Текст книги "Роковой оберег Марины Цветаевой"

Автор книги: Мария Спасская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 12 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Потом гуляли во дворе, черпая снег варежками, подкидывая над собой и любуясь на искрящиеся снежинки в свете уличного фонаря, затем лепили снежную бабу с носом морковкой и глазами из угольков. А после боялись, что из темного леса, начинающегося прямо за забором, придет серенький волчок и ухватит Юрика за бочок, и, спасаясь от волчка, бегом вернулись домой, переоделись в сухой костюмчик и снова спустились вниз, чтобы смотреть, как Ольга Владимировна заканчивает натирать паркет, торопясь успеть к возвращению хозяев. За развлечениями день пролетел незаметно, и наступило время кормить Юрика ужином и укладывать спать.

* * *

Расположившись на диване в гостиной нового дома в Екатерининском переулке, так похожем на отчий дом в Трехпрудном, Марина и Сергей слушали, как няня за стеной укладывает спать их крошечную дочь Алю. Ариадна родилась удивительным ребенком, и каждое ее новое движение, жест или звук юная мать записывала в дневник, чем в настоящий момент и занималась, откинувшись на диванные подушки. Сергей читал учебник естествознания – в свои двадцать лет он по слабости здоровья никак не мог закончить гимназию. Искоса поглядывая на мужа, Цветаева непроизвольно вспоминала слова Волошина, которые старший друг сказал ей на прощание:

– Что касается меня, Мариночка, то я могу принести тебе лишь самые искренние соболезнования. Мне кажется, ты слишком неукротима для такой лживой формы жизни, как брак. Все это лишь эпизод, и очень кратковременный.

Марина тогда вспыхнула и резко ответила:

– Ваши слова, Максимилиан Александрович, – прямое издевательство! Есть области, где шутка неуместна!

– Не надо сердиться, Мариночка, – ласково молвил мудрый Макс, – будущее покажет.

Как же неприятно теперь осознавать, что Волошин был прав! Марина затушила папиросу о дно пепельницы и захлопнула толстую тетрадь, в которой вела записи. Ее волновала одна неотступная мысль, с которой она больше не могла мириться. Закурив новую папиросу, молодая жена повернула пылающее лицо к сосредоточенному мужу и тихо произнесла:

– И все таки я ничего не могу с собой поделать, Сереженька. Я люблю вас обоих. Петеньку и вас.

Эфрон дернулся, словно его ударили наотмашь по лицу и, побледнев, оторвал глаза от книги, страдальчески посмотрев на Марину. Речь шла о его старшем брате, больном туберкулезом и приехавшем из Парижа, чтобы умереть на родине. У Петра имелась супруга, очаровательная танцовщица Верочка Равич, однако Марине это не помешало тут же проникнуться к родственнику пламенной страстью и, не скрывая своего обожания, ежедневно наведываться к Петру, засыпая его признаниями в любви. Все знали это, все видели и, как казалось Эфрону, смеялись за их спиной. Сергей молчал, но огромные глаза его выражали такую боль, что Марина, торопясь оправдаться, сбивчиво заговорила:

– Он для меня прелестный мальчик, о котором – сколько бы мы ни говорили – я все таки ничего не знаю, кроме того, что я его люблю! Вы мальчики, жестоко оскорбленные жизнью! Мальчики без матери! Хочется соединить в одном бесконечном объятии ваши милые темные головы, сказать вам без слов: люблю обоих, любите оба – навек!

– Да, Мариночка, я все понимаю, вам не нужно передо мной отчитываться в своих поступках, – стараясь скрыть смятение, промямлил юный супруг поэта Цветаевой, поднимаясь с дивана и направляясь к выходу из гостиной. – В конце концов вы, Мариночка, вольны любить кого хотите, – добавил он у самой двери.

Смерть Петра Эфрона положила конец этому необычному треугольнику. А через некоторое время Сергей поразился, насколько пророческими оказались его слова о возможности супруги любить того, кого ей вздумается. Новую страсть М. звали Софья Парнок. Парнок тоже писала стихи и слыла в богемных кругах сторонницей однополой любви. Увидев в одной московской гостиной тонкую сероглазую девушку, окруженную флером роковой тайны, которая поднесла спичку к ее папиросе и посмотрела так, что пробрало до костей, Марина испытала безотчетный трепет и, сжав в кармане брегет, страстно пожелала быть любимой этим загадочным существом. И – свершилось! Софья обратила на нее внимание. Парнок была старше, опытнее и впервые в жизни дала Марине возможность почувствовать себя в роли ведомой маленькой девочки, ведь слабого «Орленка» Сереженьку Цветаевой приходилось тащить на своих собственных плечах, хотя она и уверяла себя в стихах и просто так, мысленно, что он – Белый Рыцарь и мужчина всей ее жизни. Теперь на литературных вечерах подруги сидели в обнимку и, шокируя добропорядочную публику лесбийскими выходками, курили одну папиросу на двоих. Марина смотрела на мир холодно и уверенно: пока брегет с ней – все будет так, как ей хочется, желания будут исполняться. А пока Марине хотелось одного – чтобы им с Соней никто не мешал. Сергей же постоянно путался под ногами, лез в ее дела и вообще всячески выражал свое неодобрение новому увлечению супруги. И даже говорил, что будь Парнок мужчиной, он вызвал бы его на дуэль. Между тем над Россией сгущались тучи, началась Гражданская война, и когда студент первого курса Московского университета Сергей Эфрон, доведенный до отчаяния очередной изменой жены, поступил братом милосердия в военно санитарный поезд в надежде оправдать ожидания М. и стать ее Белым Рыцарем, Цветаева облегченно вздохнула. Брегет продолжал исполнять ее тайные желания!

* * *

Но как домработница ни старалась, все таки не успела закончить с полами к возвращению хозяев. Она еще возилась в коридоре, когда распахнулась дверь и на пороге появилась Вероника. За ней вошла возбужденная Марьяна. Мать размахивала руками и, звеня браслетами и повышая голос, говорила, явно продолжая начатый ранее разговор:

– И не подумаю! Почему я должна молчать про Юрика? Франсуа отлично устроился! Женился, разъезжает по миру с выставками и знать не знает, что у него растет сын!

– Марьяша, умоляю, не вмешивай меня во все это! Я не стану лезть в ваши дела, – отмахнулась подруга. – Ты всегда делаешь так, как считаешь нужным.

Не вникая в суть перепалки, я пробормотала: «Вот и отлично, я успеваю в бассейн», сунула Юрика маме и устремилась в прихожую – одеваться.

– Куда? – прозвучал мне в след грозный материнский окрик. – Уложишь брата спать, – тогда пойдешь.

– Марьян! – развернулась я на каблуках. – Я давно уже немаленькая! Могут у меня быть свои дела?

– Какие у тебя дела? – возмутилась мать, пихая мне обратно малыша. – Я поэт, состоялась как личность, а ты – неизвестно, будешь кем нибудь или нет! Твоя святая обязанность – помогать матери растить ее младшего сына!

– Пусть Василий помогает! – пытаясь вернуть ей Юрика, парировала я. – Это ведь и его святая обязанность, не так ли?

Мать посмотрела на меня белыми от злости глазами и прокричала:

– Василию мой сын никто, потому что Андрей – не отец ему, а тебе мой сын – брат!

Я дернулась и испуганно уставилась на мать, пытаясь понять, что происходит. Что она говорит? Марьяна пьяна? Или рассудок окончательно покинул ее? Напуганный перебранкой, Юрик сунул пальцы в рот и заревел. Повернувшись, чтобы отнести малыша в детскую, я неожиданно встретилась глазами с Василием, застывшим на втором этаже у верхней ступеньки лестницы. Он собирался куда то уходить и стоял, причесанный и побритый, в белом свитере и отлично сидящих на его приземистой фигуре джинсах, и запах парфюма, исходивший от него, распространялся по всей гостиной. Я кинула опасливый взгляд на Шаха, пытаясь определить, слышал он мамино выступление или нет, однако по его непрошибаемому лицу невозможно было понять, о чем он в настоящий момент думает.

– И чей же Юрик сын? – неторопливо спускаясь вниз, полюбопытствовал он, и я поняла, что слышал.

– Занимайся своими делами, – отрезала мать. – Я не обязана перед тобой отчитываться!

– Она что, напилась? – проходя мимо крестной Юрика, усмехнулся парень.

– Мы выпили по бокалу шампанского, – с достоинством отозвалась Вероника, вешая в гардероб шубу.

Мамина подруга посторонилась, пропуская Ольгу Владимировну, собравшуюся уходить, и направилась в комнату для гостей, которую ей отвели в доме.

– Ничего страшного не происходит, Марьяна просто немного взволнована, – добавила она, прежде чем закрыть за собой дверь.

– Давай объясняй всем подряд, что я не напилась, а просто сошла с ума от любви! – гаркнула мать ей вслед.

Хлопнула входная дверь, закрывшаяся за испуганной прислугой. Василий, одетый в кожаную куртку и невероятно похожий в этом наряде на военного летчика, окинул мать полным презрения взглядом и, не попрощавшись, вышел следом за Ольгой Владимировной.

– Мам, – начала я.

– Отстань от меня, – всхлипнула Марьяна, раскуривая сигарету.

Юрик перестал плакать и неторопливо, со знанием дела принялся разбирать по частям кулон, которым занимался до скандала, пытаясь выковырять один за другим камушки, обрамлявшие средних размеров рубин. Украшение принадлежало Веронике, мы позаимствовали его, когда гуляли ножками по дому и заглянули в гостевой санузел. Там, на подзеркальнике, кулон и лежал, ожидая своей незавидной участи. Юрик его сцапал и теперь подвергал анализу. Я подумала, что будет лучше, если кулон вернуть, пока он еще цел, и двинулась к маминой подруге. Постучав в комнату для гостей, мы с малышом вошли и застали Веронику лежащей на кровати. Вытянутые ноги она положила на кованую спинку, чтобы обеспечить отток крови и дать усталым ногам отдохнуть от высоких каблуков.

– Что у вас случилось? – осведомилась я. – Почему Марьяна на взводе?

Вероника поджала губы и сердито посмотрела на меня.

– Жень, а как могло быть иначе, если мы поехали на открытие выставки ее француза! Того самого Лурье! Помнишь, когда ты маленькой гостила у мамы в Париже, Марьяна познакомилась с симпатичным парнем по имени Франсуа? В свой последний приезд ко мне Марьяна его разыскала, забеременела и, вернувшись домой, родила Юрочку.

Я присела на стул и во все глаза смотрела на Веронику. Помню ли я Франсуа? Ну, разумеется! Довольно трудно забыть человека, который целую неделю возил тебя в Диснейленд, кормил мороженым, сдувал с твоей мамы пылинки, а ты, семилетняя, смотрела на него и думала, что было бы здорово называть этого веселого дяденьку папой. И все к тому и шло, но Марьяну внезапно отозвали на родину, и мама, глотая слезы, улетела со мной в Россию. Марьяна долго не хотела ни на кого смотреть, хотя многие пытались добиться ее расположения, но терпели неизменный крах. Никто не выдерживал конкуренции с маминым французом. Однако настойчивость Андрея взяла верх над маминой предвзятостью, и она вышла за подполковника Шаховского замуж. Все эти годы мама отказывалась рожать Андрею ребенка, заявляя, что у них и так уже есть дочь и сын, которых необходимо поставить на ноги. И когда родился Юрик, отчим радовался даже больше, чем когда ему присвоили звание полковника. И что же, получается, что Андрей Шаховской – Юрику не отец?

– А почему Марьяна ждала столько лет и разыскала художника только сейчас?

– Франсуа Лурье все это время провел в Африке, создавая свой «желтый» цикл, и вернулся в Париж только два года назад, и не один, а с Сесиль. Супруга художника, являясь его спонсором и продюсером, позаботилась, чтобы об этом написали все новостные издания, и твоя мать, как только узнала, что Франсуа снова во Франции, немедленно отправилась в Париж. Я то думала, что она успокоилась, ведь Андрей ее боготворит, но нет, старая любовь не ржавеет.

– Ну и почему Марьяна не осталась со своим обожаемым французом? – обиженно протянула я, забирая у Юрика домашнюю туфлю Вероники, которую он засунул в рот и с упоением сосал. – Если она его так любит?

– Понятия не имею, – дернула плечом Вероника. – Наверное, чувство долга заставило вернуться в Россию. Все таки у нее семья: ты, Андрей, сын Андрея. И за всех сердце болит. Одна отрада – Юрик.

Мамина подруга потрепала крестника по кудрявой головке.

– Его то она любит по настоящему, а не просто растит, вот как тебя, только потому, что обязана.

Слова Вероники больно кольнули меня в самое сердце, но, понимая, что так оно и есть на самом деле, я промолчала.

– А вчера Марьяна узнала, что ее ненаглядный Франсуа приезжает в Москву, и точно ума лишилась, – рассказывала она дальше. – «Я, – говорит, – буду не я, если не попаду на открытие его выставки. Хочу, – говорит, – хоть одним глазком на него посмотреть и рассказать про нашего сына».

Вероника села на кровати и помассировала отекшую ступню.

– Зная Марьяну, я, конечно, могла предположить, что она затеет с Франсуа разборки, но додуматься до того, что твоя мать сорвет открытие выставки, подерется с женой француза и во всеуслышание заявит, что Франсуа – отец ее ребенка, даже у меня не хватило фантазии, – простонала рассказчица. И со страдальческой гримасой продолжила: – Женя, это был какой то ужас! Началось с того, что Франсуа в приветственной речи отметил неоценимый вклад в свое творчество супруги Сесиль, которая помогает ему морально и материально, а также служит неизменной музой. Вышла подбадриваемая аплодисментами Сесиль и начала раскланиваться перед гостями, а Марьяна налетела на бедную женщину и стала кричать, чтобы та убиралась к черту, у нее больше прав на Франсуа, потому что у них есть общий сын. И все это, ты представляешь, снимали для телевидения! Сесиль это понимала и только натянуто улыбалась и просила, чтобы Марьяна успокоилась, но твоя мать, Женечка, и не думала успокаиваться, а дошла в своей истерике до того, что швырнула Франсуа в лицо визитку со словами: «Если захочешь увидеть сына, загляни по этому адресу». Лишь после этого мне удалось ее увести. Что теперь будет, ума не приложу. Сейчас придет Андрей, и начнется второе отделение концерта.

Вероника прислушалась и, уловив за стеной баритон отчима, сдавленно прошептала:

– Уже пришел. Вы идите с Юриком в гостиную, мало ли что. При ребенке он не станет ее убивать. А я здесь посижу, от греха подальше.

И я, подхватив на руки брата, пошла в гостиную, чтобы разрядить обстановку.

* * *

Мать сидела в кресле, с вызовом куря сигарету, чего не делала при отчиме никогда в жизни. Курить она бросила лет двадцать назад, хотя в последнее время покуривала, но так, чтобы никто не видел, уходя для этого через веранду в беседку сада. Теперь же она дымила без удовольствия, но с нарочито дерзким выражением лица, словно приговоренная к смерти, выкуривающая свою последнюю сигарету. Отчим стоял у камина и машинально гладил пальцами резную шкатулку из слоновой кости, которую не так давно подарил матери. Весь вид его выражал тоску и боль. Лицо осунулось и заострилось. Полковник сжал зубы так крепко, что желваки, ходящие туда сюда, казалось, вот вот прорвут натянутую до предела кожу скул.

– Ты слышишь, что я тебе говорю, Андрей? – требовательно выкрикнула мать, делая затяжку и шумно выпуская дым из тонких ноздрей.

– Да, Мариша, – сделав над собой усилие, глухо ответил отчим. – Я понял.

– И что с того, что ты понял? – снова повысила голос мать. – Юрик – не твой сын, я тысячу раз могу это повторить! Хочешь, выйду на улицу и закричу, чтобы все узнали? Мне надоело притворяться, изображая добропорядочную жену! Я просто женщина, которая имеет право на счастье, я не хочу скрывать, что родила ребенка от человека, которого люблю! И он меня любит! Понимаешь ты, любит! И мы хотим быть вместе! Ты лишний, ты мне не нужен, убирайся прочь! Ненавижу тебя и твою никому не нужную доброту!

Марьяна била словами наотмашь, но отчим держался молодцом. В какой то момент он, должно быть, перестал ее слушать и, выключив слух, стоял у камина, поглаживая рукой прохладную слоновую кость ларца. Когда Марьяна замолчала, иссякнув в своей злобе, Андрей вскинул голову и посмотрел на нее долгим измученным взглядом. Его отношение к жене можно было назвать даже не столько любовью, сколько преклонением. Благоговением. Обожанием. Полным растворением в ней. Полковник Шаховской Марьяну боготворил и на ее грубые выходки взирал невозмутимо философски, как смотрит набожный крестьянин на разбушевавшуюся стихию, уничтожившую весь его урожай.

– Ты можешь любить меня, можешь ненавидеть, это ничего не меняет, Юрик все равно мой сын, хоть и родила ты его не от меня. А любить кого угодно – это твое право, – твердо проговорил отчим и, заметив нас с Юриком в дверях, протянул к малышу руки. – Сынок, – ласково улыбнулся он, маня мальчика к себе. – Иди скорее к папке на ручки!

Малыш бросил оборванный по пути в гостиную лист фикуса, занимавший до этого все его внимание, и, восторженно бормоча одному ему понятные слова приветствия, ринулся к Андрею.

– Идем ка спать, герой, что то мы припозднились, – озабоченно говорил отчим, целуя тугие щечки Юрика и его пухлые пальчики, которые мальчик азартно совал Андрею в рот.

– Я могу быть свободна? – устало осведомилась я, направляясь в прихожую.

– Жень, привет, мы с тобой не поздоровались, – откликнулся Андрей, поднимаясь по лестнице вместе с Юриком. – Куда собралась на ночь глядя?

– Пойду в бассейн, там до десяти, может, успею полчасика поплавать, – откликнулась я.

– Куда ж ты без ужина? – встрепенулась мать.

– Благодарю, я сыта, – пробормотала я.

– Она же еще и обиделась! – возмутилась Марьяна, рывком поднимаясь с кресла и устремляясь на кухню. – Ребенка не уложила, ужин не приготовила! Ничего не сделала. Лентяйка безрукая.

– Спасибо на добром слове! – проговорила я, надевая пальто.

Во дворе послышался шум подъехавшей машины, из открытых окон которой на всю округу разносилась музыка. Сиплый мальчишеский голос самозабвенно читал рэп, припев подхватывали высокие девичьи голоса. Музыка утихла, в замке загремел ключ, дверь распахнулась, и на пороге появился Василий в обнимку с ярко накрашенной девицей. Подруга висла на Василии, точно была не в силах идти без посторонней помощи. А может, так оно и было на самом деле, ибо от парочки спиртным разило так, что если поднести к ним горящую спичку и заставить дунуть, вспыхнувший факел сжег бы дотла Лесной городок.

– Салют, сестренка, давно не виделись! – приветствовал меня Шах, проходя на середину комнаты и опуская свою спутницу в кресло перед камином. – Как жизнь молодая? Никого еще не родила, пока меня не было?

Девица истерично захохотала, сползая с кресла на пол. На втором этаже показался Андрей, сердито посматривая на сына и его спутницу.

– Нельзя ли потише? – понизив голос, спросил он. – Я ребенка спать укладываю.

– Какого ребенка, бать? – нахмурился Василий. – Которого Марьяна Федоровна неизвестно от кого нагуляла?

Девица снова принялась хохотать, точно услышала невероятно удачную шутку.

– Чтобы я больше ничего подобного от тебя не слышал, – сурово оборвал сына Андрей. И, кивнув на хохотушку, осведомился: – А Света знает, что ты в ее дежурство отдыхаешь с не в меру смешливыми подругами? Девушка, вам домой не пора?

– Не пора, бать. Танюшка у меня на ночь останется, – лениво пояснил Василий.

– Танюшка сейчас же встанет и пойдет домой, – не терпящим возражений тоном отрезал Шаховской старший. – У тебя, сын, есть Светлана, и я не потерплю здесь других девиц.

Иронично вскинув бровь, Василий сунул руки в карманы куртки и двинулся по направлению к лестнице, на которой стоял его отец.

– И кто это говорит? – ехидно выдохнул он. – Муж образцовой жены? Вот женой бы и командовал! А ты, вместо того чтобы Марьяну из дома выгнать, ее ублюдка спать укладываешь! Ты что, не понимаешь? На нас все пальцем показывать будут! Ты не последний человек в городе! Тебя уважать должны, а не глумиться над тобой!

– Не смей мне указывать, как поступать с женой, – с трудом сдерживая прорывающийся сквозь показное спокойствие гнев, отчеканил отчим. – Еще раз сунешься в мою личную жизнь – мозги вышибу. Забирай свою красотку и проваливай! Пойди прогуляйся, воздухом подыши!

– Охренеть, из родного дома выгоняют! – присвистнул Василий, в развалку направляясь к двери. Ботинки и куртку он так и не снял, поэтому просто пнул дверь ногой и вышел на улицу. Девица вскочила с кресла и бросилась следом за ним.

– Я что, сто раз вам буду кричать, чтобы шли ужинать? – проорала с кухни мать, и Вероника, все это время простоявшая в дверях гостиной, одна единственная двинулась на зов.

Отчим отправился укладывать орущего благим матом Юрика, а я поехала в бассейн, чтобы хоть на несколько минут погрузиться в живительную воду и смыть с себя весь негатив, накопившийся за день.

* * *

Я бороздила бассейн из конца в конец, касалась бортика, поворачивала обратно и снова плыла, но мысли мои были далеко. В какой момент жизни Марьяна превратилась в чудовище, которое не говорит, а рычит, ругает, наставляет и направляет всех на путь истинный, который известен только ей одной? Думаю, что характер мамы испортился, когда ее стихи перестали быть нужны. Лишившись слушателей, Марьяна утратила смысл жизни. Но, объективности ради, стоит заметить, что и тексты ее изменились. Марьяна считает, что растет и совершенствуется, оттачивает мастерство, но последние ее стихи потеряли линейность и внятность, стали рваными и путаными, так что парни, отказавшись от сумбурных маминых текстов, по своему правы. Только отчим продолжает превозносить поэзию Марьяны, уверяя, что она – лучшая. Но Марьянина страничка в Интернете говорит об обратном. На нее перестали заходить прежние поклонники, зато зачастили новые посетители, ругающие мамины стихи на чем свет стоит. Начитавшись злобных пасквилей, Марьяна звереет и бросается на домашних. Мне то хорошо, есть где укрыться, но каково Андрею? Да и Василию приходится несладко, не говоря уже о Юрике. Малыш остро чувствует настроение матери и реагирует на ее истерики бессонницей и ревом. Даже не знаю, как мы будем жить теперь, когда Марьяна из за своей минутной прихоти обрушила на нас никому не нужную правду и семья взглянула на Юрика другими глазами. Малыш то чем виноват? Василий прав в одном – теперь все будут показывать на нас пальцем и шептаться за нашими спинами, обсуждая моральный облик любимой жены полковника Шаховского.

Простояв под душем до тех пор, пока меня не стали выпроваживать прочь, закрывая бассейн, я вышла на морозную улицу и полной грудью вдохнула зимний воздух. Дышалось на удивление легко, заботы отошли куда то далеко, жизнь заиграла новыми красками. Портить дивный вечер семейными ссорами ужасно не хотелось, и я поехала в бывшую бабушкину квартиру, где ночевала накануне. Столкнувшись в парадном с соседкой тетей Ниной, я поздоровалась и под пристальным взглядом старушки скрылась в квартире. Раскинувшись на диване с чашкой горячего чая, прикрыла глаза и погрузилась в блаженное забытье. Если вам знакомо состояние, в котором пребываешь, вернувшись с зимней улицы в теплое помещение, то вы понимаете, о чем я говорю. Пронзительный звонок в дверь прервал сонную дремоту. Взглянув на часы, я отметила, что уже почти час ночи, и, удивившись, кто бы это мог быть так поздно, пошла открывать.

– Кто там? – спросила я сквозь запертую дверь.

– Открывай, сестренка! – пробасили на лестничной клетке. – Братишка пришел!

Визит Василия стал для меня полной неожиданностью, и я, смутившись, несколько минут простояла под дверью, не зная, как реагировать на его вторжение. Впустить и выслушать, зачем он явился? Или не открывать дверь, сказавшись нездоровой? Наконец я решила, что важного он мне ничего не скажет, а о неважном можно поговорить и завтра, и принялась урезонивать Шаха:

– Василий, иди домой. Если что то хочешь мне сказать, придешь завтра. Тогда и поговорим.

– Хватит ломаться, дешевка! – внятно произнес Василий, ударяя ногой в обитую дерматином дверь. – Столько лет недотрогу из себя строила! Девочкой паинькой прикидывалась! А сама такая же, как твоя мать! Шлюха подзаборная! Открывай, говорю!

В глазок было видно, что Василий безобразно пьян и еле держится на ногах. Стоит, покачиваясь и ухватившись руками за косяк.

– Убирайся, Шаховской, я вызову полицию! – пригрозила я, наблюдая, как парень борется с желанием присесть, а лучше прилечь.

Истратив последние силы на борьбу с самим собой, Шах медленно сполз руками по стенке и завалился на коврик. Я никогда не видела Василия орущим, потерявшим над собой контроль или, вот как сейчас, смертельно пьяным, и его странная выходка поставила меня в тупик. Стоя под дверью, я все ждала, когда же он поднимется, но Василий продолжал лежать на лестничной площадке. Оставить парня валяться так, значило унизить его отца, а Андрея я уважаю. Отчим не сделал мне ничего плохого, наоборот, относится ко мне как к равной и смотрит с немым сочувствием и пониманием всякий раз, когда Марьяна принимается меня бранить, ибо и сам нередко оказывается в моей шкуре. Поэтому я приоткрыла дверь и затащила сына полковника внутрь квартиры, уложив в тесной прихожей на коврик, на котором делаю зарядку. Василий заворочался, но не проснулся. И только я подумала, что все устроилось как нельзя лучше, как в дверь сначала позвонили, потом постучали, и встревоженный голос соседки прокричал:

– Женя! Жень, открой! У тебя все в порядке? Открывай! Я слышала шум! Я не уйду, пока ты не откроешь!

Представив, какими глазами тетя Нина будет смотреть на раскинувшегося на коврике Василия, я сочла за благо промолчать, сделав вид, что меня нет дома.

– Не пойму, уехала она, что ли? – размышляла вслух старушка, продолжая стоять под дверью и давить на кнопку звонка.

Так и не откликнувшись на зов, я перешагнула через похрапывающего Василия, приняла душ и, закрывшись в комнате, забралась в кровать. Представить, каким будет утро, у меня не хватало фантазии, поэтому я потеплее укуталась в одеяло и провалилась в сон.

* * *

Проснулась я от того, что телефон на журнальном столике заливался пронзительным звоном. Сняв трубку, услышала голос, который показался мне знакомым, но так вот сразу вспомнить, кто это, я не могла, ибо еще не до конца проснулась.

– Женя, здравствуйте, – проговорили на том конце провода. – Брат у вас?

Я вспомнила ночную выходку Василия и смущенно пробормотала:

– Да, у меня, а что случилось?

В трубке повисла долгая пауза, после чего незнакомец сухо проговорил:

– Не могли бы вы одеть Юру и привезти в полицейское управление?

– У меня его нет, Юра дома, на Дачной, – растерянно протянула я, не понимая, чего от меня хотят, зато определив, чей голос слышу в трубке. – Валерий Львович, что случилось? Почему вы звоните мне насчет Юры?

– Женя, вы только что сказали, что брат у вас, – рублеными фразами выводил меня на чистую воду следователь Лизяев. – Теперь вы говорите, что Юра не у вас, а дома. В чем дело, Женя? Зачем эта ложь?

– Я говорила не о Юре, а о сводном брате, – промямлила я, краснея до корней волос от одной только мысли о том, что сейчас думает мой собеседник.

– Поня ятно, – многозначительно протянул он. И подытожил: – Значит, у вас в данный момент находится Василий Шаховской, а где Юра, вы не знаете.

– Именно так, – выдохнула я.

– И как давно у вас Василий?

– Примерно с часа ночи, – откликнулась я. И, не выдержав неизвестности, взмолилась: – Валерий Львович, вы можете объяснить, что случилось?

– Приезжайте вместе с Василием на улицу Дачную, жду вас у дома родителей, – холодно отрезал следователь, вешая трубку.

Торопливо натянув джинсы и застегнув на все пуговицы блузку, чтобы не провоцировать сводного брата на грубость, я отперла дверь комнаты и шагнула в прихожую, рассчитывая обнаружить на полу Василия. Но, к моему немалому удивлению, Шаха в квартире не оказалось. Сколько он проспал и когда ушел – оставалось загадкой.

До Дачной я долетела за считаные минуты. Во дворе дома отчима стояла карета «Скорой помощи», микроавтобус и полицейский «Форд». Я похолодела, еще не зная, что произошло, но уже догадываясь, что ничего хорошего меня не ждет. Пока я парковалась, следователь Лизяев вышел из коттеджа и направился ко мне. Смерил жалостливым взглядом и придерживая за локоть, отвел в сторонку.

– А где же, Женя, ваш родственник? – озадаченно осведомился он, и я уловила в его голосе плохо скрываемую ревность.

– Понятия не имею. Я не знаю, когда он ушел, – честно призналась я. – Проснулась – а его уже нет.

– Хорошо, мы это выясним, – откликнулся сотрудник полиции. И принялся деловито рапортовать, как он умел это делать: – Ситуация такова. В доме ваших родителей сегодня ночью произошло ЧП. Неизвестный расстрелял Марьяну Колесникову и, возможно, Юру.

Сердце оборвалось и ухнуло вниз, а грудь сдавило стальным обручем. Слова Лизяева, точно обухом, ударили меня по голове, и все дальнейшее я слышала, словно сквозь вату.

– Женщина погибла на месте, мальчика пока не обнаружили, – глухо долетал до меня голос Лизяева. – Кроватка пробита пулями, но крови в ней нет. Это позволяет надеяться, что ребенок жив и только похищен. Вам что нибудь известно об обстоятельствах дела?

Оглушенная известием, я стояла, как каменная, не в силах пошевелиться и разглядывала искрящийся под ногами снег. В голове у меня всплывали вопросы, ответы на которые мне нужно было получить прямо сейчас.

– Из чего убили маму? – выдохнула я, стараясь не замечать долго копившиеся где то внутри и вдруг прорвавшиеся наружу горячие слезы, которые я размазывала по щекам колючей варежкой. – Где был Андрей? Вероника? Они что, ничего не слышали? Как такое может быть? А Юрочкины теплые вещи? Вы проверяли? Они на месте? Если малыша украли, его должны были одеть! Не могли же его унести в одной пижамке!

– Отвечаю по порядку, – обстоятельно начал Лизяев. – Марьяну Федоровну застрелили из боевого оружия, точнее определит эксперт. Андрея Сергеевича в момент преступления не было дома, его по телефону срочно вызвали, вернулся полковник поздно ночью, принял снотворное и, чтобы не будить жену и сына, лег спать в кабинете. Вероника Николаевна сразу же после отъезда полковника отправилась гулять с собакой, что подтверждает свидетель. Вернулась она через два часа, выпила с мороза немного коньяку и тоже легла спать. И она, и ваш отчим уверяют, что спали крепко и ничего не слышали. А что касается вещей Юры, сейчас мы пойдем и посмотрим, все ли на месте или чего то не хватает, – закончил следователь, разворачиваясь к дому. Он сделал пару шагов и тут же остановился, сообразив, что я так и продолжаю стоять на месте, точно изваяние. Кинув на меня подбадривающий взгляд, Валерий Львович проговорил: – Ну ка, Женя, возьмите себя в руки! Из Москвы с минуты на минуту прибудет оперативная группа. Дело резонансное, передано Следственному комитету. Мужайтесь, слышите?

– Попробую, – всхлипнула я, смахивая бежавшие по лицу слезы и с трудом трогаясь с места, чтобы направиться следом за Лизяевым.