Текст книги "Берег ночью"

Автор книги: Мария Галина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 7 страниц)

Я взобрался на плоскую крышу амбара, устроился на ней поудобнее, и поглядел вниз. Вначале все шло в точности так, как я и предполагал – огненная река потекла к священной поляне, иногда образуя внутри себя маленькие водовороты – там, где люди останавливались, чтобы перекинуться словом, или там, где они делали крюк, чтобы обогнуть какую – нибудь кочку или рытвину. Потом, на поляне они рассыпались в разные стороны – кто – то поджег хворост и к небу взвился огненный столб. В его пламени все остальные огни казались тусклыми и бесцветными – точь – в–точь как светляки на рассвете. Пламя расширялось, огненный столб раздался и превратился в сплошную стену огня, и я понял, что они подожгли заросли.

На моей памяти такое было в первый раз – лес, конечно, изначально враждебен человеку, но именно поэтому он требует вежливого обращения. Такого он не потерпит.

К тому времени, как совсем рассвело, стало видно, какая густая пелена стелется над лесом – деревья горели трудно, не желая вот так, запросто уступать власть и силу. Факелы погасли, или просто побледнели в солнечных лучах, огненная река превратилась в скопище суетливых черных фигурок – они продолжали метаться взад – вперед по священной поляне – все неохотней, все медленней, потом потекли вспять – назад, через перевал. Какое – то время я продолжал наблюдать за ними, но они вдруг расплылись, сделались колючими и сухими, смотреть на них было больно – я понял, что все – таки засыпаю и закрыл глаза, не в силах справиться с этим нестерпимым жжением под веками. Очнулся я, когда солнце было уже высоко и я заметил, какое густое сизое марево висит над потемневшим, обугленным лесом. Долина вроде бы возвращалась к своей обычной жизни – я видел, как поднимается дымок над очагами, как извивается, продвигаясь к источнику, пестрая змейка – женщины шли за водой.

Я спрыгнул с плоской крыши и направился вниз, в долину. По дороге я растерянно размышлял над случившимся – странное оцепенение, сковавшее все чувства, наконец, прошло, но я так и не мог понять, почему и зачем я натворил вчера столько бед, как я ухитрился стать преступником – ведь я же этого не хотел! До сих пор я не задумывался и о природе странного создания, выказавшего такую нечеловеческую жизнеспособность – оборотень он и есть оборотень.

Кого, собственно, я выпустил? Почему он скитался в такой непосредственной близости от общины – раньше на моей памяти такого не случалось никогда. И, наконец, почему я сделал то, что сделал?

Я как бы откупался за Тима – жизнь за жизнь, но ведь я спасал не человека!

Я брел, куда глаза глядят, и натолкнулся на Катерину. Она выглядела встревоженной и осунувшейся, и я впервые осознал, что она и впрямь глубокая старуха. Но отпечаток властности лежал на ней, точно несмываемое клеймо – она мрачно поглядела на меня так, что у меня душа ушла в пятки.

– Где ты ходишь? – спросила она, – святой отец вчера тебя искал.

– Я ночевал на крыше амбара, Катерина.

– Мне не нравится, что ты все время шляешься один, Люк, – заметила она, – ты наживешь себе неприятности. Оборотня видел?

Я уныло кивнул.

– Им только бы носиться по лесам с факелами, – недовольно сказала она, – все дела побоку, овец никто до сих пор на пастбище не выгнал… лишь бы собираться в кучу, орать и руками размахивать, на это они способны. Ступай, займись овцами. Я постараюсь прислать тебе кого – нибудь в помощь – если найду кого нибудь, у кого сохранились хоть остатки соображения. И поосторожней. Слышал, что Тим пропал?

Я неловко кивнул.

– Мне Матвей вчера говорил.

– Они собираются в горы. На розыски. Да еще почему – то думают, что отыщут поселение оборотней и, наконец, расправятся с ними, – она покачала головой. – И я не могу их удержать.

– А… отец Лазарь?

– Он говорит – это священный гнев. А раз так – Господь уготовит жертву.

В ее голосе проскользнула странная нотка – то ли насмешки, то ли осуждения.

Она задумчиво посмотрела на меня.

– Им этого не понять, – сказала она наконец, – но я пожила на этом свете и знаю только одну вещь, которая наверняка священна. Это домашний очаг, вот так – то. Больше ничего нет. И если они все лето будут носиться по горам как оглашенные, никому это этого лучше не станет. Ладно, шевелись, овец нужно напоить и выгнать на пастбище, пока жары нет.

Я все еще мялся.

– Боишься оборотней? – спросила Катерина.

– Ну, так…

– Ну и дурак. Точь в точь, как эти… Если человек услышит Голос, его никакие запоры не удержат. А если не услышит, на что он оборотням, а, дурень?

Добравшись до загона, я распахнул ворота – овцы тесной грудой ринулись к выходу. Мне пришлось порядком повозиться, пока я не завернул стадо в узкую котловину между двумя долинами, но потом все пошло как по маслу.

Я побоялся подняться на самый верх – к той расселине и устроился пониже, в небольшой лощине между двумя отрогами. Здесь бил небольшой родник, и трава была густая и пышная – овцы бродили поодаль, а мне оставалось только лениво наблюдать за ними и вздрагивать при каждом шорохе. Вот сейчас трава бесшумно раздвинется и выйдет Тим – явно мертвый, с пустыми мутными глазами…

«Что ты со мной сделал?»

Говорят, призраки преследуют своих убийц, травят их, как дикого зверя, гоняют по заросшим колючим кустарником холмам, пока те и сами не упадут замертво или не сойдут с ума… Никто из наших еще никогда не видел такого призрака, но у нас до сих пор и тайных убийств не было – ну зашибет кто – нибудь кого – нибудь случайно во время драки… И то, неприятностей потом не оберешься. Убийце до конца дней своих приходится брать на себя двойную долю работы – за себя и за убитого, если тот был здоровым трудоспособным человеком, а это кого хочешь с ног свалит…

Тем не менее, я все представлял себе появление Тима и каждый раз на его лице все явственнее проступали признаки смерти и разложения. Под конец он уже совсем потерял человеческий облик и сделался чем – то похожим на того оборотня – не лицо, а черная маска…

Так я промаялся весь день, а на закате на выгон поднялся Матвей. Он принес снизу кое – какую еду, и мы устроились на камнях у ручья. Он, по своему обыкновению, ничего не говорил, пока я сам не начал расспрашивать.

– Что там у вас стряслось ночью? – спросил я с деланно небрежным видом, – я видел, как горел лес.

Матвей пристально взглянул на меня.

– Оборотня у столба не было, – сказал он наконец, – он исчез. Должно быть, ему все – таки удалось освободиться. Вот они и подожгли заросли, чтобы его оттуда выкурить.

– И… как?

Он пожал плечами.

– Его там не было, разумеется. И не удивительно. Ведь они не из той же плоти и крови, что мы – им ничего не стоит ускользнуть.

И добавил, задумчиво глядя в пространство:

– Может, это и к лучшему.

– К лучшему? Почему?

– Он ведь не сделал никому ничего дурного. Про них ходят всякие слухи, но ведь на самом деле никто не видел, чтобы оборотень причинил кому – нибудь вред.

– Но… ведь они отнимают душу!

– Что же… возможно. Я не знаю, что видели или слышали те люди, которые потом возвращались не в себе. Зато я знаю, что с ними случалось потом – если их удавалось удержать и если они больше так и не приходили в себя, их убивали.

– Убивали?

– Ты не знал? Но это понятно. Ведь они уже были отмечены нечистой силой. Кстати, ходят слухи, что девчонка бродит где – то поблизости… Может, тоже ищет свою душу?

Он покачал головой.

– Как ты думаешь, куда они все уходят? Каждый раз их тянет домой, обратно, они возвращаются, но потом все равно уходят. Значит… там есть что – то, ради чего стоит оставить все это? И где оно, это место? И откуда те, другие, знают, за кем им нужно приходить? Кому говорит Голос? Кто ему отвечает?

Ладони у меня взмокли и я вытер их о штаны.

– Матвей… но ведь это же просто ветер…

– Ты так думаешь? – спросил он.

– Так что же… По твоему, они… все время наблюдают за нами?

– Не знаю, – сказал он, – но должно быть, так. И призывают тех, кто готов. Но вот куда и зачем… Кстати, это не твое?

В его руке что – то блеснуло и я с удивлением узнал свой нож.

Видно, я выронил его тогда, на поляне, и даже не заметил этого.

Это был совершенно определенно мой нож – потому что на рукоятке я вырезал причудливые завитушки. Все мальчишки украшают рукоятки своих ножей, кто во что горазд, поэтому двух одинаковых просто не бывает.

Я нерешительно протянул руку.

Матвей какое – то время молча глядел на меня, потом сказал:

– Иногда трудно понять, как на самом деле следует поступать. Кажется, что ты делаешь что – то достойное, а на самом деле – совершаешь преступление…

Он протянул мне нож, и, когда пальцы мои сомкнулись на рукоятке, задумчиво добавил:

– Или наоборот.

Больше мы к этому разговору не возвращались и я так и не знал – впрямь ли он догадался о том, что произошло ночью на священной поляне.

Но день на этом не кончился.

Я – то думал, что и заночую на пастбище – конечно, считается, что ночами оставаться под открытым небом опасно, хоть молодежь больше пугала друг друга этим страхом, чем на самом деле боялась – просто так, для развлеченья, тем более что пастухи всегда ночевали на выгонах, и ничего с ними не случалось, – но в последнее время все было неладно и слухи перебрасывались из одной общины в другую, как пламя на охапки соломы. Уже поговаривали, что морской народ вышел из моря и слишком долго плясал на берегу, и что им даже удалось заманить к себе в воду какого – то парня, который застал их за этим занятием. Никто сам этого парня не знал, но слухи все равно ходили… Все шарахались друг от друга, потому что нечистая сила может принять какой угодно облик, и старались держаться вместе, чтобы было кому подтвердить, что ты самое что ни на есть человеческое существо… Одним словом, вечером, когда пастухи с остальных выгонов стали собираться у костра, снизу поднялся Дарий и сказал, что меня хочет видеть святой отец.

Я шел, сопровождаемый Дарием, который на все вопросы только ухмылялся препаскудным образом, и все гадал – зачем он меня позвал? Неужели он вспомнил про меня, наконец – то? И я приступлю к своему ученичеству? Впрочем, на это я не слишком надеялся – не так – то легко обмануть святого отца.

Вечера теперь стояли долгие, а небо, едва лишь темнело на западе, начинало светиться на востоке – полной темноты все равно не было, и я добрался до молельного дома без всяких приключений. Если вспомнил, то почему вызвал к ночи, вот вопрос – то! А если дело не в том? Сердце у меня ныло в предчувствии неладного, но деваться было некуда.

Я думал, что он будет ожидать меня в жилой пристройке, но огонь горел в молельном доме – одинокая плошка, она и света – то настоящего не давала; ровно столько, сколько нужно, чтобы разобрать, где сидит отец Лазарь и подойти к нему.

– Я жду тебя, – сказал он.

Сердце у меня вконец упало.

Он неподвижно глядел на меня из тьмы своими яркими, блестящими глазами.

Он все знает, подумал я, давно уже знает, он видит меня насквозь, просто хочет помучить.

– Последнее время я что – то редко тебя вижу, – сказал он, – чем ты занят?

– Не знаю, святой отец… думаю…

– Неплохое занятие для того, кто хочет стать учеником священника. И к каким же выводам ты пришел?

Я неуверенно поглядел на него. Лицо у него было серьезным, и я не мог понять, издевается он надо мной, или нет.

– Я подумал… может быть, мы неправильно понимаем то, что видим? Мы ведь знаем только то, что снаружи. На поверхности…

– А… – сказал он. – А что же происходит на самом деле? Сделай одолжение, просвети меня.

Все – таки издевается, подумал я. Либо он не понимает, о чем я, либо делает вид – не хочет понять… либо… либо я и впрямь ненормальный, раз мне приходят в голову такие мысли. И все – таки я решил попытаться еще раз.

– Святой отец… кто они такие?

Он даже не спросил, о ком это я. Отрезал:

– Нечисть.

– Но мне показалось… он был из плоти и крови… его можно было ударить. Ранить. Его удалось поймать.

Он сурово поглядел на меня.

– Откуда ты знаешь? А может, он просто позволил себя поймать?

– Зачем?

– Быть может – чтобы кое – кто усомнился. Он внес смуту в человеческие души – и исчез. Где он теперь? И как он освободился от пут? Если он – порождение этого мира, то как ему удалось уйти? Да, кстати, Люк… эта девочка…

– Да, святой отец, – тихо отозвался я.

– Ты ее видел? – резко спросил он.

Я вздрогнул.

– Ведь ты ходил ее искать, верно? Тебя видели в горах.

Я кивнул.

– Да, но… я так и не нашел ее. Ведь они ее забрали, да?

Он медленно сказал.

– Говорят, она все еще бродит где – то поблизости. Ее видели. Но не ищи ее, Люк, не обманывай себя – она больше не человек. С тех самых пор, как пришла из Гнилого Лога. Ты ввел в человечье жилье пустую оболочку, Люк.

Меня затрясло.

– Вы знали об этом… с самого начала?

– Никто не может остаться один в ночном лесу и вернуться тем же самым, – сказал он. – Поэтому, как только ты сказал, что она пришла из лесу вслед за остальными, я сразу понял, что дело неладно. Она просто не могла уцелеть.

А я? – подумал я.

Я, было, открыл рот, чтобы возразить, но передумал и снова закрыл его.

– Ты что – то хотел сказать? – спросил отец Лазарь.

– Но ведь… я разговаривал с ней. Тогда, внизу. Она мне отвечала. Она была совсем как…

– Притворство, – жестко ответил он. – Сплошное притворство. Они всегда прикидываются людьми – сначала. Вселяются в человека и сохраняют его облик.

– А потом?

– Кто знает? – сказал он. – Иногда я думаю… вокруг нас словно сжимается кольцо – все плотнее и плотнее… мы – точно загнанные звери. Я молил Господа дать мне знак. И тогда, после, я поглядел в огонь и увидел…

– Что? – шепотом спросил я.

– Огонь. – Ответил священник.

Вроде бы, что еще такого можно увидеть в огне, верно? Но я испуганно смотрел на него, не мог отвести взгляда от его глаз, светящихся из полумрака.

– Погляди на меня, Люк, – сказал он властно, – погляди внимательно.

Лампа уже совсем прогорела, светились только его глаза. Они точно разбухли, повисли в воздухе перед лицом, стали как огромные светящиеся шары.

– Тебя видели ночью в горах, Люк, – сказал он. – Что ты там делал?

Завороженный, я не мог не ответить.

– Искал… ее.

– Зачем?

– Не знаю… хотел увидеть… не знаю.

– Ты ее видел? – вопрос прозвучал резко, как удар хлыста.

Я напрягся, пытаясь овладеть собой, но губы мои против воли ответили:

– Да.

– Где она?

– Не знаю… она сразу ушла…

О Господи, сейчас он спросит…

– Куда она ушла, Люк?

– Не знаю… – меня бил озноб, я трясся, и, уже не пытаясь сдержаться, стучал зубами, – не знаю… Я сказал ей «Уходи скорее», и она ушла.

– Ты ее испугался?

– Да… нет… не знаю…

Он вытягивал из меня все жилы и я чувствовал, что вот – вот произойдет непоправимое.

– Куда делся оборотень, Люк? Тот, на поляне? Куда он пропал?

Я съежился, пытаясь закрыться руками, спрятаться от него, от этих глаз, но руки не слушались меня – они точно одеревенели. Я вытаращился на плывущее в сумраке лицо отца Лазаря, чувствуя, как напрягаются жилы на шее, не в состоянии пошевелиться.

– Я… выпустил его… Ночью…

– Зачем ты это сделал, Люк?

Внезапно он вздрогнул – лицо его в полумраке приобрело привычные очертания, и я сразу обмяк, точно оборвались невидимые узы, которыми он приковал меня к себе.

– Святой отец, – раздался голос за дверью, – святой отец!

В голосе слышался ужас.

Отец Лазарь резко обернулся и, подбежав к двери, распахнул ее и притворил за собой – я лишь успел увидеть свет, хлынувший сквозь щель в дверном проеме. Там было еще что – то – что – то чужое, непривычное, чего я не мог определить…

Я выбежал следом.

Ночи не было.

Сверкающее зеленое зарево корчилось, обхватив горизонт, подобно огромной змее, верхушки гор и полоса леса чернели на его фоне и оттуда, со стороны леса что – то неслось нам навстречу, стремительно увеличиваясь в размерах.

Я видел, как они приближаются, точно тучи черных птиц, точно хлопья пепла, они накатывали волна за волной, и пылающее небо тряслось от хлопанья их крыльев. Я слышал их пронзительный писк, пронизывающий пространство – высоко, на верхнем пределе слуха.

Они кружились над притихшей лощиной и крылья их подняли такой ветер, что волосы у меня на голове зашевелились.

Кто – то упал на колени, закрыв лицо руками, кто – то кричал, размахивая пылающим факелом, пытаясь отмахнуться от парящих над головой созданий и колеблющееся пламя озарило лицо одного из них, пролетавшего совсем низко – странную слепую маску с плотно сомкнутыми веками.

Какое – то время я стоял неподвижно, приоткрыв рот, наблюдая за этим чудовищным снегопадом, но потом опомнился.

Метнулся в сторону – никто не обратил на меня внимания. На мгновение я обернулся, чтобы поглядеть на отца Лазаря.

Он стоял неподвижно, голова высоко поднята. Крылья странных созданий свистели вокруг, чуть не задевая его по лицу, но он даже не сделал попытки уклониться или заслониться рукой.

Потом, почувствовав мой взгляд, он резко повернулся в мою сторону, но я не стал дожидаться, пока он пошлет за мной кого – то, кто еще не свихнулся окончательно, или, что еще хуже, свихнулся совсем. Или пока он не дернет за ту невидимую нить, которой я был к нему привязан – я побежал, задыхаясь, вверх, в горы и не оглядывался, пока не оказался достаточно высоко. Тут только я решился обернуться, чтобы поглядеть на долину – она кипела, точно гигантский котел; или точно на нее опустилась туча, бурлящая снегом и грозовыми разрядами. Кольцо зеленого света, стиснувшее горизонт, наконец, погасло и я уже не столько видел, сколько ощущал, что там, внизу, люди растерянно тычутся в наступившей темноте, уже не пытаясь бежать или предпринять что – либо.

Где – то у меня над головой просвистел шум гигантских крыльев – точно отлив в море, уносящий волну за волной…

Потом все стихло.

Какое – то время я сидел, охватив колени руками, и пытался представить себе, что сейчас происходит на соседних стоянках в близлежащих долинах, или на выгонах, где до сих пор расположились пастухи с подпасками… Наверное, решили, что близится конец света, подумал я, да впрочем, похоже, что так оно и есть. Почему – то эта мысль принесла мне облегчение – если весь мир гибнет, нет нужды беспокоиться о том, что будет лично с тобой. Верно, я не хотел гибнуть в огне у священного столба, потому что уже знал эту смерть и боялся ее, но в остальном – какая теперь разница? И я нырнул в заросли и неторопливо полез по склону, уже не давая себе труда прислушаться к ночным шорохам…

* * *

Поначалу я, было, подумал, что они сразу пустятся в погоню, но потом понял, что ошибся. Никто сейчас не решился бы выйти под открытое небо даже под страхом проклятия. Да и сам я не отважился углубляться в холмы – кустарник покрывал склоны, пока не обрывался на той высоте, где уже не растет ничего. В общем – то, я мог бы, пользуясь им, как укрытием, подняться повыше и преодолеть перевал, но во – первых, ни я, да и никто другой не знали, что там, за перевалом, а во вторых, меня, как я уже сказал, никто не преследовал.

Самым разумным было бы дождаться утра и спуститься вниз – на побережье.

Следуя вдоль берега всегда можно было наткнуться на заброшенные деревни – те, что люди оставили, побоявшись дурного знака, или те, что вымерли сами по себе из – за порчи или тех стремительных хворей, которые перекидываются с человека на человека точно лесной пожар на сухую поросль. По прошествии нескольких лет такие поселения становились безопасны – там можно было бы ночевать под крышей и пользоваться утварью, разве что на огне ее прокалить хорошенько. А если конца света осталось ждать недолго, что толку беспокоиться о будущей зиме? Понятное дело – одному зиму не прожить. Ее можно протянуть только всем вместе, но сейчас загадывать так надолго просто не имело смысла.

Разумеется, спускаться следовало так, чтобы выйти как можно дальше от наших собственных зимних домов, и я забрал к востоку, так и не покинув зарослей – брел себе помаленьку, продираясь сквозь спутанные ветки, которые то гладили, то царапали мне лицо. Меня до сих пор трясло, и я так и не знал, что тому виною – странные ночные твари или же неведомая сила, подарившая отцу Лазарю такую власть надо мной. Теперь, на расстоянии, он, казалось, вырос чуть не до небес, став таким же величественным и грозным, как, скажем, смерч, пожар или снежная буря – и примерно в той же степени способным на жалость и сострадание. Он делает только то, что должен, подумал я, и свернуть его с пути так же невозможно, как свернуть с пути смерч – остается только уступить ему дорогу.

Я мог бы догадаться, что он не отступится, потому что обычные люди могут позволить себе усомниться или дать волю страху, но святые отцы – нет.

Именно по этой причине я не собирался просить убежище в какой – нибудь чужой общине – даже если тамошние обитатели не забьют меня насмерть со страху как подозрительного чужака или оборотня, в каждой есть свой святой отец и мне придется в первую очередь иметь дело с ним. А я уже знал, что это такое.

Как осторожно я ни старался двигаться, я поднимал больше шума, чем хотелось бы – какие – то твари шарахались у меня из – под ног, а потом я почувствовал, что за мной кто – то идет – в отличие от меня, этот продвигался осторожно, бесшумно; когда я поворачивал голову, я видел его краем глаза, точно темное бесформенное пятно на фоне неба, но если начинал вглядываться в переплетение ветвей, там уже никого не было, словно он растворялся в воздухе.

Я не мог остановиться, потому что этот был за спиной, и мне оставалось только двигаться дальше, пока я не понял, что он гонит меня в определенном направлении, точно пастух заблудившуюся овцу.

Если бы я не пережил столько за один вечер, я бы свихнулся от страха, но тут мной овладело какое – то странное равнодушие – у меня больше не было сил бояться. Я просто шел и шел, прислушиваясь к мягкой поступи за спиной, стараясь двигаться как можно быстрее, потому что бежать у меня тоже сил не было.

Потом понял, что он выводит меня на открытое место.

Сначала топтался у меня за спиной, потом исчез и я оказался на пологом склоне, который уходил все вниз и вниз и где – то там, далеко, у его подножия, гудело море. В воздухе висела тяжесть, точно перед грозой.

Небо над морем слабо фосфоресцировало, море тоже, даже самый воздух, казалось, мерцал, часто – часто, почти незаметно для глаза.

Дышать было трудно – словно железные обручи стискивали голову и грудь.

Море ворочалось в своем темном ложе, потом я услышал дальний звук – словно всхлип гигантского существа, – и вода стронулась с места. Она медленно отступала от берега, втягиваясь в окоем, словно слизняк втягивается в свою раковину, пока, наконец, не осталось лишь черное дно, ил и песок, и подводные скалы.

Это было похоже на очень мощный отлив, но до сих пор я никогда не видел, чтобы море отступало совсем. Я сделал несколько нерешительных шагов вниз по склону, словно то неведомое, которое всосало в себя море, притягивало к себе все остальное, но вдруг почувствовал приступ такого страха, что замер на месте. Меня прошиб холодный пот, а кишечник корчился в таких спазмах, что я обхватил живот обеими руками, согнулся и замер на месте.

Значит, так оно и бывает при конце света – подумал я.

Небо на востоке было совсем ясным, и вдруг, в один миг, на нем возникло огромное черное пятно, оно пронеслось над горизонтом, распалось на отдельные точки и я уже видел, что это тысячи крылатых созданий, которые поднялись со своих гнезд, насестов или каких – нибудь вовсе странных ночевок, где они висят вниз головой, уставясь во тьму своими слепыми глазами. Та стая, что напала на летнюю стоянку, была лишь отростком того гигантского вихря, который сейчас бушевал в небе, они носились взад – вперед, на первый взгляд беспорядочно, но каждый взмах крыльев отбрасывал их все выше в небо, все дальше от побережья.

И я понял, что они, эти вестники беды, на деле были всего – навсего чем – то вроде нас – толпой перепуганных созданий. Где – то там они жили – возможно, в тех темных пещерах, которыми, по слухам, были пронизаны горные отроги. Их выгнал тот же слепой ужас, что только что свалил меня на землю, они покидали свои жилища, чтобы уцелеть, вот и все.

Этот мир принадлежал не нам – создания, обитающие в нем, различали в голосах земли предвестья наступающей беды, чтобы, услышав их, уйти туда, где до них не дотянутся пальцы подступающего бедствия. Мы же, затиснутые меж смертельными объятьями гор и моря, лишь слепо метались в игрушечных своих поселениях, мучимые страхами, природу которых так и не могли понять.

Оттого они так и ярятся, думал я, что чувствуют, как подступает это, но в отличие от других жителей земли не способны различить, что это такое.

Небо наполнилось пронзительными, чистыми, высокими голосами, и по этим крикам я понял, что стаи эти неоднородны – там, задевая друг друга крыльями, в ужасе и восторге метались самые разные твари.

Потом все стихло.

Даже пильщики в траве замолчали, словно их накрыли гигантской ладонью.

И я представил себе, как везде, по всему побережью, люди, высыпавшие из своих домов, стоят, задрав голову, и смотрят в низкое, недружелюбное небо. И боятся, боятся…

Но то, что подступало неслышными тяжелыми шагами, чем бы оно ни было, пришло не с неба.

Земля вдруг поднялась на дыбы и ударила меня по лицу.

Я упал и покатился по склону, а холм раскачивался, пытаясь стряхнуть меня, точно похоронная ладья, на которой я, святотатец, заживо отплывал к Счастливым землям.

Пытаясь удержаться, я цеплялся за сухие кустики травы, выдергивал их с корнем, сухая земля набилась мне в рот, кровь гудела в ушах, и сквозь этот гул я слышал, как стонут и ворочаются горы, как ухает вдалеке чудовище, поглотившее море…

Наконец, все смолкло. Холм подо мной еще раз затрясся мелкой дрожью, точно шкура животного, потревоженного назойливым насекомым, все тише, тише… Я встал, пошатываясь, и, будто кто – то толкнул меня под руку, резко обернулся. Там, на горизонте, на фоне светящегося неба, медленно вырастала темная полоса. Сначала она продвигалась совсем бесшумно, точно снежная туча, но потом я услышал ровный, нарастающий гул, в котором звучало торжество и победная мощь…

Море возвращалось обратно.

Стена воды была такой огромной, что даже отсюда, с безопасного расстояния, смотреть на нее было страшно – как она медленно заворачивается внутрь себя, как скручивается, корчится под собственной тяжестью. Еще один страшный удар потряс холмы – это она со всего размаху ударилась о берег, бросившись на него всем телом, погребла его под собой и вместо привычной линии побережья я видел теперь сотни бурлящих водоворотов – и каждый из них отгрызал свою часть берега, поглощал бухты и теплые отмели, и песчаные косы, и рыбацкие домики, чьи сваи подламывались, точно ноги… Я думаю, мало какие прибрежные поселки уцелели – народу там, правда, сейчас почти не было, потому что летом люди всегда стараются уходить с побережья, в горы, подальше от ненадежной воды, порождающей смерчи или гигантские приливные волны – но такого никто никогда не видел, да и никто, наверное. Страшно было подумать и о том, что творится сейчас в горных долинах – наверняка какие – то реки теперь потекли по другому руслу, летние стоянки засыпало камнями, по земле поползли новые трещины, разрывая ее на части…

Теперь – то можно спокойно примкнуть к любой общине – таких как я сейчас будет везде полным – полно: напуганных, придушенных завалами, отставших от своих или вовсе потерявших всех односельчан. Меня с радостью примут где угодно, потому что всем сейчас нужны руки – кому – то же нужно разгребать обломки, расчищать русла, разыскивать перепуганный скот… Может, ихний святой отец будет выспрашивать, как они это умеют, не оборотень ли я, ну, так пускай себе выспрашивает. Потом, вдруг удастся найти общину, в которой больше нет святого отца – никогда про такое не слышал, но мало ли.

И я неторопливо побрел обратно – на побережье сейчас все равно на несколько дней пути не осталось ни одного неповрежденного дома.

И лишь повернувшись спиной к морю, я вспомнил, что за спиной у меня крался некто – впрочем, подумал я, может, он все – таки примерещился? Перед такими вот бедствиями сама земля, кажется, бредит и порождает горячечные кошмары, – но его не было.

Должно быть, он и впрямь был просто вестником беды, порождением напитанного страхом воздуха и ночного мрака.

Так я тогда подумал. А может быть, он просто посторонился, чтобы уступить дорогу.

* * *

Они вышли на меня из зарослей.

Не тот человек отец Лазарь, чтобы его можно было запугать или просто остановить – даже тем ночным нашествием крылатых беженцев. Должно быть, он сразу отправил людей в погоню – а они уже были в таком состоянии, что им все равно было, куда бежать – лишь бы бежать. Потом уже я узнал, что он таким образом сослужил им добрую службу – ни один не остался под крышей. Даже старухи, потому что любопытство удержало их вне дома.

Сначала они шли, растянувшись цепью и освещая себе дорогу, но потом, когда землю тряхнуло, факелы у них погасли, и они разбрелись, блуждали уже сами по себе, возможно, даже без определенной цели – иначе я бы услышал погоню или увидел огонь. А так на меня вышло всего несколько человек, и я заметил их, лишь когда они чуть ли не столкнулись со мной на тропе.

– Вот он! – крикнул кто – то.

Я и не пытался бежать – это были здоровые, сильные мужчины; они все равно бы меня догнали, а я уже понял, в какой охотничий азарт приводит людей погоня. Они бы просто забили меня насмерть, как попытались забить того. Поэтому я дал им подойти к себе – но они ничего пока не делали, просто нерешительно топтались вокруг.

Недоверие отца Лазаря передалось им, а тут к нему еще прибавился страх – я слишком долго бродил в одиночестве, а значит, мог быть уже кем угодно… Меня так и подмывало пугануть их, как, бывало, пугаешь малышей – завыть или замахать на них руками, но они и так были напуганы, я понял, что лучше не доводить их до крайности.

Поэтому я подпустил их и дал себя связать.

Сначала они вроде как не решались, но потом, когда все – таки подошли ко мне, им стало стыдно собственного страха, поэтому они обошлись со мной довольно грубо – скрутили за спиной руки и поволокли наверх. Я не жаловался – они только и ждали, когда им представится случай хорошенько заткнуть мне рот. Мы уже перевалили через вершину холма – было совсем светло, и я увидел, что навстречу поднимается еще одна группа людей. Это была уже целая толпа, и я слышал, как они возбужденно шумят, пытаясь осознать случившееся – ведь теперь у общины не осталось зимнего дома, а из имущества – только то, что люди взяли с собой наверх. На берегу оставалось несколько человек – присматривать за хозяйством. Оставляют обычно никудышных, но теперь они наверняка погибли, а ведь это были чьи – то друзья и родственники.