Текст книги "Парадокс Ферми"

Автор книги: Мария Семенова

Соавторы: Феликс Разумовский
сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 21 страниц)

Щепов. Египет

«…Таким образом, могу охарактеризовать морально-политическую ситуацию на вверенном мне объекте как благоприятную и не требующую вмешательства.

Полковник госбезопасности В. Щепов».

Высокий плечистый человек с внешностью академического мужа поставил последнюю точку. Перечитал написанное, придвинул телефон и поднял эбонитовую трубку:

– Зоя Дмитриевна, зайдите.

Встал, достал американский «Кэмел», хотел было покурить, поразмыслить… но тут же тихо выругался сквозь крепкие зубы: из широкого окна со стороны радиофицированной мечети раздался пронзительный, нараспев, призыв муэдзина. Советско-арабская дружба требовала жертв.

«Пусть его, главное, чтобы в Багдаде было всё спокойно… – Полковник всё же закурил, глубоко затянулся, далеко выпустил буржуазный, но такой ароматный дым. – Ну и у нас здесь, в Асуане».

В Асуане, да и вообще в Египте, ему нравилось. В посёлке Кима на правом берегу Нила, где жили советские спецы, Щепов был сам себе начальник. Плюс хорошие деньги, уважение и возможность приобретения всевозможного барахла. Хочешь фотоаппарат «Лейку» – пожалуйста. Японскую электронику – нет проблем. Нашу чёрную «Волгу» в экспортном исполнении – это как по деньгам получится. Ещё можно съездить посмотреть Александрию, смотаться на пару дней в Каир, полюбоваться на древний Карнакский храм, постоять перед пирамидами фараонов. На бытовом уровне можно дёрнуть замечательного кофейку, прокатиться на фелюге, посмотреть верблюжьи скачки, испытать удачу на петушиных боях… В общем, жить здесь, вдали от родины, совсем неплохо, тем паче что с коллегой из ГРУ – завклубом в поселке Сахара, где тоже живут наши, – отношения сложились неплохо…

Между тем снаружи послышались шаги, затем привычно постучали, и дверь, украшенная надписью «Завклубом», беззвучно открылась.

– Разрешите?

На пороге стояла Зоя Дмитриевна, местный библиотекарь и физорг. А кроме того, капитан госбезопасности, шифровальщица и просто очаровательная женщина. Белые шорты, не скрывавшие стройных ножек, очень ей шли – спасибо, Никита Сергеевич![9]9
  Во время визита Н. С. Хрущева в мае 1964 года на Асуанскую плотину кто-то из строителей пожаловался, что партком запрещает нашим людям носить на жаре шорты и пробковые шлемы, мотивируя это сложившимся образом колонизатора. Хрущёв ответил: «Да пусть хоть очкуром повяжутся, главное, чтобы дело делали».


[Закрыть]

– Заходите, – примял сигарету Щепов. Подошёл к столу, взял заполненный бланк шифровки, протянул. – В Центр. Не спеша. – Выдержал приличествующую паузу и с улыбкой тихо спросил: – Ну что, теперь не жарко?

Они с Зоей здесь уже давно, почти четыре года. Всё знают, всё умеют. Это пусть со всякими там монтажниками-высотниками проводят политику ротации, чтобы чуждой идеологии не набирались. Чекист, он должен в землю врастать. Упрочивать быт, налаживать связи. Хорошую агентуру с кондачка не добудешь, правильных сексотов выращивают, как плоды на ветках, дают созреть…

– Ты скоро? – словно в Одессе, вопросом на вопрос ответила Зоя Дмитриевна и осторожно, словно очкового аспида, взяла бланк с шифровкой. – К этому новому старлею приехала жена, поделилась салом. Я и сварила, как ты любишь, украинский борщ. Только вместо пампушек, ты уж извини, местные лепёшки. И ещё у нас остался спирт, полграфина примерно. Я его на лимоне настояла, тебе нравилось…

Вот так – и умница, и ноги от ушей, и через пару месяцев будет майором. Но если глубоко заглянуть ей в серые глаза, в самую женскую суть, – разглядишь там не жажду орденов, а желание человеческого счастья. Самого что ни на есть обыкновенного. В котором есть дом, семья, дети, муж, будущее, постоянство… А что в её жизни сейчас? И сама она кто? Дешёвка, ППЖ,[10]10
  ППЖ — «походно-полевая жена».


[Закрыть] и в перспективе – ну никакой ясности.

Щепов, к слову сказать, всё это видел, понимал, но покуда помалкивал. Последнее слово в любом случае оставалось за ним, и ему это нравилось.

– Нет, милая, у меня вечером дела, приду после пушки,[11]11
  После пушки – в Асуане рано утром и поздно вечером стреляли из пушки. Для арабских рабочих это служило сигналом начала и окончания рабочего дня.


[Закрыть] – покачал он головой, вздохнул и, как бы вспомнив что-то весьма важное, быстро глянул на часы. – Отправляй депешу и иди домой, меня не жди.

Щепов собирался встретиться с агентом, у которого, судя по голосу, было что-то интересное. Хотя арабы, они такие: наобещают с гору, а результатов…

– Сегодня джума,[12]12
  Джума – пятница, святой для мусульман день. Кто грешит в пятницу, напрямую пренебрегает волей Аллаха.


[Закрыть] правоверным не до пушки, – усмехнулась Зоя Дмитриевна. – В одиночку борщ лопать не буду, я тебя подожду. И не возражай.

– И не собираюсь, – улыбнулся Щепов и покладисто кивнул, а когда остался один, сделал круг по кабинету, негромко крякнул и подошёл к окну. – Какая всё-таки красота…

Перед ним, блистая вечерними огнями, лежал посёлок Кима: жилые дома, школа, детский сад, столовая, бассейн… Особенно эффектно смотрелась та громогласная мечеть – она исходила изумрудным сиянием, цветом пророка, блаженства и чистоты. Да уж, воистину трудами людскими на Киму снизошла высочайшая благодать. Как не вспомнить, с чего пять лет назад всё начиналось! Ни жилья, ни дорог, ни инфраструктуры. Только утёсы, торчащие из песка, да угрюмые воды Нила. В холле гостиницы «Гранд-отель» при железнодорожном вокзале во всю стену висела карта мира. Территория СССР на ней была девственно-белой, лишь виднелись кое-где изображения ёлок и медведей да большая красная звезда на месте Москвы. С тех пор египтяне успели узнать цену советскому другу, ведь из грунта, уложенного в тело плотины, можно построить аж семнадцать Великих пирамид. А рукотворное водохранилище, названное в честь президента Насера, просто поражает воображение. Оно велико, словно море. Отныне египетские феллахи навсегда откажутся от дедовского шудуфа…[13]13
  Шудуф – ворот, поднимающий воду на поля. Некоторые из них функционируют чуть не с времён фараонов.


[Закрыть]

От воспоминаний Щепова отвлёк телефон, на связи был старлей Петренко, по легенде – массовик-затейник.

– Владимир Петрович, к вам рыжий араб с того берега. Прикажете запускать?

Старлей хорошо знал посетителя, тот частенько навещал товарища полковника. То булок принесёт, то чего-нибудь с огорода, то фруктов… Стукач, ясное дело. И придумано хорошо – калории и витамины для уважаемых сотрудников клуба. И товарищу полковнику не нужно никуда ходить. По этакой-то жаре…

– Запускай. – Щепов приосанился, сел за стол. А иначе нельзя, Восток! Иначе не поймут, не оценят.

Через минуту в дверь то ли поскреблись, то ли постучали и на полусогнутых ногах в кабинет просочился человек в белом тюрбане и рубахе-галабии. Его брови, усы и куцая борода были ослепительного, неправдоподобно яркого рыжего цвета. В старой России подобной масти на суде не было никакой веры, их и в свидетели-то не брали…

Араб держал в руке приличных размеров суму.

– Салам алейкум! – с порога сказал он, поклонился и, дабы подчеркнуть всю бездну своего уважения, добавил по-русски: – Здравствуй, сука, мать твою!

Зубы у него были тоже рыжие, редкие, похожие на частокол, улыбка – приторная и тягучая, как патока.

– Уалейкум ассалам! – не ударил лицом в грязь Щепов, в прошлом историк-арабист. Поднялся, с достоинством пожал руку, уселся сам и указал гостю на стул. – Как родители? Как дом? Как дети? Как жена?

На этого рыжего он в своё время накопал сколько смог. Муса происходил из беднейших крестьян, и жизнь, непрямая, словно полёт летучей мыши, дала ему попробовать всякого: он и землю пахал, и в лавке торговал, и туристов дурачил, изображая хауи – укротителя змей. А когда на Нил прибыли Советы, пошёл работать сюда и нисколько не прогадал. Деньги неплохие, отношение человеческое… В данный момент Муса служил в столовой на левом берегу, потихоньку приворовывал и с энтузиазмом стучал. И дело было даже не в платности его услуг, хотя кто на Востоке денег не любит? Дело было в уважении и преданности, заслужить которые нелегко.

Кто пригласил Мусу в клуб на Новый год к настоящей ели, хорошему столу и фильму «Карнавальная ночь» с арабским переводом? Кто достал ему поздравительную открытку с подписью самого президента, которую можно отоварить на десять фунтов в любом государственном магазине? Кто всегда нальёт Мусе стакан-другой «Столичной» да ещё даст в дорогу бутылку?..

За четыре года знакомства с русскими друзьями бедный араб пристрастился к алкоголю. То, что научился скверным словам, – это ладно, а вот за водку мог родину продать. Странно, но «Столичная» действовала на него даже сильнее гашиша, после выпитого стакана душа возносилась прямо к гуриям, в мусульманский рай. Какой Коран, какой пророк – наливай!

– Хвала Аллаху, всё коляс,[14]14
  Коляс – хорошо (араб.).


[Закрыть] – снова поклонился Муса, подошёл к столу и положил на него суму. – Нынче у нас в саду славный урожай. Здесь финики «заглюль» и апельсины «биссура», сладкие, сочные, ароматные, язык проглотишь. Кушайте на здоровье.

– Ну спасибо, спасибо, царский подарок!.. Надо бы отметить нашу встречу… – Щепов убрал суму под стол, хлопнул дверцей холодильника, вытащил водку и закуску. Звякнул гранеными стаканами, быстро оглянулся на Мусу. – Ничего, что сегодня джума?

«Столичная» была запотевшая, со слезой. По кабинету густо поплыли ароматы шпрот, сельди, краковской колбасы, баночной ветчины.

– Аллах велик, он простит! – сглотнул слюну Муса, придвинулся поближе, дёрнул бородой. – Так, наверное, будет пахнуть в раю…

Сам Щепов практически не пил, всё больше подливал Мусе. Тот ухал, гладил бороду, черпал ложкой вкусную свиную тушёнку. Аллах велик, он простит…

За выпивкой и едой Муса рассказывал начальнику Владимиру о событиях последних дней. Седой электрик Али, оказывается, уверял, что раз русские не обрезаны, значит, верить им до конца нельзя. Бетонщик Ахмат вчера заявил, что советский президент напоминает ему свинью. Кривой Исса, муж поварихи Гайды, нацарапал на результатах соцсоревнования нехорошее слово «хара».[15]15
  Хара – дерьмо (араб.).


[Закрыть] Аббас, в прошлом смотритель шудуфов, накурился гашиша и сказал, что плотина эта ему и на зубб[16]16
  Зубб – «хрен» (араб.).


[Закрыть] не нужна и он намерен открыть какую-то там задвижку в трубе, чтобы всё утонуло.[17]17
  На строительстве Асуанской ГЭС действительно произошёл такой случай. Однажды ночью кто-то открыл задвижку, хлынула вода, а внизу находилась включённая землесосная установка с электродвигателями.


[Закрыть] А в клуб к советским друзьям прибыл новый массовик-затейник, только он не на баяне играет, а всё бегает как арабский скакун по стадиону, не слезает с турника и занимается с другими советскими друзьями боксом. Без перчаток.

Щепов внимательно слушал и кое-что брал на заметку, но знал, что главное было ещё впереди. Интуиция не подвела.

– И вот ещё что. – Муса положил на арабскую питу[18]18
  Пита – пресная лепешка.


[Закрыть] колбасы, сверху водрузил горочку прибалтийских шпрот, залпом хватанул русской водки. – У моей сестры Фатимы есть двоюродная тетя Зухра, а у неё – внучатый племянник Абдула. Непутёвый Абдула, как мы зовём его с детства. Так вот, он с полгода тому назад подался на заработки к империалистам, ломать на части храм,[19]19
  Речь идёт о переносе из зоны затопления комплекса скальных храмов, посвященных фараону Рамзесу Второму и его любимой жене Нефертари, они находились в районе, названном арабами Абу-Симбел («отец хлеба»), или, по-старинному, Ибсамбул. Стараниями меценатов, энтузиастов и ЮНЕСКО комплекс был распилен на более чем тысячу блоков и к 1968 году смонтирован на новом месте – на 64 м выше уровня Нила.


[Закрыть] расположенный в древнем Ибсамбуле. Дуракам всегда везёт. Работая пилой, Абдула в толще камня нашёл какое-то кольцо. По его словам, кольцо было надето на иссохший палец, который сразу же рассыпался в прах… Впрочем, какой дурак станет верить Абдуле? Взял он находку, принес домой… и у них сразу чередой пошли несчастья. У дяди Измаила издох ишак, у тёти Амани пропали куры, её внука Тагира выгнали с работы, его сестра Басина не доносила плод… Тогда мудрый дедушка Салих посоветовался с имамом, и тот, подумав, велел избавиться от находки – утопить или сжечь. Однако Аллах высоко, а реальный мир повсюду кругом, и Фатима передала кольцо мне, с тем чтобы я обратил его в деньги. Ну а я, зная любовь начальника Владимира к старине… – Муса, прижимая ладони к сердцу, с поклоном привстал, – и зная, что он не боится всяких суеверий, поспешил сюда, дабы его обрадовать. Чего только не сделаешь ради настоящей дружбы! А кольцо – вот оно…

Местную старину Щепов не то чтобы любил, но отчётливо понимал: бросаться ею не стоило. Все эти статуи, папирусы и барельефы – вещи не просто редкие и дорогие, они ещё и несут конкретную историческую информацию. А кто не знает прошлого, тому трудно строить будущее. Недаром здесь ужами вьются и американцы, и французы, и скандинавы. Ушлые империалисты наверняка знали, что к чему. Щепов даже как-то написал инициативный рапорт, но тут Хрущёв посетил древний Луксор, и щеповский рапорт пошёл на подтирку.[20]20
  В 1964 году Н. С. Хрущёв посетил храм в Луксоре. Осмотревшись, он громко, с идиоматическими выражениями изрёк, что все эти руины – так, трижды тьфу, а вот наш советский бетон – это да. После этого неудивительно, что, когда все страны мира собирали деньги на перенос храмов в Абу-Симбеле, даже нищая, только что получившая независимость Республика Того привнесла в общую копилку 815 долларов, а наше отечество не выделило ни копейки.


[Закрыть]

…Щепов задумчиво ждал, пока Муса не развяжет узел на платке, прищурился, глянул. Кольцо от Абдулы не впечатляло. Брось такое на мостовую, вряд ли скоро поднимут. Окислившийся, почерневший металл, овальная неправильная форма и мутный камень, невзрачный, даже не огранённый. По виду – дешёвая поделка. Кому понадобилось замуровывать её в камень?

– Хм-м, – с видом матёрого торговца скривил губы Щепов. – И сколько же хочет мой большой друг Муса за кольцо, которое, по его же словам, приносит в дом беду?

Честно говоря, перстенёк был ему и даром не нужен. Однако информатору всяко нужно платить, а так и Фатима с дядей Измаилом будут сыты, и дедушка Салих, и внучок Тагир…

– Э-э-э, – на миг задумался Муса, поднял хитрые глаза к вентилятору на потолке, а Щепов с важным видом извлёк бумажник и начал с хрустом вытаскивать купюры – не ахти какие, без нулей. При этом он профессионально, цепким взглядом следил за выражением лица Мусы. Едва глаза у того алчно вспыхнули, как Щепов прекратил отсчёт, встал из-за стола и вытащил из сейфа бутылку водки:

– Ну, дорогой друг?

– Э-э-э, – снова глянул в потолок Муса, зашевелил губами, словно рыба на берегу, а Щепов достал ещё бутылку, добавил банку ветчины и ласково изрёк:

– Ну что, дорогой друг, по рукам?

Где уж простому стукачу до бывалого чекиста… Вскоре кольцо из храма было продано за гроши, Муса, покачиваясь, отправился домой, а Щепов, спрятав в холодильник остатки закуски, принялся вертеть в руках приобретение. Действительно, ничего особенного. Иссиня-чёрный ободок металла, кривовато приделанный невзрачный кристалл… Чувство было такое, что это не украшение, а просто приспособление, чтобы не потерялся камень.

«И такую вот такую гайку замуровывать в стену?..» Щепов надел кольцо на палец, повернул к свету, непонимающе вздохнул и только успел снять и бросить в пепельницу, как дверь открылась и вошла Зоя Дмитриевна:

– Володя, шифротелеграмма. Литер «А». Там такое…

Она запыхалась, и на ней просто лица не было.

«Господи, неужели война?..» Щепов тоже побледнел, но справился, взял внезапно задрожавшей рукой бланк шифротелеграммы… Глянул, прочитал… И с облегчением перевёл дух. Жизнь продолжалась. Правда, уже без Никиты Сергеевича Хрущёва в качестве идейного вождя. У руля корабля развитого социализма встал на вахту новый кормчий. Статный, с выдающимися бровями…

– Володя, что же теперь с нами будет? – тихо спросила Зоя Дмитриевна. – Новая метла… как ещё пометёт…

Уезжать отсюда ей до смерти не хотелось. Жить на берегу Нила Зое Дмитриевне нравилось куда больше, чем на берегу Невы. А песня про берег турецкий,[21]21
  Песня М. Блантера на слова М. Исаковского «Летят перелётные птицы»: «Не нужен мне берег турецкий, и Африка мне не нужна».


[Закрыть] который нам, дескать, не нужен, – она для тех, кто никуда ни разу не выезжал.

– Отставить панику, товарищ капитан, – окончательно взял себя в руки Щепов и кивнул ей – и строго, и ободряюще. – Выше голову, Зоя. Всё хорошо.

А сам подумал о быстротечности и бренности бытия. Взять хоть того же Никиту Сергеевича. Давно ли сюда приезжал, взрывал под гром аплодисментов гранит, принимал высший египетский орден «Ожерелье Нила» и делал президента Насера Героем Советского Союза… И вдруг р-раз! – и бывший лидер уже никто, политический труп, обычный пенсионер. И то хорошо, что не расстреляли, не отравили, не залечили, в крематории не сожгли… Правы были древние: жизнь наша – суета сует. Нескончаемая гонка куда-то за горизонт. С неизбежным финишем на кладбище.

Тут невольно спросишь себя: а что ты смог, что успел в этой бешеной кутерьме?.. Ведь не мальчик уже, на плечах погоны с двумя просветами, а на висках – сугробами седина. А успеть – ни хрена толком не успел. Всё какая-то текучка, истерика, беготня, погоня за призрачными должностями и чинами… Ни книги не написал, ни дерева не посадил, ни дома не построил, ни сына не вырастил. А это значит, что жизнь, по сути, проходит мимо, и это нужно исправлять, покуда не поздно.

– Всё, милая, всё, хрен с ней, с этой политикой. – Щепов подошёл к Зое Дмитриевне, нежно обнял за плечи. – Пойдём-ка домой хлебать твой борщ с салом. Пойдём, малыш, утро вечера мудренее…

О древней побрякушке, валявшейся в пепельнице, он даже не вспомнил.

Клёнов. Ноябрь 1993

Леса по сторонам шоссе стояли скучные, невесёлые, почти полностью растерявшие осенний камуфляж. То немногое, что оставалось, было каким-то блёклым и неживым. Не пышное природы увяданье, а тлен и распад, безобразие умирания. Одни ёлки торчали бодрые, готовые нести свою зелень сквозь зиму, к новой весне…

Клёнов оторвал глаза от пейзажей за окном «Нивы», тяжело вздохнул и плавно, чтобы не потревожить пассажиров, стал входить в поворот. «Вот так, четверть века точно в песок…» А впрочем, что его жизнь по сравнению с тысячами тех, кто строил, налаживал, испытывал, доводил до ума… Которых в одночасье, простым росчерком золотого пёрышка – в никуда…

Пассажиров в «Ниве» ехало трое. Жена Клёнова Бася, их дочка Настя и сибирский кот Леопольд. При имени Бася люди обычно представляют скорбные глаза-миндалины, гетто, мацу, холокост… однако в данном случае имел место не холокост, а ленинская политика партии по отношению к окраинным народам великой страны. По паспорту Басенька была Байныс, а по пятому пункту – алтайка. В далёкие пятидесятые папа Клёнова поставлен был заведовать на Алтае искоренением шаманизма. Как ни странно, высокая партийная должность не убила в нём человеческое – смысл своей деятельности он видел в том, чтобы спасти всех, кого сможет. Один из спасённых много позже вышел на сына спасителя. Пригласил в гости, познакомил с внучкой – Байныс Темировной Юдаевой, специалистом по этнографии…

Клёнов вежливо поцеловал маленькую сильную руку и вдруг понял, что жизнь едва не прошла мимо. Он увидел глубокие, как горные озёра, глаза, тёплую улыбку, длинные волосы цвета воронова крыла… Услышал голос, загадочный и манящий, – хрустальный голос бегущего по алтайским скалам ручья… В общем, забрал Клёнов Байныс в Москву, повёл в загс – и ни на миг о том не пожалел. Правда, долго не было детей. Лишь лет пять тому назад – если верить внучке шамана, с подачи могучего Ульгеня, Священной Белой Матери Ак-Эне и доброй богини Умай – на свет божий явилась Настя. Вон устроилась за спиной в обнимку с котом, куксится, дует губы… С чего бы? Обычно она всегда радовалась поездкам на дачу, возможности прокатиться на папиной «Ниве». За городом она бывала заметно веселей, чем в Москве. Бася говорила, что детям свойственно ощущать ауру злобы, подозрительности и страха, полог обречённости и несбывшихся надежд, висевший над мегаполисом. И это уже не говоря о крови на ступенях Белого дома, на московских мостовых, на стенах стадиона «Красная Пресня», давно смытой осенним дождём…

Стоило Клёнову подумать о дожде, как мысли материализовались – на ветровое стекло упали первые капли. Пришлось на всякий случай сбрасывать скорость, включать фары и под мельтешение «дворников» удваивать бдительность – под колёсами «Нивы» был уже не асфальт, а поблёскивающий каток. Осторожничал не один Клёнов. Чёрная «Волга», ехавшая в том же направлении аж от МКАДа, тоже врубила свет и отказалась от вроде бы запланированного обгона. Чувствовалось, что сидели в ней далеко не бесшабашные новички.

– А вот и дождик, может, ещё груздей наберём! – нарочито бодро прокомментировала Бася и, повернувшись на правом сиденье, строго посмотрела на дочь. – Анастасия, перестань терзать Леопольда, давай-ка лучше петь. Папа, включи музыку!

Настя, ребёнок несомненно талантливый, помимо прочего имела абсолютный слух и очень любила подпевать блёклым звёздам российской попсы, отчаянно при этом дирижируя.

– Есть музыку! – в тон Басе отозвался Клёнов, включил приёмник и, выдав на-гора шлягер о коварной Ксюше в юбочке из плюша, снова поднял глаза к зеркалу заднего вида.

Может, он начинал уже страдать паранойей, но чёрная «Волга» ему определённо не нравилась. Приклеилась как банный лист к заднице. Интересно, кто в ней сидит? Охранники, решившие во внеслужебное время проводить бывшего принципала на дачу?.. А может, просто крепчает маразм, который, по сути, уже не за горами?..

– Не надо мне никаких песен! – звонко, напугав Леопольда, вздрогнув, отреагировала Настя и выпрямилась в своём персональном креслице, словно королева на троне. – Не хочу на дачу, хочу домой…

По скуластым, как у Баси, щекам из зелёных, в Клёнова, глаз ручьём лились слёзы. С первого взгляда чувствовалось, что девочка не капризничала. Её поведение объяснялось чем-то другим.

– Ладно, милая, не хочешь песен, так и не надо, – легко согласилась Бася, покусала губу и генеральским тоном отдала приказ: – Папа, вырубай! – Дождалась тишины, по-доброму кивнула и начала нараспев: – Вот сейчас приедем, печку растопим…

«И что это с дочкой? – услышалось Клёнову невысказанное беспокойство жены. – Может, заболела?»

– Не надо печку! Поедем лучше домой… – безутешно, каким-то странным голосом перебила Настя, шмыгнула носом и принялась гладить кота. – Леопольд, спи! Твои глаза закрываются, твой хвост тяжёлый и тёплый…

Дождь между тем прекратился, оставив после себя грязь, разводы на асфальте и серые скелеты мокрых деревьев. Скоро выпадет снег.

«Ночью заморозков не будет, – рассудил Клёнов и включил поворотник, уходя направо, на древнюю, но, слава богу, прилично сохранившуюся шоссейку. – А с грибочками, похоже, финита. Надо будет хоть на базаре купить, если есть, и под ёлками для Настюхи расставить…»

«Волга» тоже повернула направо, по-прежнему держась в кильватере «Нивы». Спрашивается, какого хрена было ей на захолустной шоссейке, да в будний день, да с утра пораньше?.. Тоже на дачу кого-то везла? Любоваться природой?

«Решили мне напоследок ещё на психику надавить? Большое демократическое спасибо за всё хорошее высказать?..» Энергичная натура опального генерала требовала действий, немедленных и решительных. Что же всё-таки делать? Ехать на дачу, делая вид, будто ничего не заметил? Разворачиваться и возвращаться в Москву? Звонить своим, чтобы приняли конкретные меры?..

Ага, только где они теперь, свои. И какие теперь, на фиг, меры. Он нынче никто и звать его никак. Изгой, ноль без палочки, отставная ВИП-персона. Отечеству на него плевать так же глубоко, как и на остальные миллионы ничем не выдающихся граждан. И вообще, может, это всё действительно стресс, нервы, сопли, плод болезненного воображения? Может, вы переоцениваете свою значимость, любезный Анатолий Ильич? И чёрной «Волге» за кормой до вас фиолетово? Эх, что же всё-таки делать?..

А потом Клёнову внезапно стало не до размышлений. Пересекая шоссейку, из-за деревьев вывалился трактор «Беларусь». Вывалился очень проворно, эдаким ревущим лосем, запряжённым в неподъёмный прицеп… Выскочил и встал поперёк шоссе, превратившись в баррикаду, а из кабины в кусты метнулся какой-то ловкий человек…

– Чёрт! – выругался Клёнов, дал по тормозам… и внезапно заледенел. Тормозов не было. Под капотом резко хлопнуло – и всё, педаль бессильно ушла в пол. Невероятно долгое мгновение он ещё ждал, чтобы «подхватил» запасной контур, но тот так и не заработал.

В лобовое стекло вдвинулось огромное тракторное колесо.

Последним, что услышал Клёнов, был страшный кошачий крик. Потом наступила тишина. И темнота.