Текст книги "Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918"

Автор книги: Мария Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 8 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

В течение какого-то времени она переживала кризис; никто не знал тайных движений ее души. Ее отчужденность, отсутствие интереса к чему бы то ни было в этой жизни достигли предела. Позже, когда тетя изменилась, она вернулась к реальности. Обладая большими душевными ресурсами, она с честью вышла из этого кризиса и вернулась к жизни более восприимчивой, более мудрой и терпимой, чем когда-либо. К сожалению, мое будущее решалось во время этого переходного периода; в каком-то смысле я была принесена в жертву, но не могу держать на тетю зла.

За несколько дней до бракосочетания в Царское Село приехал король Швеции Густав, который только-только стал преемником своего отца, его брат Чарльз, жена Чарльза Ингеборг, мой жених и многочисленная свита. Император, императрица и вся царская семья отправились на вокзал встречать их.

Я трепетала от душевного волнения, когда голубые вагоны специального поезда медленно подъехали к платформе и остановились. Вышел король со своими близкими, и, как только они ступили на красный ковер, их вышла встречать царская семья. После первых приветствий император сделал мне знак приблизиться. Я была представлена будущему свекру, и он поцеловал меня. Затем император провел короля мимо почетного караула, выстроившегося вдоль платформы.

Оркестр играл национальные гимны двух стран, били барабаны, официальные представления продолжались. В зале ожидания я познакомилась с принцем Чарльзом, его женой и их свитой. Шведские фрейлины привели меня в сильное смущение своим порывом поцеловать мне руку.

Затем монархи сели в карету и отвезли короля в Большой дворец, где для него были приготовлены апартаменты. В тот вечер был дан большой ужин, на котором произошел обмен тостами и заранее приготовленными речами. Теперь я легко говорила по-шведски и этим очень удивила наших гостей, обращаясь к ним на их родном языке.

Одну из дам, баронессу Фалькенберг, королева прислала мне для сопровождения, пока у меня не появятся свои приближенные. Очаровательная женщина, она с самого начала внушила мне доверие. Когда после ужина ее подвели ко мне, она сделала глубокий реверанс. Я спрятала обе мои руки за спиной. Она не забыла этот жест маленькой робкой девушки.

И вот настал знаменательный день. Утром я пошла на службу и исповедь, затем скромно пообедала вместе с императором, императрицей и их детьми. Согласно русскому обычаю, обрученные не должны видеть друг друга в день бракосочетания, до тех пор пока не встретятся, чтобы пойти в церковь.

После обеда я пошла к себе в комнаты и начала одеваться. Мое батистовое белье, отделанное валансьенскими кружевами, широкие накрахмаленные нижние юбки, туфли и чулки – все это было разложено на постели. Надев все это одно за другим, я облачилась в платье из серебристой ткани, такое жесткое, что, казалось, оно сделано из картона. Парикмахер завил мне волосы.

Завершив первую часть своего туалета, я вышла в гостиную, где меня ожидал мой отец для благословения. Тетя оставила нас одних. Над моей опущенной головой отец начертал крест, держа обеими руками икону.

В комнату вошла тетя и в свою очередь благословила меня. В тот день на ней было длинное платье из белого крепа и вдовий чепец, который она стала носить со дня смерти дяди. Этот чепец был тоже белый, с длинной вуалью, которая облаком окутывала ее голову и легко ниспадала до подола платья. Она не собиралась присутствовать на придворном приеме, но должна была помогать на церемонии в церкви. Отец и тетя пожали друг другу руки, а затем поцеловались; напряженность между ними рассеялась оттого, что они видели, как я страдаю при виде их холодных отношений.

Я должна была закончить свой туалет в Большом дворце, где собирались праздновать бракосочетание. Пора было ехать; карета, ожидавшая нас, стояла у дверей. День был пасмурный, большие хлопья мокрого снега бились в окна кареты.

В Большом дворце два господина – слуги тети – ждали нас, чтобы помочь мне подняться по лестнице. Мы вошли в одну из больших гостиных дворца, где нас ожидали еще несколько человек. В центре комнаты стоял туалетный столик, украшенный кружевами и лентами, а на нем – золотой прибор времен императрицы Елизаветы, дочери Петра Великого.

На столике были разложены царские драгоценности, которые должны были надевать великие княжны в день своего бракосочетания.

Среди них, во-первых, была диадема императрицы Екатерины с розовым бриллиантом необыкновенной красоты в центре и небольшая корона из малинового бархата, вся усыпанная бриллиантами; там было ожерелье из крупных бриллиантов, браслеты и серьги в форме вишен, такие тяжелые, что их нужно было прикреплять к золотым ободкам, которые надевались на уши.

Прислужницы начали собирать складками у меня на талии огромный шлейф из серебристой ткани, расшитой рельефными серебряными лилиями и розами. Затем мне пришлось сидеть перед зеркалом, пока старый придворный парикмахер, француз по имени Делькруа, соорудил по обеим сторонам моего лица два длинных локона, которые падали на мои обнаженные плечи. Затем надел мне диадему.

После этого придворные дамы, жены высокопоставленных чиновников, возглавляемые камер-фрейлиной, накинули мне на голову кружевную вуаль и маленькую корону и прикрепили среди складок веточки флердоранжа. Наконец, они возложили мне на плечи малиновую бархатную мантию с пелериной, отделанную мехом горностая и застегнутую огромной серебряной пряжкой. Кто-то помог мне встать. Я была готова.

Приехали монархи, двери распахнулись, и на пороге гостиной появился мой жених. С букетом белых лилий и роз в руке он нерешительно вошел в комнату. Обернувшись, я увидела мельком его профиль на фоне окна и содрогнулась. В этот момент решалась моя судьба.

Я была разукрашена, как идол; все, что было надето, казалось, придавило меня. Я едва могла двигаться.

Император подошел к столу, на котором стояли две большие иконы, которыми он должен был благословить меня. Он взял одну из них. Я подошла и с помощью своего отца и одной из своих кузин встала на колени перед ним. Он начертал в воздухе крестное знамение.

Я не могла подняться. Император, положив икону на стол, взял меня под локоть и помог мне встать. Затем образовалась свадебная процессия.

Принц, который должен был раньше меня прибыть в церковь, пошел вперед; я следовала позади об руку с императором. Два камергера, два пажа и генерал Менгден, управляющий моей тети, несли мой шлейф и мантию, и все же, несмотря на эту помощь, я едва могла передвигать ноги. Мы проходили через залы, большие и маленькие, заполненные мужчинами в военной форме и дамами в бальных платьях, и наконец пришли в церковь.

Там меня ждал принц. Нас поставили в центре нефа, его – справа, меня – слева. Шаферы стояли двумя рядами позади каждого из нас. Началась служба.

Священники в жестких золотых ризах двигались вокруг нас, исполняя различные обряды русской православной брачной церемонии. Уже безразличная ко всему, я следила за ними взглядом. Мне было холодно, несмотря на духоту в церкви, и я, вероятно, была очень бледна, так как один из моих шаферов, наклонился ко мне и спросил, хорошо ли я себя чувствую. У одного из пажей он взял бутылочку с нюхательной солью и всунул ее мне в руку.

Служба закончилась, запели «Те Деум». В этом принимал участие архиепископ Санкт-Петербурга, окруженный городским духовенством. Великолепные радостные гимны наполнили церковь. От прозвучавшего снаружи орудийного залпа задребезжали окна.

Услышав, что дьякон впервые объявляет мой титул великой княгини, я подняла глаза и увидела, что император и мой отец улыбаются мне. Прежде чем всем вместе уйти, архиепископ и другие церковнослужители низко поклонились мне. К нам подошли император, две императрицы, король и мой отец, чтобы поздравить моего мужа и меня.

Мы пошли во главе процессии в комнату дворца, где все было устроено так, как в протестантском храме. Здесь во второй раз была проведена церковная церемония бракосочетания. Мы сидели в креслах, поставленных перед двумя скамеечками для молитвы; наши кольца снял и вновь надел нам епископ, специально прибывший из Швеции. Императорский хор пел шведские гимны. Уставшие прихожане шептались и двигались позади нас.

Наконец служба закончилась. Мы поднялись, чтобы пройти в одну из гостиных, и в течение еще полутора часов принимали поздравления придворных. После этого тетя отвела меня в отдельные апартаменты для отдыха перед банкетом. Меня освободили от мантии и короны, что принесло некоторое облегчение. Подали чай. Пока мы с тетей писали ответы на поздравительные телеграммы, я положила усталые ноги на стул. Жесткие складки моего платья все еще тяготили меня, и на мне все еще была диадема и кружевная вуаль.

В семь часов мы с принцем заняли места друг возле друга во главе огромного стола в форме конской подковы.

По левую руку от меня сидел император, а императрица – по правую руку от принца. Другая, внутренняя сторона стола была не занята, так что гости свободно могли видеть нас Банкет обслуживали ученики Пажеского корпуса. При каждом тосте, за которым следовал пушечный залп, камергеры подставляли высокие бокалы для шампанского на золотых подносах. За каждым царственным гостем стояли пажи и сановники, назначенные им в личное услужение.

От серег у меня так болели уши, что в середине банкета я сняла их и повесила, к великому изумлению императора, на край стакана с водой, стоявшего передо мной. Моя салфетка все время соскальзывала с гладкой поверхности платья и падала на пол. И каждый раз паж, стоявший за моим стулом, исчезал под столом и доставал ее. Я была приятно удивлена, и ко мне вернулось мое обычное хорошее настроение; мы с императором весело разговаривали на протяжении всего ужина.

После банкета мы вернулись в гостиную и сели в ожидании завершения приготовлений к приему, которым должна была закончиться программа этого дня. Когда прибыли и разместились все гости, вышел главный гофмейстер и провозгласил начало приема. Мы вошли в огромную бальную залу, устланную по этому случаю красными коврами.

Затем начался праздничный церемониал, который ни в чем не изменился со времен Екатерины Великой. Под медленные звуки старинного полонеза монархи, царственные гости и царская семья разделились на пары. Каждая трижды обошла бальную залу, всякий раз меняя партнера. Они держали друг друга за руку, как в балете, и, когда пара разделялась или начинала новый круг, дама делала реверанс, а кавалер низко кланялся. В придворном этикете сохранилась даже традиция ставить в одном конце бальной залы карточный столик с зажженными свечами и колодами карт в память об императрице Екатерине, которая во время церемоний играла в карты с высокопоставленными гостями.

Первый свой тур я прошла с императором, второй – с великим князем Гессенским, а третий – с кронпринцем Румынии, который впоследствии стал королем Фердинандом. Тесные ряды гостей колыхались волнами поклонов, когда мы проходили мимо в танце. Мой реверанс, когда мы расставались с императором, был особенно глубок, настоящий подвиг, потребовавший удерживать в равновесии диадему, кружевную вуаль и платье из серебряной ткани.

Когда прием закончился, мы оказались в карете, запряженной четверкой лошадей, в которой император собирался доставить нас в свой дворец. Было уже темно, и толпы, которые заполнили улицы, не могли видеть, кто находится внутри кареты. Стоявшая на пороге Александровского дворца императрица в сопровождении короля Швеции встретила нас по традиции хлебом и солью на большом серебряном блюде. На императрице все еще была большая диадема из жемчуга и бриллиантов и бальное платье из белого муара, украшенное золотой вышивкой. Мы вышли и приняли из ее рук блюдо. Так закончилась церемония моего бракосочетания.

Я пошла в апартаменты, которые еще этим утром были полны жизни и движения. Теперь здесь было пусто и безлюдно. Пришла моя гувернантка, чтобы помочь мне раздеться. Она сняла с меня драгоценности, вуаль и пышный наряд. У меня болела голова, а от веса свадебного платья на плечах остались темно-синие кровоподтеки. Я надела костюм из жемчужно-серой ткани и небольшую шляпку, украшенную гиацинтами и имеющую сбоку изгиб, подбитый светло-вишневым бархатом. Принц ожидал меня в соседней комнате.

Мадемуазель Элен одевала меня молча; это были тяжелые минуты для нас обеих. После двенадцати лет радостей и печалей, которые мы делили с ней, надо было расставаться. Все наши недоразумения были давно забыты; они остались частью моего детства, мои дорогие воспоминания, и хорошие или плохие, частью прошлого.

Я вырвалась из ее объятий и присоединилась к принцу. И вместе мы пошли проститься с монархами. Императрица, всегда испытывавшая ко мне материнские чувства, была очень ласкова в тот вечер. Она надела мне на палец прекрасное кольцо с сапфиром – ее прощальный подарок.

Нас отвезли на вокзал, и мы отправились в Санкт-Петербург. Там мы должны были провести несколько дней в старом дворце моего дяди. В сопровождении русского и шведского почетного эскорта мы вечером приехали во дворец, где нас ожидала тетя, снова с хлебом и солью в знак гостеприимства.

Она осталась с нами на поздний ужин. Затем все ушли и оставили нас одних.

На следующий день шаферы, которыми были все наши дяди и двоюродные братья, во главе с моим братом приехали ко мне с букетом цветов и остались на обед. Во второй половине дня мы наносили визиты, а вечером отправились в Царское Село на гала-концерт, который давали московские артисты. Через день-другой мы поехали в Зимний дворец на церемонию под названием «Большой дипломатический круг» и «Baisemain». Хотя это происходило утром, все должны были быть в бальных платьях и диадемах. На мне было платье со шлейфом из небесно-голубого бархата, расшитого золотом, и гарнитур из бирюзы, который когда-то принадлежал моей матери.

Сначала мы принимали послов; они по одному входили в комнату, где стояли мы. Первым был посол Турции, в то время старшина дипломатического корпуса. Наши диалоги не отличались разнообразием: несколько поздравительных слов, несколько комплиментов, поклоны и слова благодарности.

После приема послов мы перешли в соседнюю комнату, где вдоль стен группами стояли главы дипломатических миссий с секретарями и посольскими служащими. Слева от меня в линию выстроились дамы: сначала супруги послов, затем жены министров и секретарей. Так как я никогда не выходила в свет, почти никого не знала, и вид этой огромной залы, заполненной незнакомыми людьми, чьи глаза были прикованы к нам и следили за каждым нашим движением, внушал настоящий страх.

Я подходила поочередно к каждой из дам, принц направился в противоположную сторону. Поговорив со всеми дамами, я перешла к кавалерам, останавливаясь у каждой группы. После официальных представлений я протягивала руку для поцелуя, говорила пару слов и двигалась дальше. На протяжении всей церемонии за мной следовали паж, который нес мой шлейф, и почетный эскорт. В завершение мы с принцем стояли бок о бок в течение более двух часов, пока городские жители, получившие доступ во дворец, поочередно проходили перед нами. Все они, женщины и мужчины, целовали мне руку.

Мы провели в Санкт-Петербурге восемь дней в череде ужинов, балов, приемов, ответных визитов и аудиенций. Все это было для меня ново и довольно занимательно.

Настал день нашего отъезда, грусть от которого смягчал тот факт, что отец собирался часть пути проделать вместе с нами. В каком-то смысле я уже попрощалась с Россией, когда уезжала из Москвы. А в конце медового месяца я должна была встретиться со своим братом Дмитрием в Париже. И все же, когда я увидела его на платформе, остающегося в одиночестве с моей тетей, когда я подумала о пустоте комнат, куда он вернется, мое сердце болезненно сжалось.

С этого момента наша жизнь разделилась, каждый должен был идти своим путем, вести свои сражения в одиночку. Радости и печали нашего детства тесно связали нас, а нежность и любовь, которые объединяли, никогда не ослабевали. И теперь интриги моей тети, без сомнения преднамеренные, разводили нас в разные стороны. Я должна была встретить свою судьбу одна, в новом и незнакомом мире.

Все было сделано за меня; я была беспомощна. Защищенное и ограниченное существование великой княжны до сих пор внушало мне, что все мысли о независимости или инициативе бесполезны, даже опасны. Я была воспитана по образцам, которые тогда были распространены в монарших кругах, и ориентировалась на себе подобных. Это «равнение» проникло в наш круг задолго до массовой уравниловки; принцесса, которая выделялась своими интеллектуальными способностями или стремлением к интеллектуальной деятельности, если она выходила за рамки обычной благотворительности, вызывала зависть, критику и иронию окружающих. Интеллектуальная посредственность была и убежищем и защитой; это не было особенностью монаршего быта только в России.

Поменяв страну, я не поменяла обстановку. На месте моей тети оказались другие люди, на месте моей гувернантки – фрейлины. Это отсутствие существенных изменений ощущалось мною болезненно, но неотчетливо – я так мало знала о мире, о простой искренней дружбе, о России, ее истинной жизни, духовной силе, ее бескрайних просторах, ее бесконечных красотах.

Кроме своего брата, мне не о чем было жалеть: ни семьи, ни дома, ни привязанностей у меня не было. И все же, несмотря на печальные воспоминания детства, несмотря на свою жизнь, лишенную высшего содержания и существенных интересов, несмотря на отсутствие ощутимых уз со своей родиной, я так или иначе сохранила пылкое преклонение перед своей огромной загадочной страной. Не зная ее, я инстинктивно чувствовала ее слабости и безграничные возможности, ее безумие и мудрость, и всегда в своем сердце, пока жива, я буду отождествлять себя с Россией.

Часть вторая
Пробуждение

Глава 11
Швеция

Наше свадебное путешествие началось с визита к королеве Швеции, матери моего мужа, чье слабое здоровье не позволило ей присутствовать на нашей свадьбе. Урожденная принцесса Баденская, в то время она находилась в Германии, в Карлсруэ, вместе со своей матерью великой герцогиней Луизой.

Там нас ожидал официальный прием. Мне было необходимо выйти из поезда в изысканном вечернем платье в украшениях. Можно себе представить, насколько непросто мне было одеваться в обычном купе первого класса! В Карлсруэ мы обнаружили, что при дворе носят траур по дедушке моего мужа. Все принцессы и фрейлины ходили в черных платьях и вуалях, а любимые стулья покойного великого герцога были отмечены траурными венками на сиденьях.

Великая герцогиня Луиза, дочь императора Вильгельма I, была одной из последних представительниц поколения принцесс, которые теперь исчезли. Это была пожилая дама, сочетавшая строгие принципы и железную волю с большим умом и чрезвычайно широким кругом интересов. Несмотря на мой юный возраст, она всегда относилась ко мне уважительно, что удивляло меня. С восьми часов утра, когда она присылала ко мне свою первую камеристку осведомиться, хорошо ли я спала, ее учтивости не было конца. Она часто входила в наши апартаменты, когда мы с мужем еще завтракали.Даже в этот час она уже была одета в черное креповое платье с длинным шлейфом и в руке, затянутой в черную перчатку, держала веер.

Ее преданность семье была поразительной, и такой же был ее неутолимый интерес ко всему. Она часами расспрашивала меня о далеких родственниках в России, известных ей только по именам. Ее интересовали мельчайшие подробности их жизни. Такое внимание распространялось и на умерших родственников, которые, казалось, продолжали занимать в ее жизни то же место, какое занимали прежде. Ее спальня, которую однажды она пригласила меня посетить, была увешана фотографиями королей, королев, принцев и принцесс на смертном одре. Некоторые рамки были украшены венками из бессмертника или бантами из крепа.

При баденском дворе царил строжайший этикет. Даже семейные собрания были отмечены печатью торжественности, казавшейся мне формой лицедейства, которой предавались великие люди, лишенные других развлечений. Моя новая семья относилась к своему прошлому и настоящему очень серьезно.

На следующий день после нашего приезда в Карлсруэ император Вильгельм II нанес нам официальный визит. Вечером, после парадов и церемоний, вся семья собралась на неофициальный ужин; за столом сидели всего лишь семь или восемь человек. Я сидела рядом с принцем Максом, еще молодым тогда человеком и более оживленным, чем другие. Какое-то его шутливое замечание заставило меня рассмеяться.

Воцарилось молчание. Все обратили на меня возмущенные и удивленные взгляды. Я умолкла и покраснела. Дома, в России, личные отношения были гораздо проще. Этикет существовал только для церемоний.

Затем мы поехали в Венецию, где были одни, так как король Швеции решил, что мы не нуждаемся в сопровождающих во время нашего медового месяца. Венеция, которую я с детства жаждала посетить, разочаровала меня; я не нашла в ней никакого очарования и оценила ее только в более поздние годы. Потом мы отправились в Ниццу, где нас ждал автомобиль. В нем мы должны были объехать Францию и затем добраться до Парижа.

В Марселе принцу пришлось лечь в постель с легкой простудой. В сопровождении нашего шофера я совершила небольшую экскурсию на пароходике в замок Иф. На нем же ехала толпа рабочих и солдат, находившихся в увольнении; все были в той или иной степени пьяны и распевали песни.

В Биаррице я вновь увидела свою кузину, великую княгиню Ксению, и ее детей, которые жили на большой вилле на берегу моря. Однажды мы поехали в Сан-Себастьян, чтобы посмотреть бой быков. Но пришлось сидеть на солнце, и из-за головной боли я ушла, не дождавшись конца. Из Биаррица мы поехали в Тур, а оттуда – смотреть замки на Луаре.

К этому времени мне все уже надоело. Езда в автомобиле утомляла меня; часто случались поломки, и одежда того времени была плохо приспособлена для такого путешествия. Тогда я еще не привыкла обходиться без горничной. Моя шляпа, водруженная поверх высокой прически, не держалась на голове, и, чтобы не потерять ее, мне приходилось крепко привязывать ее к голове густой вуалью, которая забивалась пылью и не давала мне свободно поворачивать голову. Юбки были слишком длинными и широкими для подобных путешествий. Всякий раз, когда я в дороге бросала взгляд в зеркало, оно показывало мне все тот же несчастный облик: сбитую на одну сторону прическу, шляпу, съехавшую набок. Я чувствовала себя жалкой.

Наконец осталось сделать лишь одну остановку, прежде чем достигнуть Парижа, где меня ожидали мой отец и Дмитрий! Но в тот последний день одна за другой лопнули пять шин, и, чтобы заменить каждую, требовалось по крайней мере три четверти часа. Мое терпение подверглось большому испытанию. В отчаянии я ходила взад-вперед по обочине дороги, раздражаясь из-за каждой новой задержки.

Был уже глубокий вечер, когда мы добрались до Парижа. Когда машина подъехала к гостинице, первый человек, которого я увидела, был Жданов, старый камердинер моего брата. Я бросилась к нему на шею, дрожа от радости.

Потеряв надежду увидеть нас в тот вечер, Дмитрий проводил его в доме нашего отца в Булонь-сюр-Сен. Но вскоре он приехал, и мы вновь встретились после разлуки, которая нам обоим показалась бесконечной. Нам нужно было так много сказать друг другу, что в течение нескольких минут мы вообще не могли найтись, и молчали, охваченные волнением.

Хотя мой супруг старался мужественно скрыть это, но я не могла не заметить, что мое нетерпение увидеть Дмитрия, моя радость от нашей встречи причинили ему настоящую боль. Я сказала себе, что должна быть осторожной, но, несмотря на мои добрые намерения, все же не могла не пробраться украдкой в комнату моего брата, как только принц лег спать. Он немедленно вернул бы меня, но нам с Дмитрием так много надо было сказать друг другу, что время пролетело незаметно, и мы добрую половину ночи провели, сидя рядышком на лестнице и шепотом обмениваясь своими секретами.

На следующий день мы обедали с моим отцом. Наконец-то я увидела ту домашнюю обстановку, к которой годами стремились мои помыслы, и впервые встретилась со своим единокровным братом и двумя маленькими сестренками, старшей из которых было шесть лет. Дом в Булони был удобный, тихий и простой – это был домашний очаг. Понятно, что отец не мог сожалеть об огромном дворце, холодном и пустом, который он оставил в Санкт-Петербурге, и со своей женой здесь был идеально счастлив.

Когда я увидела их рядом в доме, который они вместе создали, из моего сердца ушли последние признаки недоброго чувства, которое я испытывала по отношению к своей мачехе. После этого мы стали называть друг друга по имени, как это делают друзья, и употребляли в речи фамильярное «ты», обращаясь друг к другу. Отец был счастлив.

Я не была в Париже с семи лет. Все, что я видела, волновало меня. Магазины были полны чудес. Сделать выбор было так трудно, что, насколько мне запомнилось, я сделала всего две покупки, которые оказались довольно любопытными. Одна была тем, что парижский парикмахер назвал «накладной челкой», или в просторечии «крыса», но очень декоративная. Она состояла из длинной пряди завитых волос, уложенной поверх подкладки из конского волоса, которую прикалывали к собственным волосам так, чтобы они были как можно выше надо лбом. После того как парикмахер однажды надел ее на меня, я не могла понять, как снова использовать ее, так как мои волосы были гораздо толще. Вероятно, эта идея таким образом украсить себя была сомнительной, и моя новая фрейлина баронесса Фалькенберг смеялась над моим приобретением до слез.

Моей другой покупкой было огромное боа из желтых и голубых страусовых перьев цветов шведского флага. Я намеревалась надеть его на церемонии моего официального вступления в Стокгольм.

Дмитрий уехал из Парижа на несколько дней раньше меня, чтобы навестить, по его словам, великого князя Гессенского. Мы с мужем проехали всю Германию, затем Балтику и прибыли в Швецию. Всю дорогу до Стокгольма мы видели толпы людей, приветствующих нас радостными криками. Мне было очень приятно такое внимание. Без всяких наставлений я ощущала, что надо делать: я отвечала на приветственные речи, целовала маленьких девочек, которые предлагали мне цветы, разговаривала с незнакомыми людьми, улыбаясь в ответ на радостные восклицания, бросала в толпу свой носовой платок. Мое знание шведского языка очень помогало в моем искреннем желании понравиться. Я страстно желала, чтобы народ моей новой страны полюбил меня, и чувство своего успеха опьяняло.

Мы прибыли в Стокгольм по воде, переплывая от острова к острову на военном корабле. Это был прекрасный день. Я была в белом: в кружевном пальто и большой шляпе, украшенной страусовыми перьями. На шее у меня было то самое боа.

Украшенная лодка отвезла нас на пристань, с которой мы должны были ступить в город. Там мы пересели в открытый экипаж, сопровождаемый кавалерийским эскортом, одетым в форму небесно-голубого цвета и серебряные шлемы.

Мы медленно тронулись. За нами последовала вереница карет. На улицах, украшенных шведскими и российскими флагами, колыхались толпы людей. Дети махали флажками, женщины бросали цветы – вскоре они заполнили всю карету, – и вокруг раздавались приветственные возгласы людей.

У дворца, который возвышается над городом и виден издалека, стоял почетный караул, одетый в форму времен Карла XII. Наш экипаж подъехал, лакеи открыли дверцы, выпавшие оттуда цветы рассыпались по земле. На каждой ступени главной лестницы стоял гренадер в большой медвежьей шапке. По всему дворцу отдавались звуки барабанов и труб военного оркестра, который играл государственные гимны наших двух стран.

Мы с принцем поднялись до площадки, где в сопровождении свиты меня ожидали король и королева. Прямо за ними в тени от двери я увидела – могла ли я в это поверить? – да, Дмитрия в белом мундире гвардейца. Я остановилась на месте и уставилась на него, настолько забыв о выражении своего лица, что в свите не могли удержаться от смеха. Король тайком привез его в Швецию, чтобы сделать мне сюрприз и чтобы я чувствовала себя свободнее в первые дни в чужой стране.

После первых приветствий и официальных представлений двору нас отвели в комнаты, расположенные анфиладой, которые должны были стать нашим домом, пока не будет выстроен наш собственный. Там нас ждала моя верная горничная Таня и мой любимый фокстерьер, который радостно прыгал, приветствуя меня. Через несколько минут пришли Дмитрий и генерал Лайминг. Так что в начале своей жизни в Стокгольме я оказалась окруженной старыми друзьями.

Но, невзирая на деликатную предупредительность короля и свою радость при виде Дмитрия, я не могла не почувствовать, что лучше бы его визит состоялся чуть позже. Для своего появления в Швеции я решительно настроила себя по крайней мере несколько первых дней не думать о прошлом, а полностью отдаться своим новым обязанностям и найти удовольствие в своей новой роли. Присутствие Дмитрия некоторым образом отвлекало меня от этой цели и поворачивало мои мысли назад, к старой жизни, нежели обращало вперед, к новому.

После нескольких дней празднеств, обедов и приемов мы уехали за город. Дмитрий по-прежнему сопровождал нас. В качестве укромного уголка в сельской местности мой муж, имея титул герцога Сёдерманландского, использовал небольшой замок в этой провинции, расположенный в двух часах езды на поезде от Стокгольма. Нас приняли с соответствующими церемониями; в тот день вся провинция собралась там, чтобы приветствовать своего герцога и его молодую жену. И из всех приемов, которые нам пришлось вытерпеть, этот был самый тяжелый, так как люди не ушли из сада, а оставались там весь до вечера и вернулись на следующий день, заглядывая в окна первого этажа со всех сторон дома. Мы ели при стечении народа, сидя как в витрине: в столовой было три больших окна и застекленное крыльцо.

Несколько дней спустя Дмитрий вернулся в Россию. Мы с мужем остались одни, если не считать баронессу Фалькенберг и капитана Клеркера, адъютанта моего мужа.

Приятный покой сменил волнения свадебного путешествия и нашего приезда в Швецию. Приближенные тактично оставили нас одних. Можно предположить, что они приятно проводили время, так как вскоре поженились.

В поместье было мало развлечений. Я очень страдала от тоски по родине. Тем летом к нам приехал мой молодой дядя – принц Христофор, чтобы провести с нами несколько дней. Шутник и фантазер, он благотворно подействовал на меня. Мне было очень жаль, когда он уехал. А осенью, как и обещал, вернулся Дмитрий, и мы отправились в морское путешествие на паруснике к островам у побережья Швеции. Днем мы плыли, а вечером бросали якорь в какой-нибудь маленькой гавани или высаживались на каком-нибудь острове, часто необитаемом, купались в скалистых бухтах и готовили еду на костре. Это были приятно проведенные недели.