Текст книги "В степях Триданторы"

Автор книги: Мария Солодкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 3 страниц)

– О, тогда это сразу меняет дело! Давай направо, Тонь, там, кажется, он.

– Мы от них словно удираем! – Пробормотала Тоня, – может, спросим, хотя бы…что они хотят предложить?

– Боюсь, это будет уже вполовину их победа. Теперь налево, сюда, – они свернули с обыкновенного своего пути, миновали два огромных и мрачных, словно обиженных на весь мир дома, пробежали мимо двух лавочек довольно сомнительного вида, затем свернули в очередной переулок, и, прежде чем поняли, где находятся, чуть не носами уткнулись в замшелый кирпич.

– Тупик, – почти весело произнесла Тоня, – вот и приплыли, Алик. Куда теперь? – И, поскольку Алик явно затруднялся с ответом, сама и ответила:

– Теперь обратно, не полезем же мы через стену, или… как? – Они переглянулись, брат, судя по выражению его лица, пытался оценить положение и придумать что-нибудь поинтереснее, чем предложенное сестрой, но в этот момент прямо из кирпичной кладки вышагнул господин в шляпе, и, слегка поклонившись, с явной насмешкой произнёс:

– Ну, вот и вы, как видите, не так-то просто отвязаться от тумана, но, суть не во мне, ребятки, отнюдь. Не будет ли разумным, мальчик, – тут он пристально поглядел в лицо Алику, и повторил: «Не будет ли разумным, дружок, сперва выслушать предложение, а уж потом делать выводы и тому подобное…как тебе кажется?

– Мне кажется, иногда и слушать предложения не стоит, – ответил Алик, руками теребя края жилетки. Тоня в это время пыталась как можно лучше рассмотреть и запомнить внешность господина, чтобы потом по памяти зарисовать в альбом, она любила рисовать, и даже считала, что когда-нибудь станет известной художницей.

«Нос прямой, – думала она, слегка прячась за брата, – немного ссутуленный, да, бывают такие носы… глаза с опущенными внешними уголками, красиво, но… плаксиво, волосы…»

– Эээ, вы могли бы снять на минутку шляпу?

Кумар вздрогнул, кажется, в этот момент он что-то доказывал Алику, с улыбкой и уверенностью в лице, красиво помахивая руками; внезапная просьба Тони поразила его, и, даже более того, ввергла в ужас. Поняв это, Тоня тут же настойчиво повторила:

– Да, приподнимите-ка вашу шляпу, господин Кумар, и тогда мы, пожалуй, выслушаем ваше предложение, несмотря на то, что… – тут она запнулась, но Алик охотно завершил за сестру:

– Несмотря на то, что доверия вы нам не внушаете, господин Кумар, и особенно – ваш друг-шарлатан, который, – это заметно, – привык прятаться за чужие спины. – Кумар нервно повёл головой, в это мгновение Тоня вдруг поняла, что шляпа прикрывает не только лоб его, но и до половины – глаза, и в целом, занимает какое-то исключительное место во всём облике этого туманного господина.

«А что, если шляпа эта – своеобразный камень распора», – подумал в свою очередь Алик, и, почти одновременно с сестрой, они подпрыгнули и ухватили головной убор господина с двух сторон, после чего Кумар попросту растёкся туманом – густым и клубящимся, какой, бывает, наползает с моря в осенние дни. Туман этот заполнил собой всё пространство тупикового переулочка, потёк и дальше, по улицам, площадям, а после – по всему городу, ребята поняли это, когда, выбежали, наконец, на нужную дорогу, которая вела к их округу.

– Кажется, шляпа сбирает его в кучу, – на ходу пробормотала Тоня.

– Держи её покрепче, – шепнул Алик. – Главное, не вызвать подозрения у жандармов, думаю, уже весь город всполошился, гляди!..

Навстречу ребятам, прямо с соседней улочки, из-за угла Главного Дома, вышагнуло грациозное существо с рогами, уходящими далеко за спину; оно напоминало одновременно и лошадь, и козу, глядело пристально и печально, словно вопрошало о том, что бы всё происходящее значило?

– Это же…Стрепетун! – Восторженно пролепетала Тоня, – Алик, ты понимаешь… а ведь я думала, они давно вымерли, понимаешь! – Животное кивнуло на прощание головой и скрылось в тумане, а на смену ему замелькали то тут, то там стайки солнечных златограев, они напоминали всплески весеннего света, выглядели чудесно и одновременно дико в толще ползучих туманов; за ними, опасливо озираясь из-за углов домов, выступали печальные странники, в глаза которых, как говорили учебники истории, смотреть разрешалось только самым тихим и кротким, а остальных они попросту убивали взглядом…

– И всё это, оказывается, правда! – Шептала Тоня, чуть не подкидывая от восторга Кумарову шляпу, – выходит, мы с тобой, Алик, вернули правду, а значит, достойны награды, как тебе кажется?

Но брат отчего-то выглядел отнюдь не счастливо, и даже, более того, Тоне показалось, что вид его крайне озабочен и строг, такое бывало с ним иногда, в особо неприятных случаях, по крайней мере, тот, последний, был неприятен весьма.

– Почему ты не рад? – Спросила она. – По-моему, всё отлично.

– А по-моему, наоборот. – Ответил Алик. – Смотри, видишь того жандарма? Их даже два, а, нет. Три. Так вот, они направляются сюда.

– Ну, и что? – Мотнув хвостиками, сказала Тоня. – Пусть идут, нам-то что?

Они стояли около парковой посадки и отдыхали, чтоб восстановить дыхание и продолжить путь до округа в их привычном, спокойном темпе; Алик поглядел на сестру, затем перевёл взгляд на жандармов, и задумчиво произнёс:

– Нам-то было бы ничего, если бы они шли не к нам.

И он, как всегда, оказался прав. Поравнявшись с ребятами, жандармы приостановились; один из них, на вид, как раз, самый невнушительный и тщедушный, тихонько спросил, даже и не глядя в сторону Тони и Алика, но обращаясь, несомненно к ним:

– Адрес, родители, почему бежим?

– Округ 15, – ответил Алик, остальное сказать не успел, т.к. все трое жандармов издали довольно однозначные звуки, и один, самый высокий, со смешком произнёс, обернувшись к товарищам:

– Всё понятно, это из пыльных… надо бы доложить, чтоб усилили контроль…

– Контроль у нас и так неплохой, – осмелилась подать голос Тоня, и, когда жандармы с изумлением покосились на неё, невинно прибавила:

– По крайней мере, преступлений мы не совершаем, и никого не трогаем, как-то так…

– А что это у тебя в руках? – С подозрением осведомился первый.

– Шляпа.

– Чья же? Украла, небось.

– Ну, вообще-то…да, – со вздохом созналась Тоня.

– Мы вместе украли, – со странной для себя поспешностью прибавил Алик. – Но это в целях самозащиты, если что.

Жандармы расхохотались недобрым смехом.

– Нет, ну вы видели такое, – сказал всё тот же первый, с тихим голосом, – в целях самозащиты – украсть! Чего только не выдумают эти люди, счастье, ещё, что их возможности ограничены!

И они снова рассмеялись, глядя друг на дружку, и было в этом обособленном веселье что-то такое обидное, что не сдержавшись, Тоня воскликнула:

– Что вы смеётесь? Интересно, как бы вам жилось взаперти? Да и вообще, как не стыдно смеяться над теми, у кого и так прав никаких?.. А ты, что меня за руку тянешь? – Это она уже напала на Алика, – отцепись, хватит! Не видишь, какие люди нас окружают бесчестные!

Жандармы притихли, будто и впрямь немного устыдившись своего смеха, один из них, тот, который доселе молчал, да и в целом, выглядел и строже, и серьёзней, чем остальные, сказал:

– Воровать куда бесчестнее, девочка. Отдай шляпу.

– Секунду, – остановил сестру Алик, и обратился к жандармам:

– Шляпу мы отдадим, но не вам, а её хозяину. Тонь, отдай ему…

– Пожалуйста! – Почти мстительным голосом ответила Тоня и откинула шляпу от себя, в тот же момент, кто-то невидимый ухватил её, и, на глазах у поражённых взрослых, весь туман города вдруг собрался в целостную фигуру, мрачно поклонился собравшимся – и исчез. Вместе с ним пропали и дивные животные, и запах степи и разнотравья, и что-о ещё, такое родное, сказочное… Тоня вдруг снова ощутила себя маленькой пыльной мышью на задворках не менее пыльного, пускай, и по-осеннему ободрившегося, города, ни былого чувства свободы, ни восхищения… Разве что крохотная лисичка с ушами вполовину себя моргнула и юркнула за дома, и всё…

Алик тоже приуныл, молчал понуро и отчаянно, словно уже заранее готовый на все неприятности, которые обязательно положены за краюшку воли и сказки…особенно тем, кто ни первого, ни второго не достоин. По мнению окружающих, конечно.

– Мне кажется, – сказал строгий жандарм, – дело попахивает сговором с запретными элементами. Ваши родители?

– Их нет, – сказала Тоня, и тихонько прибавила: «к счастью, на сей раз».

– Что?

– Ничего, – ответил за сестру Алик. – Родителей нет, это правда.

– А по сколько лет вам?

Переглянувшись, Алик с Тоней вразнобой ответили:

– Двенадцать…

– Тринадцать…

И тут же возразили друг другу, настоя каждый на своём. Жандарм, видимо, сделал свои выводы, и спросив: «близнецы?», даже не дожидаясь ответа, сказал:

– Идите за ними, и не вздумайте удирать, понятно? – Его товарищи стали таким образом, чтобы Тоня и Алик оказались между ними, и после этого все четверо отправились в путь, а уж какой – об этом у каждого было своё понимание.

– Ну, по крайней мере, не будем сегодня давиться этой ужасной марловкой. – В утешение себе и Алику шепнула Тоня. Марловку ни она, ни брат не любили, да и мало кому, наверно, полюбится, полужидкая каша с привкусом полыни и мыши, которую, ко всему прочему нужно есть каждый день, т.к. ничего иного «окружанам» не выдаётся, да и не положено по закону. Видимо, подумав о марловке, Алик едва заметно скривился и тоже шепнул:

– Точно, повезло же нам!

Теперь, когда город снова был чист от тумана, видно было, что всё осталось по-прежнему: Самая Большая площадь гудела людским волнением, над замком короля, над цветными башенками, покрикивали всё те же безымянные чайки, солнышко светило сквозь занавески крон, малыши наблюдали за всем с верхних веток платанов, внизу музыканты играли то одно, то другое, скакали хромые вороны…

– А куда мы идём? – Громко спросила Тоня, когда они свернули от площади в глухой переулочек. Тут было ещё мрачнее, чем в переулке Грёз, тёмные, будто зловещие, деревья нависали над косыми проборами оград, со многих крылечек поглядывали оборванного вида дети и тыкали пальцами в жандармов и Алика с Тоней. Один даже что-то пискнул, и тут же убежал в дом, а на крыльце появилась плотная женщина в платке, на проходящих она поглядела почти враждебно и, развернувшись, нарочно громыхнула дверью, но от сильного удара, видимо, не сработал замок, и женщине пришлось запирать дверь снова, на сей раз тише, и, как показалось Тоне, виноватее.

– Так куда же мы всё-таки идём? – Не обращая внимания на предостерегающие знаки брата, повторила Тоня. – Тут плохое место, если что. – Но жандармы не отвечали ни слова, только зашагали, как будто быстрее, словно им надоело сопровождать столь неспокойных арестантов. «А ведь таковыми, по сути, мы и являемся, – подумал Алик, – главное, что и делать с нами можно, что угодно, никто не заметит, не будут и искать. Соседка, разве что, вздохнёт разок, может быть. А может быть, и нет…»

– Тонь, – шепнул он, полуобернувшись, потому что шёл впереди, – держимся вместе, куда бы не попали, понятно? – Тоня вяло кивнула, видно было, что приуныла, даже начала сбиваться с шага и спотыкаться на местах, казалось бы, безупречных; Алик заметил нечто подобное и за собой, но тут же, чтобы вынырнуть из тоски, огляделся, и, поняв, что ничего отрадного вокруг не найти, постарался сосредоточиться на вспоминании трудных задач и их решений, это помогало ему овладеть собой в моменты особых, а главное, нежелательных, волнений.

Сейчас, однако, сосредоточиться было крайне трудно, к тому же, улочка перетекла в другую, не менее мрачную, почти даже чёрную, из-за аркады вьющихся растений над ней, опорой которым служили крыши и фонарные столбики. Отовсюду тут пахло заболоченной землёй, странные птицы тянули из лужиц жижу, роились мухи – то тут, то там, вдалеке кто-то словно ударял обо что-то молотом: звук получался гулкий, тревожный.

Тоня ухватила Алика за руку, ощутила холод его пальцев и поняла, что от этого ей сделалось только страшнее.

– Послушай, – зашептала она ему прямо в ухо, это ей удалось, несмотря на положение позади идущей. – Мне кажется, нас…давай сбежим, Алик, умоляю! – Брат не обернулся, даже не вздрогнул, догадавшись, что и это предпринято из осторожности, Тоня коротко вздохнула и опустила голову.

Вскоре улочка начала пологий спуск; там, в балке, стояло здание, сплошь в лепнине, при чём, довольно странной, будто делали её нарочно безвкусно и без желания. «Присобачили, – мрачно пробормотала Тоня, – нелепость какая…а, Алик?» Но брат, как и ожидалось, промолчал.

Около ворот, – вокруг этого здания, оказывается, и забор шёл, – передний жандарм остановился и позвонил в медный колокольчик с раздвоенным, как заметил Алик, язычком. Звук получился тоже, как бы, раздвоенный, неприятный, на него выглянул ещё один жандарм, с винтовкой, что-то коротко и тихо сказал, выслушал ответ, скрипнул засовами и приоткрыл одну из створок ворот, но совсем чуть-чуть, чтобы проходили по одному и осторожно. Потом снова всё запер и замер, как изваяние.

Алик заметил, что Тоня совсем оробела, ссутулилась, хоть и без того была крохотного роста, голову опустила к груди, а руками вцепилась в подол платья. Такое с ней бывало во время проверок в округе, когда те же надзиратели вызывали всех по именам и надо было всего-навсего вовремя откликнуться, сделав шаг из строя. Всего-навсего… Алик усмехнулся беззвучно, вспомнив, что и сам раньше пугался всего до слёз, боялся и теперь, что правду скрывать; но ради сестры надо бы выглядеть пободрее и поуверенней, он приосанился, по возможности направил внимание в себя, но не в тоскливую глубину, а туда, откуда начинается сосредоточенность, и, ощутив небольшую успокоенность, вздохнул.

Дворик, откуда им предстояло отправиться вовнутрь здания, не нарушал общей обстановки здешних мест: словно нарочно обсаженный сплошь дубами и елью, оттого тёмный и дикий, с редким проблеском света на тропах, мощённых брущаткой и поросших мхом. Три полуразбитые ступеньки вели в вестибюль, там, за столиком, скучал молоденький офицер, щёлкал пером по чернильнице, зевал и странно поглядывал на вошедших. Узнав, по какому делу они тут, что-то невнятно буркнул, при этом всё не переставая пощёлкивать пёрышком, и проводил делегацию взглядом, как показалось Алику, полнейшего безразличия. Когда они шли по тёмным коридорам и лесенкам, Алик на поворотах оборачивался к Тоне, но теперь она, словно, не видела его, только бросила однажды, нечто вроде «жуть» или «пусть», трудно было разобрать.

Жандармы по-прежнему не говорили ни слова, только на четвёртом этаже один из них издал какой-то, судя по всему, относящийся к ребятам, возглас, и толкнул перед ними обитую алым бархатом дверь. Всё это навевало мысли прескверные, а тревога заставляла колени подгибаться, тем не менее, Алик и тут постарался найти в себе силы для сосредоточенности, и когда это не получилось, подумал, что «всё ещё впереди», правда, мысль эта прозвучала двусмысленно, что ж… Алик поглядел на сестру.

Она вжалась в серую стенку прихожей, за вешалкой, смотрела затравленно и сердито, почти с тоской, и на ободрения Алика ответила только вымученным кивком. Здешний застольный офицерчик оказался не менее юным, чем его собрат с первого этажа, но, в отличие от того, был куда более любопытен и словоохотлив. С вошедшими жандармами обменялся парочкой неслужебных фраз, вместе они о чём-то посмеялись, кажется, не обошлось без темы про «пыльных людей», затем, резко сменив тон, обернулся к ребятам и сказал, глядя не на них, а как бы вскользь:

– Прошу за мной, господа. – И, пропуская Тоню с Аликом за очередную дверь, успел кинуть товарищам на прощание что-то шутливое, на что они рассмеялись – смех их был слышен ещё какое-то время после того, как прикрыли дверь кабинета, и этот контраст: веселья вольных – и крайней неволи – как-то особенно угнетал. Это ощутили и Тоня, и Алик, и оба замерли друг возле дружки, как были, у порога.

Офицерчик, доложив, что надо, ускользнул; следователь сидел за столом и заполнял какие-то бумажки, голова его была низко склонена, почти касалась пресс-папье, сам он создавал впечатление человека неподвижного, закоснелого в своей массивности; пугало то, что ребят он, словно бы, и не замечал, даже и не предполагал замечать. А ведь эдак можно было бы простоять вечность!

– Скажи ему, – шепнула Тоня на ухо брату, но тот ответил только неоднозначным кивком и остался нем. За окном, между тем, стояли ели, но отсюда не создавали видимости такого изобилия, как представлялось во дворике, даже пропускали солнечный свет – он ложился на пол и часть стола опрятными квадратами, будто старался понравиться следователю. Да тут и всё, словно бы, старалось понравиться этому господину, и от того вело себя тихо, чинно и по-деловому. Будто ощутив это негласное требование, ребята вытянулись в струнку и руки сложили чуть не по швам. Время шло.

Наконец, видимо, насладившись собственным величием, следователь кинул, не поднимая от бумаг головы:

– Что, воруем? – И, не получив, как и полагалось, вразумительного ответа, прибавил:

– Так-так…

Но, поскольку молчание со стороны арестантов продолжалось, следователь медленно, словно в удивлении, приподнял голову и так же медленно поглядел сперва на Алика, затем – на Тоню, потом снова опустил взгляд к бумагам, но уже с видом человека, которому всё ясно, и, потянув ещё немного время, негромко и будто припевая, себе в усы произнёс:

– А известно ли господам, что за кражу полагается хорошая порка… а за пособничество запрещённым личностям…мммм…так сказать… и того похуже?..

Тоня вздрогнула и что-то в ужасе залепетала, Алик, остановив её жестом, тихо, стараясь не заикаться от волнения, сказал:

– Краденое мы вернули, господин следователь, а пособлять – никому и не думали.

– Не думали, отлично, – пропел следователь, метнув на мальчика насмешливый взгляд, – охотно верю, что не думали. Однако пособляли. А в наших законах… – тут он, пыхтя, полез в ящичек под столом, порылся там, что-то рассыпал, чем-то загремел, но искомое, в итоге, достал, и, с торжествующим видом пробормотав своё «так-так-так», принялся зачитывать с мятого листка:

– Закон о пособничестве лицам, запрещённым законом… в число коих входят… волшебники, колдуны, так-так-так, не то… о, вот. Личности, населявшие некогда земли исторической Степи Триданторы, занесённые ныне почившим королём Демидом Юным в Особый список особо опасных существ… Так-так-так, не то, не то, о… таких, как родоны, вагри, калмы…прочие природные образования наподобие тумана из Васильковой Балки, он же – Кумар, он же – господин Помрачитель умов и т.д. и т.д. ага…за пособничество всем, вышеперечисленным личностям, как особо опасным преступникам и вредителям, полагается высшая мера наказания. Сноска номер пять, зачитываю… – сноску он отыскал на другом листке, и с победоносным видом озвучил:

– Высшая мера наказания – публичное лишение права на дыхание, иными словами – казнь.

Последнее он произнёс уже, видимо, от себя, потому как смотрел в это время на ребят, словно желая удостовериться, дошла ли до них вся серьёзность момента и, оставшись вполне удовлетворённым, заключил:

– Вот так.

С минуту было тихо, слышно было, как за окном всё бьют обо что-то молотом, и, кажется, начинался ветер – дрожали ели…

Тоня из последних сил соображала, как бы всё-таки доказать этому господину, что никому они с братом «пособлять» не собирались; Алик думал о том, что разговаривать, тут, пожалуй, не с кем – молчали оба.

– Так что? – Спросил следователь. – Как мне с вами поступить? – И тут же с неприязнью взглянул на Тоню: судя по всему, не ожидал ответа на поставленный вопрос.

– Отпустить, вас?

– А почему…нет?

– Ну, знаете! – Словно бы к невидимому собеседнику, обратился следователь, и, тут же снова оборачиваясь к Тоне, правда, глядя немного в бок, спросил:

– А из какого вы, извините, места?

– Мы с площади, – сестра готова была расплакаться, видя это, Алик громко спешно прибавил:

– Мы на площади были, там праздник.

– Я знаю, что там праздник. Меня интересует, где, так сказать, вы проживаете?

– Округ 15.

– Прекрасно, – следователь удовлетворённо потёр ладони, встал из-за стола и, пройдясь к окошку, всё с тем же само упоением произнёс:

– А известно ли вам, что триданторцы у нас по такому адресу не проживают?

Алик посмотрел угрюмо, Тоня стояла, не поднимая головы, точно стыдясь; следователь заключил:

– Прекрасненько. – И, снова подойдя к столу, позвонил в медный колокольчик – он был с таким же раздвоенным язычком, как воротный, и звенел таким же неприятным, раздражающим голосом. На звук этот тотчас явился уже знакомый Алику с Тоней офицерчик, в этот момент он что-то дожёвывал на ходу и краем рукава утёр губы, прежде чем ответить: «Всё будет исполнено, господин следователь», затем кивком указал ребятам на дверь и, когда они вышли, задержался внутри ещё на минуты две. За это время Алик успел растолковать Тоне, что поведут их, скорее всего, в тюрьму, что, по пути сбежать, наверняка, не удастся, однако, надежды терять не стоит, по крайней мере на месте они смогут во всём, как следует, разобраться, и найти иные, пускай и самые невероятные, но всё же, пути.

– Единственный путь, пожалуй… – в мрачной удрученности начала Тоня, но вдруг раздумала говорить, махнула рукой и чуть не плюнула себе под ноги – такой Алик её видал нечасто, в основном, в последние годы под Зимний Праздник, когда во всём округе только и разговоров было, что о «былых временах», и даже не о них, а о том, какими они запомнились людям – ныне изголодавшимся и озлобленным, носящим на себе, как струп, клеймо «пыляк» и лишённым, по сути, и права быть людьми.

Вот тогда-то, глядя на всё «благолепие» окружной жизни и на убого присыпанную снегом елчонку у забора, Тоня сперва долго и весело о чём-то говорила, кружила и пыталась танцевать, часто обращалась к Алику и к соседним ребятам, даже и к их родителям, затем, – и это уж непременно, – удалялась одна в какой-нибудь тёмный уголок, сидела там молча какое-то время, глядя в одну точку, не обращая ни на что внимания, и в эти минуты заметно было, как мысли ползают по её лицу, одна из них замирала вдруг, – Тоня кривилась, терпела секунду-две, и начинала рыдать. При том рыдала так, что и не слышно было со стороны, только воробьи разлетались, пугаясь, видимо, Тониной дрожи, потому как дрожала она сильно, часто – до изнеможения, так что Алику приходилось не то что бы отпаивать её водой, а поливать сверху, невзирая на приличный для зимнего времени холод.

Вспомнив это всё во мгновение и ощутив нечто наподобие ужаса, Алик взял сестру за руку и зашептал ей в самое ухо:

– Тоня, перестань, подумай-ка лучше, что будем делать, когда сбежим, да и куда сбежим, тоже вопрос хороший…ну? – Помогли ли его слова, он не знал, поскольку в этот момент в помещение вошли двое конвойных, и с вопрошающим видом посмотрели на офицерчика, тот, как раз, покидал комнату следователя и выглядел немного озадаченно, впрочем, это не помешало ему обратиться к конвойным с присущим ему радушием, и все трое посмеялись чему-то из ряда вон обыденному, потом Тоня и Алик были поставлены между военными, начался спуск по тёмным лесенкам и пролётам, мимо блёклых высоких окон, – в них виднелся задний двор с елями и колодцем. Около колодца Тоня разглядела сороку, непроизвольно задумалась, как бы можно было её назвать, и в этот момент споткнулась о последнюю ступеньку, упала на Алика, а тот, в свою очередь, на впередиидущего конвоира; ничего серьёзного не получилось, так только – сумятица, но конвоир остался крайне недоволен, они с товарищем перемолвились на каком-то странном языке, затем обернулись к детям:

– Это было нарочно подстроено, так?

– Нет! – В ужасе выпалила Тоня. – Я всего лишь споткнулась, вот так! – Тут она повторила своё действие в точности до подробностей, и, если бы внизу не стоял Алик, то обязательно бы разбилась головой о каменный пол. – Пострадавший конвоир нахмурился, выступление ему, видимо, очень не понравилось. Второй угрюмо похлопал в ладоши и прибавил что-то всё на том же, странном и грубом языке. Возможно, если бы военные были коренными триданторцами, то давно бы предприняли необходимые меры, да и в целом, попытались бы поскорее завершить порученное им дело, но эти двое, судя по всему, относились к представителям иных народностей Антрории, подход ко всему имели неспешный и вдумчивый, как отметил про себя Алик, – «пытались постигнуть суть».

– Допустим, всё было так, – сказал один, тот, которого толкнули, – но почему тогда упал мальчик?

– Он упал, потому что на него упала я, – сказала Тоня, голосом чуть приободрившимся, видимо, благодаря неожиданной возможности диалога.

– Нет, – подумав, возразил второй, – он, может, и упал, но это ж, как упасть надо было, чтобы с ног сбить Ореха.

– Я упал с верхней ступени, а он был ниже… – попытался объяснить Алик. – Но конвоиров это снова не устроило, они недоверчиво переглянулись; тот, который не был Орехом, сказал:

– Хорошо, ты был выше, но ты всё равно ниже, и как могло произойти, что упал Орех, я не понимаю.

– Да потому что он и не падал!– Неожиданно вспылила Тоня. – Конечно всё будет непонятно, если это и так понятно!

Жандармы снова переглянулись, с нижних этажей слышались шаги, кто-то, видимо, поднимался, Орех высказал предположение, что пора бы, наверно, продолжить путь, но тут же сам себе и возразил, и свёл всё к тому, что «сперва дело – а уж потом – всякое там». Что подразумевалось этим высказыванием, ни Алик, ни Тоня так и не поняли, конвоиры и не дали им времени на раздумье, пожелав повторить происшествие в точности, как оно(?) было. Но на сей раз воспротивилась Тоня:

– Нет, уж извините. Мне надоело падать головой вниз, ещё немного, и совсем её расшибу.

– Но ведь ты упадёшь на мальчика, – попытался образумить её не Орех. – К тому же, прибавил он, – скоро у тебя и так не будет головы, потому что такие дела, как у вас, решаются без суда и следствия.

Алик покосился на Тоню, как-то она ответит? К счастью, унылость, кажется, оставила её, обычный нрав одержал верх и теперь явно нагонял упущенное.

– Во-первых, – сказала она, – не вижу ничего постыдного в том, чтобы быть шева, и это же и во-вторых, и в-третьих. А в-четвёртых, если уж на то пошло, то упадите-ка вы сами головой об пол, вот.

Она задыхалась, справедливо, по мнению Алика, расценивая сказанное, как дерзость, но народность этих двоих, должно быть, не предусматривала сильных амбиций в своих представителях. Конвоиры снова переглянулись, один почесал затылок, другой задумчиво облокотился о перильце. Вокруг было по-прежнему темно, даже стало темнее. Начался дождь, стук его был слышен от нижних этажей и окон, и с крыши; откуда-то потянуло запахом залуженной почвы и мокрых веток.

Алик подумал о том, что раньше Тоня любила дождь, всегда встречала его криками и весельем, но любит ли теперь – неизвестно, правда, лицо её немного ободрилось, на скулах и по щекам проступил румянец, руки безотчётно барабанили по периллам в такт дождю, глаза округлились и блестели, как стеклянные пуговицы.

– Вы слышите? – Обратилась она к конвоирам, – сюда идут. – И впрямь, почти одновременно с её словами, на лестничный пролёт вышли двое, внешне они мало чем отличались от своих собратьев, правда глядели странно и переговаривались друг с дружкой исключительно шёпотом. Один из них, более угрюмый, спросил, кивая в сторону Алика и Тони:

– Кажется, это те самые правонарушители, которых нам поручено отвести в тюрьму. Мы, конечно, немного задержались, но на то у нас были причины; очень странно, что господин следователь вызвал вас. – Второй смышлёно и согласно кивнул, и оба поглядели на Ореха и Неореха. Те, в свою очередь, пожали плечами хмыкнули:

– Это ошибка, – сказал Орех. – Дело поручено нам.

– Очень странно, – повторил один из вновь прибывших, и, подумав, спросил:

– Может, поменяемся местами? Мы займёмся поручением, а вы отправитесь…ну, мало ли, куда-нибудь да отправитесь, как вам такое, а?

– Нет, – сказал Неорех. – Идите и объяснитесь с господином следователем. Все указания от него и от королевского пристава. Орех, – обернулся он к другу, – нам пора, наверное.

«Кажется, у них тут вообще порядка нет, – шепнула Тоня брату, оба они чуть не прыснули, когда внезапно на лестничную клетку поднялись ещё два конвоира и, явно озадаченные неожиданным скоплением людей, объявили о своём намерении сейчас же исполнить приказ начальства и отвести в положенное место преступников, а именно, двух сбежавших из округа лиц, учинивших, ко всему прочему, городскую потасовку и затуманивание улиц. Узнав, что такое приказание дано не только им, пришедшие были неприятно удивлены, о чём тут же и осведомили присутствующих, и все вшестером принялись доказывать друг другу своё исключительное право на выполнение поручения.

– Мы пришли за ними первыми, – говорил Орех,– и если у кого-то есть сомнения, то пусть идёт и разбирается с господином следователем и его адъютантом, а нам необходимо сейчас же покинуть это место.

– Нет, – говорили остальные четыре, – никуда никто не отправится, пока вопрос не будет решён.

– Да он и не будет решён, потому что и без того уже всё понятно.

– А нам как раз нет.

– Вот видите!..

Было понятно, что начавшаяся перепалка не скоро и завершится, к тому же где-то внизу послышались новые шаги, и Алик, вдруг сообразив что-то, быстро шепнул: «Тоня, уходим. Тихо, на счёт три. Раз, два… – Они проскользнули между крайними жандармами, – те, в пылу ссоры, ничего уже не замечали, – и побежали по ступенькам вниз. «Навстречу нам идут, – сказал Алик, – нужно будет спрятаться в тени, о, вот тут…»– Уголок около одной из запертых дверей был и впрямь тёмным, укромным, ребята замерли там, стараясь ни двигаться, ни дышать, но мимо никто не проходил.

– Может, нам послышалось всё, – предположила Тоня, – а даже, если и нет, то как мы проберёмся через проходную? Там ведь этот…задумчивый…

– Ничего, – отозвался Алик, – что-нибудь придумаем. Во-первых, можно притвориться, что нас отпустили.

– Э, не, смеёшься? Ты ж сам видел, скольких они за нами прислали. Думаешь, это спроста?

– Думаю, кто-то просто заинтересован в нашем побеге.

Тоня недоверчиво хмыкнула, в этот момент на лестничную клетку, где скрывались ребята, поднялся военный; видимо, это, как раз, он сперва громко и слышно стучал сапогами, потом перешёл на осторожный шаг, которым и прокрался сюда, чтобы заметить сбежавших, его слова «вот вы где» были хорошим тому подтверждением.

– Ну всё, – с каким-то даже мрачным злорадством заключила Тоня, и шагнула вслед за обречённо выступившим из укрытия братом. Но тут оба они увидели, что перед ними отнюдь не блюститель закона, а, скорее, даже наоборот. Знакомая жуткая улыбка из– под шляпы, тонкие полупрозрачные пальцы и плащ в тонкую складку; господин Кумар слегка поклонился и, ни слова не говоря, взял, как и давеча, Алика с Тоней за руки; ребята не противились, возможно, тут сказалось семилетнее проживание в округе, ложившееся отпечатком некоторой обречённой покорности на любой, пусть даже, и самый вольнолюбивый характер; возможно, причина была и не в том. Однако, ни Алик, ни Тоня, не выказали своих чувств ни словом, ни жестом, даже когда стены здания и вся его обстановка словно сгинули, подёрнувшись туманом, а таинственный спутник их обрёл осязаемые черты человека.