Текст книги "Жанна д'Арк"

Автор книги: Мария Потурцин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 15 страниц)

Его уже давно ждали. Жанна и Ла Гир стояли на лестнице.

– Сегодня король никого больше не принимает, он должен спать.

– И Тремуй тоже? – рассердился Ла Гир. – Проклятье, этот ведь не будет лежать в пеленках?

– Он тоже не принимает. Но это продлится недолго. Пойдемте, Дева Жанна, я подыщу Вам ночлег. Ла Гир стукнул кулаком по перилам.

– Черт побери, для этого мы ехали сюда чуть ли не всю ночь? Извините, Дева Жанна, – добавил он более мягким тоном, но она покачала головой, а лица ее не было видно.

– До завтра, – сказала она и побежала вниз по лестнице так быстро, как это можно было в доспехах; затем она позвала д'Олона и пажа, объявив им, что будет искать ночлег в ближайшем городке.

Жанна д'Арк

Жиль оказался в одной из роскошных комнат нижнего этажа, он согнал с кровати спавшего там слугу, позвал Ла Гира и приказал своим наемникам встать в караул у двери.

– Напился? – спросил Ла Гир, сняв доспехи.

– Не только это.

– Свинство. Мне жаль Деву. Этот Тремуй... – Л а Гир провел по воздуху огромной немытой рукой, словно Тремуй не стоил и того, чтобы доводить о нем речь до конца. Он вспомнил, что Жиль – племянник Тремуя.

Затем они заметили, насколько устали, и как только легли на мешок, набитый листьями, оба погрузились в глубокий сон без сновидений. Под окнами замка Сен-Бенуа трещали цикады, стояла июньская ночь, и даже в комнатах Тремуя погасли свечи.

– Как, король еще не встал? – спросил епископ Режинальд, приехавший к полудню в Сен-Бенуа.– Он еще не слышал вестей от посланников?

– Если господин архиепископ имеет в виду битву при Пате... – сказал камердинер тоном, полным достоинства.

– Что же происходит? На всех улицах только об этом и слышно, а здесь... Можно поговорить с королевой?

– Госпожи королевы здесь нет, здесь только господин де Тремуй.

– Ладно. Мне хотелось бы с ним поговорить. И передай королю, что я здесь.

Толстопузый, только что умывшийся Тремуй доплелся до двери, зевнул во весь рот.

– О, господин епископ, в такую рань и уже на ногах?

– В такую рань? Вас что, покинул Господь? Уже одиннадцать часов, и я думаю, что у нас есть повод бодрствовать. Разве никто не приезжал к Вам из Пате?

Тремуй сел.

– Ну, были Жиль и Ла Гир. Но они отправились назад. Дева тоже приехала сегодня ночью, она, наверное, еще спит.

– У нее для этого больше оснований, чем у остальных, – возразил Режинальд, бросив уничтожающий взгляд в сторону. – Но нам, я полагаю, не следует терять время. Со вчерашнего дня положение полностью изменилось.

Тремуй прищурился.

– Ну почему же? Ведь до Реймса по-прежнему ровно восемьдесят часов пути. А городов на пути не стало меньше от того, что Талбот взят в плен.

Режинальд, погрузившись в собственные мысли, достал из складок плаща какой-то свиток, тщательно, с подчеркнутой медлительностью развернул его и углубился в чтение, держа отшлифованную линзу перед дальнозоркими глазами. Казалось, он забыл о присутствии Тремуя.

Перед всяким написанным текстом Тремуй ощущал себя неуверенно, читал он с трудом, а латыни, на которой обычно вели переписку церковные иерархи, не знал совсем.

– Любовное письмо от Девы? – ухмыльнулся он с наигранным равнодушием.

– Письмо из моей реймсской общины.

– Паства взывает к пастырю? Должно быть, они истосковались по Вас, ведь, по-моему, Вы не были в своем епископстве уже пятнадцать лет. Или, может быть, двадцать?

Режинальд пропустил этот вопрос мимо ушей; с тех пор, как Иоанн XXIII назначил его архиепископом Реймсским, он ни разу не посетил города.

– Мне пишут, что настроения там благоприятны для нашего короля, – он откашлялся. – Меня просят, чтобы мы приехали туда по возможности скорее, ибо все предзнаменования указывают на то, что Бедфорд в ближайшее время собирается короновать в Реймсе мальчика Генриха.

– Если англичанина будет короновать... например, Ваш заместитель – не так ли? – то это, вероятно, не будет служить препятствием тому, чтобы Вы впоследствии короновали нашего дофина, – если мы вообще когда-нибудь попадем в Реймс. Сейчас у нас две некоронованные особы, которые называют себя королями Франции, потом будут две коронованные особы. Мы живем во времена множественности: трое пап, двое французских королей... – Тремуй качал ногой и стучал пальцем по спинке своего стула.

– Вы говорите как мирянин. Миром святого Ремигия можно помазать и узурпатора – то есть, я хотел сказать, сделать его законным королем. Во всяком случае, после успешной коронации Генриха было бы гораздо сложнее совершить законное миропомазание нашего дофина. Нужно было бы обдумать целый ряд богословских вопросов.

Прежде, чем Режинальд успел договорить, отодвинулся занавес: король пригласил господ к себе.

Первым поклонился Карлу Режинальд.

– Позвольте, сир, поздравить Вас от моего взволнованного сердца.

Карл прищурился, затем по его бледному лицу скользнула усмешка:

– Вы слышали, епископ? Правда ли, что победа оказалась столь подавляющей? Сегодня ночью мне было не по себе, когда приходил Жиль, а утром – да простит меня Господь – я не мог и мечтать о такой большой удаче. Сегодня утром мне рекомендовали поспать, так как врач... Это моя старая болезнь головы...

– В первый раз вижу, чтобы от вин болела голова, – пробурчал Тремуй. Жиль и Ла Гир сегодня утром возвратились в армию. А Дева-Дверь торжественно распахнулась, и прежде чем камердинер успел доложить, в комнату мелкими шажками вошла королева, в белом плаще и с очень высокой прической.

– Я не ожидала этого, – заплакала она. – Я сюда приехала. Счастье! Какая милость Божья!

Карл встал, обнял жену и подвел ее к креслу, в котором сидел сам. Если ему даже и не слишком нравилось, что жена приехала сюда вслед за ним – а он ее не вызывал, – то после такой ночи ему было приятно играть роль любящего супруга.

– Только ты делаешь мое счастье полным, любовь моя. А мы как раз совещаемся, как нам лучше воспользоваться милостью Божьей.

– Я тебе не помешаю, – она улыбнулась Режинальду и Тремую, – а теперь я хотела бы поприветствовать Деву. В пути я слышала, что она у тебя.

– Да... то есть сегодня ночью я ее не видел. А сегодня утром – я не хотел, чтобы ее беспокоили.

– Но ведь сейчас полдень, дорогой, и, насколько я знаю Деву, она только и ждет того, чтобы ты ее пригласил.

– Ты права. Передайте Деве, что мы ждем ее.

Режинальд сказал, что он тоже вызывает Жанну, но тут слуга сообщил, что в гостинице ее уже нет, что она уехала, а куда – неизвестно.

– Уехала? – воскликнул Карл, и на мгновение лицо его осунулось. Затем он стал в ярости топать ногами, как мальчишка, и кричать, что во всем виноват Тремуй. Тот брюзгливо оправдывался, что сегодня ночью он был столь же неспособен к каким-либо действиям, как и его господин, на что Режинальд сердито откашлялся, посмотрев на королеву, а она пожаловалась, что так всегда и бывает, если женщина не следит за порядком. Почему Деве не дали приют в замке, ведь она, не дай Бог, может и заболеть?

Режинальд спокойно сказал, что с Жанной, несомненно, были господа де Рэ и Ла Гир, которые, по слухам, возвратились в армию. Лучше всего было бы начать совещание, обсудив неотложные вопросы, связанные с новой ситуацией, и принять решение. В ответ на это королева тут же вышла из комнаты, а Карл не преминул галантно проводить ее до двери и несколько раз поцеловать ей руки.

И действительно, Жанна пропала. Посланники сообщали, что не нашли ее ни в войске, ни где-либо еще. Приехал сам Алан сон, у которого из-за Жанны произошла такая острая стычка с королем, приходившимся ему кузеном, что их возбужденные голоса были слышны и в других комнатах. Тремуй был щедр, как всегда, вино лилось у него рекой; как только королева отправилась назад в Сюлли, он снова привел в замок проституток, а своим людям в Сюлли сделал строгое предупреждение, что будет наказывать их палками за неожиданные визиты королевы – разумеется, из соображений безопасности столь высокой особы. Что касается Карла, то он не хотел и слышать ни о торжестве, ни о совете, он повелел привести к себе своего духовника, заперся с ним, рано лег спать, а утром присутствовал на двух мессах.

– Ничего не поделаешь, – сказал Тремуй Режинальду. – Когда он с похмелья, его охватывает страх. Чего он хочет, этот сын сумасшедшего и нимфоманки? – только когда Тремуй был в очень плохом настроении, он говорил то, что думал.

– Нельзя больше терять времени, мы должны ехать в Реймс, – настаивал Режинальд.

– Как Вы себе представляете, мы сможем в один миг освободить три занятых врагом города, которые лежат по пути в Реймс? И Вы думаете, что англичане, в чьих руках Реймс, будут безучастно на нас смотреть?

– Дева говорит, что города будут наши.

– С каких это пор Вы клянетесь предсказаниями

Жанны?

– Христианину нет необходимости клясться, господин де Тремуй, – епископ выпрямился и презрительно посмотрел поверх тучной фигуры. – Я думаю о коронации в Реймсе. Только когда она состоится, вступит в свои права политика. Законным образом помазанный король Франции, чьи войска одерживают непрерывные победы вот уже два месяца, может вести переговоры с англичанами.

– А если эти войска останутся лежать в реймсских канавах?

Епископ ничего не ответил. Он встал и торжественно прошествовал к двери. Ему предстояло сделать нечто важное. Он должен был ободрить Карла, который сидел в своем кабинете и жаловался, что Жанну не могут найти уже три дня.

– Если Господь отвернулся от меня, ибо моя жизнь столь недобродетельна... – Карл в задумчивости уставился перед собой, разглядывая свои тощие руки.

– Молитесь, и Господь Вас простит, сир. Обещайте Ему, что Вы выступите в поход.

– На Реймс?

– Да, на Реймс.

– Разве Вы не слышали, что нас не пропустят ни Оксер, ни Труа, ни Шалон? Реймс тоже в руках англичан, епископ. И разве Вы сами не говорили о том, что мы должны не сражаться, а вести переговоры? – Карл, вздыхая, покачал головой, словно он не понимал такого безрассудства.

– Вести переговоры я предлагал, когда мы еще не знали, что английский мальчик-король должен приехать в Реймс и короноваться. Позвольте, сир, напомнить Вам о том, что у нас уже нет выбора, и что мы не можем больше терять времени. Тот, кто будет коронован в Реймсе, будет обладать Францией. С королем Англии участвовать в переговорах может законный король Франции, а не дофин, которого не без основания можно назвать и узурпатором, – по мере того, как Режинальд высказывал свои соображения, он становился все ожесточеннее, краска гнева ударила ему в лицо. – Мужайтесь, сир, отдайте приказ о наступлении. Тогда Дева опять будет с нами.

– А если нет?

– Тогда мы пойдем в наступление без нее.

– Без нее? На это никто не отважится. А если с ней что-то случилось, если она вообще не придет, что тогда?

Чтобы решить, что тогда нужно будет делать, ответил Режинальд, необходимо еще подумать; он, однако, готов поручиться, что, как только король выступит на Реймс, объявится и Жанна.

– Сир, так Вы отдадите нам приказ о наступлении?

– Возможно, – ответил Карл.

Коронация в Реймсе

Режинальду удалось склонить короля на свою сторону, и прежде чем Карл присоединился к своему войску в Жьене, приехала Жанна в развевающемся красном плаще поверх сверкающих доспехов. Ее встретило ликование наемников, радостно восклицавших, что готовы идти с ней куда угодно даже без жалованья. Двадцать девятого июня король и Жанна выступили с войском по направлению к Реймсу.

Но вскоре между фаворитами Карла снова возникли разногласия. Поскольку Оксер, гордый город, находящийся на возвышенном месте, не открыл своих ворот перед французской армией, через два дня после начала наступления Жанна предложила начать его осаду. Оксер был занят бургундскими войсками, и Тремуй заявил, что атака на этот город приведет в бешенство герцога Бургундского, чего допустить нельзя. Карл уступил Тремую, он приказал обойти город, но, вероятно, и не подозревал, что Тремуй за этот совет уже получил от бургундцев две тысячи крон. Королевский любимец помешал и примирению Карла с коннетаблем Ришмоном, который опять вынужден был удалиться вместе со своими 1200 наемниками. За спиной Карла раздавался шепот, многие возмущались, сам Карл, однако, молчал. Когда же затем показался город Труа и разведчики принесли оттуда известие о том, что наместник города не желает оказывать дружественный прием "дофину и его потаскухе", стало очевидно: об осаде Труа нечего было и думать, так как в тылу его лежал занятый врагом Оксер.

Совет прошел без Жанны, но в конце Режинальд настоял на том, чтобы выслушали и ее.

– Благородный дофин, подождите еще три дня, – сказала она.

– Если больше ничего не понадобится, то можно и шесть, – засмеялся Режинальд. – Ты уверена, что Труа капитулирует через три дня?

– Город сдастся нам завтра.

– Это удивило бы меня, – послышался голос господина де Гокура, и Алансон горячо возразил, что если ни одно из чудес до сих пор его не убедило, хотя причин для них, видит Бог, достаточно, то это может объясняться лишь злой волей. Жанна попросила разрешения удалиться, а Алансон последовал за ней. С каждым днем ему все труднее было дышать воздухом королевского окружения.

Жанна позвала Паскереля, чтобы продиктовать ему. письмо жителям Труа. У них не должно быть страха за свою жизнь и собственность, и это означает, что им следует принять короля с надлежащим почтением; в противном же случае, она заверяет их жизнью, что Труа, как и все города королевства, будет занят, какое бы сопротивление они ни оказывали. "Ответьте скорее".

В то время в городе жил некий монах францисканец по имени Ришар, весьма благочестивый человек, который с первых криков петухов до глубокой ночи имел обыкновение вести проповеди о покаянии и грехах; под воздействием его проповедей люди сжигали роскошные одежды, карты и игральные кости. Ришар уже давно предсказывал, что в 1429 году чудеса будут происходить одно за другим, сам он верил в предсказания некой дамы, которую почитал пророчицей, Катрин де Ла-Рошель. Эта последняя, когда во французских городах звонили колокола в честь победы под Орлеаном, также утверждала, что она должна спешить на помощь королю. В то десятилетие было более чем полдюжины женщин, и даже один мужчина, которых считали чудотворцами. Некоторые из них исчезли как авантюристы, не оставив и следа, других говорили или сожгли, двоих считали святыми. После смерти Жанны появились две лже-Девы, выдававшие себя за свою предшественницу; одна из них пользовалась верой и поддержкой Жиля де Рэ. Но и она исчезла неизвестно куда.

Брат Ришар был послан к Карлу в качестве парламентера от города Труа, и как только он увидел Жанну в королевской палатке, он осенил себя крестным знамением от злых духов.

– Подойдите поближе, брат Ришар, я отсюда не улечу, – лукаво сказала девушка.

От имени городского совета монах пообещал, что город капитулирует. Карл заверил горожан в своей благосклонности и отпустил Ришара. Но брат Ришар, прежде чем уйти, преклонил колени сначала перед королем, а затем перед девушкой: "Простите, Ангелоподобная!"

Анжелика-таким именем народ называл Жанну, когда она ехала через города и деревни. Мужчины и женщины страстно хотели поцеловать ей руку, а когда им это не удавалось, целовали полы ее плаща. Ей приноси-I новорожденных, чтобы Дева стала крестной матерью, пальчиков называли именем Карл, а девочек Жан-. Когда июльским днем она ехала через невозделанные юля и цветущие луга, видели, как около ее штандарта порхали стаи бабочек. По-прежнему все ее имущество состояло из доспехов, представляющих собой искусное проведение оружейника из Тура, ее знамени, красного плаща, зеленого мундира – подарка благодарного города Орлеана – и дюжины лошадей. Лошади также были подарены, Жанна любила прекрасных коней, не говоря уже о том, что они были ей необходимы, так как за год и два месяца она проехала пять тысяч километров больше, чем расстояние от Франции до Индии. Имелись у нее еще меч – тот самый таинственный меч из Фьербуа, – и два дешевых колечка, которые она привезла из Домреми и носила до тех пор, пока их не отняли, на одном из них были выгравированы инициалы Иисуса и Марии. В кармане же плаща хранилось то, о чем никто не подозревал. Шалон, город на Марне, широко распахнул свои ворота, и именно в Шалоне к Жанне явились двое крестьян из Домреми. Сойдя с коня, Жанна обняла обоих, глаза ее сияли от радости, как две звездочки.

– Это Вы, господин крестный, и Вы, Жерарден Эпинель! – казалось, что они долго не виделись, а между тем, прошло совсем немного месяцев.

– До чего же ловко у тебя все получилось! – похвалил ее крестный Жан Морель. – Ведь нам теперь больше не нужно бояться бургундцев и годонов...

– Ничего не нужно бояться – кроме измены, – тихо сказала Жанна, но когда Морель спросил, что она имеет в виду и, может быть, что-то не в порядке в ее войске, она покачала головой. – Хотите сделать мне приятное, господин крестный? Тогда отвезите домой мое старое платье. Когда я вернусь в Домреми, я буду рада его видеть.

Девушка достала из кармана плаща свою красную заштопанную крестьянскую юбку. Уже давно она не носила женской одежды. Подумала ли Жанна в тот момент, что ей еще доведется носить юбку? Или, может быть, она отправляла ее родителям как единственный подарок на память ?

– Жанна, скорее всего, это тебе уже не понадобится, – улыбнулся Морель.

– Никогда? – содрогнулась Жанна. – Избави Бог!

Пришел паж Луи. Не желает ли Жанна принять делегацию граждан? Они настоятельно просят об этом. А это письмо передал посланник губернатора Тулузы. Герцог Алансон просит прочесть его вслух.

– Подожди немного, Луи, – она снова обратилась к крестьянам. Не хотят ли ее родители приехать в Реймс? Через воскресенье она надеется там быть.

– Но ведь в Реймсе все еще сидят англичане. Сдадутся ли они так скоро?

Жанна в ответ лишь кивнула.

–Я порадовалась бы от всего сердца, выполните, пожалуйста, мою просьбу.

По мере того, как армия подходила к Реймсу, Карл с каждым днем становился все беспокойнее. Все раньше он по вечерам приказывал отправляться на поиски ночлега. Теперь у него было 12000 человек, но ни одного орудия.

– Не может быть и речи о том, чтобы Реймс капитулировал. Удержать город – дело чести для Бедфорда, – эти фразы Тремуй без конца повторял всем. Но Режи-нальд спешил, в эти дни он безошибочно сделал ставку на Жанну. И вот вдали на горизонте уже появились стены и башни древнего города, в котором происходили коронации.

– Ничего нового? – спрашивал Карл, просыпаясь по утрам.

– Да, сир, ничего нового.

Он ночевал в небольшом городке где удалось раздобыть две кровати. В этом медвежьем углу нужно было ждать, возможно, несколько недель, пока Реймс не капитулирует. А если Реймс неприступен-что тогда? Тогда Карл попал бы в худшее положение, чем прежде. Вся Франция смеялась бы над ним.

– Какое у нас сегодня число?

– Суббота, сир.

– Дурак. Число, а не день недели! ..

– Шестнадцатое июля.

Карл оделся и в одиннадцать часов начал отдавать приказания своим советникам. Но вдруг послышался топот копыт по убогой мостовой, шум возбужденных голосов приближался.

– Посмотри! – приказал Карл слуге, и слуга тихонько подкрался к окну.

– Сир!

– Что там такое?

– Там рыцарь с подносом, а на подносе ключ. В дверь постучали. Режинальд, как всегда корректный, доложил о своем прибытии. Он вошел вместе с Жанной.

– Ключи от Реймса, благородный дофин! – девушка сияла.

– А как же англичане?

– Позавчера ушли из города, – сказал Режинальд, чтобы хоть что-то сказать.

В эту ночь с субботы на воскресенье во всем Реймсе никто не мог даже и думать о сне. До позавчерашнего дня все слушались "годонов", а теперь в городе находился французский дофин, который уже завтра должен был стать законным королем. Реймс вовсю готовился к коронации: работали столяры, пекари, мясники, свечных дел мастера, женщины и даже дети. К домам прикрепляли гирлянды, резали кур, готовили пироги; работу, на которую требовались недели, выполнили за каких-то полтора дня. Коронация могла состояться только в воскресенье, а ворота города были открыты в субботу утром. Карл тоже не мог уснуть от грохота и стука молотков, он жил во дворце недалеко от Нотр-Дам; Режинальд же – в своем собственном дворце, впервые в жизни. Сама Жанна квартировала в гостинице под названием "У полосатого оспа".

Сквозь дымку фимиама в великолепные окна врывался невиданно роскошный солнечный свет, сверкали многоцветные пышные одеяния и золото, и вот в девять часов утра начались торжественные события, в результате которых Карл, никогда не имевший полного права называться королем своих подданных, должен был стать миропомазанным властителем. Вышитые лилии, шелк и горностаевый мех скрывали недостатки его тщедушной фигуры, он казался сильным, благородным и выше обычного человеческого роста. Лишь маленькая, жалкая голова, еще не покрытая и не коронованная, напоминала о том дофине, над которым на протяжении долгих семи лет гак зло смеялись англичане, бургундцы и французы. Правда, отсутствовали главные сокровища государства, скипетр и корона англичане вовремя успели отвезти их в Сен-Дени, где они хранились в надежном месте. Нужно было подготовить другую корону, что, по уверению архиепископа, не наносило никакого ущерба законности миропомазания. И без того в этой церемонии, ранее совершавшейся по многовековому обычаю, в котором учитывались все незначительнейшие подробности, теперь было много неслыханных новинок. В самом начале церемонии, например, герцог Бургундский должен был посвятить короновавшегося в рыцари, показав тем самым, что князья признают достоинство будущего властителя. Но герцог Бургундский служил англичанам, и поэтому его должен был замещать герцог Алансон как кровный родственник королевского дома. Совершенно неожиданным, не предусмотренным никакими уставами являлся вопрос об участии в этой церемонии девушки из народа, ведь ранее в церемонии предполагались роли только для наиболее знатных представителей дворянства и высших церковных иерархов. И все же выбора не было, Жанне следовало отвести почетное место, на этом настаивал не только народ, но и ее товарищи по оружию. Режинальд, в чьей епархии находился Реймсский собор и для кого коронация стала величайшим деянием в жизни, согласился с тем, чтобы девушка стояла рядом с королем, ведь не стоило и спорить, что именно она привел сюда дофина.

С завтрашнего дня начиналась новая страница биографии Карла Седьмого...

Это было незабываемое зрелище. Жанна появилась в своем ярко-красном плаще из брюссельского сукна, под ним виднелась зеленая туника с вышитой золотой крапивой – эмблемой Орлеанского дома. Семнадцатилетнюю девичью головку украшала лишь привычная стрижка "под пажа". В правой руке Жанна торжественно держала свой ангельский штандарт. Это не предусматривалось никакими правилами и никак не оговаривалось.

– Зачем ты принесла свой штандарт в церковь? – спросил Режинальд.

– Он видел плохие дни, он должен увидеть и хорошие.

В спешке архиепископ не смог найти предлога, чтобы помешать ей исполнить ее желание, и поэтому, когда Карл ровно в девять предстал перед главным алтарем, над его непокрытой головой покровительственно парили образы святого Михаила и святого Гавриила.

В широком нефе церкви в большой тесноте стояла толпа рыцарей, горожан, наемников и крестьян, двери оставались открытыми, так как на площади перед собором также толпился народ. Не совсем в задних рядах, но и не совсем в передних, а так, чтобы хорошо видеть, что происходит перед алтарем, стояли рядом опрятно одетый крестьянин и наемник. Они никогда не были знакомы, но торжественный момент сблизил всех присутствующих. Наемник слушал церемонию на том языке, которого не мог знать крестьянин, происходивший из другой местности; вот почему в этот праздничный час он чувствовал себя знатоком, хотя и ему еще не доводилось присутствовать на коронации; отец Карпа короновался, когда наемник был еще младенцем.

– Это миро святого Ремигия, – шепнул он своему соседу в тот момент, когда Жиль де Рэ, только что ставший маршалом, протянул архиепископу маленькую колбу, из которой Режинальд золотой иглой достал миро. Архиепископ помазал Карлу лоб, руки и плечи; молитвы он произносил по-латыни, и народ не понимал их.

– Это миро принес белый голубь, когда крестился Хлодвиг из династии Меровингов, – поучал наемник крестьянина. -Место, где стоит Дева, предоставлено ей по праву. Это ее мы все должны благодарить. Разве не чудесно она выглядит?

Крестьянин кивнул, но в глазах его был далекий, отсутствующий блеск.

– Вон тот толстяк – господин де Тремуй, сегодня он стал графом. Рядом с ним в красном плаще стоит Орлеанский Бастард.

– Тише, – заворчал кто-то.

Прошел час. Из ряда епископов, облаченных в бело-фиолетовые одеяния, вышел Режинальд, чтобы передать Карлу корону, он держал ее высоко в воздухе, на вытянутых руках. Девушка, как и сам Карл, преклонила колени, лишь ее белый штандарт неколебимо и триумфально возвышался над головой дофина. И вот королю возложили на голову корону.

"Ноэль! Ноэль!" – закричал народ, и этот крик нескончаемыми волнами заполнил город. Трубачи заиграли в фанфары так громко, что, казалось, задрожали старые стены собора. Дофин Карл стал королем Карлом Седьмым.

"Да здравствует король! Да здравствует Дева!" Ни один человек не молчал, все голоса слились в едином ликовании. Спустя мгновение наемник заметил, что крестьянин, стоявший рядом с ним, молчит, и возмущенно толкнул его локтем в бок. И лишь теперь увидел, что по худому загорелому лицу его соседа текут слезы.

– Почему Вы не радуетесь? – закричал наемник ему в ухо.

– Я радуюсь, но только Дева – моя дочь. Наемник не расслышал этих слов среди всеобщего ликования; пришло время продвигаться к выходу, церемония подходила к концу, закончиться она должна была в два часа, и следовало торопиться, чтобы попасть к обильному праздничному обеду.

Отец Жанны Жакоб д'Арк не успел поговорить со своей дочерью перед коронацией. Его лошадь была не из сильных, так как зимой ей давали слишком мало овса, а ехать ему пришлось всю ночь напролет. Он полагал, что после торжества Жанна, разумеется, будет пировать вместе с королем. Теперь же он хотел подождать ее в гостинице, где она остановилась, он рассчитывал встретить там сыновей.

– Не знаете ли Вы, где живет Дева? – спросил он у рядом стоявшего горожанина, когда, наконец, с большим трудом пробрался через тесную толпу к выходу из собора.

– Разумеется, знаю, в гостинице "У полосатого осла". Бон там, Вы видите фронтон за первым углом?

Жакоб д'Арк постучался в гостиницу медным молотком, висевшим на двери, и подумал, что все-таки было бы неплохо, если бы здесь была и мать Жанны, ведь она умеет обращаться с благородными людьми намного лучше, чем он. Дверь открыл мальчик в роскошной шелковой одежде, очень вежливо спросив, чего он желает.

– Я хотел бы... Вы, вероятно, знаете, где находится Дева Жанна?

У мальчика были веселые глаза и толстые щеки.

– Конечно, – ответил он, – она наверху и сейчас как раз обедает. Я паж Девы, а зовут меня Луи.

– Видите ли... я очень хочу ее видеть, я ее отец.

Луи раскрыл рот от неожиданности, он забыл о своем хорошем воспитании и побежал вверх по лестнице, всякий раз перепрыгивая через две ступени. Но Жанна уже вышла к нему навстречу и громко, как двенадцатилетний мальчик, закричала:

– Отец!

Жакоб д'Арк тотчас же сел вместе с ней за стол, и только теперь почувствовал, что у него болит желудок от голода. Сыновья налили отцу вина, хозяин гостиницы выставил перед ним лучшие куски; шел веселый пир, и Жакоб д'Арк время от времени украдкой смотрел на дочь, которая ела столь же мало, как и дома, хотя от некоторых угощений просто слюнки текли.

– Вы должны гордиться, как ни один отец во всей Франции, – сказал хозяин гостиницы. – Ведь иметь такую дочь – это благодать Божья.

– Правильно, – воскликнула его супруга, которая только что взяла у служанки тарелку, полную свежих булочек.– Вы там в Лотарингии совсем не знаете, что сделала Дева, и как мы ей благодарны.

Жанна склонилась над тарелкой, затем посмотрела отцу в глаза и, улыбнувшись, покачала головой, как бы извиняясь за обилие слов, о ней сказанных. Нет, она ничуть не изменилась, правда, жалко, что у нее острижены волосы, да и штаны ему тоже не нравились.

Потом отец с дочерью сидели в комнатке в эркере, откуда были видны вздымающиеся в голубое июльское небо узкие и острые верхушки башен собора.

– Почему с Вами не приехала мать? Она на меня сердится?

– Она не могла оставить скот на попечение твоей сестры. Да и верховая езда не для нее. Нет, она не гневается. Сначала, видишь ли, мы просто не поняли, что ты от нас ушла. Мать плакала, а я сердился. Но когда потом нам рассказали, что ты сделала и что ты осталась храброй девочкой, тогда мы вспомнили слова из Священного Писания: "Всякий, кто оставит отца или мать ради Имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную". Поэтому мы знаем, что здесь извиняться не за что, – Жакоб д'Арк произнес это, запинаясь, словно ему было стыдно выражать свою маленькую печаль столь великими словами. Взор его светлых глаз был обращен глубоко внутрь души, и теперь отец и дочь казались похожими друг на друга.

– Благодарю Вас, отец, ничего более прекрасного сказать мне сегодня Вы не могли.

Она охотно расспросила бы его о своих подругах, обо всех домашних животных, которых они держали... Но после того, как отец ее уверил, что можно ожидать хороший урожай, что с тех пор, как у народа появилась надежда, по всей Лотарингии стало меньше разбоя и грабежей, он захотел посмотреть на ее доспехи и штандарт, и Жанна должна была рассказать ему об Орлеане, о товарищах по оружию, о короле и дворе. Только теперь она признавала за своим господином королевский титул, ранее она называла его не иначе, как дофином.

– Рыцарь, который держал колбу с миром, а затем стоял сзади тебя, этот черноволосый, я забыл, как его зовут, тоже воевал вместе с тобой?

– Господин де Рэ? Да, он всегда был храбрым, поэтому сегодня его произвели в маршалы, хотя он еще так молод.

– Гм, – сказал Жакоб д'Арк, – он мне не особенно нравится, у него мрачное лицо.

Теперь смеялась Жанна. Об этом он никому не должен говорить, так как при всем дворе не было никого, кто не считал бы маршала де Рэ прекраснейшим рыцарем Франции.

– А тебе он тоже нравится?

Она ответила не сразу.

– Маршал де Рэ – господин, за которого нужно молиться.

Пришли братья и спросили, где отец оставил лошадь и хорошо ли ее там кормят.

– Это гнедая кобыла? – поинтересовалась Жанна.

– Да, – ответил отец. В пути лошадь захромала, и он боялся, что возвращение домой будет для нее затруднительно, ведь она уже немолодая. На это Жанна сказала, что о возвращении домой думать пока еще рано, а что касается лошади, то она попросит жителей Реймса подарить отцу новую. Вчера ее как раз спросили, нет ли у нее какого-нибудь желания. И об оплате счетов в трактире, где отец сегодня живет и еще, вероятно, проживет несколько дней, пусть он не беспокоится.