Текст книги "Берег ночью"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 7 страниц)

Говорят, что люди, отозвавшиеся на Голос, еще некоторое время бродят вблизи родных мест, словно ищут кого – то или хотят проститься со своими близкими. Если верить преданиям, они возвращаются за своей душой… что с того? Раз потеряв душу, невозможно получить ее обратно. Даже если их приводят домой, они не понимают обращенных к ним слов и никогда не возвращаются к обычной жизни.

Они слоняются повсюду, глядя пустыми глазами, а потом вновь исчезают – на этот раз навсегда. Куда они уходят? Я представил себе поселение неведомых оборотней, по которому как тени слоняются пропавшие из прибрежных деревень люди, и мне стало страшно. Лучше смерть, чем это…

И я стал собирать сумку.

На меня никто не обращал внимания – всех занимали события последних дней; община бурлила – на моей памяти никогда еще к ней не примыкало такое количество новых жителей, никогда еще не происходило драматичных событий такого размаха; Многие, в особенности молодежь, говорили, что хорошо бы спуститься вниз, поглядеть на новоприбывших, тогда как старухи резонно полагали, что пришельцы никуда не денутся, а тут и без них дел хватает. Словом, я надеялся, что мне удастся ускользнуть незамеченным, да и потом меня никто не хватится – решат, что я спустился вниз, к отцу Лазарю, вот и все.

Но мне, разумеется не повезло, потому что я напоролся на Матвея. Он обладал поразительной способностью замечать то, что его не касалось.

– Куда это ты собрался? – подозрительно спросил он.

Сначала я хотел сказать, что вниз, но потом передумал. Сказал, что иду к остальным мальчишкам на верхние пастбища – ребятня всегда крутилась вместе с пастухами, а предгорья считались безопасными.

– Они будут просто в восторге, – язвительно сказал он.

Он – то отлично помнил, что у меня со сверстниками не ладилось.

Я пожал плечами.

Он задумчиво смотрел на меня.

– Что ж, может, это и к лучшему, – сказал он, наконец, – По крайней мере, ты не будешь надоедать святому отцу; Он и так тобой недоволен.

Я растерялся.

– Что я такого сделал?

– Вопрос не в том, что ты сделал, – сухо ответил Матвей, – а что ты можешь сделать. Или в том, чего ты не сделал. Постарайся не раздражать его по крайней мере.

Я молча кивнул и, чтобы его успокоить, решительно направился в сторону верхних пастбищ – на самом деле мне было все равно, откуда начинать поиски.

Почему – то мне казалось, что если она и впрямь слоняется где – то поблизости, я обязательно ее встречу.

Я уже отошел на порядочное расстояние, когда он окликнул меня.

– Люк!

Я обернулся.

– Осторожней.

* * *

Я еще никогда не оставался один – даже в горах, где пастухи всегда старались дежурить парами, и мне было страшно. Когда начало темнеть, я очертил вокруг себя магический круг, чтобы никакая нечисть не могла до меня дотронуться, но в глубине души понимал, что это бесполезная мере предосторожности – ведь если бы такие штуки наверняка помогали, то с чего бы всем бояться? Тем не менее, я устроился внутри этого круга и разжег костер – поначалу сидеть у огня было уютно – он освещал все вокруг на несколько шагов, высвечивал ближайшую гряду камней, заставляя их покрываться то синюшной бледностью, то румянцем, а треск горящих веток помогал не прислушиваться к разным ночным звукам. Но потом, мне начало казаться, что тьма, отступившая за пределы светового круга, на самом деле уплотняется, окружая меня сплошной стеной, которая казалась совсем уж непроглядной по сравнению с розовыми отблесками костра. Она корчила мне рожи и, в тот же миг, злорадно хихикала у меня за спиной. Это было так страшно, что, если бы костер не прогорел, я бы, наверное, сам его погасил.

Только когда последние угли рассыпались грудой мерцающих огоньков, я понял, что зловещая тьма существовала большей частью в моем воображении – вокруг было не так уж темно. В начале лета ночи короткие, и светлые сами по себе, но тут, наверху, где деревья не заслоняли небо, а воздух был свободен от мутных морских испарений, я увидел, что от горизонта до горизонта протянулась огненная полоса – широкий звездный мост, такой яркий, что силуэты одиноких деревьев на склоне холма чернели, точно нарисованные углем. Звезды мерцали и переливались, собираясь в шары, в вихри, в сложные фигуры, слабое зарево на краю неба то вспыхивало, то гасло, и зрелище это так заворожило меня, что я поднялся и осторожно начал пробираться на самую верхушку холма. Оказавшись наверху, я обернулся и у меня перехватило дыхание – словно я стоял в полумраке молельного дома с его цветными окнами и мягким мерцанием светильников – море на юге лежало черное, черней, чем небо, но там, где днем я бы увидел темный лесной массив, протянувшийся сколько хватит глаз, сияла россыпь огней, точно кто – то кинул с высоты на деревья светляков – пригоршню за пригоршней. Только ни один светляк не мог бы сиять так ярко. Огни эти точно дышали – мерно, в каком – то своем ритме, то меркли, то разгорались ярче, казалось, что по верхушкам деревьев, по кронам пробегают волны света.

«Огни наших поселений простирались от горизонта до горизонта… я вижу их в своих снах – они сияют, точно небо, полное созвездий…» – вспомнил я. Зрелище было таким поразительным, что я почувствовал себя причастным к нему, словно я был странным образом соразмерен этим горам, и темному морю, поглощавшему звездный свет, и этим огням – я был не больше и не меньше чем они – часть этого мира, равный собеседник и наблюдатель.

Приоткрыв рот, я всматривался в этот неведомый свет, как вдруг огни, казавшиеся зеркальным отражением величаво раскинувшихся в небе созвездий, вспыхнули с особенной силой и тут же погасли. Лишь небо продолжало светиться, и грядущий рассвет казался мне то ли обещанием, то ли утешением – я спустился вниз, к своим пожиткам, уселся у прогоревшего костра и поплотнее запахнул куртку – на рассвете всегда холодно.

Резкий крик потревожил утренний сумрак, ему откликнулся другой. Странные, холодноватые голоса перекликались в тумане. Я насторожился – внизу, на побережье, я ни разу не слышал ничего подобного. Какое – то время ничего не происходило, потом передо мной внезапно возникло темное пятно – оно чуть приблизилось, оформилось и превратилось в странное существо примерно в половину моего роста. Присев на мохнатые ноги, оно с любопытством уставилось на меня своими глазами – бусинками.

– Привет, – сказал я.

К нечистой силе это создание явно никакого отношения не имело – похоже, оно опасалось меня не меньше, чем я его. К тому же оно умудрилось забраться за пределы моего магического круга.

Какое – то время мы оба сидели неподвижно и внимательно смотрели друг на друга.

Потом я осторожно протянул руку, достал из сумки хлеб и, отломив кусочек, протянул существу. Оно приблизилось, осторожно переступая коротенькими ножками, и протянуло лапку – вернее, ручку с крохотными, почти человеческими пальчиками.

Взяв хлеб обеими руками, странное создание осторожно надкусило его и, прижав краюху к груди, вновь скользнуло в туман. Я усмехнулся – предгорья были полны жизнью, для которой, похоже, самым странным и притягательным созданием был человек. Мы страшили и привлекали ночных обитателей холмов не меньше, чем страшил и притягивал нас самих окружающий мир. Какое – то время я сидел неподвижно, ожидая других визитеров, но больше никого поблизости не было.

Небо становилось все светлее, а туман сполз ниже, укутав подножье холма. Скоро, подумал я, у нас не будет и такой ночи – близилась пора летнего солнцестояния, когда солнце в странной задумчивости повисает над горизонтом, словно не решаясь нырнуть в темную пропасть. Подул легкий ветерок и откуда – то потянуло дымком – видимо, я вышел к пастушьей стоянке. Я, было, направился туда, но тут же сообразил, что мне придется объяснять с чего это мне вдруг вздумалось проводить ночь в горах в одиночку; инстинктивно я понимал, что лишних расспросов следует по возможности избегать, хоть особенно и не задумывался над этим.

Я ни сделал ни одного шага в направлении стоянки, но голоса все приближались – теперь, когда туман постепенно рассеивался, я увидел их – темные фигуры, которые казались из – за игры теней и света совсем огромными – над головами людей трепетали факелы. Все были вооружены. Глупо – сначала мне показалось, они ищут меня.

Процессия двигалась мне навстречу и я понял, что прятаться поздно. Убегать тоже было глупо – оставалось лишь открыто выйти им навстречу, что я и сделал.

Завидев меня, они резко остановились – лица у всех были настороженные. Здесь были и наши люди, и чужаки из Голого Лога, и еще кто – то из той общины, чья стоянка расположилась по соседству с нашей… многих я и не знал…

– Эй, – сказал тот, кто, похоже, был у них за главного, – а ты что тут делаешь?

Я счел за лучшее сказать правду.

– Я искал одного человека. Девочку. Она заблудилась где – то неподалеку.

– А ты не врешь, малец?

Он приблизил к моему лицу факел – у меня от жара затрещали волосы, и я отпрянул.

– Это Люк, – сказал кто – то из толпы, и я узнал Карла, мужа Лины. – Он, хоть и придурочный, но не врет – у моей хозяйки пропала сестра. Так она, бедняжка, с тех пор, как узнала об этом, ревет не переставая. А малый этот, вроде, ее приятель, девчонки той. Только зря все это. Девку не вернешь. И тебе тут шляться нечего, – обернулся он ко мне, – Ступай домой.

– Ладно, – сказал я благодарно; мне было приятно, что хоть кто – то за меня заступился, – а что стряслось – то?

– Оборотня ловим, – ответил Карл. – Оборотень тут поблизости бродит, ясно?

– А может, он и сам оборотень? – спросил кто – то из толпы.

– Нет, – Карл, видимо, решил защищать меня до конца, – говорю тебе, это наш. Ты что, оборотня от человека отличить не можешь?

– Как же его отличишь… – пробормотал кто – то.

– А ты факелом ткни, – посоветовали сзади, – он сразу себя и покажет.

Я молчал.

– Ладно, – сказал старший, – пошли. Ступай домой, малец, а то наживешь неприятности.

Я молча кивнул.

Процессия вновь двинулась в путь и какое – то время, пока она не скрылась за склоном холма, я смотрел ей вслед. В неторопливых, осторожных движениях людей была молчаливая угроза – когда я осознал, что произошло бы, если бы я, скажем, бросился бежать, или если бы Карл не признал меня, мне стало дурно…

Туман, скопившийся в расселинах, затрепетал и начала подниматься вверх, на миг погрузив меня в ватный сумрак, в котором исчезли все звуки и краски. Потом сквозь него начал пробиваться розовый свет, он вздрогнул, точно агонизирующее животное, и рассеялся, а в лицо мне ударил слепящий луч – солнце зависло в узкой расселине между двумя скалами и начало стремительно карабкаться на небосвод, поглощая зелень и чернь, и лиловый сумрак. Тени шарахнулись и поползли прочь, укорачиваясь на глазах. Чувства мои обострились, и я теперь отчетливо чуял запах дыма – где – то совсем рядом была стоянка пастухов, – и слышал треск горящих сучьев, и еще какое – то движение у себя за спиной – осторожное, почти неуловимое.

Я обернулся.

Она стояла на границе света и тени, и поначалу казалась совсем нереальной, но солнце все укорачивало и укорачивало тень, гнало прочь, пока, наконец, я не разглядел ее совершенно отчетливо.

– Тия, – прошептал я.

Она поглядела на меня своими огромными глазами. Косые солнечные лучи словно просвечивали ее насквозь и мне она показалась совсем бесплотной – легкая полупрозрачная фигурка, готовая вот – вот окончательно раствориться в воздухе.

Я стоял неподвижно, боясь пошевелиться. Понимание пришло ко мне – такое чистое и холодное, такое окончательное, что меня затрясло, точно я вышел из освещенной комнаты на мороз.

– Что же ты… – сказал я хрипло и осекся…

Позвать на помощь? Я вспомнил суровое факельное шествие, багровый свет на лицах и впервые осознал, какой страх скрывается за этой решимостью…

– Ты не знаешь… – сказал я, – Уходи отсюда… Пожалуйста, уходи. Они очень напуганы. Они убьют тебя.

Она рассеянно улыбнулась, точно это совсем ее не занимало. В серых глазах отражались верхушки гор.

– Но ведь это совсем не то, что они думают, Люк, – сказала она мягко, – все совсем не так…

– Может быть, – торопливо согласился я. – ты права… но тебе нельзя здесь оставаться. Они могут вернуться… Я не знаю, откуда ты пришла, но все равно – возвращайся туда, слышишь?

– Идем со мной, – тихонько сказала она.

Я замотал головой.

Она в последний раз поглядела на меня, улыбнулась и скользнула обратно в заросли. Я стоял столбом, как дурак, и смотрел ей вслед; солнце припекало все сильней, но меня по – прежнему бил озноб. Ветка у меня за спиной хрустнула – там кто – то стоял.

Я думаю, он был с пастухами – все подростки предпочитают болтаться на верхних пастбищах, да и старшие не возражают, потому что здесь от них есть хоть какой – то прок. Скорее всего, его отправили собрать хворост для костра и, когда он услышал голоса, он просто пошел на звук…

– С кем это ты разговариваешь, придурок? – спросил Тим, – сам с собой?

Я не ответил.

– Забавно, – сказал он, и попытался обойти меня на узкой тропке.

Я загородил ему дорогу, но он отпихнул меня.

– Эй! – окликнул он и раздвинул руками кусты.

Она обернулась и он отпрянул, точно от удара.

– Ах ты, черт! – сказал он, – это ведь…

Я схватил его за рукав куртки и дернул. Он, было, потерял равновесие, но удержался на ногах.

– Оставь ее в покое! – сказал я, – оставь, слышишь ты!

Он рванулся и высвободился.

– Кого ты защищаешь? Кого ты защищаешь, урод?

Он набрал в легкие побольше воздуху, но крикнуть не успел – я подскочил к нему и охватил сзади, зажимая рот. Мы стали бороться – молча; он – потому, что я не давал ему крикнуть, я – потому, что, опасаясь быть услышанным, не издал ни звука, несмотря на то, что он вцепился зубами мне в руку. Я почти ничего не соображал – понимал только, что если я его выпущу, он тут же позовет старших, и что они сделают с ней, Господь знает. Потом это куда – то ушло, словно я получил какой – то тайный сигнал – с ней все в порядке, ее здесь нет; теперь меня больше тревожило то, что они могут сделать со мной.

Я и рад был бы отступить, но все уже слишком далеко зашло.

Он не ожидал такого отпора и пришел в ярость – теперь он навалился на меня, выкручивая мне руку, а я отбивался – слепо, отчаянно, багровая пелена застилала мне глаза. Я даже не пытался вырваться, чтобы освободиться и убежать, я в слепой ярости бессильно колотил его кулаком по спине, по голове, другой рукой пытаясь найти точку опоры, зацепиться за корень, за выбоину, пока пальцы мои не наткнулись на камень и не обхватили его. Лежа ничком на земле, я размахнулся и ударил, почувствовав, что острая грань камня встретила лишь слабое сопротивление, погрузившись во что – то мягкое. Хватка моего противника внезапно ослабела.

Я перекатился на живот и, сбросив с себя тяжелое тело, приподнялся на четвереньки – ноги меня не держали. По прежнему оставаясь на четвереньках, я подполз к нему. Ярость ушла, и черты его разгладились. В глазах отражалось небо.

На какое – то время я застыл неподвижно, напряженно вглядываясь в его лицо. Потом, всхлипывая, поднялся на ноги. У меня было странное ощущение, что все это происходит не со мной – словно я заблудился в каком – то дурном сне.

Именно это ощущение полной нереальности помогло мне окончательно не свихнуться и не потерять голову – я взглядом отыскал самую глубокую расселину и, подтащив тело к обрыву, спустил его туда. Потом изо всей силы уперся в нависшую над обрывом глыбу и толкнул. Наконец, мне удалось раскачать тяжелый камень, и он покатился вслед за телом, волоча за собой шлейф пыли и увлекая множество других камней – помельче.

Еще несколько таких же усилий и тело скрылось под грудой валунов, а я, находясь все в том же странном полусне, кое – как разровнял истоптанную землю, уничтожив следы драки.

Только покончив со всем этим, я стал медленно осознавать случившееся и мне стало по – настоящему страшно.

– Что же это такое? – пробормотал я в пустоту, – ведь я не хотел. Я просто хотел его остановить…

Возбуждение, вызванное схваткой, прошло, и я – опустошенный, на подгибающихся ногах, побрел вниз. Шел я медленно, часто останавливался, а один раз даже забылся чем – то вроде сна, забившись в какую – то расселину, потому что решил дождаться сумерек. У меня достало ума не позабыть на месте драки свою сумку, а, перебираясь через ручей, отмыть грязь с синяков и ссадин и привести в порядок одежду, но все равно – выглядел я ужасно. Любой первый встречный, если он только не полный идиот, сразу заметит неладное и спросит, что это такое со мной стряслось – и тогда мне уже не отвертеться.

Я почти ожидал этого разоблачения, потому что обрушившееся на меня чувство вины было таким невыносимым, что сознание отказывалось принять его полностью. Однако, это сомнительное утешение меня миновало – никому не было дела до того, как я выгляжу. Едва лишь подойдя к летней стоянке, я увидел, что она бурлит, точно развороченный муравейник.

Люди бежали мне навстречу, не обращая на меня ровно никакого внимания. Лица у них были одновременно испуганные и полные радостного ожидания – словно им предстояло небывалое, но несколько опасное развлечение. Какое – то время я просто хлопал глазами, когда мимо меня в очередной раз на полном ходу проносился кто – то, но потом развернулся и тоже побежал, как это обычно и бывает – возбуждение толпы передалось и мне. Потом вдруг сердце у меня на миг сбилось с ритма – я решил, что они все – таки нашли ее.

И лишь оказавшись в самой гуще событий, с облегчением понял, что ошибся.

Сперва я увидел шевелящуюся кучу – все, беспорядочно размахивая руками, сгрудились вокруг какого – то невидимого мне общего центра. Младшие, не в состоянии протиснуться внутрь, возбужденно скакали у границы этой бурлящей массы.

Я поймал за рукав Ждану, которая, вытягиваясь на цыпочки, безуспешно пыталась заглянуть поверх обращенных к сердцевине волнения голов.

– Эй, что там стряслось?

– Оборотня поймали! – возбужденно пискнула она. – Пошли, там, с другой стороны лучше видно!

Я вместе с ней обогнул сборище и, подсадив Ждану на массивный корень возвышающегося поблизости дерева, сам последовал за ней.

Сначала я ничего не увидел – одни лишь спины, разгоряченные затылки, машущие кулаки, потом то, что составляло самую сердцевину бури, видимо попыталось выбраться наружу; существо, находящееся внутри круга рванулось с такой силой, что окружавшее его кольцо разъяренных мужчин распалось и оно, скользнув вперед, выбросив руки и вцепившись ими в землю, одним рывком очутилось за пределами схватки. Не обращая внимания на то, что несколько человек успели уцепиться за него, он поднялся сначала на четвереньки, потом на ноги.

Он ничем не походил на нее, и был гораздо выше ростом – со взрослого мужчину…

Не знаю, было ли в нем первоначально хоть какое – то сходство с человеком – к этому времени он окончательно утратил человеческий облик и я даже не понял, была ли на нем какая – нибудь одежда.

Возможно, ему пришлось искупаться в смоле, а может, это была его собственная кровь, лаково блестевшая на солнце – на черном лице жили одни только глаза, безумные, светящиеся.

Я даже не успел отскочить – он неожиданно очутился совсем близко, пошатнулся и слепо уставился на меня. Нервы у меня не выдержали, я размахнулся и ударил кулаком ему в лицо, вкладывая в удар все накопившееся отчаянье. Кулак мой почти не встретил сопротивления, я даже чуть не упал, утратив равновесие. Видимо, на то, чтобы освободиться от преследователей, он потратил последние свои силы, потому что от моего удара он покачнулся и откинулся назад. И, пока не подбежали остальные и не утащили его прочь, я, выплескивая все свое отчаянье, всю бессильную ярость, продолжал бить, бить, бить в запрокинутое темное лицо.

Тяжелая рука легла мне на плечо и отшвырнула прочь. Я отлетел в сторону от общей свалки и упал на землю.

– Опомнись, парень, – твердо сказал Матвей.

Я потряс головой, пытаясь разогнать застилавшую глаза багровую пелену.

Он молча стоял рядом, дожидаясь, пока я приду в себя.

Потом сказал:

– Никогда не делай ничего такого, за что после тебе будет стыдно.

Я разглядывал сухую, вытоптанную землю.

– Я… не хотел. Это само так получилось.

– Понимаю, – сказал он, – и тем не менее. Ведь это всего лишь страх.

– Но ведь он – нечисть… оборотень.

– Ты уверен?

– Что значит – уверен?

– Разве ты удосужился спросить у него, кто он такой?

– Их же всегда убивают.

– Вот именно. Кстати, ходят слухи, что их не так просто убить, – задумчиво сказал он, – а некоторые утверждают, что и просто невозможно.

– Так что же с ним будут делать?

– Во всяком случае, они попробуют. Слухи слухами, знаешь ли…

Шум схватки затих. Теперь они больше не кричали, не махали руками – они стояли молча, неподвижно, потом толпа расступилась.

То, что осталось лежать на земле, уже не шевелилось. Кто – то принес веревку и двое мужчин, брезгливо отворачиваясь, накинули петлю на ноги лежащего на земле создания и потащили тело волоком по истоптанной траве.

– Куда его теперь? – спросил я.

– На священную поляну, наверное – ответил Матвей. – привяжут к столбу, а с рассветом сожгут. Сейчас как раз близятся дни летнего солнцестояния, когда темные силы отступают. Так что очень удачно все получается.

– Почему не сейчас? Я хочу спросить, зачем дожидаться утра?

– Потому, что без святого отца они ничего делать не рискнут. А он вернется лишь к утру – его вызвали наверх, в горы.

Он покачал головой.

– Там что – то случилось. По – моему, кто – то пропал. Кто – то из подпасков.

Сердце у меня торопливо ударило несколько раз подряд, и я поспешно сказал, чтобы отвлечь его:

– Представляю, каково будет тем, кому придется охранять его до рассвета!

– Никто его не будет охранять, – ответил Матвей, – таких храбрецов не найдется. Никто не согласится остаться с ним один на один в лесу. Тем более, ночью. Там, по слухам, с людьми происходят странные вещи.

– Но если другие придут и заберут его…

– Они никогда не забирают своих, – ответил Матвей, – так что можешь не беспокоиться. Никто его выручать не придет. Кстати, а с тобой что стряслось?

Почему ты ходишь в таком виде?

– Я упал с обрыва, – неохотно ответил я.

Он вновь покачал головой, но ничего не ответил и я, отвернувшись, побрел назад, на летнюю стоянку. На душе у меня было паршиво. Я знал, что, даже если пастухи и успели хватиться Тима, то пройдет какое – то время, прежде чем они отыщут тело, если его вообще отыщут. Скорее всего, в его исчезновении обвинят странное существо, которое сейчас волокут к священному столбу, или других таких же существ… мне ничего не грозило, кроме собственной совести.

Ночью я не мог заснуть. Мне было плохо, и самое страшное, что я не мог ни с кем поделится, мне некому было жаловаться, не у кого просить совета. До конца жизни мне придется носить это в себе, бояться проговориться, с криком просыпаться после ночных кошмаров и врать… врать. Что же я наделал такого, Господи? Думать об этом было невыносимо, и я стал думать о другом. Его нельзя убить? Он будет стоять там и корчиться в огне? Нет, верно, это выдумки, старушечьи бредни, он просто очень живуч… значит, он все – таки будет мучиться очень долго. Выходит, что так.

Я встал, натянул штаны и рубашку. Спал я на сеновале – здесь было поспокойней, чем в общинном доме, а без своих сверстников я уже привык обходиться.

Я осторожно спустился по приставной лестнице. Поначалу я решил зажечь фонарь, который прихватил с собой, но потом передумал – ночи уже стояли такие светлые, что мало чем отличались от сумрачных рассветов, а свет фонаря кто – нибудь неминуемо заметил бы.

Я еще не знал, что буду делать и что гнало меня из безопасной и равнодушной тьмы сеновала, но, плеснув в лицо воды из бочки, чтобы окончательно проснуться, я двинулся по тропе, уводящей в сторону священной поляны. Тропа была узкой – ей пользовались только в исключительных случаях.

Какое – то время она петляла в лощине, огибая промоины и насыпи камней, а потом углубилась под темные кроны.

Я впервые оказался один в ночном лесу.

Как ни странно, там было гораздо светлее, чем в предгорьях – все деревья были усеяны светляками; отблески света плясали на высокой траве, на ветвях кустарника, стеной тянущегося вдоль тропинки. Ветки бесшумно шевелились, несмотря на то, что никакого ветра не было – говорят, по ночам, да и днем тоже, если на них никто не смотрит, растения живут своей жизнью.

Меня они, похоже, не боялись.

Ну и правильно. Мне самому было страшно.

Сама тропинка, несмотря на россыпь цветных огней в ветвях деревьев, была совсем темной, точно ночная река. Я постоянно оступался, натыкаясь на какие – то корни, которых днем, похоже, тут и не было. Тьма окружала меня, как теплая вода. Я двигался по направлению к поляне наугад, почти на ощупь, даже не задумываясь зачем, собственно, я туда иду. Темная вода полночного леса, казалось, заливала легкие, не давая дышать.

Я был совершенно один.

Одно – единственное человеческое существо прямо в сердце ночи.

Мне даже почти хотелось почувствовать на своем плече чью – то твердую руку и услышать грозный голос, спрашивающий, а что я, собственно, делаю посреди ночи рядом со священной поляной – голос, которого не было – лишь гул собственной моей крови колотился у меня в ушах. Словно зимний ветер, словно далекий зов – настырный, не умолкающий.

Внезапно стена кустарника, провожавшая меня от самой опушки леса, резко оборвалась, отступила назад и темная волна ночи выбросила меня на берег – вернее, на поляну. Светляков тут не было, точно они избегали этого места, но зато кроны деревьев раздвинулись, открыв небо с которого лился мягкий зеленоватый свет.

Но я по прежнему не мог ничего разглядеть – тогда я высек огонь и поджег фитиль.

Я действительно вышел на священную поляну. Лес оборвался, на горизонте громоздились источенные ветром прибрежные скалы, а посреди пустого пространства темнела какая – то бесформенная масса, и, когда я нерешительно подошел поближе, пламя, дрожащее в моей руке, высветило помост, груду хвороста, столб и привязанную к столбу черную фигуру. Сначала я все же убедился, что он привязан – туго – натуго примотан к столбу, и лишь потом рискнул сделать еще один шаг, а потом еще один.

По – прежнему медленно, точно боясь его спугнуть, я поднял фонарь повыше, чтобы разглядеть его – хотя бы сейчас, на этот раз.

Смотреть на него было страшно – его лицо превратилось в черную запекшуюся маску. Он стоял неподвижно, веревки поддерживали его, не давая ему упасть, глаза у него были открыты. Это отсутствие лица окончательно лишало его человеческой природы – передо мной было чуждое и непонятное существо, отталкивающее настолько, что омерзение переросло в какую – то странную тягу – я не мог отвести от него глаз.

Вдруг он пошевелился. Он не застонал, вообще не издал ни звука – пошевелился бесшумно и страшно. Веревки не пускали его. Я с трудом подавил приступ тошноты – он извивался в этих веревках, точно червяк – безглазый, бесформенный кусок плоти. Я отступил на несколько шагов, но отвести глаз все равно не мог – столько отчаянья было в этой безмолвной агонии.

Потом я почувствовал, что не могу больше вот так стоять и смотреть на него – в этом спокойном наблюдении за молчаливыми муками было что – то непристойное. Я пошевелился. Под ногой хрустнула ветка – и он мгновенно застыл в своих путах. Его лицо, эта бесформенная маска, медленно повернулась ко мне; спекшаяся щель, заменявшая рот, приоткрылась и вновь захлопнулась. Я приблизился, держа нож в вытянутой руке, как можно дальше от себя, и просунул лезвие под веревку. Подождал. Он стоял неподвижно. Я резко дернул нож на себя и веревка, лопнув, опала. Я отскочил, но оборотень по – прежнему стоял неподвижно, прислонившись к столбу – веревки больше не сдерживали его.

До этого меня словно что – то вело, но теперь отпустило, и с необычайной ясностью я понял, что делаю – один, на поляне, наедине с этим странным существом, которое я сам только что освободил.

Ах, я дурак, – он же сейчас кинется на меня. И никто, никто не придет мне на помощь!

Он вновь зашевелился. Одно гибкое движение – такое стремительное, что, не следи я за ним во все глаза, я бы его не уловил, – и веревки соскользнули с избитого, изуродованного тела.

Еще на какой – то миг он неподвижно застыл у столба – потом отделился от него, соскочил с помоста и стремительно двинулся к зарослям. Он так и не обернулся в мою сторону, думаю, это было к лучшему – такого я бы уже не выдержал. Он просто смотрел прямо перед собой слепыми, мутными глазами, и все двигался, двигался.

Кусты за ним выпрямились и сомкнулись, а я все глядел ему вслед. Во рту у меня пересохло, сердце колотилось где – то под горлом. Спазмы скрутили меня – я еле успел отбежать от помоста, и меня вырвало. Я трясся, пытаясь справиться с подступившей судорогой – как всегда во время припадка очертания мира стали излишне четкими и даже мутный свет, лившийся с неба, нестерпимо резал глаза. Наконец, мне удалось справиться с собой, я встал, и, пошатываясь, огляделся. Поляна была пуста.

Раздался резкий щелчок – я отскочил, но это была просто хрустнувшая под ногой ветка. На изломе она была странно белесая – мне не нужно было наклоняться, чтобы сообразить, что я наступил на обгоревшую человеческую кость.

Обратный путь казался легче – светало. Я вздрагивал от каждого шороха, ежеминутно ожидая услышать возбужденные голоса и увидеть багровый отблеск факелов, движущихся мне навстречу, но вокруг все было тихо. Небо дышало покоем, точно свод молельного дома, и я беспрепятственно добрался до летней стоянки, никого не встретив по дороге.

Прислонившись к бревенчатой стене ближайшего амбара, я некоторое время неподвижно сидел, всем телом ощущая теплоту и надежность дерева. Потом встал, добрел до кадушки с водой и выпил целый ковш – на деле, больше вылил на себя, так у меня тряслись руки. Вода стекала мне за ворот, и я содрогнулся от ее холодного прикосновения. Потом огляделся. Амбар расположился на холме и мне было хорошо видно, что делается внизу, в долине.

Они вышли в лес с рассветом и их было много.

От постройки к постройке медленно перемещались огни – они собирались в тоненькие сверкающие ручьи, которые стекались в полноводную реку и эта река потекла вниз, по направлению к горловине, вспучиваясь, перевалила через нее и хлынула к лесу. Я глядел, как она преодолевает перевал, и представил себе, как вскоре там, внизу она разобьется на сотни отдельных огней, и как они начнут метаться между темными стволами деревьев в поисках беглеца. Я знал, что они не найдут его, потому что помнил то стремительное движение, с которым он скользнул в заросли, но мне все равно было жутко – и в то же время я чувствовал странное возбуждение, словно вновь, как тогда, под звездным небом, прикоснулся к чему – то большему, чем все, что меня до сих пор окружало.