Текст книги "Жанна д'Арк"

Автор книги: Мария Потурцин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 13 (всего у книги 15 страниц)

Но Жанна задумалась на столь же краткое время, как и Кошон, уверенной рукой, с обезоруживающей грацией, она отбила удар.

– Если я не получаю благодати, да осенит ею меня Господь. Если я ее получаю, да оставит Он меня в этом состоянии.

По рядам церковных стульев прошло нечто вроде вздоха облегчения, Бопер переглянулся с Кошоном, а тот кивнул. Бопер захотел узнать подробности о некоем дереве, растущем в окрестностях Домреми, под названием "волшебное дерево". Поблизости от него бьет источник, и народ говорит, что в обоих местах что-то нечисто.

– Да, – ответила Жанна, она собственными глазами видела, как больные лихорадкой носили воду из этого источника. Вылечились ли они от этого – ей не известно. Также она слышала от стариков, что вблизи большого дерева встречали фей. Она там никогда никаких фей не видела, а видела ли она их где-нибудь еще – не помнит. Конечно, вокруг того дерева она танцевала и пела, точно так же, как и другие дети, то есть, точнее говоря, больше пела, чем танцевала.

Известно ли ей пророчество Мерлина, что из того дерева появится фея и совершит чудо?

Да, ее уже об этом спрашивали, но подробностей она не знает.

Жанна сидела все еще в старых рыцарских штанах, они были потрепанные и в пятнах и могли только шокировать почтенных мужей. Волосы же успели отрасти до плеч, и возмутительная стрижка "под кружок" исчезла.

– Ты не желаешь носить женское платье? – спросил один из докторов. Возможно, в его словах прозвучало сердечное сострадание. Если бы она ответила, что желает, а мужское платье носит только из кокетства, то отпал бы небольшой пункт, по которому она обвинялась.

– Укажите мне, в какой одежде я должна ходить. Другой у меня нет. Я довольна одеждой, которая сейчас на мне, ибо Господу угодно, чтобы я ее носила.

Какое мнение можно было составить о девушке, которая лучше тридцати трех профессоров разбиралась в богословии, которая знала, что угодно Господу, что следует говорить и о чем молчать, которая не плакала и не раскаивалась, а на восьмом допросе держалась столь же твердо, как и на первом; которая даже противостояла искушению надеть новое платье? Казалось все более вероятным, что только дьявол может внушить такую гордыню. По поводу же костюма некоторые из судей придерживались иного мнения. Разве Фома Аквинский не учил, что женщина по разумным соображениям может носить мужскую одежду? У девушки, видит Бог, достаточно было причин не снимать рейтуз и в полевой обстановке, и теперь, под наблюдением стражников.

Поскольку на протяжении трех месяцев состоялось пятнадцать заседаний суда, в конце концов, не осталось вопроса, который не был бы уже многократно обсужден, начиная с того, что ее отцу Жакобу д'Арку приснилось, как дочь убежала с солдатами, и кончая поклонами, которыми Жанна приветствовала ангелов и святых. Она пересказала эпизоды битв с точностью до мельчайших подробностей, ее допросили о так называемом воскрешении в Лани, о пропавшем мече из Фьербуа и о ее намерениях совершить самоубийство, то есть о прыжке из боревуарской башни. Интересовались деталями появления "Женщины в белом" в Бурже, спрашивали о расстоянии, разделявшем ее и короля при беседе, а также о запахе ангелов. Она ответила отрицательно на вопросы, может ли она с помощью ясновидения найти потерянную вещь и пишет ли ей какой-либо ангел письма. Она промолчала, когда спросили о росте, телосложении, возрасте и одежде архангела Михаила, но подтвердила, что верует в него так же, как и в Страсти Господа ее Иисуса Христа.

Каждый день за столами в трактирах и перед закрытыми дверями суда передавали сплетни, касающиеся утренних или вечерних допросов, хотя присутствовать на них имели право только духовные лица, само собой разумеется, не болтавшие лишнего. А может быть, были и такие, кто болтал? Во всяком случае, новости с процесса каким-то непостижимым образом распространялись повсюду, и в городе стали беспокоиться: а что если судьи ошибаются? А вдруг упорство девушки не от дьявола, а от Господа? И почему, если она дьявольская потаскушка, (она до сих пор остается девственницей? В Средние века это понятие воспринимали буквально. Но девственность Жанны была доподлинно известна, осмотр, произведенный герцогиней Бедфорд, опроверг любые сомнения.

Уорвик, день за днем получавший сообщения с процесса – несмотря на свой ранг, он имел право присутствовать на заседаниях суда только от случая к случаю, – поехал в сопровождении нескольких своих рыцарей вниз по течению Сены, чтобы насладиться первым чудесным весенним днем.

– Процесс для меня слишком затянулся, – сказал он. – Я полагаю, что не должен был выплачивать попам столь высокое ежедневное денежное содержание. Двадцать су в день – со временем это стало бы кругленькой суммой. Случай ясен как день: девица служит дьяволу. Она умнее, чем четыре дюжины клириков, и мужественнее, чем полк. Черт побери, меня невозможно упрекнуть в том, что я не знаю женщин, но если бы это была настоящая женщина, не хотел бы я, чтобы она мне досталась! Что Вы на это скажете, доктор Маколей?

Он обернулся к юристу, ехавшему слева от него, это был тот самый юрист, который ночь напролет спорил с каноником Гейером о "французской сивилле".

– Полагаю, Жанна совершила одну-единственную ошибку. Ей не следует говорить: я знаю, что мои голоса принадлежат архангелу Михаилу или тому или иному святому, но она должна говорить: я полагаю, что это те или иные голоса. Ибо тогда – формально – ей не могли бы подстроить никакую западню, Вы понимаете, со стороны инквизиции.

Уорвик сегодня был в благодушном настроении.

– О, доктор, как хорошо, что Вы не французский клирик, а английский юрист. А Вы, капитан Бэкстон, что считаете Вы? Я ценю военных людей, они ничего не читали, и головы у них не засорены.

Капитан выпрямился в седле и беспечно расхохотался.

– Клянусь Господом, девушка права. У этой Жанны есть лишь один недостаток: она не англичанка.

Десятое заседание суда началось 1 марта в восемь часов утра. У Кошона в руках были два письма, он положил их перед Жанной. Напрасно: она не знала грамоты.

– Вот письмо, написанное Жанне графом Арманьяком, где содержится вопрос, который из троих пап, ныне борющихся за престол святого Петра, подлинный. Давайте ее выслушаем, – обратился Кошон к своим заседателям. Жанна, которого из пап ты считаешь истинным?

– А разве их трое?

– Ты что, не прочла письмо графа Арманьяка? И разве ты не диктовала письма, лежащего перед нами?

– Я никогда не писала и не диктовала каких-либо писем о троих папах.

Письмо показали присутствовавшим, оно было подписано крестом, как чаще всего делала Жанна.

– Я за то, чтобы не обсуждать вопрос о виновности по данному делу, посоветовал Лемэр, заместитель инквизитора. Он появился на процессе совсем недавно, да и то лишь потому, что ему сообщили, что если он и впредь будет отсутствовать, господин епископ накажет его. С тех пор он угрюмо сидел рядом с Кошоном, мучаясь угрызениями совести. А Кошон ясно давал понять, что он нужен не из-за своих умственных способностей, а только из-за титула.

– Ты веруешь в папу? – спросил Лемэр, старательно избегая встречаться с девушкой взглядом.

– Я верую, что мы должны следовать господину нашему, папе, который в Риме.

Этот ответ не мог считаться умным, поскольку в Авиньоне находился антипапа, признававшийся французами законным. Вероятно, Жанна совсем ничего не знала об этой злосчастной путанице. Лемэр уклонился от этой темы и решительным жестом указал, что и другие тоже должны задавать вопросы. Его совершенно не устраивало быть чересчур замешанным в этом деле, оно ему не нравилось.

Четверо или пятеро господ одновременно попросили разрешения спрашивать, у каждого на языке вертелся вопрос, не дававший покоя.

– Пожалуйста, только по одному, – сказала Жанна с улыбкой, то тут, то там находившей отклик в благожелательных лицах. Лишь один Кошон мрачно глядел на собравшихся из-под кустистых бровей, пока все не затихло.

– Как могут обращаться к тебе голоса, если у них нет орудий речи?

– Это известно одному Господу.

– Говорит ли святая Маргарита по-французски?

– Для чего ей говорить по-английски, если она разговаривает не с англичанкой?

Удивленно вскинутые брови и смешки – но смешки на этот раз не над Жанной, а над бакалавром философии, задавшим последний вопрос: ведь если Господь не лишил его разума, то он должен знать, что язык потустороннего мира всякий раз переводится на язык слушающего. Это вполне логично и многократно документировано отцами Церкви.

Вопрос задал следующий из присутствовавших.

– В каком виде предстал перед тобой святой Михаил: был ли он нагим?

– Вы думаете, у Господа не во что его одеть? – последовал обезоруживающий ответ, и многие кивнули, как бы говоря "браво", но задавший этот вопрос удовлетворен не был.

– У него короткие или длинные волосы?

– Зачем ему подстригаться?

В процесс снова вмешался Кошон, ему казалось невыгодным передавать ведение допроса в другие руки.

– Сопровождало ли святого Михаила сияние, когда он предстал перед тобой?

– Там было много света, со всех сторон, как и полагается. Но он не подходит вплотную, – она смотрела на епископа совершенно серьезно, с полным знанием дела и скорее с сочувствием, чем с вызовом. Кошон заметил, что у Лемэра задрожали уголки рта, но продолжал придерживаться заранее избранной линии: поклепы нечистого не должны его ранить.

– Какие советы дают тебе твои голоса?

– На этот вопрос я уже Вам ответила восемь дней назад. Загляните в Вашу книгу.

Колль и Маншон, священники, ведущие протокол, полистали книгу, но ничего не нашли.

– Жанна, ты ошибаешься, – сказал Колль.

– Нет! – триумфально воскликнул Маншон. – Вот эта запись!

Девушка улыбнулась обоим:

– Если вы еще раз ошибетесь, я надеру вам уши.

Такой тон обвиняемой не подобал, Кошон с упреком покачал головой, но поскольку не смог придумать ничего существенного, строго сказал:

– Жанна, ты должна отвечать на все вопросы и говорить все, что тебе известно.

– Прежде чем все рассказать, я хотела бы просить вас отрубить мне голову.

– Все ли из твоих сторонников веруют, что ты послана Господом?

– Не знаю, веруют ли они. Но даже если нет, я все равно послана Господом.

– А если они в это веруют?

– Значит, они не обманываются.

Тома де Курсель, который, несмотря на молодость, был доктором богословия, ректором Сорбонны и гордостью факультета, захотел задать политический вопрос. Ом отважился спросить то, на что ни у кого не хватило смелости.

– Полагаешь ли ты, что англичане обречены? Жанна сидела прямо, но теперь еще больше выпрямилась.

–Залог поражения англичан – их поражение под Орлеаном, они потеряют всю Францию! Я знаю это по наитию и еще могу сказать, что произойдет это раньше, чем через семь лет. Я очень разгневана тем, что их владычество продолжается так долго, но то, что оно окончится, – могу сказать с полной уверенностью, с такой же, как вижу сейчас вас всех передо мной сидящих. Но ни день, ни час мне не известны.

Под той же самой крышей сидел Генрих VI Английский, сидел регент Бедфорд; на одном из церковных стульев сегодня сидел Бофорт, кардинал Уинчестерский, перед дверьми англичане выставили караул. Кто из собравшихся мог поднять глаза? Кошон пробормотал: "Неслыханно", а Лемэр и Бопер отвернулись. И все же Карл VII шесть лет спустя оказался в Руане.

Брат Изамбар, бледный доминиканец, то и дело подававший Жанне знаки, чтобы она молчала или продолжала говорить, осмелился задать первый вопрос, нарушивший тягостную тишину.

– Не хотелось ли тебе, Жанна, подвергнуться испытанию на Базельском Соборе? Там собралась вся христианская Церковь.

Теперь пришел конец терпению Кошона. Изамбар – простой монах, и ставит на карту весь процесс. Разве он все еще не знает, что главное как раз в том, чтобы все сделать самим, исключив вмешательство Собора? Кошон разразился кипучим гневом, повернувшись к Изамбару, из глаз его извергалось пламя. Кто смеет указывать на то, что существуют еще какие-то церковные учреждения, кроме Парижской инквизиции и Руанской коллегии?

– Так как здесь присутствуют только люди, представляющие английскую сторону, я охотно подверглась бы испытаниям на Базельском Соборе, – сказала Жанна,

– Молчи, к черту! – заорал Кошон, а затем повернулся к скамье для писцов: – Этого записывать не надо, это не имеет отношения к процессу! – он громко и тяжело вздохнул. И все же его возглас оказался занесенным в протокол. Но заседание после этого закрылось, и все обрадовались, поскольку в воздухе витало нечто зловещее, что могло стоить головы не одной только Жанне, но и многим другим.

В воскресенье, 4 марта, в доме епископа Кошона было много работы и мало досуга. Он пригласил к себе заседателей, и ни от кого из них не ускользнуло, что он недоволен. До сих пор в замковой капелле состоялось четырнадцать заседаний, вопросы и ответы были аккуратно записаны на толстом пергаменте, пронумерованы и переплетены. Теперь речь шла о том, чтобы, безукоризненно проведя доказательство, последовательно уличить обвиняемую в ереси. Уорвик однозначно проявил свое недовольство по поводу того, что клирики до сих пор не пришли к какому-либо заключению; Кошон же заверил его в ускорении судебного процесса, но подумал, что ему, к сожалению, слишком хорошо известно об отсутствии у судей единого мнения.

Кошон взял слово. В ответах этой женщины содержится дьявольщины больше, гораздо больше, чем предполагали до сих пор, она движима дьявольскими побуждениями и лишена какой бы то ни было благодати Духа Святого. Возьмем сначала вопрос об ангелах. Жанна утверждает, что тот, чей голос она слышала, является Михаилом, что она видела указанного архангела воочию, так же ясно, как судей в капелле, и что позднее его сопровождало все воинство небесное. Тем не менее, она уклоняется от точного ответа, как же именно выглядели ангелы, были ли у них крылья, носили ли они короны или серьги. У архангела Михаила, который, по общему признанию, взвешивает души, она не заметила никаких весов. Также остался открытым вопрос, как ангелы мужского пола отличаются от святых женского пола, так как она утверждает, что видела только головы. Также спорно, как эти фигуры могли двигаться, ведь у них, по описаниям Жанны, не было ни рук, ни ног; и почему Жанна, заявив, что фигуры превосходили все мыслимые размеры, не смогла описать их одеяний? Само собой разумеется – мы только слегка коснемся следующего пункта, – Жанна согрешила и против четвертой заповеди. Ибо ее ответ на соответствующий вопрос таков: "Так как меня послал Господь, я ушла бы из дома, даже если бы у меня было сто отцов и матерей или если бы я была королевской дочерью", – и достаточно показывает ее закоренелую натуру, и то же самое можно было бы проследить пункт за пунктом.

Затем он предложил высказаться господину инквизитору, доктору Лемэру.

Лемэр встал и заявил, что из-за загруженности работой был лишен возможности присутствовать на процессе с самого начала. И поэтому ему представляется более справедливым, если бы перед ним выступили коллеги, более сведущие в тонкостях дела. Он поспешил сесть, бросив ищущий помощи взгляд на собрание и услышав недовольный кашель Кошона.

Следующим выступал богослов из Парижа.

– Мне кажется нецелесообразным продолжать держать указанную Жанну под светской стражей. Она имеет право на церковную тюрьму и охрану женского пола.

Кошон в отчаянии вздохнул.

– Очевидно, Вы меня совершенно неправильно поняли. Речь больше не идет о способе ведения процесса или же о чем-то подобном. Вопрос о тюрьме решается графом Уорвиком, здесь мы ничего не можем изменить.

С места вскочил неустрашимый аббат Никола д'Унвиль.

– Это означает зависимость! В процессе приговор заранее предрешен!

Раздался шепот согласия. Голос возвысил Жан де Ла-Фонтен:

– Судья, зависящий от симпатий или антипатий, не может быть судьей!

– Никто из нас не может сказать всей правды!

– Никто из противоположной партии не приглашен. Разве это по закону? К делу также не приобщены отзывы экспертов нашей коллегии в Пуатье!

Непрерывно следя за реакцией в зале, Кошон возвышался над всеми, он еще сохранял выдержку и ждал, пока раздававшиеся вокруг него голоса не утихнут, словно буря или град. Хорошо, что разразилась гроза, которая давно ощущалась в воздухе. Потом он еще позаботится о прояснении атмосферы.

– Вы задаете ей вопросы, на которые не в состоянии ответить даже мы, богословы, это не что иное, как ловушки!

– Часто вопросы вообще не относятся к процессу!

У Жана Лойе, священника норманнско-арабского происхождения, был самый громкий голос из всех собравшихся.

– Весь процесс никуда не годится, – закричал он. – Его нужно начать с самого начала!

Кошон достал колокольчик и стал звонить в него. Люди снова расселись по местам, Кошон с железным спокойствием дождался момента, когда наступила полная тишина.

– Я продолжаю, – сказал он. – Если у кого-нибудь есть жалобы, ему следует представить их по окончании заседания.

Он заметил всех высказавшихся, от него не ускользнуло ни одного имени, он увидел тех, у кого на лице был гнев; однако, он склонился над актами, стал их перелистывать, назначил комитет из семи человек под своим и вице-инквизиторским председательством, который с этих пор должен был посещать Жанну в тюрьме и прояснять какие-то неучтенные пункты. Тем временем задачей прочих его коллег должна была стать разработка обвинения, – причем каждый – он бросил многозначительный взгляд – должен был выразить собственное мнение.

В тот же воскресный вечер Никола д'Унвиль был заключен в тюрьму Руанского замка, ходили слухи, что его утопили; брату Изамбару пригрозили, что если он и впредь будет подавать знаки ведьме, его бросят в Сену. Жан Лойе, оказавшись в Базеле, незаметно улизнул, Ла-Фонтен покорился обстоятельствам, а Лемэр сказал одному из своих коллег: "Я вижу, что смерть ожидает тех, кто действует вопреки воле англичан". Все оставшиеся на процессе смирились.

На следующий день Кошон взял с собой в тюрьму Бопера и Тома де Курселя. Бопер проявлял искреннее усердие, а Курсель был запуган и больше не хотел задавать глупые вопросы.

– Скажи нам, Жанна, когда ты грешила против Церкви, думала ли ты о том, что Церковь может вынести тебе приговор?

– Пусть священники прочтут мои ответы и скажут, есть ли в них что-либо против веры.

– Следовательно, ты подвергаешь себя осуждению нашей святой Церкви вместе со всем, что ты содеяла?

– Хотя я и верую в Церковь, но в том, что касается моих поступков и моих высказываний, я полагаюсь на Господа нашего Иисуса Христа.

– Ты пойми, что мы говорим о Церкви, и спрашиваем, подчиняешься ли ты ее суждениям?

– Мне кажется, Господь наш и Церковь суть одно, и между ними не следует проводить никакого различия. Зачем Вы все это делаете?

Сегодня Кошон старался вести себя по-отечески:

– Видишь ли, существует побеждающая Церковь, в ней Господь вместе со Своими святыми, ангелами и спасенными душами. Кроме того, существует Церковь борющаяся, с папой и его кардиналами, прелатами, священниками и всеми добрыми христианами. Ошибаться она не может, ибо ведома Святым Духом. Итак, мы тебя спрашиваем, подчиняешься ли ты борющейся Церкви?

– Я послана к королю Франции победоносной Церковью, которая на небесах. Ей я подчиняюсь во всем, что сделала. Касательно борющейся Церкви, о которой Вы меня спрашиваете, то о ней я Вам ничего не могу сказать.

Курсель был недоволен, что пришлось смириться с происходящим, но Кошон подал ему знак. Он спросил, считает ли Жанна, что потеряет все свои инспирации, если выйдет замуж; девушка ответила, что об этом ей ничего не было сказано.

– На войне ты никогда не действовала без подсказки голосов?

– На этот вопрос я уже Вам ответила. Посмотрите в Вашу книгу, и Вы там это найдете, – она повернулась в сторону, зазвенели цепи, и тут же Кошон услышал стон.

– Жанна, ты больна?

– Да, меня хотели отравить.

Трое мужчин переглянулись, в глазах у них были недоумение и страх.

– Ты не веришь, что должна умереть?

– Если бы не мои голоса, я давно бы уже умерла.

На улице за толстыми стенами башни колокол призывал прихожан к вечере, Жанна больше не шевелилась... Был ли это сон, молитва или крайняя усталость? Крик часовых "Берегись!", по лестнице, звеня шпорами, взбежал Уорвик.

– Когда же, наконец, ее сожгут? – громко спросил его адъютант.

– Меня это тоже интересует... А, епископ, Вы. Я как раз подумал, что было бы, если бы в Святой Земле мы воздвигали столько искусственных препятствий в борьбе с каждым сарацином... Ну, как дела?

– Она больна, господин граф.

– Еще чего не хватало! Вы обязаны дать мне гарантию, что она останется в живых, поняли, епископ?

Жанну трясло в лихорадке. Врачей пришлось вызвать из самого Парижа, чтобы "блестящий процесс", обещанный Кошоном, не был прерван из-за преждевременной смерти обвиняемой. Врачи пустили кровь, Жанна лежала в полном изнеможении на милостиво приготовленном ей ложе из соломы. Жар не ослабевал. Кошон посещал больную несколько раз в день.

– Мне кажется, я скоро умру, господин епископ Бове, – ни разу она не произнесла безобразной фамилии епископа, она всегда называла его по имени его епархии. – Да свершится воля Господня. Я прошу только, чтобы меня в последний раз причастили и похоронили в освященной земле.

Кошон смягчил свой голос, он начал говорить тоном отцовского упрека.

– Сначала ты должна предаться Церкви. Ты этого хочешь?

– Я могу повторить лишь то, что Вы уже от меня слышали.

– Как мы тебе можем обещать утешение, полагающееся истинным католикам? Но я считаю, ты скоро выздоровеешь, не правда ли? – в голосе его звучал страх, и страх подлинный.

Вечером, когда он снова пришел к Жанне поговорить о подчинении ее Церкви и об утешении, если ее похоронят в освященной земле, она уже не нуждалась в утешении.

– Если я умру, а Вы меня похороните не в освященной земле, Господь все равно отыщет своих, – уверенно сказала она.

Сегодня Кошона сопровождал д'Этиве, человек, попытавшийся под покровом ночи прокрасться к Жанне в качестве ее духовника; его считали очень злым. Д'Этиве рассвирепел.

– Господь тебя найдет? Там, откуда приходят твои голоса от Сатаны, Велиала и Бегемота?

Так как ему, наконец, удалось заговорить, он хотел произнести длинную речь, но Кошон приложил руку к его губам и наклонился над Жанной, лежавшей с закрытыми глазами на своих нарах.

– Мы уже выяснили, что твои голоса представляют собой пагубное заблуждение, исповедуйся в грехах, а то мы передадим тебя светскому суду, который сожжет тебя как ведьму, – он немного подождал. Она ничего не ответила. Даже страх смерти не мог осилить это упрямство.

– Вы когда-нибудь сталкивались с чем-то подобным, д'Этиве? – спросил Кошон, когда они спускались по лестнице.

– Нет! Я считаю, что этого дьявола можно сломить только пытками. Почему Вы к ним не переходите?

– Потому что пытки означали бы прекращение процесса.

Жанна выздоровела, но, когда ее привели на следующее заседание, она все еще была бледной и слабой. Кошон велел врачам быть рядом с ней, и с тех пор они также присутствовали на процессе, хотя и не понимали, для чего. Не было сомнений, что эта девушка не просто здорова, но гораздо сильнее и крепче большинства мужчин. Ясновидение же болезнью не считалось; ясновидящих хватало повсюду, и в стране, и в городе, причем были они обоего пола.

Наступил четверг на Страстной неделе, 27 марта. Усилиями многочисленных профессоров было составлено обвинение.

– Поскольку ты необразованна и не разбираешься в Священном Писании и в высоких материях, чтобы самой правильно отвечать на поставленные вопросы, мы предлагаем тебе выбрать одного из собравшихся здесь судей, который будет давать тебе советы.

Сегодня Кошон держался мягче, чем прежде, болезнь Жанны прошла, скоро они смогут достичь цели.

– Благодарю Вас, но, как и прежде, я полагаюсь на советы Господа моего Иисуса Христа.

– Тогда как хочешь.

Лемэру предложили зачитать обвинение, и когда вице-инквизитор встал, он выглядел невыспавшимся и изнуренным.

Там было семьдесят статей, которые он читал сначала с пафосом, а потом – все более монотонно, семьдесят статей, каждая из которых говорила о преступлении, достойном смертной казни. Там кишели такие слова, как: ведьма, лжепророчица, дьяволопоклонница, распространительница суеверий, колдунья, раскольница, богохульница, отступница, ужасная злодейка, скандальная оскорбительница всего женского пола, нарушительница Божественных и человеческих законов, соблазнительница князей и народов.

Жанна, не шевелясь, все это выслушала, она была бледна, но держалась прямо.

– Что ты имеешь сказать? – спросил Кошон, когда Лемэр наконец закончил.

– Что касается моих голосов, то я не нуждаюсь ни в чьих советах, ни епископов, ни священников. Я полагаюсь на то, о чем уже сообщила. Я добрая христианка и отвергаю все перечисленное, кроме того, в чем уже созналась. Что же касается обвинения, я вверяю себя Господу.

– А если борющаяся Церковь говорит тебе, что твои голоса – дьявольское наваждение?

– Тогда я доверюсь не Церкви, но Господу нашему Иисусу Христу.

– Значит, ты не подчинишься Церкви, которая на земле?

– Я уже подчинилась, но, в первую очередь, Господу.

– Не желаешь ли ты тем самым сказать, что на земле для тебя нет судей и даже папа – не судья для тебя?

– Я хочу Вам сказать лишь то, что у меня есть добрый судия, и это Христос, и на Него одного я полагаюсь.

Следующее заседание было отменено – наступала Пасха.

Камеры ужаса

Прошло два года с тех пор, как она приехала в Шинон. Карл все время находился в своих замках на Луаре, он ни разу не написал ей письмо, не собрал денег для девушки, которой был обязан всем и которая отстаивала его дело в Руане так, как вряд ли смог бы какой-нибудь бакалавр юриспруденции. Он молился за нее – и сомневался: послана она Господом или нет? Этот пастушок Гийом, рекомендованный ему Режинальдом с целью заместить ее, наговорил о ней много дурного. Во всяком случае, Гийом ничего особенного не сделал, напротив того, он сам был схвачен англичанами, посажен в мешок и утоплен в Сене. Карлу было известно, что народ верит в Жанну. Он также знал, что командиры злы на него: Бастард Орлеанский больше не появлялся при дворе, Алансон передал ему, что следует выступить маршем на Нормандию, чтобы освободить Деву, Жиля и Ла Гира не было видно. Тремуй радовался, что девушку взяли в плен; никогда он не стал бы доставать деньги, чтобы помочь ей. Без Жанны никто больше не отважится затевать сражения с англичанами.

– В этом нет необходимости. Мы договоримся мирным путем, – заявил Режинальд. – Скоро состоится Всеобщий конгресс.

Карл охотно ему доверял, война никогда не была его любимым делом.

Как-то вечером, как раз перед Пасхой в Тиффож прискакал Ла Гир.

– Жиль, мы должны освободить Деву, не спрашивая на это разрешения, собственными руками. Я собрал несколько дюжин храбрых молодцов, если ты к нам присоединишься, мы совершим набег на Руан.

На протяжении всех этих месяцев Жиль де Рэ ни с кем не разговаривал, он жил в своих замках, держал при себе Прелати и смешивал в подвалах тинктуры, из которых собирался получить золото. Он все еще стремился к чему-то непознанному, неизведанному.

– Бедфорд сконцентрировал в Руане все свое экспедиционное войско. Дева находится в герцогском замке. Как же мы сможем туда проникнуть у нас так мало людей?

– Мы окажемся просто собаками, если не попытаемся.

– Мы будем хуже собак. Но почему она не позволила мне убить Тремуя? Вот что меня волнует, Ла Гир: она могла слушать ангелов, и все же, в конце концов, дьявол Тремуй оказался сильнее нее. Не может ли так быть, что у дьявола больше могущества, чем у ангелов?

Ла Гир стал теребить усы.

– Черт побери, Жиль, ты мне не нравишься. Речь идет о девушке, которая нам помогла, и они сожгут ее, если мы ее не освободим. Какое отношение все это имеет к ангелам и чертям?

Жиль откинулся в кресле, снисходительно улыбаясь.

– Очень большое, Ла Гир. Если она просто девушка, как и всякая другая, оставленная Богом, или, может быть, вообще Им не посланная, то наши усилия не будут вознаграждены ничем.

– Проклятье, ты точно такая же бестия, как и Карл!

– Ну вот, ты опять ругаешься, как было до появления Жанны. Вероятно, все это – большой обман. Я же ищу истину, я ищу силу, действующую во Вселенной, совместно с Богом или против Бога, мне все равно.

Ла Гир стукнул себя по бедру, затем так сильно ударил по плечу Жиля, что тот поморщился от боли.

– Ты дурак. Тебе столь же хорошо, как и мне, известно, что Жанна сделала больше всех нас вместе взятых. Чудом или нет – ты слышал своими проклятыми ушами ее пророчества, о которых ни один человек ничего не мог знать заранее.

Жиль сцепил кончики бледных пальцев, любуясь изящными ногтями.

– Этими своими проклятыми ушами я слышал и то, что Жанну взяли в плен, что она сдалась и лежит закованная в цепи, как могло произойти с любым из нас, если бы его постигла неудача. Должно быть, она дает им смелые ответы мужество у нее было всегда. Но большего и она не может. У ее ангела – если только это ангел – нет могущества.

Ла Гир, отвернувшись, постучал в оконный ставень.

– Ладно, если тебя покинул Господь, то я не хочу, чтобы то же самое произошло со мной. Я не был бы Ла Гиром, если бы оставил Деву в беде. Пусть мне при этом придется погибнуть, все равно. Я не завидую той жизни, которую ты ведешь.

Он вышел, не попрощавшись, и уехал еще ночью. Жиль же пошел в свой подвал, где ходил взад-вперед между очагами и столами с наваленными на них инструментами, что-то взвешивал и перемешивал, но никаких стоящих мыслей у него не родилось. Все было неважно, ничтожно и мелко, даже стремление к золоту. Жанна... Среди всех грехов, которые ему зачтутся, когда он предстанет перед судом Божьим, не было одного: он ни разу не сделал ей ничего дурного. Жиль подумал об отце Алене и о своей исповеди перед ним в прошлом году. Впрочем, год ли прошел после этого или два?.. Тогда он хотел убить Тремуя и вырвать у Жанны ее тайну. Теперь отец Ален мертв, он умер в своей ризнице, после мессы, в Михайлов день. Силы Жанны защитили Тремуя, но сейчас она сама в тюрьме. Тремуй торжествовал, она была унижена – а он? У него не осталось ничего. Если еще что-то и удерживало его на этой пустынной и скучной земле среди людей с их ничтожными удовольствиями и болью, то только ожидание какого-то чудовищного преступления, богохульного поступка, вопиющего к небу греха...

Ангелы молчали. Разве они не предали даже Жанну? Вместо них, вероятно, говорили духи тьмы, отважившиеся восстать против самого святого Михаила.