Текст книги "Берег ночью"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 7 страниц)

Они увидели, что мы идем им навстречу, и шум изменился – сначала они притихли, соображая, кто бы это мог быть, а потом завопили еще громче. Я узнал отца Лазаря по его белому одеянию – он шел в самой толпе – остальные роились вокруг, точно он был пчелиной маткой в улье.

– Значит, вот оно что, Люк, – сказал он.

Я сказал:

– Вы ошибаетесь, отец Лазарь.

– Я ошибался раньше – когда считал тебя человеком, – возразил он спокойно, – правда, уже тогда я знал, что с тобой неладно. Присматривался к тебе.

Я опустил глаза – рук своих я не мог увидеть, понятное дело, но остальное, похоже, выглядело так же, как всегда. Цепкие пальцы кустарника выдрали клочья из ветхой рубахи, оставив на теле многочисленные царапины… вот, вроде, и все.

– Лучше скажи сам, кто ты такой, Люк, – сказал он. – Скажи им.

– Человек, – ответил я.

Люди вокруг отца Лазаря взвыли. Им что же, больше делать нечего, как только стоять тут и таращиться на меня – сейчас, когда лик земли изменился?

– Таких как ты, не хочет носить земля, – сказал он, – сам видишь, что творится!

Я облизал губы.

– Откуда вы знаете, что это из – за меня? Может, она не хочет носить вас?

Вас всех? Чужаков, приживал в чужом доме.

Наверное, не стоило мне это говорить – он еще пуще разъярился.

– Ты – нелюдь, – сказал он. – Но даже ты знаешь; земля трясется, пытаясь сбросить с себя нечисть.

– Бросьте, отец Лазарь, – сказал я (а сам подумал – и почему это я больше его не боюсь; даже вот этого страшного взгляда его!), – я отличаюсь от вас только тем, что у вас есть видения, а у меня – нет. Откуда вы знаете, кто из нас – настоящий человек?

Он аж подскочил на месте.

– Это легко проверить! – выкрикнул он. Потом, вроде, овладел собой и вкрадчиво спросил:

– Как оно было, Люк? Каково это – слышать Голос?

Я сказал:

– Никакого Голоса я не слышал.

Он, к моему удивлению, кивнул головой.

– Верно, – сказал он, – таких легко различать. Ты – еще хуже. Я слышал, такие как ты живут среди людей, похожие на людей, но не люди – живут, чтобы сеять сомнение и страх в людских душах.

Люди вокруг него опять взвыли.

Я сказал:

– Вы что, всерьез думаете, что если вы убьете меня, все будет, как раньше? Что море вернет вам прежние угодья?

Он не ответил.

– Как вы отличаете человека от нечеловека, отец Лазарь?

Он молчал.

Все молчали.

Кто – то дернул за веревку, я пошатнулся, но понял, что тот ничего не имел в виду, просто рука у него дрогнула сама собой.

Вокруг было тихо.

Они все стояли неподвижно, приоткрыв рты и изумленно озирались. Я сначала поглядел на их лица, по которым пробегали сполохи света, точно световая рябь по волнам, а потом уже поднял голову. Никто больше не обращал на меня внимания – я прошел между ними, словно это были не люди, а деревья в лесу.

Тоненько всхлипывала какая – то женщина.

Мир вокруг изменился. Одни лишь очертания холмов остались такими же, какими сделало их последнее землетрясение – все остальное стало совсем другим. Не знаю, вправду ли оно было таким на самом деле, или каждый толковал то, что увидел по – своему, как бывает, когда высматриваешь в облаках лица и фигуры.

Потом я услышал отца Лазаря – голос его, сначала тихий, потом набрал силу, а затем оборвался, точно сила эта внезапно иссякла…

– Не смотрите! – кричал он. – Это – происки Нечистого! Не смотрите…

Но никто даже не обернулся – слова его падали в пустоту. Точно, как в лесу…

И я понял, что оно было тут всегда. Просто земля тряхнула и их тоже, и они на какое – то время утратили часть своего могущества, не смогли отвести нам глаза, или, может, сломались какие – то приспособления, которые делали это все невидимым для чужого глаза, и теперь оно медленно проплывало в небе, точно сполохи Зимнего Полога – пурпурные и золотые, и зеленые…

В воздухе проступили сияющие ажурные конструкции – мосты и арки, башни и шары, повисшие на невидимых основаниях. Ожерелье огней, от которого отделялись цветные бусины и медленно отплывали в ночное небо, иглы, пронзающие пространство, колонны, встающие с морского дна и упирающиеся в тучи на горизонте – и все это двигалось, сияло, пульсировало – и полупрозрачные силуэты, живые, дышащие, возникающие то там, то тут… И надо всем этим плыл Голос…

Оно продержалось еще какой – то миг и внезапно погасло.

Я слышал, как по толпе пронесся изумленный вздох – точно все одновременно задержали дыхание, и лишь теперь позволили себе вспомнить об этом.

И тут только я понял, что вновь наступает вечер.

Стало совсем тихо – только снизу долетал шум моря, такой привычный слуху, что я лишь сейчас обратил на него внимание.

Потом я услышал другой голос – человеческий, – сначала чуть слышный, он постепенно становился все громче, точно пытался выплеснуть переполнявшую его боль…

– И я спрошу Тебя: «А кто виноват?». И Ты ответишь мне – о, я знаю, что Ты мне тогда ответишь – А кто виноват в том, что небо синее? Или в том, что зимняя ночь длится полгода? Господний план осуществляется сам по себе, и нет нужды вмешиваться, и все меняется, вся природа меняется, вся жизнь земная, и неизменным остается только человек. Весь мир его отторгает, а он отторгает весь мир. Злаки для него ядовиты, стихии ему враждебны, ночные голоса его страшат. Ненависть и страх окружают нас, как стена.

Это был отец Лазарь. Он стоял в толпе и был выше всех, потому что все упали на колени. Он стоял неподвижно, подняв голову – и его слова, трепеща, уплывали в пространство…

– Иные создания давно уже обосновались здесь, в этом мире, что когда – то был нашим, они принимают его любя, и украшают его, и возделывают, а что Ты оставил нам, Господи? Лишь узкую полоску земли, на которой нам позволено бояться и ненавидеть? Но ты отбираешь у нас и это, и скоро горы сомкнутся над нашими головами, а в наших домах будут играть жители глубин…

Он обернулся, и наши глаза встретились.

Он замолчал, точно все слова вдруг кончились, потом, обходя распростершихся на земле людей, подошел ко мне и положил свою узкую легкую руку мне на голову.

И сказал – совсем другим голосом, и по этому голосу я понял, что, с кем бы он ни говорил раньше, теперь он обращается именно ко мне.

– Мне очень жаль, что так получилось, мальчик мой… Я думал… Я действительно хотел бы, чтобы ты принял у меня эту ношу. Но она оказалась слишком тяжела даже для меня. Прости – ведь я делал то, что должен, ты и сам понимаешь.

Я кивнул.

Я понимал. Что бы ни стряслось, что – то было между нами – оно осталось бы, даже если бы он своими руками привязал меня к священному столбу и поднес факел к хворосту…

Он молча глядел на меня, потом плечи его опустились – он вздохнул и тихонько сказал:

– А теперь это уже неважно…

– Я… могу остаться, святой отец?

Я чувствовал: что – то изменилось, хотя я до конца так и не понял, что именно.

А он все глядел и глядел на меня – внимательно, будто… будто прощался.

– Нет… – сказал он, – впрочем… не знаю. Ведь ты – мой ученик, верно?

Разве я был его учеником? Он и обучать меня ничему не начал! Но на всякий случай я сказал:

– Да, святой отец.

Но он, вроде, уже потерял ко мне интерес.

– Бесполезно, – сказал он сурово. – К чему все это!

Говорил он не со мной – смотрел в пространство. Вид у него был усталый, что – то ушло из него, какая – то жизненная сила, и выглядел он так, словно Бог покинул его, и я внезапно понял, что глаза у него блестят больше обычного, просто потому что в них стоят слезы.

Потом он медленно повернулся ко мне, и сердце у меня упало.

Но он только коротко сказал:

– Развяжите его.

Кто – то сзади дернул веревку и узел, стягивающий мне запястья, распустился.

Я стоял, растирая руки – кончики пальцев сначала были белые и ничего не чувствовали, а потом стали красными, точно я окунул их в горячую воду.

– Ты был внизу? – спросил он.

– Нет, но я видел, святой отец.

– Там что – нибудь осталось?

Я покачал головой.

– Дома ушли под воду. Все.

Он задумчиво кивнул – не столько мне, сколько отвечая каким – то своим мыслям.

– Они теперь для жителей глубин, – сказал он, – что ж, я так и думал…

И добавил, обернувшись к остальным, уже иным, прежним голосом, мягким и властным:

– Пойдемте… ибо нам предстоит свершить многое…

И люди так привыкли его слушаться, что поднялись и пошли за ним – и никто не возразил, никто не сказал, что ныне есть иная сила и власть, сильнее его силы и власти… Он все – таки был Святым отцом, и так оно и будет до конца дней.

* * *

Обратный путь на летнюю стоянку занял больше времени, чем я предполагал поначалу – знакомые тропы завалило, там, где раньше были лощины, теперь возвышались насыпи и сверху то и дело сыпались камни. Так что ночь пришлось провести в горах. Люди разбрелись – кто – то отстал, кто – то ушел вперед, в холодном утреннем воздухе перекликались встревоженные голоса; где – то вдали откликались те, кто до сих пор не примкнул к общине – еще с вечера остались ночевать на пастбищах, или ушли вместе со всеми, но потом просто заблудились в потемках или со страху забрели куда – то не туда.

Когда мы спустились, то стало видно, что из построек уцелело несколько амбаров и молельный дом – остальные общинные постройки рухнули и теперь лежали на земле бесформенной грудой бревен. Я думал, отец Лазарь велит разбирать завалы – хотя людей под обломками, вроде, не осталось, но там хранилась большая часть вещей и утвари. Однако ничего такого он делать не стал. Только велел устроить что – то вроде полевой кухни под открытым небом, и старухи, которые уже пришли в себя настолько, что начали командовать, тут же нашли дело всем, кто болтался поблизости. Тем более, когда оказалось, что ближайший ручей пересох; видно его завалило камнями. К полудню стали подходить те, кто затерялся в горах и пастухи, пасшие стада на верхних пастбищах. Этим – то пришлось нелегко – старые тропы исчезли, а еще нужно было собрать перепуганных животных и пригнать их вниз.

Лишь к вечеру следующего дня все немного успокоились.

Впрочем – не совсем.

Люди шепотом пересказывали друг другу истории о дивном видении, о поселениях, подвешенных в воздухе, о домах, растущих из моря, о легких мостах, перекинутых между светящимися чашами…

И еще – о тех странных светящихся созданиях, что населяли эти дивные постройки.

Они продолжали пересказывать до тех пор, пока истории эти не приобрели совсем уж невероятный вид, и уже нельзя понять было – впрямь кто – то видел что – то или это был просто морок, застилавший зрение и мутивший рассудок. В конце концов большинство договорилось до того, что перед ними въяве предстали счастливые Земли, Летняя страна, где никогда не заходит солнце. Единственное, в чем они никак не могли договориться, следует ли считать явленное зрелище карой и напоминанием о грешной природе человека, или напротив, наградой и обещанием грядущего блаженства.

Многие слышали Голос – у этих глаза были безумные и пустые, они уже ничего никому не говорили, а сидели, охватив плечи руками, глядя перед собой расширенными зрачками. А если кто – нибудь брал такого за руку и держал, а потом отпускал, то рука так и продолжала висеть в воздухе, словно бы и не уставая.

В общем и целом было понятно, что без Службы не обойтись – людям нужно было утешение и поддержка, потому что Голос уводил близких от близких, мать от сына и жену от мужа, а Небесные Дома по – прежнему продолжали смущать умы видевших их, и кто, как не святой отец мог объяснить, что оно такое было, и зачем?

И, конечно, отец Лазарь принял на себя эту ношу.

До тех пор двигался он устало, и голос его звучал бесцветно и тускло, и даже к услышавшим Голос, он не выказал обычного своего рвения, а только велел отвести в пристройку при молельном доме. Сказал, что, мол, Служба должна благотворно на них подействовать, а если нет, то он, мол, потом разберется. Я – то в общем и целом уже знал, как он разбирается, может, подумал я, он надеется вернуть их в жизни при помощи того страшного действа, которому я был свидетелем после помешательства, сразившего жителей Голого Лога. Как он разбирается, когда действо не срабатывает, я тоже знал. На этот раз, впрочем, это сделать будет труднее – услышавших Голос было много. Слишком много. И у каждого была какая – то родня.

На сей раз я пошел в молельный дом со всеми – а куда деваться?

Наверное, думал я, я уже взрослый – вот только как оно произошло, я не заметил. Но раз не поперли вон, то точно – взрослый. Остальную – то малышню не пустили и даже парней постарше – тоже.

Может, думал я, все из – за ученичества этого? Он опять передумал, так получается?

Но пока что я стоял в полумраке молельного дома и отец Лазарь никакого внимания на меня не обращал.

А люди, увидев, как он выступает из полумрака придела, зашевелились и обрадовались. Наверное, думают, что теперь все их беды позади, мысленно усмехнулся я.

Впрочем, порой я ловил себя на том, что и мне самому так казалось.

Надо сказать, что, представ перед людьми, жаждавшими поддержки и утешения, он взял себя в руки и службу провел хорошо. Он говорил о чудесном избавлении, и о том, что, не пошли нам Господь своего знака, мы все погибли бы под развалинами – люди слушали его и успокаивались, и переглядывались, и улыбались. Потом он показал на меня.

Я слегка отпрянул – бежать отсюда было невозможно, сзади напирали люди, и я подумал, что вот сейчас он объявит меня виновником всех бед; мол, кары небесные обрушились на нас несчетно, потому как я по мерзкой своей природе восстал против Господнего промысла.

Но он подошел ко мне и положил мне на плечо тонкие худые пальцы.

– Вот, – сказал он, – воистину Бог велик, когда делает своим орудием одного из малых сих. Ибо не будь его, многие из вас были бы погребены в своих жилищах. Гонимым он был, и спас гонителей, преследуемым – и вывел к свету преследователей.

Люди возбужденно зашумели.

По – моему, большинству я уже сидел в печенках, но против отца Лазаря они и пикнуть не посмели бы.

Впрочем, отец Лазарь уже отступил на свое возвышение и повел речь дальше.

Сегодня он ничего не говорил о назначении людского рода, о грехе и каре, но может, это и не требовалось – все ждали лишь заверений в том, что дальше все будет хорошо, а уж он убеждать умел – в конце концов я и сам в это поверил и досидел до конца службы спокойно… Я видел, как люди перешептываются, кивают друг другу, потом замолкают, вслушиваясь в волшебные слова утешения, и лица их светлеют. Наконец, он умолк и вынес блюдо с хлебами – до праздника урожая было, правда, еще далеко, но это особый день, сказал он. Постоял немного, держа блюдо в руках, мне даже показалось, что он что – то бормочет, сам себе, почти неслышно, потом словно решился, повернулся ко мне…

– Тебе назначаю я обнести прихожан, Люк, дитя света, – сказал он, и передал мне блюдо.

По рядам опять прошел шепот. Если честно, я предпочел бы, чтобы он перестал, наконец, привлекать ко мне всеобщее внимание. Потом я подумал, что он делает это для того, чтобы потом, после службы, никто не посмел меня тронуть. Значит, думал я, он все – таки простил меня?

Я принял блюдо.

Оно оказалось неожиданно тяжелым – я еле удержал его обеими руками.

Вот я и нашел свое место, думал я – никто теперь не осмелится сказать мне ни одного худого слова, даже косо посмотреть. Скажи мне это кто – нибудь год назад, я подпрыгнул бы до небес, а сейчас почему – то не чувствовал ничего.

Тем не менее, я пошел по рядам, останавливаясь перед каждым, чтобы он мог взять себе кусочек, а отец Лазарь стоял неподвижно и наблюдал за мной. Даже когда я поворачивался к нему спиной, я чувствовал на себе его взгляд – он был точно прикосновение холодной руки. Я уже обошел всех, а он все стоял и глядел на меня. Потом подошел, взял у меня блюдо. Подержал его, поставил на стол… потом положил руку мне на плечо и подтолкнул к выходу.

Я удивленно поглядел на него.

Он знаком велел прихожанам оставаться на местах, а сам вышел со мной на порог молельного дома. Люди расступались и оборачивались, и тихо перешептывались – этот неумолчный шепот тянулся за мной, пока мы не оказались под небом.

Там уже совсем стемнело, но все равно было светлей, чем в молельном доме, наверное, потому, что вдали светилось море, как всегда в тихие летние ночи.

Воздух был свободен от пропитавшей его тревоги, очертания холмов, окружавших лощину, казались непривычными, но дышали покоем, я слышал, как ручей трудится, пробивая себе новое русло, а где – то вверху вился синеватый дымок – почти невидимый на фоне неба.

– Трудно собрать всех, верно, Люк, – сказал он. – Как ты думаешь, кто там остался?

Я нерешительно сказал:

– Наверное, Матвей, святой отец. Я не видел его со вчерашнего дня. В горах тоже трясло, но, если он уцелел, он, верно, ждет, чтобы кто – то поднялся к нему – он не любит торопиться.

Он кивнул.

– Ты не приведешь его?

– Я думаю, он к утру спустится сам.

Я никогда не стал бы возражать ему, но он говорил так мягко…

Он внимательно поглядел на меня.

– Боишься пропустить что – нибудь интересное?

Я пожал плечами.

– Сделай мне одолжение, Люк, – повторил он, по – прежнему мягко, – сходи за ним. Быть может, ему нужна помощь.

Я сказал:

– Ночью, святой отец? Ведь это… вы же сами…

– Ты уже ходил ночью, разве нет? – ядовито возразил он, – и, вроде, ничего с тобой такого не случилось. По крайней мере, ты так утверждаешь.

– Тогда… ладно.

– И вот еще… – он, казалось, колебался, но потом все же сказал, – если тебе когда – нибудь придется принимать решение… помни… в действительности все может быть совсем не таким, каким кажется…

Я тихо ответил:

– Я знаю, святой отец.

Он вновь вгляделся мне в лицо, сказал:

– Да… ты знаешь.

И слегка подтолкнул меня в спину.

Я побрел вверх по тропе. Когда я обернулся, чтобы взглянуть – смотрит ли он мне вслед, дверь молельного дома уже закрылась. Да я бы и не разглядел – темно было.

Впрочем, не настолько, чтобы не видеть тропы. И все же подъем был ненадежным – камни выскальзывали из – под ног и я обращал больше внимания на то, чтобы глядеть на то, куда я ступаю, чем на то, что творится вокруг. По дороге мне встретилось несколько бредущих навстречу овец – я заметил их только тогда, когда чуть не наткнулся на них. Они не пострадали – животные всегда чувствуют неладное и могут избегать опасных мест сами – если только человек не сбивает их с толку. Когда они успокоятся, то соскучатся по знакомым загонам и вернутся – я не стал гоняться за ними. Может, потому, что слишком устал – все мешалось у меня в голове. Так всегда бывает после того, как события слишком быстро сменяют друг друга. Случись сейчас что – то еще в том же роде, я бы не удивился.

А потому я по – настоящему обрадовался, когда увидел Матвея – вот уж кто не менялся. Думаю, разверзнись у него над головой небо, он бы только пожал плечами и вернулся к обычным делам. Он действительно расположился у небольшого костра – я думаю, он разжег его не столько ради тепла, сколько из – за дыма, на случай, если кто окажется поблизости.

Увидев меня, он поднял голову, и без всякого удивления сказал:

– А, это ты… привет. С тобой все в порядке?

Я пожал плечами.

– Насколько это возможно.

– А что стряслось?

Я удивился.

– Ты еще спрашиваешь?

– Тряхнуло здорово. Это верно. Кто – нибудь пострадал?

– Нет, – я покачал головой, – сначала всех выкурили из дому эти странные твари; они носились и орали как оглашенные…

– Я видел отсюда, как они летели, – сказал он, – не понимаю, что тут такого? Видимо, когда выжигали лес, пламя захватило их гнезда, вот они и встревожились. А может, они чувствуют, когда идет землетрясение – видел, что делалось в небе?

– Вы говорите о тех… дивных домах? Сияющих дивных домах, которые…

– Я говорю о том, что любое создание, обладающее крыльями и хотя бы толикой рассудка, предпочло убраться подальше, пока все не кончится. Не знаю, что там тебе еще померещилось.

– Так, не только мне… Все видели, Матвей. Когда меня схватили…

– А тебя, значит, схватили, – сказал он, – это отец Лазарь их послал за тобой, так?

– Да… наверное… но потом он повернул всех обратно. Там, в холмах… что – то было. Совсем как в его рассказах про свои видения…

Он сказал:

– Вот как? И что же он теперь будет всем говорить?

– Ну, так… уже сказал. Он собрал всех в молельном доме…

– Тогда что же ты тут делаешь?

– Он сам меня попросил. Велел сходить сюда, за тобой.

– Ночью? – удивленно спросил он.

– Ну да. Он сказал, я уже ходил ночью, так что ничего. Но сначала он позволил мне помочь ему – я обносил всех хлебами… похоже, он меня простил.

Может быть, он все – таки сделает меня своим учеником, как ты думаешь, Матвей?

– Я ничего не думаю, – сказал он сквозь зубы. – Значит, он тебя отослал, так? А ты сам – ты взял этот хлеб?

Я захлопал глазами.

– Нет. Он отобрал у меня это блюдо, и сказал… он говорил со мной как с равным, Матвей, представляешь?

– Да, – сказал он сухо, – представляю.

Он поднялся и подошел к обрыву, хотя долину, где укрывались летние дома, разглядеть, понятное дело, отсюда было нельзя – ее покрывала глубокая лиловая тень.

Ничего не понимая, я пошел следом; стоило мне оказаться рядом, он железной хваткой вцепился мне в плечо.

– Гляди!

Не знаю, что я ожидал увидеть – может, те самые воздушные мосты, которые вновь воздвиглись в беспокойном небе? Но увидел всего лишь поднимающийся снизу столб дыма, снопы искр, медленно клубящиеся в ночном воздухе.

Горел молельный дом.

Матвей выпустил мою руку и кинулся туда – не по тропе, а по склону.

Это было опасно, особенно сейчас, потому что камни неплотно держались в своих гнездах. Вначале я едва поспевал за ним, но потом обогнал – пласт земли съехал вниз, открыв торчащие из земли корни, которые легко выдерживали мой вес. Тем более, что я, в отличие от него, мог хвататься за них обеими руками. Поэтому, когда я, избитый и исцарапанный, задыхаясь, добрался до стоянки, я уже успел потерять его из виду.

Только теперь до меня донеслись звуки – в них не было ничего человеческого. Вой, полный животного ужаса – жалобный, тонкий, скулящий. Мне пришлось сжать голову руками, чтобы эти звуки не разорвали мне череп.

Несколько темных силуэтов метались в дыму, но остальных не было видно – они все были там, в молельном доме…

Кто – то сломя голову, несся мне навстречу, я даже не понял, кто – лица было не различить под слоем копоти. Сначала я решил, что он бежит ко мне, но он, размахивая руками, пронесся мимо – я только и успел разглядеть, как на черном лице блеснули белки вытаращенных глаз.

Из узких окошек под крышей валил дым.

Теперь я уже слышал их – глухой стук; там, внутри, люди метались в дыму, ударялись о стены, но, казалось, они даже и не пытались высадить дверь – удары были беспорядочные, нестройные. Дверь, правда, была заперта, да еще и подперта снаружи тяжелым брусом, но все равно ее можно было высадить, если очень постараться. Просто они очумели.

Я обернулся, ища взглядом Матвея, но его все не было, и я один изо всей силы налег на засов, который неохотно начал выдвигаться из скобы. И вдруг почувствовал на своем плече чью – то руку.

Я думал, Матвей, наконец, добрался до стоянки и придет, наконец – то мне на помощь, но это был отец Лазарь. Стоило мне лишь взглянуть на него, и я понял, что он обезумел не меньше остальных. У него были такие глаза…

– Не мешай нам, – сказал он. – Это наша участь, не твоя! Вот он, удел рода человеческого! Он обречен на гибель, так или иначе!

Я попытался вывернуться, но его пальцы вцепились мне в плечо, точно когти.

– Они спускаются с неба, – сказал он, – и заполняют пустоты. Взгляд их – гибель, голос их – искушение. И люди пойдут за ними, и станут ими, и не бывать им больше людьми вовеки.

Из окошек показались языки пламени.

Я опять в отчаянной попытке ударился о дверь. Она была горячей.

– Оставь их, – сказал он, – пусть лучше погибнут, чем возродятся такими.

Теперь уже обеими руками он схватил меня за плечи и тряхнул – с такой силой, что оторвал от земли.

– И ты тоже, – сказал он, – погляди на себя… ведь ты тоже!

Я вновь попытался освободиться, но он все вопил и тряс меня.

– Кому нужна их мощь? Их могущество? Их бессмертие? Почему ты молчишь?

Почему не хочешь спросить – а что они потребуют взамен? Ты знаешь, что тебе придется им отдать?

Он швырнул меня на землю. Хилый, тщедушный – сейчас он обладал нечеловеческой силой. Я даже не мог защищаться, и только попытался заслониться локтем, когда он слепо и страшно ударил меня в лицо.

Он размахнулся еще раз – я плохо видел, потому что кровь заливала мне глаза, – и вдруг, охнув, упал на землю. Матвей, не церемонясь, ударил его ребром ладони по шее и он теперь хрипел и отдувался, распластавшись рядом со мной.

– Они идут на нас, точно прилив, – пробормотал он, – точно волна из света. Она зальет все, все – ничего не останется…

– Вставай! – заорал мне Матвей, – чего расселся!

И мы вместе налегли на засов. Наконец, он подвинулся в пазах, но нам еще пришлось какое – то время повозиться, прежде, чем мы оттащили брус – вдвоем мы еле управились.

– Как ему это удалось? – удивился я.

– Эта штука может дать силу, – пояснил он, – но это сила безумия. Ты ж сам видел, что вытворяли те, из Голого Лога, когда нажрались этой дряни.

Дверь, наконец, распахнулась – мы еле успели отпрыгнуть в сторону, – и люди, вопя, вывалились наружу. На многих успела загореться одежда, тлели волосы, и теперь они носились и верещали, размахивая руками, точно диковинные огненные птицы, даже не давая себе труда сбить пламя. Кто – то уже добрался до гонга на площади, и беспорядочные удары возвещали о беде – по всем верхним пастбищам, долетая до дальнего побережья.

– Конец общине, – пробормотал Матвей.

Он сидел рядом со мной и со священником, который по – прежнему корчился, лежа на земле и слабо стонал. Потом обернулся ко мне.

– Помоги мне оттащить его, – сказал он. – Крыша горит. Как бы нас не задело.

Я подхватил отца Лазаря подмышки – поднялся ветер и раздувал пламя; оно вот – вот грозило перекинуться на остальные постройки, чудом уцелевшие после того, как содрогнулась земля. Трава на краю поляны была прохладной – мы опустили туда святого отца и уселись сами. Делать, если честно, было нечего – ловить обезумевших людей никто бы не рискнул.

– О чем он тут говорил, Матвей? – спросил я, – Что ему примерещилось?

Тот покачал головой.

– Не знаю… святые отцы видят больше остальных. Может быть, он и впрямь видел что – то… и растолковал это на свой лад. Страшную же смерть сулил он своей пастве.

Я поглядел на отца Лазаря. Тот беспокойно пошевелился, пробормотал – Огонь, огонь! – и снова впал в беспамятство.

– Вторая община за лето, – сказал Матвей. – Как ты думаешь, надолго ли нас хватит? Даже привычная пища и то вызывает умопомешательство – пусть один урожай зерна на десять… а когда – то – один на сто… а еще раньше – один на тысячу… Настанет день, когда на всем побережье не останется ни одного человека. Ни одного прежнего человека. И день этот не за горами.

– Смерть – вот истинный удел человека, – неожиданно отчетливо произнес отец Лазарь, – смерть, а не вот это…

– Да, да – успокаивающе произнес Матвей. Так говорят с маленькими детьми или со слабоумными. Потом повернулся ко мне.

– Иногда я думаю, – сказал он, – что нас съедает изнутри наш собственный страх. Он так долго копился… поколение за поколением… что этот мир сводит нас с ума только потому, что существует.

Я поглядел на отца Лазаря. Он лежал, закрыв глаза, лицо его расслабилось – теперь на нем не было ни ярости, ни величия – обычное человеческое лицо… только очень усталое…

– Зачем он сделал это, Матвей?

– Как ни странно, я думаю… из жалости. Возможно, ему было так жалко людей, что он не в силах был стерпеть. Решил уничтожить все сразу, единым ударом, чтобы не мучить себя. Себялюбие, в общем – то. Ты хочешь тут остаться?

Я огляделся. Молельный дом уже прогорел – от него осталась лишь груда дымящихся развалин и люди, в дыму больше похожие на смутные тени, потерянно бродили по пепелищу.

– Я думаю, тут обойдутся без нас, – сказал он. Они вскорости придут в себя и будут гадать, что же стряслось. Так всегда бывает. Пошли.

– А отец Лазарь? Что будет с ним?

– Убить его они не посмеют. Ведь он все еще святой отец. Наверное, приговорят к изгнанию. Возможно… окажется, что все это не так уж и страшно.

– Что ты имеешь в виду?

– Может быть, он сам узнает, что происходит с людьми там, в лесу…

Он поднялся.

– Сейчас, пока они не в себе, здесь оставаться опасно, – сказал он. – Им может померещиться всякая нечисть, и тогда мы просто не сможем отбиться, особенно если они навалятся всем скопом. Лучше переждать где – нибудь. Я хочу спуститься вниз – поглядеть, что там делается.

– Море все съело.

– Может, что – нибудь все – таки осталось. Потом, там есть на что посмотреть – такие волны, как та, что прошла вчера, выбрасывают на берег самых разных тварей. В любом случае это лучше, чем оставаться здесь. С утра и поглядим. А заночевать можно на побережье.

Я пошел за ним – больше мне ничего не оставалось. За спиной по – прежнему гудел гонг – горько, отчаянно… Кто – то продолжал колотить в него с тем упорством, которое свойственно безумцам.

* * *

Вниз от летних домов ведет дорога – ночью, понятное дело, никто по ней не ходил и не ездил, но я знал, что она достаточно широкая, чтобы пропустить подводы, груженые скарбом, так что два человека даже в ночи могли пройти по ней, не боясь заблудиться. И мы уже прошли так несколько лиг, когда я вдруг понял, что дорога тоже изменилась – деревья обступили ее со всех сторон, стиснули, пока она не превратилась в узенькую тропку. Теперь по обе ее стороны стояла черная стена старших деревьев – обычно – то они не бегают с места на место, подобно молодой поросли, которая так и норовит вылезти поближе к жилью, чтобы найти себе место получше, где вдосталь тепла и света. Но сейчас на них что – то нашло, на эти деревья.

Я сказал:

– Гляди, Матвей, они съели тропу.

– Может, это из – за того пожара, – сказал Матвей, – кому нравится, когда напускают огонь? Вот они и сорвались с мест.

– А я думал, лес сгорел…

– Его не так – то просто сжечь. Может, – добавил он, – на место тех, сгоревших, пришли дикие деревья, из самой глуши. Они не такие спокойные, как наши.

– Они на нас злятся, как ты думаешь?

Я сразу представил, как дикие деревья хватают нас своими руками – ветками и поднимают вверх, и терзают беззащитную плоть.

– Большей частью, – сказал он, – деревьям нет дела для людей. До отдельных людей, во всяком случае. Они нас не тронут. Ты боишься?

Я, разумеется, боялся, но сказал, что нет, не боюсь.

Тропка все сужалась, а лес стоял по обе ее стороны, как черная стена, и меня взяло сомнение.

– А ты уверен, что это та тропа, Матвей? Куда они нас ведут?