Текст книги "В степях Триданторы"

Автор книги: Мария Солодкая

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 3 страниц)

Мария Солодкая
В степях Триданторы

В бездарной стране бесполезные подвиги – лишь ступени к вечной весне.

       А.Вертинский

Каждый год, летом, но ближе к осени, избранные представители всех ремёсел и наук Триданторы собирались на Самой Большой площади Самого Главного города; многие из них шли сюда приличное расстояние, с пути не успевали отдохнуть и дня, а потому выглядели усталыми и пыльными, и это было не на пользу ремеслу, т. к. ученики – тоже люди, и им приятней выбрать себе в наставники «цветущего, как куст сирени, живого, как родник весны»…В прошлом году царь даже издал особый указ о «внешнем облике желающего обучать юных» с предписаниями о наказаниях в случае неповиновения. Неудивительно, что на этот год многие пришли заблаговременно, и к назначенному дню выглядели и свежо, и бодро, и чуть не благоухали, подобно «сиреням»; стояли чинно, на ребят в другом конце площади поглядывали важно и благосклонно, поглаживая, у кого имелись, бороды.

Ребята и их родители, тоже, собравшиеся сюда со всех концов страны, даже из далёких деревушек, выглядели несколько смущённо перед столь явным благолепием учительского состава, переговаривались исключительно шёпотом, смотрели по сторонам почтительно.

В целом, обстановка имела некий торжественный дух; парадно одетые жандармы улыбались в усы, башенки дворца тоже словно улыбались лучами осеннего солнца – в этом году была ранняя осень, – чайки, невесть какими ветрами занесённые в эту часть города, парили над домиками и покрикивали друг на дружку. Да, пожалуй, только чайкам и позволялось теперь кричать…

Некая, лирично настроенная особа сравнила их даже со светлыми начинаниями молодых, кто-то мечтательно согласился, остальные не нарушали речами возвышенного настроя ожиданий. Но вот, на башенке показался Глашатай, прокашлялся и объявил, поглаживая, по привычке, живот в бирюзовом камзоле:

– Юные люди и их родители! Как известно всем нам, каждый год, в это время, лучшие мастера и учёные мужи и жены нашего царства собираются здесь, на этой прекрасной площади, чтобы обрести будущих продолжателей их дела. Каждому юному произрастанию, не в зависимости от места проживания, пола и духовной расположенности, даровано неотъемлемое право самостоятельно и по влечению сердца избрать свой собственный путь! Итак, именем его светлейшего царского величества, да будет всякому – во благо! Начинаем должное! Юные, не толкаясь, не выказывая дурного навыка, станьте в ряды! А вы, учительствующие, займите места соответственно заведённому издревле порядку и чину, вот так! Теперь, каждый из учителей да представиться, прошу соблюдать тишину, во избежание дальнейшей сумятицы и непонимания.

Правда, представляться учительствующим не было особой надобности, каждый держал в руках или подле себя предмет, олицетворяющий их дело, так, например, сапожник помахивал колодкой и туфлей, табачник дымил папиросами и трубками, пивовар попивал из бочонка, кузнецы поигрывали мышцами друг перед другом и звенели разными хитрыми вещицами из железа, а швея, тут же, на ходу, перекраивала роскошное платье с рюшами, и рядом с ней вертелась крохотная кружевница, сплошь, по чернявую маковку свою, увитая затейливыми трудами своих рук. Было и множество иных представителей сколь нужных, столь и заурядных ремёсел, все они представлялись по очереди, как того требовал закон: кто громко и важно, кто так же громко, но от ужаса перед народным скоплением; другие – тихо и невнятно, глядя в бок, словно стыдясь своего призвания. Особенно отличился колпачник, с колпаком, натянутым чуть не до подбородка, он что-то быстро чирикнул – и юркнул обратно за мощную стену кузнецов, всхлипнув даже от смущения.

Но никто из ребят не рассмеялся, и даже не дал волю улыбке, все были торжественно-собраны, старались не упустить ни слова, и переживали не меньше своих будущих наставников. К тому же, многие ожидали другой, самой таинственной и волнительной части нынешнего мероприятия, хоть и понимали в душе тщетность своих надежд…

Алик, мальчишка с неправильным разрезом глаз, с волосами, похожими на волны пшеницы, тихонько присвистнул. На него шикнули взрослые с нескольких сторон, ребята покосились, как на неразумного, но он словно и не обратил внимание на смущение, какое произвёл, и даже присвистнул снова. Тогда его вытолкали за пределы людской тесноты, к клумбам с васильками, где он, уже один, как иголка, снова, словно невзначай, издал свой неуместный присвист, и громко позвал:

– Тоня, Тонька!

При этом он даже не огляделся, продолжая упорно наблюдать за чередой учителей и их жестами, какими они сопровождали каждый свою речь. Слышал их Алик худо, так как с детства был тугоух, и с каждым новым годом беда эта только усугублялась, но он пытался быть похожим на других ребят, и потому нередко свистел или напевал песенки, делая вид, что слышит каждое собственное слово. К счастью, сестра его, Тоня, была частенько под рукой и умела превосходным, громким и внятным шёпотом передавать всё, что слышала своими растопыренными ушками. Сейчас она, правда, пропала, но это не беда, до самого интересного ещё есть время, как будто, вон, сколько не представившихся математиков, звездочётов, или…как их там зовут?

Терпеливо переждав мужей науки, Алик уже готов был подпрыгнуть от восторга, но тут вышла женщина в чёрном, оказывается, она всё это время стояла позади всех и многих, наверно, попросту пропускала впереди себя, по крайней мере, такая могла посетить голову догадка при взгляде на благодушное лицо и спокойные кисти рук – прочее было скрыто под особого покроя одеждами. Она поклонилась с явно искренним почтением, что тоже выказывала её самобытность, и, так же чинно, со сдержанной бодростью, заговорила. Почему-то, никто не слушал её, Алик это ощутил по нетерпеливым движениям людского собрания справа от себя, и когда обернулся, чтобы удостовериться, то понял, что люди не только не слушают, но даже и не глядят в сторону говорящей, будто бы её и нет.

Алика охватило недоумение, чуть не обида, и, словно пытаясь искупить вину прочих, он всего себя устремил к женщине, пытаясь уловить хотя суть её речи, но слух его, увы, был не тот, и оставалось только рассматривать платок, цвета бирюзы, который женщина достала из плоской и тёмной торбочки.

– Это вязанье, – шепнул ему кто-то в самое ухо; отлично, значит, Тоня вернулась. Он кивнул, не оборачивая головы.

– Это Илария, – снова сообщила Тоня, и затем стихла, потому что Алик дал ей знак помолчать. Ему вдруг показалось, что Илария смотрит прямо на него, но не в лицо, а как бы немного в сторону, и говорит исключительно ему одному, стоит только очень-очень захотеть – и расслышишь. Он и расслышал: сперва глухой звук, словно шепчут в дупло дерева, затем – что-то более внятное, и вдруг – явственные слова, произносимые бодрым, как бы, даже, весёлым, но отнюдь не насмешливым голосом:

– Вязание платков и жилеток, и прочей одежды, чтобы не мёрзнуть никому в зимнюю стужу. Дело занятное, для тех, кто любит потрудиться на благо ближнему. – Сказав это, она снова, так же чинно поклонилась, и степенно удалилась, как будто, даже, исчезла. В это время все уже устремили взгляды к балкончику, где рядом с Глашатаем появился сам король, без свиты и без жены, помахал собравшимся ладошкой, и, оправив русую бороду, сказал с явным удовлетворением:

– Ну вот, ну вот, мои подданные! Рад вашим приветственном взглядам и поклонам, надеюсь, они искренны в той же мере, в какой искренна моя улыбка! Теперь, уже определившись, наверно, с выбором жизненного пути, вы можете узнать, какие ещё существуют в нашем царстве сословия, и, не скажу, чтобы они были запрещены (ибо каждый волен заниматься тем, что ему приятно и приносит хоть какую-то пользу народу), но всё же весьма нежелательно, чтобы вы пополнили их ряды, так как душевное здоровье моих подданных мне дорого, как моё. Впрочем, смотрите сами, но помните, что можете меня несказанно огорчить… А теперь…воспринимайте всё, что сейчас увидите и услышите, словно затейливую сказку, друзья мои! Родители, уповаю на ваше доброе влияние на чад и соработничество королю, надеюсь, мои слова поняты првильно? Очень хорошо, в таком случае…

Король, добродушно оправляя бороду, удалился за аркаду, за ним поспешил и Глашатай; жандармы, всё не теряя улыбок, хоть теперь и несколько напряжённых, оцепили площадь и людское собрание, учителя немного отпрянули, пропуская тех, о ком только что было объявлено самим правителем. Эти последние в большинстве своём вид имели самый неказистый, шли тихо и, как бы, с опаской, некоторые – с гордо приподнятым подбородком, и посохами, если были стары; впечатление производили скорее неприятное и странное, иногда – на грани смешного, мало кто из них казался привлекателен, а если и имел в себе нечто манящее, то больше – в дурном духе.

Ребята, как бы в оправдание разбитым надеждам, не отворачивали голов от шествия, хоть и были в глубине души счастливы близкому присутствию пап и мам, и непроизвольно брали их за рукава и руки. Сами родители сдержанно переглядывались, словно были все и со всеми знакомы, вздыхали и кивали головами, мол, чего было и ожидать от теперешней части празднества. Нехорошая тишина усугубляла всеобщее напряжение.

Правда, девчонка в клетчатом платьице, с хвостиками, похожими на ушки, без конца что-то пыталась сообщить своему невоспитанному братцу, оба они вертелись и создавали возню, и в конечном итоге были строго одёрнуты госпожой в шляпе. Почти в этот же момент первый из пришедших выступил немного вперёд, весьма горделиво кивнул, и представился:

– Тапиро Болотник, моё ремесло имеет корни в основании мира…

Его лицо, не лишённое некоторой неприятной привлекательности, по цвету напоминало болотную жижу, плащ облипал туловище, словно взмок от дождя, хотя, последние дни были сухи и по-осеннему солнечны;( в целом, вся фигура его словно колола глаза своей угловатостью и вызывала страх.) – Изготовление невидимых переправ через гиблые места, – сообщил Болотник, – небольшая цена, – и ты спасён, до очередного гиблого места пребываешь в сохранности. Какова цена? О, весьма условна! Самое бесценное, что есть в человеке, а уж что это – каждый понимай по своему уму. – Последние он произнёс с усмешкой, криво поклонился и уступил место другому господину.

Им был человек в плаще, по-видимому, с горбом, но очень ловкий, когда же повернулся спиной к народу, то стало понятно, что горб его на самом деле составляют два огромных крыла, которые он и распрямил, чтобы взмыть в небо, но тут двое жандармов спешно остановили его, ухватив за руки, что-то сообщили; человек вынужден был сложить крылья, и, видимо, так оскорбился, что, не сказав ни слова, удалился прочь.

Всё это, однако, не позабавило ни ребят, ни их родителей, разве что девчонка с хвостиками и её брат снова затеяли возню, и на сей раз никто даже не одёрнул их, возможно и потому, что очередной учитель уже начал приветственную речь:

– Дорогое друзья, при всём моём почтении к его королевскому величеству, имею дерзновение сообщить, что беру к себе в науку каждого, и, даже более – настоятельно прошу вас задуматься о своей дальнейшей судьбе, ибо я… ах, да вы сейчас сами и поймёте, кто же я таков… – С этими словами старичок расстелил по брущатке алый плат, который до тех пор выглядывал из резного ларчика – держал этот ларчик мальчонка лет 13, видимо, подмастерье, он и оправил краюшки плата, затем почтительно отдалился, и старик, потерев ладони, сказал:

– Итак, господа, один из вас может заказать мне любую вещицу, и получит её тут же, без малейших, заметьте, силовых затрат! Кто же, кто же?.. – Ребята, осмелев, видимо, ободрённые весёлым нравом старика и его безобидным обликом, принялись сперва шёпотом, а потом всё громче высказывать каждый свои пожелания, подключились, даже, некоторые из старших. Жандармы, стоя в сторонке, улыбались благосклонно и снисходительно, им было известно, чем завершиться представление, всё же, и они замерли в некотором любопытстве, когда избранный счастливчик был взят стариком за руку и подведён к плату на брущатке.

– Смотри, какой чудной, – шепнула Тоня Алику. Они не принимали участия во всеобщем оживлении, давно уже угомонились и сидели прямо на клумбе с васильками; Алик при этом лениво щурился осеннему солнышку, Тоня с таким же отсутствующим видом рассматривала божью коровку на своём запястье. Это была их семейная, можно сказать, черта: внезапно, при общем восторге и сутолоке, напрочь отстраняться от событий. Тем не менее, чудаковатость «счастливчика» Тоней была отмечена, и Алик, подумав, согласно кивнул. Чуть погодя, сестра задумчиво прибавила:

– Во-первых, он худой, ты тоже худой, но он, посмотри, он просто светится, сквозь него небо видно!

Алик снова согласился, Тоня продолжала с подозрением:

– Во-вторых, заметь, Алик, он совершенно спокоен, а значит, всё подстроено, этот мальчик – подставное лицо, сейчас вот он, слышал, что сказал? Тыква. Интересно, какому это ребёнку хочется тыквы, а не, допустим, конфет?..

– Может, он любит тыкву. – Алик пожал плечами и слегка приоткрыл глаза, но тут же снова сощурился, чтоб не слепило солнце.

– Допустим, – ответила Тоня, стараясь вернуться к равнодушному тону, – допустим, ребёнок этот особенный, и старик, заметь, очень этому рад. Вот, сейчас он сказал: «Отлично, получите, дружок!» и прямо из воздуха появилось та самая тыква. А ты помнишь, что в прошлом году это был кабачок? А в позапрошлом – яблоко, или груша, не имеет значения.

– Думаешь, он огородник?

– Нет, Алик, – чуть не прошипела ему в ухо Тоня, – он просто имеет цель. Какую-то очень нехорошую, судя по всему, цель.

– Да брось! – Алик потянулся, косо поглядел в сторону предмета всеобщих изумлений, и, снова прикрыв глаза, пробормотал:

– Да, тыква, забавно. – Потом, поразмыслив о чём-то, поднялся с васильков и побрёл прямиком к старику, Тоня поспешила за ним, на ходу оправляя платье и соображая, что бы такое задумал её брат, но на полпути он внезапно развернулся и зашагал обратно. Ввиду того, что больше никто пока ещё не пересекал свободное пространство между ребятами и их будущими наставниками, всё происшедшее выглядело крайне вызывающе, и многие родители, а вместе и их чада негодующим шёпотом проводили парочку, а, стоило Тоне и Алику вернуться к клумбам, одна женщина в шляпе строго и довольно внятно заметила:

– Кажется, детям нищеты сегодня необязательно находиться на площади.

Мужчина, стоявший рядом, охотно её поддержал:

– О, да, у этого народа всегда непорядок с головой. Может, позвать жандарма?

Сказано это было, скорее, для красного словца, все понимали, что на нынешнем празднике имеют право находиться представители всех сословий, хотя бы, даже, и лесных, и приморских, несмотря на то, что последние почти и не считаются людьми. Об этом подумала Тоня, но вслух, по привычке, промолчала, к тому же, молчал и Алик, а он был для неё в некотором роде примером. Интересно, о чём сейчас думал он? По крайней мере, взгляд его не выражал никаких переживаний, лицо было бесстрастно, как букварь, и старик, убравший, наконец, свой плат и удалившийся вместе с подмастерьем, Алика, судя по всему, не занимал. Как и вертлявая личность, выскочившая вперёд и закричавшая, что относится к древнему роду Клобутников, которым покланяются лесные папоротники и смехопни.

– Хотите, чтобы поклонялись и вам? Прррриглашаю!!! – Личность подскакивала на месте и строила пренеприятные гримасы, и это всё вкупе со слегка надсадным голосом и неопрятной головой, с которой сыпались кусочки влажной глины и листики, стоило личности особенно ловко извернуться. На смену ей выступил угрюмый исполин в платке, с прикрытыми, словно сонными, глазами, которых он изящно касался рукой, всякий раз при этом сообщая:

– Хотите уметь ничего не уметь? Познать таким образом собственные глубины собственной глубины, которая есть лишь тень мироздания по отношению к Мирозданию Тени?

– У него каждая вторая мысль – это перекрученная первая, – пробормотала Тоня, – или, нет, он каждым новым утверждение повторяет предыдущее, но наоборот, или, нет… да как же всё-таки это объяснить, Алик! – Она в досаде ударила себя по ноге, и, тут же вскрикнув от боли, сердито прибавила:

– Ну вот, снова на нас смотрит эта тётенька. – Алик не обратил внимания и на эти её слова, только глянул вскользь, в какую-то совершенно неожиданную сторону; следуя его взгляду, Тоня удивлённо нахмурилась.

Там, чуть в сторонке от толпы обычных и «необычных» учителей, тот самый старик общался с неким полупрозрачным господином в шляпе, оба изредка поглядывали то в одну сторону, то в другую, а то – прямо на Алика с Тоней, и в том, что именно на них, не было никаких сомнений, потому как господин в шляпе даже помахал им несколько раз рукой и, как показалось Тоне, приветственно улыбнулся. Но улыбка его, отчего-то, не располагала, скорее, наоборот, вызывала чувство изводящей тревоги, почти тоски, – такое бывает перед дальней дорогой, когда не знаешь, куда собственно едешь, и – на сколько, иными словами – перед высылкой.

А высылку Алику с Тоней уже раз довелось пережить, в целом, с неё-то и началась для них нелёгкая жизнь в столичном городе. Казалось бы, высылка в столицу, смешно! Но для ребят всё обстояло именно так, и даже намного прискорбнее, чем могло показаться на первый взгляд постороннему.

Давние предки Алика и Тони относились к роду, берущему своё начало от племён степных людей шево, «пыльных», как их пренебрежительно называли жители Триданторы, посмеиваясь в усы и глядя сверху-вниз, т.к. пыльные люди были ко всему прочему и коротки, и неказисты. Как и все степчаки, они вели кочевой образ жизни, умели задумываться надолго, и так же долго, самозабвенно предаваться гульбе, нередко нападали на поселения оседлых антрорцев (предков нынешних жителей Триданторы), но победы одерживать не умели, так как по складу своему были, скорее, мирными скотоводами, чем разбойными «вагрями», своими восточными соседями. Ко всему прочему, в год 15-ый Жаркий, вождь племенного союза «пыльных людей» заключил договор с вождём другого степного племени, который назывался не то Фенеки, не то Родон (рыжий), и вместе они торжественно обязались друг перед другом не совершать набегов ни на одно мирное поселение, чтобы не навлекать на себя гнева антрорцев, которые к тому времени были уже довольно сплочённым народом и могли дать отпор любому наглецу, даже воинственным вагрям. В противодействии последним, вожди двух племён поклялись помогать друг другу, и, по сути, с этих пор образовался новый племенной союз, Шево-Родон, который просуществовал почти два столетия, вплоть до объединения разрозненных антрорских земель Вакком, в единое государство – Антрору, со столицей Талор. Вакк и стал первым королём нового царства, и одним из его предприятий было отвоевание степей у коренных степчаков: вагри были разбиты и прекратили своё существование; союз Шево-Родон заключил с королём мирный договор, и, по сути, тоже распался: люди-шево «стали» триданторцами, Родоны перекочевали на западные земли других, ещё не освоенных людским племенем, мест.

Обо всём этом мама рассказывала Алику и Тоне, шёпотом, в потёмках, перед тем, как затушить вечернюю свечу; папа подсказывал что-то, перемежал рассказ шутками и забавными историями, и, в общем многое способствовало тому, чтобы дети воспринимали услышанное скорее, как занятную сказку, а не как правду, похожую на сон. Да и сны после таких историй бывали необыкновенные, что тоже не добавляло правдоподобности родительским словам.

Возможно, так они того и хотели, надеялись, что быль останется сказкой и никогда не протянет из прошлого своих пыльных рук, но всё произошло иначе…

В один день король Ивох умер, на трон взошёл его сын, Демид, пылкий юноша, полный тщеславных надежд и планов. Он издал указ о том, что «ради обеспечения порядка и мира в государстве» все потомки народа шева должны находиться под бдительным наблюдением властей, в местах, где «поведение их будет предельно прозрачно», т.е. в больших городах, но в маленьких округах, за особыми заборами из зелёного кирпича – «со стёклами и гнущимся железом по верху», и чтобы обязательно – с вышкой наблюдателя по центре от ограждения.

Наскоро составили списки всех неугодных семей, распределили по округам; разослали письменные указы, где значилось, кому, куда и в какое время явиться. Всё это было и внезапно, и скоро, и почти никому из шево не удалось покинуть царство…

Вот, таким примерно образом и очутились Алик с Тоней в столице, за «стеной из зелёного кирпича, со стеклом и гнущимся железом по верху», где и проживали вплоть до сегодняшнего дня. Конечно, всё было не так уж и сурово, «пыльным» людям дозволялось покидать свой округ, и даже гулять по городу в определённые часы, даже посещать некоторые, подобные сегодняшнему, торжества, а то, что время возвращения было строго оговорено «башенным жандармом» …так это только подчёркивало милость короля и его подданных, которые, кстати, так и не научились различать коренных антрорцев от шево, если, конечно, у последних не было видно особенной пометки на руке. Но скрыть такой пустяк – дело нехитрое, стоит только спустить пониже рукав, или, если зима, подтянуть повыше рукавицы. Так и поступали Тоня с Аликом, а, возможно, и их родители: по жестокой случайности их отправили в совершенно другой конец государства, где, как говорили антрорцы, «сами медведи воют от холода», а небо «трещит, потому что промёрзло».

– Наверное, там ужасно, – не раз повторяла Тоня, – хорошо бы их найти и всем вместе сбежать! – Что думал Алик по этому поводу, она не знала, потому как он предпочитал ничего не разглашать из своих замыслов, и чем серьёзнее они были, тем усерднее он отмалчивался. Вот и теперь…

Когда необыкновенные учителя, наконец, окончили свои приветствия, на балкончике снова объявился Глашатай, и, поглаживая камзол, произнёс целую речь, в которой призывал и взрослых, и юных к порядку и чинности, чтобы торжество не имело печальных завершений, а, напротив, стало свершением в жизни каждого из присутствующих.

Послушав его, правда, уже без былого благоговения, ребята выстроились в ряды, не без помощи жандармов, конечно, и, напутствуемые улыбками старших, отправились каждый к приглянувшемуся ремеслу, вернее – учителю. Придворные музыканты, – оказывается, всё это время они стояли под платанами, – принялись играть весёлый, но и весьма тревожный марш, от которого дух перехватывало где-то в горле, и иногда хотелось рыдать.

– Кажется, музыка неподходящая, – пробормотала Тоня, и, поскольку на сей раз желала поддержки, повторила эти же слова в ухо брату. Подумав, он пожал плечами, и Тоня заметила, что взгляд его нет-нет, а возвращается к тому месту, где ещё недавно стояли старик с полупрозрачным человеком. Теперь их там не было, когда они ушли и куда, Тоня уследить не успела, потому что часто отвлекалась на странных преподавателей и, что поделаешь, на чаек – над округом они появлялись редко, а выглядели красиво, и – весьма. Она даже придумала одной из них имя, но тут же и забыла – какой, поэтому пришлось убеждать себя в том, что все чайки одинаковы, а, следовательно, и имя у них может быть одно на всех. Но тут возникла другая незадача: забылось и само и имя, и, не желая тратить силы на изобретение нового, Тоня принялась вспоминать старое… К этому занятию она и возвращалась периодически, когда не делала замечаний по поводу того или иного лица или явления.

Как раз, когда грянули музыканты, догадка была близка, она уже вертелась у языка, требовалось совсем немногих усилий. Возможно, стоило как-то хитро развернуться, чтобы ухватить мысль, или подпрыгнуть… Тоня так и поступила, и – замерла от внезапного страха: всё это время за её спиной стоял полупрозрачный человек. Теперь они встретились лицом к лицу, и было понятно, что встреча эта знаменательна: человек улыбался всё той же, внушающей ужас, улыбкой, руки его, туловище, голова – всё было напрочь прозрачное, и в то же время, не призрачного состава, а, скорее, туманного: клубящегося и влажного, как дымка над дорогами в летнюю зорьку.

– Кумар, – представился человек, как раз в тот момент, когда обернулся и Алик – Тоня потянула его за рукав. Мгновение все трое молчали, оценивая сложившееся положение и друг друга, затем Алик спокойно сказал:

– Очень приятно, господин Кумар, чем имеем честь? – Тоня ощутила, что вот-вот расхохочется, но, поняв, что будет это, пожалуй, ещё смешнее, чем слова брата, сдержалась. Кумар усмехнулся, судя по всему, он имел привычку многое замечать, и, задумчиво поглядев куда-то вверх, произнёс:

– Ваша фамилия…начинается на букву В, так?

– С какой целью вы спрашиваете? – Осведомился Алик.

– Не важно.

– В таком случае, не имеет значения и первая буква нашей фамилии, – тоже, подумав, ответил Алик. Тоня снова еле сдержала смех, Кумар, с интересом покосившись на неё, обернулся к Алику и невозмутимо продолжил.

– Итак, первая буква В, последняя – Ш, а по средине, нечто антрорское, не имеет, как ты выразился, значения… Всё обстоит именно так, и я не могу ошибаться, потому как… – тут он снова окинул оценивающим взглядом ребят и окончил: «Потому как, только тупой антрорец не отличит варга-шева, от орра, да и от себя самого, это так».

Тоня с Аликом переглянулись, но в лицах друг друга прочли совершенное непонимание услышанного, и Кумар, прекрасно осознав это, снова усмехнулся: получалось это у него как-то всей фигурой, словно усмешка на губах была лишь завершительной частью чего-то, идущего из самых недр его туманного естества.

– Вы хорошие ребята, – сказал он, голос его был тоже словно туманным, и вкупе с улыбкой вызывал чувство той самой тоскливой тревоги, если не жути. Тоне даже подумалось, что так, бывает, чувствуешь себя поздней осенью, когда туманы лежат на улицах, и промозгло посвистывает ветерок; на ум тогда приходят мысли унылые, как мокрые сороки, и это, в общем, ужасно. Наверно, нечто подобное подумал и Алик, потому что Кумар, подобрав подол своего плаща, вдруг насмешливо вздохнул:

– О, да, всё это ужасно, ребятки, но, как говорится, у каждого своё ремесло… Я к вам, между прочим, по делу… Отойдём?

– А стоит ли? – Настороженно спросил Алик, Тоня, в знак согласия с братом, кивнула, так, правда, чтоб не сильно обидеть и Кумара, но тот, как видно, обижаться не привык, и, всё не упуская лёгкой усмешки со своего странного лица, шёпотом повторил:

– А всё же, отойдёмте, друзья, в сторонку, толчея, понимаете ли. Разговаривать не так уж удобно… – И с этими словами, не давая ни мгновения на возражения, взял Тоню и Алика за руки и повёл куда-то прямиком сквозь толпу: было ощущение, что это люди вдруг сделались туманом, утеряв всякую плотность и значимость, а Кумар, напротив, обрёл и то, и другое, и шагал уверенно, словно настоящий человек. Даже плащ и шляпа его были теперь не зыбкими, а сделанными из настоящей ткани, синие, пронизанные нитями серебристого люрекса. Тоне даже показалось на миг, что за руку её держит волшебник: в Западной части страны, откуда приходили большинство необычных учителей, водились такие личности, и об этом им с Аликом тоже в своё время рассказывала мама, да и – кто об этом не знал? Правда, Алик, наверное бы, возразил, что волшебников давно уже нет, и остались, разве что, шарлатаны, вроде сегодняшнего старика, который явно свои овощи как-то хитро достаёт из широких рукавов, или, кто там его ещё знает как, по крайней мере, манером отнюдь не волшебным, хоть и ловким, и достойным изучения.

Нечто подобное он и высказал, когда таинственное шествие сквозь толпу завершилось (остановкой) около платанов, но не тех, где скрывались музыканты, а противоположных им, т.е. на другом конце площади. Здесь было и тише, и спокойней, и холоднее; двое жандармов испытующе оглядели ребят, – кажется, их спутника они не замечали, – и удалились туда, где было бы удобнее наблюдать за ходом праздника. Человек в шляпе проводил их задумчивым взглядом, затем, обернувшись к Алику, с улыбкой ответил:

– Сколько я помню ваше племя, вы никогда не верили в волшебство, только в дружбу, собственно об этом… – тут он резко осёкся, видимо, не желая продолжать начатое при подошедшем, которым оказался тот самый старик-шарлатан, теперь довольно взмокший, с испариной на лиловой залысине и круглыми, будто от потрясения, глазами. Он обмакивал виски шёлковым платочком, дышал с хрипотцой, и, небрежно полукивнув ребятам, сразу обратился к Кумару; речь его была сбивчивой и неудобной для понимания, Тоня даже шепнула на ухо брату свои предположения относительно зловещего сговора, на что Алик хмыкнул и так же шёпотом ответил:

– Вряд ли, он просто напуган до безумия…слышишь?

Старик почти кричал, сам того не замечая:

– Надо идти, идти, идти! Ты понимаешь вообще, кто они такие?! Нет, ничего ты не понимаешь, пустая твоя голова! Да меня же, да я же…за что я тебе вообще платил?! За…вот это? – Тут он дёрнулся, как в припадке, указывая на ребят сведённой от судороги рукой, и ни Алику, ни Тоне, это, разумеется, не понравилось.

– С вашего позволения, – сказал Алик, – разрешите откланяться. – Тоня поддержала его громогласным «да», и оба они, взявшись за руки, уже развернулись, чтобы уйти, но Кумар, с преспокойной улыбкой наблюдавший всё происходившее, теперь с не менее безмятежным видом преградил им дорогу и сказал:

– А, позвольте, и вы, господа, спросить: куда намерены идти? В округ, надо полагать, за кирпичную стену?.. что ж, не смею задерживать, однако знайте, что у нас с Тропотором было к вам одно весьма лестное предложение… но, если хотите до конца своих дней провести в тюрьме, что же, что же…хозяин барин, идите! – С дороги он, однако, не ушёл, явно полагая, что сейчас услышит желаемый ответ, но ни Алик, ни Тоня не повелись на эту штуку, и, обойдя Кумара, как препону, направились в сторону своего округа, от площади он располагался не так уж и далеко.

– А дедушка кричит явно в отчаянии, – шепнула Тоня брату, когда они свернули в переулок Грёз – место довольно грязное и тёмное, с вечно распахнутыми на улицу парадными, из которых тянуло плесенью и старьём, а дворники глядели из-за кустиков затравленно, приподнимая, словно для маскировки, широкие воротники роб.

– Пусть кричит, – сказал Алик после обыкновенного своего раздумья, не сбавляя шаг и не глядя ни по сторонам, ни на сестру, – думаю, эти двое – обыкновенные жулики, ищут себе дармовую рабочую силу для своих нехороших дел.

– А может, – предположила Тоня, – они волшебные жулики?