшок и, взвесив на ладони, вернула его владелице.

– Я нашла еще одного владельца старинного медальона! – перебила она Машу. – Здесь, в Париже! Долго объяснять, у меня есть пара идей, но говорить о них рано, пока у меня не будет проб воздуха из вашего украшения. Я помню, ты говорила еще и про бумаги, но бумаги в нашем случае не представляют интереса. Примерно три года назад мне стали доступны пробы древнего воздуха, тогда у меня и сформировалась одна идея. Надо кое-что проверить. В общем, этот воздух нужен мне как… воздух!

– А что насчет второго? Кто его владелец? – воодушевилась Маша.

– Луи Дестен, французский коллекционер.

– Дядюшка Дестен? – воскликнула Маша. – Тесен мир… Неужели у него тот самый, второй?

Толик заговорщицки заулыбался и переглянулся с Милой и Геннадием:

– Это дело надо отметить!

На столе появилась бутылка старого доброго «Советского шампанского».

– Вы уж простите за предложение распития во Франции советского напитка, но все-таки мы русские, и немного патриотизма в бокале нам не помешает! – провозгласил с воодушевлением Геннадий. Приятели подняли бокалы и… услышали голос Павла:

– А я? Меня забыли, господа товарищи! Россиянин в одиночестве, спасите лежачего больного…

– Кого я слышу! – обрадовался Толик. – А то «в кустах я, в кустах»! Что хочешь, то и думай! – Он сгреб бутылку и ведерко со льдом. Вся компания ввалилась в «лазарет». При виде старых знакомцев Павел радостно заулыбался, зацепившись взглядом за вспыхнувшие щечки Симоны. Та жизнеутверждающе подняла руку, сжатую в кулак, и с подъемом произнесла:

– Мы с тобой!

– О-о-о-о, йес! – живо откликнулся Павел и захохотал, вращая глазами.

Ничего не понимающий Толик добавил:

– Мы сами кого хошь покусаем, га-га-га…

– Давайте же пить шампанское! – весело закричала Мила, добавляя колокольчик женского смеха в мужской приветственный гвалт. – Ген, поставь старину Дассена, пожалуйста!

Комната наполнилась проникновенным мягким голосом любимого в России певца.

– А давайте пойдем на палубу! – предложила Мила.

Празднование встречи продолжилось под навесом на свежем воздухе до самого вечера. Павлу помогли перебраться в кресло, и он блаженно таращился в парижское небо, которое никогда не бывает абсолютно черным, – отсветы рекламы большого города мягко расцвечивали его цветными переливами.

– Итак, вы побывали у старика Дестена? – вернулась Симона к началу разговора.

– Да, и оставили ему бумаги для ознакомления. – Павел поежился от речного ветерка. – Через несколько дней он пригласил нас на ужин. По-моему, он что-то знает о прошлом моей прапрабабушки.

– Мы с удовольствием еще раз к нему съездим, – встряла Маша. Павел согласно закивал головой.

– И все подробно тебе расскажем.

– Да, мне интересно абсолютно все.

Через несколько дней, когда Павел оправился от увечья, они с Машей вновь оказались у памятной литой ограды поместья Луи Дестена. Дядюшке нездоровилось, но он не отменил назначенной встречи. Навстречу супругам вышел дворецкий и проводил их в Пурпурную гостиную, где старик устроился у камина, в кресле, укрытый пледом. Дворецкий придвинул к камину еще два кресла – для гостей.

– Вот взгляните-ка на это. – Дестен сделал приглашающий жест рукой, когда дворецкий вышел. Он потянул за шнурок, и взорам Павла и Маши предстала картина, скрытая от посторонних глаз плотной материей.

– Бог ты мой! – воскликнул Павел и застыл, потрясенный увиденным. С картины на них смотрели двое. Мужчина и женщина. У каждого на шее медальон. И именно такие, какой был на Маше. Томас Эдисон и Евгения! Светлоликая темноволосая Евгения и серьезный, почти торжественный Томас!

– Эта картина попала ко мне очень давно. Она была в ужасном состоянии. Я пригласил опытного реставратора, и вот результат перед вами! – Дядюшка Дестен еще раз величественно повел рукой. – Я прочел дневники Евгении, и я потрясен ее судьбой. Мне захотелось показать вам этот холст, и, более того, мне захотелось отдать должное этим любящим. Я хочу, чтобы вы, в память об их любви, приняли от меня этот подарок.

Старик тяжело встал и шаркающей походкой двинулся в Синюю гостиную, пригласив гостей следовать за ним. Маша на ходу перекинулась взглядом с Павлом, и они перешли в соседнее помещение. Камин здесь был поменьше, зато канделябры больше и света было много. Обивка кресел была синяя.

Луи взял с письменного стола футляр и дрожащей рукой вынул из него золотой медальон, как две капли воды похожий на первый. Только гравировка на нем была другой – «ERE». Павел зачарованно принял вещицу из рук старика и, плохо соображая, что делает, надел его себе на шею.

Гостиная поплыла перед его глазами. Мелькнул гобелен с оружием и, кажется, запахло дымком французских папирос…

– Нет, мсье Дестен, – мы не можем принять от вас эту вещь, – прошептал Павел, снимая медальон и оглядываясь на Машу, словно ища поддержки.

– Сделайте милость, уважьте старика, – протестующе поднял сухонькую руку старик Луи.

Маша едва заметно кивнула Павлу, и он вздохнул. Вздох должен был выражать согласие. Дестен удовлетворенно улыбнулся супругам, взглядом подбадривая Павла снова надеть медальон. Павел молча повиновался. Медальон тускло засиял на его шее. На этот раз ничего особенного Павел не почувствовал. Дестен позвонил в звонок возле своего кресла. Вошел дворецкий. Дестен попросил его перенести картину сюда. Холст был перенесен в Синюю гостиную. В этом цветовом окружении Томас и Евгения еще больше завораживали зрителей тайной своей страсти. Павел принялся вспоминать строки дневника, рассказывающие о создании портрета влюбленных. Художник с цепким взглядом зеленых глаз… поношенный плащ… безвольное тело молодой женщины, переполненное неземным блаженством… Павел встряхнул головой, возвращаясь к реальности.

– После того как отношения Эдисона и Евгении дали трещину, они переехали в Америку. Томас продолжил работу над усовершенствованием электрических машин. Он не мог окончательно порвать с Евгенией, потому что, как вы знаете, она была беременна. Томас метался, разрываемый чувством долга и ревностью. Это продолжалось и после рождения ребенка, сына. Так прошло несколько лет… – Луи оперся о столешницу и позвал прислугу. Принесли «Божоле нуво». Мсье Дестен откинулся на спинку кресла и продолжил: – У Эжени родился маленький Николай. Он был болезненным ребенком. Может быть, климат Американского континента повлиял или обстоятельства его появления на свет тому причиной, но так уж вышло… Когда Николаю исполнилось четыре года, его мать, Евгения, умерла, так и не оправившись от душевных ран. Николай окреп. Его воспитала русская гувернантка. Он много читал о России. Томас не оставлял сына своим вниманием. Но когда он умер, Николай переехал во Францию. Здесь он женился и стал отцом двоих детей. Семейная жизнь его не была безоблачной, и в конце концов он решил уехать в Россию, забрав с собой маленького Михаила, дочка же его осталась здесь, в Париже, мы еще вернемся к разговору о ее судьбе.

Маша зачарованно слушала рассказ, ухватившись за руку Павла и не сводя горящего взора с лица старика, повествующего тонким, слегка дребезжащим голосом.

– В России след Николая теряется, но вот передо мною вы, Павел, живой потомок того самого Николая. – Луи церемонно покивал головой в сторону Маши и продолжил: – Это печальная история… – И замолчал.

– А… а откуда вы узнали, что все было именно так? – удивленно спросила Маша.

– Откуда? – Старик позвонил в колокольчик, и в гостиную вошла девушка в джинсах. На ее хорошеньком личике было написано, что ее оторвали от чего-то очень важного и уж наверняка более интересного, нежели перспектива проторчать весь вечер в скучной компании… – Знакомьтесь, – представил девушку Дестен, – это Лили. Ее прабабка – та самая малышка, которая осталась жить во Франции со своей матерью после ее развода с Николаем. Лили двадцать два, и выходит, что она – ваша родственница.

Бровки Лили удивленно вскинулись и оставались во вздернутом положении еще некоторое время. Маша во все глаза уставилась на девушку, пытаясь найти в чертах ее лица сходство с Павлом.

– Глаза и нос, пожалуй, – пробормотала она, – и губы! Еще губы, ну точь-в-точь твои, Паша!

Лили справилась с волнением и, легко подхватив бокал с вином, устроилась на подлокотнике кресла рядом с довольным Дестеном. Она обняла его и прижалась к нему щекой.

– Ой, – всплеснула руками Маша, – мсье Дестен, как же вы с Лили похожи…

– Да, Маша, Лили моя правнучатая племянница со стороны ее матери. Своих детей у меня не было, вот молодежь только и не дает скучать старику.

Лили шепнула что-то на ухо Дестену, и тот, улыбнувшись, утвердительно ей кивнул. Девушка легонько чмокнула деда и, немного смешавшись, поцеловала в щечку и Машу, потом изобразила воздушный поцелуй Павлу и выпорхнула из гостиной. Павел переваривал навалившиеся впечатления и маленькими глотками потягивал из бокала вино.

– Я покину вас, молодые люди, мне, пожалуй, пора отдохнуть. Для вас приготовлена спальня наверху. Завтрак в одиннадцать часов утра, и не вздумайте отказываться, не обижайте старика. Да, портрет я прикажу отнести в вашу спальню, – хитренько улыбнулся он.

Дестен поднялся, прошаркал к двери и покинул гостиную.

– Ну, Машка, у нас, оказывается, полно родственников в Париже!

– Погоди, Паша, мне все время чудится, что я в каком-то другом месте и…

– Тебе тоже так кажется? – Павел встал и заходил по паркету. Перед картиной он остановился и внимательно вгляделся в изображение, затем вздрогнул и повернулся к Маше. – Мистика какая-то, Маш… – Он подозрительно покосился на жену, но та оставалась серьезной. Павел закрыл глаза. – Портрет этот… Так и кажется, что нас тут четверо… – пробормотал он. – Как ты считаешь, если мы повернем его изображением к стене, предки на нас не обидятся?

– Наверное, нет, Павлик. Мне тоже неуютно в их присутствии.

Павел подошел к треножнику и, прижав руку к груди в сдержанном и торжественном поклоне, развернул его. И тут же обернулся к Маше.

Он жадно обнял ее, так что она жалобно пискнула, и, в объятиях друг друга, они свалились на широкую кровать.

Жарко любя Машу, Павел никогда не задумывался о «технологии любви». Просто кто-то неведомый выключал у него в голове критическое мышление, механизм моделирования ситуаций, оставляя только сторожа, который сидит внутри каждого мужчины, даже когда он увлечен любовной игрой. Насчет сторожа Павел знал уже давно: лет двадцать назад, когда они с Машей только-только начинали совместную жизнь, разбушевавшийся ветер с треском распахнул плохо прикрытую оконную створку, задувая в их с Машей любовное гнездышко палые листья вперемешку с пылью. Тогда внутри Павла и проснулся сторож-страж и бросил его тело в нужную сторону. Опомнился Павел, только когда створка была плотно закрыта и защелкнута на шпингалет.

Любовный восторг не позволяет чувствам взаимодействовать с разумом. И если разум дает команду открыть глаза и посмотреть на любимую, то чувства диктуют обратное. Закрыть глаза и отдаться течению реки ощущений. Из этой реки тебя может вытащить только сама любимая. Или ты ее… Но сейчас стремительное течение несло обоих, затягивая в воронку притяжения и выбрасывая на поверхность до тех пор, пока сквозь плотную вязкую тишину не стали пробиваться звуки. Шум листьев, едва слышный скрип ветвей садового платана. Сонное ржание лошадей в загоне. Только тогда сон накрыл их своим теплым крылом.

Спалось в доме у дядюшки Дестена удивительно сладко, до утра еще оставалось время…

…И они, держась за руки, вбежали в жаркий и дурманящий травяным цветением июль.

Горячий песок под ногами жжет подошвы, солнце палит как сумасшедшее. Они с разбегу плюхаются в воду.

Плыть легко, река несет их сама. За песчаной отмелью русло делает небольшой поворот, и они оказываются в небольшой заводи, где почти нет течения и вода теплее – успела нагреться под лучами июльского солнца. Оно колышется желтым кружевом под нависшими с берега ветками ивы.

Не сговариваясь, они вплывают в пронизанный солнцем грот.

Ухватившись за ветку, он притягивает ее к себе. Она от неожиданности замирает. Он обнимает ее сзади и прижимается губами к ее щеке. Слышно, как в кустах у берега тихо булькает маленький водопадик.

Его дыхание становится совсем близким – осторожные губы касаются ее шеи чуть ниже уха. Неведомое раньше блаженство туманит мысли. Краешком плеча она чувствует, как стучит его сердце. Не соображая, что делает, она медленно поворачивается и, обхватив его за плечи, поднимает вверх лицо. Осторожно, едва касаясь, он губами собирает капли воды вокруг ее губ. Его сердце бьется так гулко, что ей чудится – оно у них общее. И эти оглушительные толчки – начало нового отсчета времени. Они попали в другое измерение и пространство – их общей жизни. Новое, незнакомое желание довериться его губам прокатывается волной по ее телу. Она вздрагивает.

– Тебе холодно? – едва слышно, в самое ухо спрашивает он.

– Нет, – невнятно бормочет она, не в силах разжать рук и перестать слышать, как бьется их общее сердце. От всего мира их укрывают зеленые ветки ивы.

«Как в раю!» – думает она. Мышцы его спины напрягаются под ее рукой, влажные твердые губы накрывают ей рот. В его поцелуе нежность и требовательная властность. Она теряет контроль над происходящим. Освобождение от власти рассудка блаженное. Их держит невесомость прильнувших друг к другу тел. Губы не хотят расставаться. Время останавливается.

Оба не помнят, как оказываются на берегу. Со всех сторон их укрывают все те же ветки ивы. Не разжимая рук, он бережно опускает свою ношу на теплый мелкий песок. Спиной она чувствует его шелковистую твердость.