Текст книги "Жанна д'Арк"

Автор книги: Мария Потурцин

сообщить о нарушении

Текущая страница: 12 (всего у книги 15 страниц)

– Хватит об этом, – прервал его герцог. Важно, прежде всего, поскорее начать процесс, и чтобы Жанна находилась в руках англичан во избежание побега или вмешательства Карла. При этом следовало бы вернуться к исходному пункту. Если инквизиция не может взять на себя расходы, то нужно предложить герцогу Бургундскому половину затребованной суммы, пять тысяч турнезских фунтов, а дело герцога Бургундского – договориться с графом Люксембургским. Во всяком случае, он не может сразу сказать, в состоянии ли королевская казна внести всю сумму или же только какую-то ее часть.

Для епископа Кошона выдалось беспокойное лето.

Герцог Бургундский расхохотался ему в лицо, как только он предложил свою сумму, граф Люксембургский вообще не захотел видеть его, и никто точно не знал, где находилась Жанна. Он вернулся в Руан, чтобы получить новые указания; тем временем были отправлены послы, чтобы на местах записать необходимые свидетельские показания – устные показания, согласно каноническому праву, не имели юридической силы. Затем главы инквизиции снова стали жаловаться Генриху, "королю Франции и Англии", на то, что Дева еще к ним не доставлена, а ведь "мудрейшие доктора, ученейшие умы" уже готовы вести судебный процесс по ее делу. Когда он приезжал в Руан, английские господа упрекали его, что он проявлял слишком мало рвения ради такого благого дела, и при этом все время утверждали, что цена в десять тысяч фунтов была бы чрезмерной. Его расходы тоже росли. Много раз он должен был обращаться к своим покровителям, и если бы не Уорвик, ему бы пришлось самому оплачивать счета на семьсот шестьдесят пять турнезских фунтов: пыл Уорвика, однако, не ослабевал, он был тем фундаментом, на котором Кошон воздвигал свои сооружения. Бедфорда же занимало совсем другое: он хотел короновать своего подопечного в Париже, если уж Реймс недосягаем: он приказал собрать новые экспедиционные войска в Англии, чтобы компенсировать поражения прошедшего года, а кроме того, желал, чтобы его имя в связи с процессом фигурировало по возможности меньше. Но Уорвик, наоборот, только и думал о "ведьме": предание ее проклятию вернуло бы Англии незапятнанную честь и обратило бы превосходство Карла в ничто. К тому же он обещал Кошону в награду за его дела освободившееся место епископа Руанского.

Жанна томилась в плену в небольшой круглой комнатке в верхнем этаже башни Боревуар. Графиня Люксембургская следила за тем, чтобы она не голодала и каждый день могла слушать мессу в часовне. Она, жена ее племянника, а также его приемная дочь – всех троих звали Жаннами – принесли ей сукно, чтобы она сшила себе юбку, как подобает порядочной девушке. Но здесь Жанна, во всем остальном такая нежная и уступчивая, проявила упрямство. Еще "не настала пора" для нее надевать женское платье, Господь этого не велел. Старой герцогине Люксембургской такой ответ был совершенно непонятен, и она обсудила его с Никола де Кевилем, аббатом из Амьена, который был послан неизвестно кем, чтобы испытать девушку.

– Боюсь, что Жанна в общении с наемниками забыла о манерах, приличествующих женщине. Волосы отрастут: от меня она не получит ножниц. Но со своими ужасающими штанами она не желает расставаться, – пожаловалась графиня.

Аббат покачал головой.

– Эта девушка – превосходная христианка.

Ладно, Кевиль слушал ее исповедь; должно быть, он в этом разбирается. Но проблема с одеждой оказалась ему непонятной, что ж, тогда ее решит она, графиня Люксембургская.

Конюший Жанны д'Олон также уже несколько дней находился в плену, и графиня Люксембургская поднималась по крутой лестнице, чтобы присутствовать при его свидании с Жанной. Нельзя сказать, что Жанну в этом замке непрерывно посещали мужчины. Д'Олон чуть не разрыдался, когда встретился с Жанной, и держался с ней почтительно, как со знатной госпожой. На вопрос о ее настроении она махнула рукой и, в свою очередь, спросила о пленных братьях и судьбе города Компьеня.

– Ах, Дева Жанна, – пожаловался д'Олон, – англичане грозятся, когда войдут в город, перебить всех его жителей, вплоть до малолетних детей.

На это Жанна ответила, как всегда скромно и мило, но с твердостью, на которую графиня обратила внимание:

– Нет, д'Олон, ни один город, переданный Царем Небесным в руки нашего короля, не будет у нас отобран. Компьень получит помощь еще до дня святого Мартина.

Казалось, д'Олон утешился, а графиня думала о том, что услышала пророчество. Но лето выдалось долгое и жаркое, а графиня была стара. В эти смутные времена люди не особенно дорожили своей жизнью, и если пожилой человек заболевал, он без терзаний менял темную землю на лучший потусторонний мир. Когда деревья еще стояли зеленые, у Жанны Люксембургской случилось странное головокружение, затем начались боли в животе, так что после соборования ей пришлось передать племяннику, чтобы он немедленно приходил. Когда он пришел, она лежала в своей постели с искаженным от боли лицом и с глазами, которые уже смотрели в иной мир.

– Пообещай, что ты не продашь Жанну, – прошептала она.

Жан Люксембургский обещал сделать все, чего бы она ни пожелала, но ее рука, ищущая в воздухе его лоб, чтобы перекрестить, упала без сил, и ночью графиня умерла.

После этого в Боревуаре стало тихо и печально. Хотя молодые графини вели себя так же, как и тетя, они не имели опыта в житейских делах, и когда в замок приехал рыцарь по имени Эмон де Маси, как он сказал, по поручению англичан, они впустили его в башню и даже позволили остаться наедине с пленницей, ибо он пригрозил гневом короля Генриха. Амьенский аббат, не подозревая ничего дурного и справедливо негодуя по поводу того, что Жанну называли ведьмой, рассказал одному из священников о своей поездке в Боревуар, и в конце концов на след напал Кошон.

Эмон был ловким человеком, сведущим во всех искусствах, которые нравились женщинам, он неминуемо достигал цели, играя на разных струнах таких, как сострадание, покровительство и, наконец, любовь. Жанна безучастно слушала его, но, когда Эмон однажды сел к ней на скамейку и захотел обнять, он понял, что она, молодая и девственная, плененная и несчастная, оказалась глуха к языку мужской любви. Средневековье знало о таких натурах и приписывало им необыкновенные силы: лишь наше время оставило за собой право считать Жанну несозревшим ребенком. Многие биографы, напротив, отметили, что поведение Эмона содержит еще одно доказательство, что Жанна д'Арк обладала женским очарованием. Независимо от того, было ли это проявление любви искренним или наигранным, Эмон де Маси не обиделся на отказ. Двадцать пять лет спустя он мужественно, не щадя себя, свидетельствовал в ее пользу.

Эмон, как и д'Олон, не подозревал, что именно в эти недели в душе Жанны происходила совсем другая борьба. Как-то вечером, когда охранник посмотрел в окошечко, комната оказалась пуста, а Дева исчезла. Спотыкаясь, он сбежал вниз по лестнице и стал кричать на весь замок, люди зажгли факелы, а затем помчались в парк искать ее. От ужаса у всех тряслись поджилки. Оседлали лошадей, даже д'Олон стремился помочь в поисках. На каменном полу под башней он наткнулся на что-то мягкое и закричал, чтобы ему принесли факел. У его ног лежала Жанна, недвижно, как мертвая. "Эй! На помощь!" Он посмотрел вверх, над ним было окно той самой комнатки: должно быть, Жанна выпрыгнула оттуда.

Ее бережно отнесли на кровать. Она дышала, и казалось, что ни руки, ни ноги сломаны не были, но лишь спустя несколько часов Жанна пришла в себя.

– Где я? – растерянно спросила она.

– В Боревуаре. Вы хотели убить себя, Дева Жанна?

Она стонала от боли и долго не могла отвечать. Открыв глаза, она посмотрела на д'Олона так, что у того от сострадания замерло сердце.

– Нет, я вручила себя Господу и просто хотела уйти. Я не хочу продолжать жить, когда столько хороших людей перебито под Компьенем. Также я не хочу быть проданной англичанам, лучше пусть я умру.

Д'Олон удивился: разве она не предсказывала, что Компьень будет освобожден еще до дня святого Мартина?

– Это Вам Ваши советники повелели выпрыгнуть из окна?

Ее несчастное, опухшее лицо стало еще более отчаявшимся.

– Нет, святая Екатерина каждый день мне это запрещает. Она говорит, что Господь спасет Компьень. Я просила: если Господу будет угодно помочь Компьеню, то мне тоже хотелось бы там быть.

Никогда еще д'Олон не слышал, чтобы она говорила так бессильно и беспомощно.

На протяжении трех дней Жанна ничего не ела и не пила, но затем она сказала, что святая Екатерина ее утешила, и стала быстро поправляться. За четырнадцать дней до святого Мартина охранники рассказали ей, что французы освободили осажденный Компьень.

Современники Жанны считали этот прыжок из башни высотой шестьдесят футов кто делом рук дьявола, кто чудом Господним. В наши дни специалист ортопед сказал бы, что, если принять во внимание молодость Жанны, ее здоровье и телосложение средневековой крестьянки, то прыжок с двадцатиметровой высоты не обязательно должен был быть для нее опасным. Другие утверждают, что она не прыгнула, а привязала простыни к канату, которые разорвались, когда она лезла.

Произошло это в октябре. Жан Люксембургский жил в лагере Филиппа Бургундского, он участвовал во всех стычках с французами, вспыхивавших то тут, то там, но когда у него выдавалось свободное время, он приезжал в Боревуар и сам следил за своей пленницей. До сих пор не было вестей от Карла, все более угрожающими становились приказы из Руана. Два или три раза в лагере появился Кошон. Сумма, запрошенная им, была, в конце концов, снижена до восьми тысяч фунтов. Но оставалось обещание, которое Жан дал умирающей тете, оставались ее страшные слова о тридцати сребренниках.

Погожим ноябрьским днем он распахнул дверь в комнату Жанны.

– Жанна, я освобожу Вас, если только Вы пообещаете больше не участвовать в борьбе. Девушка стояла перед ним.

– Во имя Господа, Вы издеваетесь надо мной. Я знаю, что Вы не хотите и не можете освободить меня.

– А если бы я все же это сделал? Она посмотрела мимо него удивительно спокойными глазами.

– Я знаю, что англичане приговорят меня к смерти. Они думают, если я буду мертва, то им достанется Франция. Но даже если бы годонов было на сотню тысяч больше, они не смогли бы поработить Францию.

Жан Люксембургский не нашел ответа. Он ушел и, не отдавая отчета в своих действиях, поклонился ей, прежде чем закрыть дверь. Ему довелось увидеть ее после этого только один раз, в день, когда он едва не потерял рассудок.

В тот же самый месяц для французов, живших в английской Нормандии, был установлен особый налог: нужно было собрать десять тысяч турнезских фунтов, чтобы выкупить ведьму. Собрали восемь тысяч фунтов, две тысячи добавил Уорвик из английских средств. С этой суммой епископ Кошон приехал в лагерь герцога Бургундского.

К тому времени Жанну уже увезли из Боревуара. От Карла не приходило ни писем, ни вестей, что было не понятно ни тогда, ни сегодня. Ни в те месяцы, ни позднее он не предпринял ни одной попытки освободить девушку, которой был обязан всем. Карл действительно покрыл себя "несмываемым позором мерзкой неблагодарности", как писал ему старый воспитатель.

Жан Люксембургский не находил иного выхода из своего плачевного финансового положения кроме продажи девушки. Но он больше не хотел видеть Жанну и приказал отправить ее в Аррас, в бургундскую тюрьму. В ноябре он получил деньги. Лионнель де Уэмдонн, чей лучник взял девушку в плен, получил годовое жалованье в размере двухсот фунтов; нам известно также, что и богатому герцогу Бургундскому досталась затребованная им доля, – лишь лучнику пришлось довольствоваться "чаевыми". Как бы там ни было, продажа состоялась.

Через Кротуа, Э, Дьепп Жанну доставили в Руан накануне Рождества 1430 года.

Сто профессоров

Деньги за добычу были уплачены. Теперь речь шла о самой добыче. Для Англии девушка представляла государственный интерес, ибо в тот момент Жанна д'Арк олицетворяла Францию. Недостаточно было просто казнить ее тело, следовало еще уничтожить ее дух. Полномочиями осуществить это перед лицом Франции, перед лицом Англии, перед лицом всего христианского мира обладала только Церковь. Только она могла вынести законное решение в последней инстанции, кто от Бога, а кто – от дьявола. Если бы церковный суд объявил, что Жанна д'Арк сражалась, побеждала и привела к коронации французского дофина при помощи дьявола, то все было бы поставлено под удар: коронация Карла, освобожденная территория и вера народа. Суд мог бы подтвердить пошатнувшиеся притязания Англии на Францию в глазах всего христианского мира. Итак, Англия ожидала приговора суда. Но высшие церковные сановники Европы занимались в Базеле разрешением гораздо более важного вопроса о путанице с панами. Среди них были и такие видные богословы, которые отнюдь не желали склоняться перед диктатом герцога Бедфорда. И все же инквизиционный суд в Париже обладал церковными полномочиями по вынесению приговоров еретикам: служители этой инквизиции зависели от государственного могущества Англии, ведь Париж подчинялся английскому командованию. Это был один-единственный благоприятный момент, и Бедфорд понял, что его следует использовать как можно разумнее и быстрее.

Генрих VI известил в своем послании, которое, конечно, было написано его дядей: так называемую Деву следует передать церковному правосудию, а Пьер Кошон, епископ Бове, должен быть главным судьей на этом процессе. Бедфорд приказал войскам приблизиться к Парижу на случай, если вспыхнет восстание.

Начиналась неравная борьба между крестьянской девушкой, которая не отличала "а" от "б", и сотней ученейших профессоров первого университета мира; неравная борьба между мужчинами, живое мировоззрение которых окаменело, превратившись в неподвижный закон, и девушкой, своими собственными силами читавшей по Книге Господней; между людьми, которые, будучи воплощением земной мощи, действовали из страха перед земными властями, и существом, лишенным всяческой земной поддержки, но черпавшим силу из областей, не принадлежащих к этому миру. То, что здесь решалось, лишь на поверхности было борьбой Англии за ее господство во Франции; в действительности же речь шла о наступлении новой эпохи для христиан.

На последнюю из тринадцати святых ночей, опустившихся над Руаном, выпал девятнадцатый день рождения девушки Жанны.

Она сидела в башне герцогского замка, может быть, даже в специально изготовленной клетке из железных прутьев, где в первые недели ей можно было только стоять, с кандалами у шеи, на руках и ногах. Что касается подробностей ее страшного заключения, то разные источники значительно отличаются друг от друга в этом вопросе, ибо впоследствии хронисты не были склонны к раскрытию всей правды. Во всяком случае, день и ночь английские наемники подглядывали за ней, издевались, а по некоторым источникам – даже мучали ее. Разумеется, держать Жанну под мирской охраной было нарушением закона, ибо обвиняемому Церковью полагалась церковная охрана и к тому же одного пола с заключенным, но англичане этого не позволили. Жанна была не обыкновенной женщиной, а существом, пользовавшимся магическими силами, как бы то ни было, Катрин де Ла-Рошель – сама оказавшаяся в Париже и заподозренная в колдовстве – предупреждала, что в какую бы трудную ситуацию ни попала Жанна, дьявол поможет ей из нее выскользнуть. Уорвик оказался коварнее черта.

Всегда считалось неприличным для посетителей-мужчин в любое время дня лицезреть мучения жертвы-женщины, но Уорвик и его люди, даже Бедфорд и маленький король подали дурной пример и появлялись у нее в камере. Так же постыдно – хотя эта хитрость уже использовалась в деле с альбигойцами, – что наняли клирика, который представился другом Жанны и сообщал ей фальшивые новости из Домреми. Казалось, Жанна ему верила, поскольку он был священником, и исповедовалась ему. Но исповедь не выявила ничего, что для писца, спрятавшегося за дощатой стенкой, могло бы показаться важным. Это, однако, были лишь незначительные попытки, которые епископ Кошон считал целесообразными, чтобы сломить у пленницы волю к сопротивлению. Процесс должен был состояться по всей форме, и тем большим оказалось бы его воздействие.

Пленнице были дозволены только вода, хлеб и кое-какая скудная пища едва ли Жанна ела что-то еще. Но освященной гостии, значившей для нее больше, чем просто питание, ей не давали. Тело Господне – не для чертовой потаскухи.

Кошон собрал все, что только удалось собрать: высказывания и письма, мнения богословов-экспертов, сообщения пленной и военные доказательства. Он тщательно подобрал себе сотрудников и заседателей, и от главного инквизитора Франции, который сам, к сожалению, отсутствовал, получил неограниченные полномочия "ножом вырезать болезнь ереси, подобно раку свирепствующую в теле больной". Были приглашены аббаты ученейших орденов: доминиканского, францисканского; образованнейшие господа Руана, субинквизитор Нормандии, более ста докторов, лиценциатов и профессоров богословия, юриспруденции и философии, все они имели духовный сан и, само собой разумеется, подбирались по принципу отсутствия враждебности к английским завоевателям.

Но не был выслушан ни один свидетель защиты. И не было предусмотрено оказать Жанне какую бы то ни было судебную поддержку. Когда процесс уже продолжался более месяца, Жанне предложили выбрать "советника", но только из присутствовавших заседателей. Она отказалась. Девятнадцатилетняя девушка в полном одиночестве вела защиту, и не только самой себя, но и короля, и дела Франции.

Прошло два месяца с тех пор, как Жанну привезли в Руан, два месяца она была закована в кандалы: испытывала непрерывные муки под глумливыми взглядами и наглыми руками, беспомощная, молчаливая и осознавшая неизбежность своей судьбы.

Наступило 21 февраля 1431 года, было восемь часов утра.

– Эй, вставай! – закричал грубый голос. Со скрежетом открылась дверь в камеру, на которой висело три замка, Жанне расковали ноги и столкнули ее вниз по лестнице. Ноги не слушались, свет причинял боль глазам, у нее кружилась голова. Длинные коридоры, новые лестницы, множество дверей. И, наконец – какое блаженство она ощутила! – легкий запах фимиама, комната в часовне, освещенная свечами. Жанна посмотрела на алтарь и захотела преклонить перед ним колени. Только тогда она обнаружила, что алтарь пуст, а справа и слева на церковных стульях, поставленных длинными косыми рядами, сидят мужчины в сутанах, в черных и белых рясах. Сорок три пары любопытных глаз уставились на нее, ту, про которую епископ Кошон сказал, что она сидит в темнице как небольшая горстка смертной плоти.

Эта "небольшая горстка" оказалась существом в рейтузах и пажеском камзоле, но с телом женственным и прекрасно сложенным. Волосы, теперь ниспадавшие на плечи, окаймляли бледное, на редкость милое лицо, глаза смотрели ясно и мужественно. Она встала в центре комнаты, сложив руки, закованные в кандалы.

– Нужно позволить ей сесть, а то она может оказаться без сил, прошептал молодой доминиканец Изамбар своему соседу. Тот покачал головой, взглянул на Кошона и в знак предупреждения поднес палец к губам.

Епископ Кошон, сидя на высоком церковном стуле с роскошной резьбой, гордо поднял свою величественную голову и открыл заседание.

– Известная женщина, обыкновенно называемая Девой Жанной, которая была взята в плен на территории нашей епархии Бове, передана нам нашим благородным христианским государем, королем Франции и Англии, по подозрению в суеверии. Мы, епископ Бове, изучив ее деяния, позорящие нашу святую веру не только во Французском королевстве, но и во всем христианском мире, постановили предать Жанну нашему суду с тем, чтобы допросить ее относительно вопросов веры, которые ей будут предложены.

Кошон сделал паузу, со своего возвышения он посмотрел на стоявшую девушку.

– Жанна, ты, которая здесь присутствуешь, от всего нашего милосердия мы требуем от тебя говорить только чистую и полную правду, чтобы этот процесс во имя сохранения и возвышения католической веры и с благодатной помощью Иисуса Христа, Господа нашего, Чье дело мы представляем, быстро продвигался вперед и твоя совесть была бы очищена. Итак, поклянись, положив два пальца на Евангелие, говорить только правду.

В комнате стояла тишина, лишь скрипели по пергаменту перья двух писцов, они также были духовными лицами. Старшие судьи равнодушно смотрели перед собой, молодые бросали стремительные взгляды на девушку, а затем опускали головы. Тусклый свет февральского солнца преломлялся в небесной голубизне и рубиново-красном цвете великолепных окон.

– Я не знаю, о чем Вы меня собираетесь спрашивать, – раздался голос девушки – голос, о котором Жиль де Рэ, знаток голосов, говорил, что никогда не слышал ничего подобного. Он звенит, как серебряный колокольчик, призывающий на молитву, подумал доминиканец Изамбар, сидевший в последнем ряду. – Вы можете задавать мне вопросы о таких вещах, про которые я Вам ничего сказать не могу.

– Поклянешься ли ты говорить правду обо всем, что касается веры, если ты это поймешь?

–Я охотно буду говорить об отце и матери и обо всем, что я сделала с тех пор, как ушла от них. Но что касается моих вдохновений, которые я получаю от Господа, о них я не говорила ни с кем, за исключением моего короля. Я о них не расскажу ничего, даже если Вы мне отрежете голову. Мои голоса приказали мне молчать.

– Делай, что я тебе говорю. Поклянись в отношении веры.

Один из господ протянул ей требник, она преклонила колени и положила на него обе руки в кандалах.

– Об этих вещах я клянусь говорить правду, во имя Господне.

Только теперь Кошон подал ей знак сесть на приготовленную для нее скамью.

– Как тебя зовут?

– На моей родине меня называли Жаннеттой. С тех пор, как я приехала во Францию, меня стали звать Жанной.

– Место твоего рождения?

– Я родилась в Домреми.

– Как зовут твоих родителей?

– Отца зовут Жакоб д'Арк, а мать – Изабель Роме.

Кошон спросил, когда она крестилась и кто ее крестил; его интересовали имена ее крестного отца и крестной матери, затем он спросил, сколько ей лет.

– Девятнадцать.

– Какие молитвы тебе известны?

– "Отче наш", "Богородица" и "Верую". Никаких других молитв я не знаю.

– Расскажи "Отче наш"! – считалось, что одержимые дьяволом не могут произносить священных слов. Все в ожидании смотрели на нее. Сможет ли Жанна молиться?

– Если Вы пожелаете выслушать мою исповедь, то охотно.

– А в противном случае нет?

Жанна молчала. Она покачала головой: нет. Делать было нечего. Кошон бросил на судей многозначительный взгляд.

– Мы запрещаем тебе убегать из твоей тюрьмы, ибо обвиняем тебя в суеверии. Ты это обещаешь?

– Если бы я могла убежать, то никто меня не упрекнул бы в каких-либо преступлениях против веры.

Кошон поднял брови, а затем подумал, что против такой логики трудно что-либо возразить.

– Ты на что-нибудь жалуешься?

– Да. На то, что мои руки и ноги держат в кандалах.

– В других местах ты уже не раз пыталась бежать, поэтому приказали тебя заковать.

– Правильно, я действительно хотела бежать и сделала бы это даже сегодня. Каждый пленный имеет право бежать.

Кошон не намеревался в тот день затягивать заседание. Он спросил лишь о подробностях ее ухода из Домреми, о ее прибытии в Шинон, затем посмотрел на коллег и сделал знак стражникам отпустить девушку. Трое англичан должны были поклясться в том, что будут наблюдать, чтобы ни один человек не посетил девушку в заточении, таков приказ епископа.

На следующий день, в четверг, она предстала перед судьями во второй раз и должна была снова клясться. Сегодня епископ Кошон поручил допрос Жану Боперу, доктору богословия из Сорбонны. Это означало, что говорить должен был не он один; кроме того, на Бопера можно было положиться, он знал, чего хотел. Один из его рукавов был пуст: Бопер потерял руку в схватке с грабителями.

– Я уже вчера поклялась, этого достаточно, – ответила Жанна.

Жан Бопер проглотил этот ответ, но разве вчера Кошон не пропускал многого мимо ушей?

– Обучена ли ты какому-либо ремеслу или искусству?

– Да, шить и прясть. Что касается этого, я не уступлю ни одной женщине из Руана.

– Что ты делала дома?

– Помогала по хозяйству.

Доктор Бопер планировал не останавливаться долго на подробностях, а сразу перейти к основному.

– Каждый ли год ты исповедовалась в грехах?

– Да. Господину приходскому священнику, а когда он был занят, то какому-либо другому

– Когда ты в первый раз услышала свои голоса?

– Когда мне было примерно тринадцать лет, около полудня, когда я находилась в отцовском саду... Я услышала их справа, со стороны церкви. Там было большое сияние.

Бопер наклонился.

– Как ты могла заметить сияние, если оно было сбоку?

Услышала ли что-нибудь Жанна? Она молчала.

– В каком обличье предстал перед тобой голос?

Бопер был образованным богословом, он знал, что сверхъестественные явления можно не только слышать, но и видеть.

– Это был архангел Михаил. Сначала я не знала его имени... Голос два или три раза призывал меня идти во Францию, к королю... пока я совсем не ушла из дома. Я должна была отыскать капитана Бодрикура, чтобы он меня сопровождал, и мне требовалось найти коня. Я была бедной девушкой, и денег у меня не было. В Вокулере я познакомилась с капитаном, голос сказал мне, что это он. Дважды он мне отказал, лишь на третий раз предоставил людей в мое распоряжение.

– Значит, именно тогда ты впервые надела мужское платье – и по чьему совету? – теперь спросил Кошон. Она покачала головой.

– Спрашивайте дальше.

В этом пункте следовало быть непреклонным.

– Это какой-нибудь мужчина тебе посоветовал? На лице Жанны появилось подобие улыбки.

– За это не несет ответственности ни один мужчина.

– Это тебе посоветовали твои голоса?

– Я полагаю, что мои голоса давали мне хорошие советы.

Кошон посмотрел на Бопера взглядом, который говорил: вот видишь, как следует поступать, если что-то нужно выведать. Почтенные ученые зашептались, склонив головы, то тут, то там к старческому уху прикладывали ладонь, чтобы лучше расслышать нежный голос. Маншон и Колль, оба священники, служившие писарями, быстрее заскрипели перьями по пергаменту.

– Когда я прибыла к королю, то узнала его по подсказке моих голосов. Я сказала ему, что меня послал Господь освободить Орлеан и привести его к коронации.

– Когда голоса указали тебе на короля, не видела ли ты там какого-либо сияния? – из хитрости был задан этот вопрос или же из любопытства? Карл VII – враг Англии, и увидеть Божью помощь на его стороне означало государственную измену.

– Простите меня, позвольте мне пропустить это. Но перед тем, как мы с королем двинулись к Орлеану, мне неоднократно были явления разных лиц, от которых я получала указания.

– Какие явления и указания получил твой король?

– Этого я Вам не скажу. Пошлите за королем, и он Вам ответит, – король не мог найти лучшего адвоката, чем эта девушка, защитить которую он сам не сделал ни малейшей попытки.

– Ты часто слышишь твои голоса?

– Не проходит и дня, чтобы я их не слышала. Я давно бы уже умерла, если бы они меня не утешали.

– Какими словами они тебя утешают?

– Обычно они мне говорят, что меня освободит великая победа. Или же так: будь спокойна, принимай все как есть, в конце концов ты окажешься в раю.

– Когда же, по-твоему, ты будешь на свободе? – поспешил спросить Бопер; было важно поймать ее на несбывшемся пророчестве.

– Это не должно Вас касаться. Я не знаю, когда я буду на свободе.

– В тюрьме ты тоже слышишь голоса? – речь шла об инспирациях, и судьи готовы были задавать любые вопросы для установления всех "что" и "как".

– Да.

– Когда ты в последний раз ела или пила?

– Вчера после полудня.

– А когда ты в последний раз слышала свои голоса?

– Вчера – и сегодня.

– В котором часу?

– Рано утром, затем к вечерней молитве, а в третий раз – когда колокола звонили к "Богородице", – это было сказано с такой осознанностью и уверенностью, как если бы человек в абсолютно здравом уме отвечал, когда он в последний раз исповедовался.

– А вчера?

– Когда я спала. Голос разбудил меня. Кошон спросил:

– Коснулся ли голос твоей руки, чтобы разбудить

тебя?

– Он меня вообще ни разу не коснулся.

– Он в этой комнате?

– Нет, не думаю, но в замке.

– Что он говорит?

– "Отвечай мужественно, Господь тебе поможет", – Жанна посмотрела в лицо Кошону, человеку, в чьих руках находилась ее жизнь, и некоторое время казалось, что они поменялись ролями. – Вы говорите, что Вы мой судья. Обратите внимание на то, о чем Вы спрашиваете. Ибо, в действительности, это я послана Господом, а Вы подвергаетесь опасности!

Никто не осмелился поднять глаз. Кошона, уполномоченного инквизиции и английского короля, оскорбила ведьма! Но Кошон продолжал вести допрос, словно Жанна не обидела ни его, ни остальных в этой комнате. Пусть юноши учатся на его примере: дьявол не в силах оскорбить праведника.

– Эти голоса никогда не меняют своих мнений?

– Мне не приходилось слышать, чтобы они говорили двусмысленные вещи.

– Эти голоса запретили тебе говорить все? Ты думаешь, Господу не понравится, если ты скажешь правду?

– Голоса говорят мне вещи, касающиеся короля, а Вам я их не скажу.

– Разве ты не можешь отослать свои голоса к королю?

– Не знаю, послушаются ли меня голоса, но если Господу будет угодно, Он Сам известит короля, и я бы в этом случае только обрадовалась.

– Почему голоса сообщают о короле тогда, когда ты находишься рядом с ним?

– Не знаю, вероятно, такова воля Господня.

– Были ли у тебя какие-либо иные явления, подобные твоим голосам?

– Я не обязана отвечать Вам на этот вопрос.

– Есть ли у твоих голосов лица и фигуры? – он подумал о дьявольской роже, должна же она появиться хотя бы раз!

– Пока об этом я Вам ничего не скажу. Дайте мне, пожалуйста, отсрочку. Я помню, маленьким детям говорят, что людей часто вешают за правду.

Судьи откашлялись, один из монахов высморкался, в рядах послышался смешок. Эта девушка, вероятно, может одурачить любого богослова. Но епископ Кошон не задумался ни на секунду.

– Считаешь ли ты, что продолжаешь получать благодать Господню? спросил он высокомерно. Этот вопрос касался жизни и смерти, и некоторые судьи невольно нахмурились. Как можно задавать простой девушке вопросы, не содержащие в себе ничего, кроме ловушки? Ни один ученый не смог бы выпутаться из такой петли, но Жанна ответила утвердительно: это в ней заговорила дьявольская гордыня, притом она не готова была в чем-то себя упрекнуть. "Смертельный вопрос", – нацарапал писец на полях протокола, а Изамбар, доминиканец, сидевший в последнем ряду, подал ей знак, что она не должна отвечать.