Текст книги "Воспоминания великой княжны. Страницы жизни кузины Николая II. 1890–1918"

Автор книги: Мария Романова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Глава 9
Помолвка

Та атмосфера таинственности, которой тетя окружала каждый свой проект, была чем-то вроде фамильной черты. Большинство моих родственников частенько делали секрет из совершенных пустяков, поэтому мы с Дмитрием приучились сами собирать для себя информацию и иногда не колеблясь прибегали к неподобающим средствам.

У моей тети была привычка разбрасывать свои письма повсюду, и я должна признаться, что мы с Дмитрием часто бросали нескромные взгляды на них и телеграммы, которые лежали раскрытыми там и сям.

Так однажды мы узнали о телеграмме, содержание которой довольно сильно напугало меня.

Она была подписана княгиней Ириной, супругой принца Генриха Прусского, сестрой моей тети. В ней говорилось, что кронпринцесса Швеции пожелала получить мои самые недавние фотоснимки; их следовало послать в Стокгольм безотлагательно.

В смятении мы посмотрели друг на друга и тут же поняли, что все это значит. Королевская семья Швеции имела очень слабые брачные связи с нашей семьей и не поддерживала родственных отношений с нами. Эта просьба могла означать только матримониальные планы.

Когда миновало первое чувство удивления, это открытие меня особенно не поразило. Я знала, что когда-нибудь мне суждено выйти замуж за иностранца. Я знала также, что, если фортуна мне вдруг улыбнется, я смогу сделать выбор по велению своего сердца. Во все времена браки принцев обсуждались заранее; меня воспитали так, что я принимала это как факт. Полагаю, фотография была послана, хотя об этом меня оповестить не посчитали нужным, и по мере того как проходило время, я почти забыла об этом.

На Пасху мы поехали в Царское Село. Как только праздники закончились, тетя объявила, что мы должны вернуться в Москву. Неотложное дело, по ее словам, требовало этого; моя просьба остаться подольше в Царском Селе не рассматривалась.

По возвращении в Москву она попросила меня не занимать вторую половину дня никакими делами и встречами, так как она ожидает к чаю гостя. Будет хорошо, добавила она, если я подумаю о подходящем платье.

В назначенное время я без особого энтузиазма спустилась в гостиную и нашла свою тетю в одиночестве. Заваривая чай, она, избегая смотреть мне в глаза, мимоходом заметила, что ее гостем является молодой принц Швеции Уильям, второй сын ее давней подруги детства наследной принцессы Швеции. Она сказала, что он путешествует инкогнито, желая посмотреть страну.

Я улыбнулась про себя. Ее заявление не пробудило во мне больше никаких эмоций, и, когда несколько минут спустя двери раскрылись и появился молодой принц, я оглядела его со спокойным любопытством.

Он имел привлекательную, даже утонченную внешность, красивые серые глаза, скрытые под густыми ресницами. Его плечи были узковаты, а рост такой, что он, казалось, стремился как-то исправить это, слегка сутулясь. Мы сидели вокруг стола, ведя вежливую беседу, в основном она шла между тетей и принцем. Так как со мной никто не заговаривал, я хранила молчание. Дмитрия не было дома. Но перед уходом из своей комнаты я оставила ему записку с просьбой прийти в гостиную, когда он вернется. Когда он наконец появился, симпатичный, в голубой матросской курточке, с растрепанными волосами, удивление его было велико. Он и принц внимательно посмотрели друг на друга и пожали руки. Разговор между моей тетей и принцем продолжился. Когда он уходил, тетя пригласила его на ужин, и приглашение было принято.

Когда мы остались одни, тетя попыталась узнать, какое впечатление на меня произвел принц. Я сделала вид, что не понимаю подоплеки ее расспросов. Дмитрий последовал за мной в комнату и забросал меня вопросами:

– Вы думаете, что это тот самый принц, для которого предназначались ваши фотографии? Он приехал специально, чтобы увидеть вас? Вы собираетесь выйти за него замуж?

– Не будьте утомительны, – сказала я ему. – Кого же еще, по-вашему, он приехал увидеть, если не меня? Но пока так и не нашел времени поговорить со мной, – добавила я, смеясь.

Я одевалась к ужину, но в свои шестнадцать лет еще не достигла возраста истинного кокетства и бросала в зеркало озабоченные и беспокойные взгляды только тогда, когда Таня укладывала мои косы. За ужином принц сел рядом со мной. Я чувствовала, что внимание всего стола сосредоточено на нас, и все же, преодолевая робость, старалась вести беседу непринужденно. Тетя отправила нас с Дмитрием спать в десять часов, как обычно, и осталась с принцем, отпустив слуг.

На следующее утро она позвала меня в свою гостиную. Я поцеловала ей руку и ждала, когда она заговорит. Мы сидели лицом друг к другу.

– Послушайте, – начала она, глядя в сторону и нервно комкая в руке носовой платок с черной каймой, – я должна поговорить с вами об очень серьезном деле и хочу, чтобы вы как следует подумали, прежде чем дать ответ. – Ее лицо раскраснелось от подавляемых чувств, и она с трудом подбирала слова. – Принц Уильям приехал сюда, чтобы познакомиться с вами. Вы нравитесь ему, и он хочет знать, не согласитесь ли вы выйти за него замуж…

Шок от ее слов был все-таки сильным и болезненным. Хотя меня воспитали с той мыслью, что я должна выйти замуж из политических соображений, я не ожидала, что это будет так неожиданно. Поток тетиных слов, ее поспешное стремление выдать меня замуж и полное невнимание к моим чувствам вызвали возмущение, показались мне бестактными. Заметив мое оцепенение, она взяла меня за руку и попыталась притянуть к себе.

– Дорогая, вы не должны так волноваться. Я повторяю, что не хочу получить от вас ответ немедленно; вы должны обдумать его… Разве вы не знаете, что я хочу вам только счастья?..

– Но, тетушка, – запинаясь, проговорила я, – ведь я его совсем не знаю. Он только приехал. Как я могу дать вам ответ?

Несколько обеспокоенная тем, что ее слова причинили мне такую боль, она теперь постаралась смягчить их прямоту, но я слушала молча, с тяжелым сердцем. Решив, что я успокоилась, она отпустила мою руку после обещания ей ничего никому не рассказывать о нашем разговоре.

Когда я вернулась к себе в комнату, мадемуазель Элен была уже там. Она заметила мое волнение и забросала меня вопросами. И я в конце концов все ей рассказала. Это сообщение обеспокоило ее почти так же сильно, как и прежде меня.

– Не позволяйте влиять на свое решение. Прежде всего не торопитесь с ответом, – посоветовала она мне.

В тот день после обеда Дмитрий, я и принц поехали кататься. Я возвратилась из Царского Села с простудой, меня лихорадило. За обедом в присутствии принца я почувствовала себя настолько больной, что мне пришлось уйти из-за стола, и, пошатываясь, я направилась к себе в комнату, опираясь о стены и держась за мебель.

Я провалилась в сон, в котором меня преследовали кошмары. К утру я проснулась с сильной болью в щеке и больше заснуть не смогла. Температура поднялась, боль усилилась. Срочно вызванный специалист объявил, что это синусит и что необходимо оперативное вмешательство, если жар не спадет.

Ситуация была и смешная, и неприятная, и моя тетя была вне себя. Что касается меня, боль и страх перед операцией сделали меня равнодушной ко всему. События предшествующего дня, принц, ответ, который я должна дать ему, – все это перемешалось в моих мучительных кошмарах.

Тетя ходила взад и вперед от моей постели к гостиной, где принц сидел в ожидании новостей. Ее старшая сестра, принцесса Виктория Баттенбергская, приехала в Москву и сменила тетю у моей постели. В тот вечер температура у меня упала. На следующее утро операцию посчитали уже не нужной. Тот день я провела в постели, а на следующий день мне позволили полулежать в шезлонге.

Тетя была очень обоеспокоена: она боялась, что принц устанет от ожиданий.

Она вошла ко мне в комнату и сказала:

– Я больше не могу заставлять этого молодого человека ждать. Он спешит вернуться в Швецию, и так или иначе ему должен быть дан ответ. – Она села возле меня и продолжала:

– Что я должна ему ответить?

Предыдущий день я провела в раздумьях, и мои чувства приняли несколько иное направление. Ведь я не испытывала неприязненных чувств к принцу, а рано или поздно судьбе следовало покориться. До сих пор только Дмитрий много значил в моей жизни. Единственным большим недостатком моего нового положения была необходимость покинуть его. И все же в любом случае наша разлука была неизбежной. Вскоре его отправят в Военную академию. После его отъезда не останется ничего, что удерживало бы меня в Москве, и в конце концов я буду вольна устраивать свою жизнь: у меня будет свой дом, семья, возможно, дети…

Я сказала тете:

– Я принимаю предложение, но с одним условием: я не хочу выходить замуж раньше восемнадцати лет; я еще слишком молода. Знает что-нибудь отец об этих планах? И что он думает об этом?

– У меня есть согласие и одобрение императора – ведь вы находитесь под его опекой. Ваш отец за границей. Скоро вы сами напишете ему обо всем, – ответила моя тетя несколько неопределенно, очевидно погруженная в свои мысли. Затем она добавила:

– Я скажу принцу, что он может повидать вас завтра и попросить вашей руки.

– Хорошо, – сказала я.

Она обняла меня и ушла, кажется, с легким сердцем.

Во второй половине дня меня одели и отвели в гостиную. Мои слабость и волнение были таковы, что я едва стояла на ногах, поэтому меня усадили на диван, принесли чайный столик. Ко мне присоединилась тетя в сопровождении своей сестры и принца. Две дамы поспешно выпили свой чай и оставили нас. Принц, которому было заметно не по себе, задал мне несколько вопросов о моем здоровье, затем он внезапно взял меня за руку и спросил, нравится ли он мне. Я ответила, что он мне нравится.

Поколебавшись секунду, он сказал:

– Хотели бы поехать в Швецию… со мной?

И я снова ответила:

– Да.

Он поднес мою руку к губам и поцеловал ее. Положение было мучительным как для него, так и для меня. В тот момент я услышала, как моя собака скребется в дверь, и, обрадовавшись новой теме для разговора, спросила принца, не впустит ли он мою собаку. Он встал и впустил ее, затем снова подошел ко мне. «Вы устали, – сказал он, – поэтому я оставлю вас». Поклонившись, он поцеловал меня в лоб и ушел. Дело было завершено.

Через несколько минут вернулись обе мои тети и поздравили меня с помолвкой. Затем меня опять уложили в постель – я еще была нездорова, да и лихорадка вернулась.

Было решено никому не говорить о моей помолвке, пока о ней не объявят сначала монархам обеих стран и моему отцу. Но я не смогла удержаться, чтобы не рассказать о ней Дмитрию, мадемуазель Элен и супругам Лайминг. Они восприняли новость без воодушевления, особенно мой брат; он отказывался принимать ее всерьез.

Моя старая горничная Таня, от которой я ничего не могла скрыть, причесывала мои волосы, когда я рассказала ей о помолвке. В отражении зеркала я увидела, как ее глаза наполнились слезами и она наклонилась, чтобы поцеловать меня в макушку. Быстрота, с которой все это было проделано, привела в замешательство моих близких, но все, кроме Дмитрия, были сдержанны и не говорили со мной об этом.

Было бы нечестно притворяться, что тогда я была несчастлива. Когда первое потрясение прошло, я восприняла ситуацию спокойно, даже с определенной долей удовольствия. Мне льстило, что я стала центром всеобщего внимания, и была слишком юна, чтобы заглянуть в будущее и предвидеть большую ответственность, которая была возложена на мои хрупкие плечи.

А тогда я хотела верить в счастье; казалось, что жизнь обязана дать мне его как своего рода компенсацию за мое печальное детство, за отсутствие любящих близких. Я устала от упорядоченного, размеренного существования в этом огромном доме. Я жаждала шума, волнений, разрядки да и вообще любых перемен.

Через два или три дня принц покинул Москву. К этому времени я выздоровела, и последние дни и вечера перед его отъездом мы провели вместе. Традиции того времени не позволяли помолвленным молодым людям ни на минуту оставаться наедине, но моя тетя сделала уступку, по ее мнению, огромную: она устраивалась в соседней комнате, оставив дверь открытой. Но в его присутствии меня охватывала робость, и, пока было возможно, я избегала оставаться с ним наедине.

Моей главной заботой теперь было то, как сообщить об этой новости отцу. На сердце было тяжело от угрызений совести, потому что я дала согласие, не спросив его совета. Я сообщила о своей печали тете. Но она словно не могла понять моих переживаний и только повторяла те фразы, которые мы так часто слышали от нее, а прежде от дяди: наш отец бросил нас, он переложил на других возложенные на него обязанности, и принимать решения, которые обеспечили бы мое счастье, теперь долг этих людей.

Слово «счастье» в ее устах звучало как приговор. В течение последующих месяцев я столько раз слышала от нее это слово, произносимое с самыми разными интонациями, что стала просто ненавидеть его: «Ваше счастье требует… Для вашего счастья… В интересах вашего счастья…» И так бесконечно.

Моему отцу нечего было бы сказать, он ничего не мог изменить; все было решено. Теперь оставалось только написать ему о произошедшем.

Так как я не знала, что писать или что сказать, письмо продиктовала мне тетя. Об этом я ни разу не вспоминала не покраснев. По такому случаю, как и на протяжении всего периода моей помолвки, я, безусловно, принесла жертву своему воспитанию. Я полностью смирилась и положилась на мудрость тети, написав все точно под ее диктовку.

Письмо было до такой степени сентиментальным, что не обмануло отца. Слова о любви и счастье были написаны слишком легко и были слишком акцентированы, чтобы быть искренними.

Зато при написании этого письма я наконец поняла, какие именно чувства я должна была испытывать к своему жениху. Я писала, что я «схожу с ума от любви» и что «эта любовь поразила меня как удар грома». «Довольно официальный удар грома», – отмечала я про себя с отвращением, но покорно писала его под тетину диктовку.

Ответ, который я получила из Парижа, был полон боли и печали. Отношение моей тети к моему отцу в продолжение всех этих событий сильно уязвляло его. Поспешность, с которой распорядились моим будущим, казалась ему непостижимой. По его словам, я была еще слишком молода, чтобы выходить замуж, слишком молода, чтобы самостоятельно принять решение. Его глубоко возмутил тот факт, что все сделали, не посоветовавшись с ним, и даже без его ведома.

Мой отец был не единственным человеком, на которого произвела неприятное впечатление столь поспешная и неожиданная помолвка. Мой дедушка, король Греции, также выразил свое несогласие. Он написал моей тете письмо, подчеркнув, что мне едва исполнилось семнадцать лет, и просил отложить бракосочетание до исполнения мне восемнадцати. Тетя объявила, что здесь она действует в согласии с моим желанием и желанием моего отца. Бракосочетание было назначено на весну 1908 года.

Сначала тетя раздражала меня своим поддразниванием, обычным, когда приближается момент священного супружества. Но вскоре я стала к нему нечувствительна и начала легко проникаться духом своего положения. Мое послушание, к ее удовольствию, объяснялось тем, что я в конце концов убедила себя, что по-настоящему привязана к принцу. Это было проще, чем пытаться сопротивляться неизбежному.

В начале июня мы отправились в Петергоф, где к нам присоединился принц, чтобы официально объявить о помолвке. Его приезд сопровождался определенными церемониями. Император послал Дмитрия на вокзал во главе почетного караула встречать принца. Мы так и не узнали, как это случилось, но, к всеобщему ужасу, Дмитрий опоздал и не встретил принца, а догнал его только после того, как тот уже приехал во дворец. Императору это показалось очень забавным, и он долго дразнил нас по этому поводу.

В день официального объявления о помолвке в личной императорской часовне пели «Те Деум». Церковь стояла в парке среди множества лилий и гортензий. В течение богослужения накрапывал дождик. Через огромные открытые двери до нас доносился аромат цветов, а пение соловьев в кустах смешивалось с голосами хора.

После службы мы все отправились в один из загородных домов императора, где подали шампанское, поздравляли нас.

Мы уехали из Петергофа в Ильинское. Жизнь за городом давала большую свободу, и это сблизило меня и принца.

Вскоре после нашей помолвки я взялась за изучение шведского языка. Теперь, после каких-то двух месяцев занятий с учительницей, я уже начала немного говорить. Принц был тоже очень молод и с удовольствием участвовал в наших простых развлечениях. В каком-то смысле мы стали хорошими товарищами, но, несмотря на эти дружеские отношения, всегда существовали национальные различия и различия в воспитании, которые воздвигали между нами преграды, смутные, но непреодолимые. Я чувствовала, как между моим братом и принцем растет неуловимая антипатия, что беспокоило меня.

Тетя часто уединялась с моим женихом, чтобы обсудить материальную сторону этого союза. Меня на эти беседы не приглашали, это казалось несколько странным.

Принц был офицером шведского флота. Вскоре он отплыл в Америку. После его отъезда я заболела корью, и мне пришлось несколько недель пролежать в постели. Он писал мне регулярно, и я диктовала ответы своей учительнице; мне было запрещено писать, чтобы не напрягать глаза.

Дмитрий заразился от меня корью, и его болезнь протекала тяжелее. Чтобы ускорить его выздоровление, доктора посоветовали отвезти нас обоих в Крым. Тетя отправилась вместе с нами. Была осень. Мы остановились на вилле в Корейце, татарской деревушке под Ялтой.

В Москву вернулись через два месяца, куда скоро должен был приехать мой жених. Он привез с собой чертежи дома, который тетя собиралась построить для нас в Стокгольме. Мы обсуждали эти чертежи, мой жених и я, робко выражая юношеские разногласия, которые хоть и были незначительными, являлись отражением больших различий наших темпераментов и точек зрения. Несколько месяцев разлуки дали мне возможность яснее оценить свое положение, и легкая тревога возникала в моем сердце всякий раз, когда при встрече с моим будущим мужем я попыталась заглянуть в наше будущее.

Глава 10
Бракосочетание

Отец давно хотел привезти свою жену в Россию, хотя бы на короткое время, но царь всякий раз запрещал ему это. Теперь, наконец, такое разрешение было получено. Мой отец с женой приехали в Санкт-Петербург и на пятнадцать дней поселились в нашем старом дворце на Неве.

К этому времени его положение как-то упрочилось: его жена теперь носила титул графини Гогенфельзен, и их брак был признан царской властью. Старшая дочь графини от первого брака ждала ребенка – это и было причиной, изложенной в прошении на имя императора, – желание матери быть со своей дочерью в такое время. Кроме того, отец желал, чтобы мы встретились с его женой и узнали ее получше, а также чтобы она заново наладила связи со столичным обществом.

Тетя была недовольна, но император не мог отменить своего решения, поэтому тетя сопровождала нас в Санкт-Петербург в мрачном расположении духа. Она считала, что дядя знал бы, как не допустить эту бесполезную, почти неприличную встречу.

Мое сердце билось тяжело и быстро, когда я прошла через большие стеклянные двери вестибюля. Казалось, ничто не изменилось за несколько лет нашего отсутствия, даже запах, только комнаты, казалось, стали меньше. Отец радостно нам улыбался, стоя на верхних ступенях лестницы.

Мы поднялись вверх, к нему. Когда отец склонился над рукой тети Эллы и повернулся, чтобы расцеловать нас, я заметила промелькнувшее в зеркале соседней комнаты отражение графини Гогенфельзен: ее лицо застыло и было бледно от душевного волнения.

Мой отец повел нас вперед; сделав несколько шагов, мы увидели его жену.

Она была красива, очень красива. Умное лицо с неправильными, но тонкими чертами; поразительно белая кожа, необычайно контрастирующая с темно-лиловым бархатным платьем, отделанном у выреза и на рукавах оборками из старинного кружева. Такой я ее помню до сих пор.

Отец представил нас друг другу. Графиня приветствовала тетю глубоким реверансом и повернулась ко мне. Мы обе были смущены. Я не знала, как приветствовать ее, поэтому робко подставила ей свою щеку.

Чай был накрыт в кабинете моего отца. Графиня исполняла обязанности хозяйки. Ее унизанные драгоценностями руки быстро порхали над белыми чашками с красными каемками и монограммами отца. Но, несмотря на все ее усилия и усилия моего отца, разговор не клеился. Тетя решила придать этой беседе чисто светский характер, и это ей удалось.

Наконец, исчерпав все возможные темы для разговора, мы перешли в большую гостиную в английском стиле. Здесь, на бильярдном столе, лежали драгоценности, меха и кружева моей матери. Отец захотел разделить их между мной и Дмитрием до моего замужества.

В молчании мой отец и тетя склонились над пыльными футлярами, в которых лежали старомодные оправы и потускневшие драгоценные камни, нечищеные, забытые почти на двадцать лет. Как много воспоминаний, о которых никто уже не осмеливался говорить, вызывали эти предметы! Это богатство, разложенное передо мной и лишенное своего блеска, – половина которого вскоре станет моим, – не произвело на меня никакого впечатления. Драгоценности были частью наряда; для меня они являлись не более чем обычными украшениями. Материальной ценности они для меня не представляли.

Пока мой отец вместе с тетей обсуждали нюансы, мы с графиней осматривали меха. Двадцать лет, проведенные в нафталине, не пошли им на пользу. Графиня предложила отвезти их в Париж и отреставрировать там. Мы поговорили о моем приданом и о парижских ателье дамского платья. Прежде чем расстаться, она сказала, что ей хочется дать мне что-нибудь на память о нашей первой встрече, и спросила, чего бы я желала. Я не знала, что ответить, но мой взгляд упал на аметистовое колье, которое было у нее на шее, и я сказала, что хотела бы иметь такое. Она прислала его мне, и до сих пор я ношу его.

Мой отец надеялся, что за этой первой последуют другие, более доверительные встречи, но тетя и слышать об этом не хотела. Мы еще раз поехали в Санкт-Петербург, но снова в сопровождении тети, и вторая встреча была такой же прохладной и сугубо светской, как и первая. Отец, видя бесполезность своих усилий, больше не настаивал. Только одно утешало меня: я чувствовала, что он в этой новой жизни спокоен и счастлив.

И я решила, что в браке будет, по крайней мере, одно преимущество: никто не сможет помешать мне видеться с отцом.

Принц приехал в Москву на Рождество. Праздники, проведенные вместе сутра до вечера, оказалось непросто пережить. Нам на самом деле нечего было сказать друг другу. Казалось, что мой жених стал мне совсем чужим, но человеком, с которым я была связана. Вскоре я смотрела на него чуть ли не с враждебностью. Его редкие ласки были неприятны мне. Ситуация становилась невыносимой. Я содрогалась, когда размышляла о безвыходном положении, в котором оказалась.

Приготовления к свадьбе шли своим чередом, а я не могла получать от них удовольствие и не испытывала к ним никакого интереса. Мадемуазель Элен взяла на себя полную ответственность за все. Именно она заказывала для меня дамское белье, постельное белье, салфетки и скатерти, кухонную утварь, туфли и чулки, подходящие к моим платьям, перчатки, сшитые на заказ, корсеты, цветы и бесконечные мелочи, которые составляли непростой туалет женщины в те времена. Автомобили, столовые сервизы, бокалы были заказаны за границей, и я должна была взять с собой столовое серебро, оставленное мне дядей.

Каждый день ко мне приезжала знаменитая московская портниха, известная своим мастерством и ценами. Вместе с ней приезжала свита служащих с картонками и коробками образцов и материалов. Иногда тетя принимала участие в этих важных совещаниях, вспоминая свой прежний интерес к одежде. Долгие часы я проводила перед зеркалом, пока портные с зажатыми во рту булавками ползали вокруг меня на четвереньках. Но все это оживление и суета не могли отвлечь меня от того, что меня заботило. Что мне делать?

Мне казалось, что, несмотря на свое более либеральное воспитание, принц был лишен инициативы почти в той же мере, что и я. Решали за него другие, как это было и в моей жизни. Что из этого получится, когда мы поженимся? Как мы станем пользоваться своей независимостью? Я чувствовала почти раскаяние. Я предлагала человеку, который надеялся создать со мной семью и найти в ней счастье, почти пустое сердце; получалось, что я в некотором роде использовала его, чтобы получить свободу.

Вскоре после Рождества я поехала в Санкт-Петербург с мадемуазель Элен, чтобы попасть на прием к зубному врачу. Это была первая моя поездка, которую я совершала без брата, и даже эта короткая разлука была такой мучительной, что в конце концов побудила меня действовать: я решила просить жениха освободить меня от данного обещания.

Когда мы возвратились в Москву, на станции меня встретила мадам Лайминг, которая вручила мне записку от моей тети. Тетя писала, что, когда я буду читать это письмо, ей будут делать операцию и что во время своей болезни она собирается жить в доме, который подготовила для больницы.

Это была достаточно серьезная операция. Результат стал известен не ранее чем много часов спустя. В доме царили беспокойство и смятение. Но отсутствие тети облегчило исполнение моего плана. Я написала принцу письмо, в котором изложила причины своего желания разорвать нашу помолвку. Через несколько дней я получила чудесный ответ; он умолял меня как следует подумать, прежде чем принимать решение, которое причинит ему сильную боль. Подлинное чувство, звучавшее в этом письме, глубоко тронуло меня, но не могло изменить мое решение, и я собиралась начать более решительные действия, когда однажды утром в мою комнату ворвалась княгиня Ирина, принцесса Прусская, которая приехала ухаживать за своей сестрой. Именно она предпринимала первые шаги в организации этой женитьбы; ей первой и сообщили из Швеции о моем желании разорвать помолвку.

Очень мягко и в то же время настойчиво она объяснила мне, что в настоящее время невозможно отменить договор, который имел и политическое значение. Обо всем было договорено, реальные приготовления начались, дата назначена. Скандал, сказала она спокойно, был бы слишком велик.

Плача, я попыталась объяснить ей причины моего отказа и мои страхи. Она терпеливо обсудила это со мной, чтобы показать их абсурдность. В качестве последнего аргумента она сказала мне, что мое решение убьет мою тетю, и, если я буду настаивать на нем, вся ответственность ляжет на мои плечи.

Это привело меня в полное замешательство. Видя, что я начинаю колебаться, княгиня дала мне обещание не спешить и оставила меня в неописуемо тревожном душевном состоянии. Все это было для меня непосильно, и не было никого, кто мог бы помочь мне. Тетя, чье состояние считалось уже удовлетворительным, тем не менее, оставалась еще слишком слаба. Потрясение, насколько мне было известно, могло действительно иметь роковые последствия для ее здоровья. Что я могла поделать? Я сдалась.

Принцесса не придала серьезного значения этому инциденту, поэтому не посчитала нужным рассказать о нем тете, даже когда та оказалась вне опасности. Когда спустя много лет я заговорила о нем с тетей, она была очень удивлена и искренне уверяла меня, что если бы вовремя узнала о моих сомнениях и колебаниях, ее советы и поведение были бы совсем иными, чем у сестры. Возможно.

Тогда же мое сопротивление было сломлено. Казалось, мне не оставалось ничего иного, как покориться. Принц вернулся в Москву в конце зимы, и мы встретились, как будто ничего не случилось. Гордость заставляла меня соблюдать приличия, и люди, не знавшие нас близко, были убеждены, что я выхожу замуж по любви. Да и мало кто из моих друзей знал, что все далеко не так. Только супруги Лайминг и мадемуазель Элен трепетали при мысли о моем будущем и никогда не заговаривали со мной об этом.

Моя тетя, окончательно выздоровев, покинула больницу и вернулась в Николаевский дворец. Она сама помогала одевать меня к балу, который дала в мою честь графиня Клейнмихель как раз перед возвращением принца в Швецию. В тот вечер на мне был очень красивый наряд в русском стиле и головной убор, расшитый жемчугом и драгоценными камнями. Я танцевала одна – это был сольный танец. Колени у меня дрожали, сердце бешено билось; я собрала все свое мужество, чтобы двигаться под музыку. Но как же мне это понравилось! Мне впервые в жизни аплодировали, и мне пришлось повторить танец!

Это был второй, и последний, бал моего девичества.

Гигантскими шагами весна приближалась к дню моего бракосочетания. Город Москва, который считал меня в некотором роде своей, выбрал день моего восемнадцатилетия, 19 апреля, чтобы официально проститься со мной. С утра до вечера я принимала делегации, члены которых обращались ко мне с речами и преподносили подарки; некоторые были великолепны. О моя дорогая старая Москва с ее Кремлем, церквями с разноцветными куполами, кривыми и плохо вымощенными улочками, воспоминания о ней я лелею и так же нежно, как сильно я хотела бы увидеть ее когда-нибудь!

За несколько дней до Пасхи я уехала из Москвы. Никогда не забуду тот вечер, когда как раз накануне нашего отъезда мы пошли в маленькую церковь в византийском стиле, где был похоронен мой дядя. Держась за руки, мы с братом стояли на мраморном полу. Казалось, я пришла туда, словно чтобы попросить благословения умершего дяди. У меня возникли смутные предчувствия того, какая жизнь ждет меня впереди, и глубокое отчаяние охватило меня.

Я крепко держала руку своего брата. Судьба, которая и так уже подвергла нас тяжелым испытаниям, теперь разлучала нас. Я должна была покинуть его, своего брата, единственного, кого по-настоящему любила в этой жизни. Это было чудовищно.

Проходили минуты; мы оба были настолько расстроены, что время больше не имело для нас никакого значения. Моей тете, тоже растроганной, пришлось напомнить нам о времени и увести нас.

Мы приехали в Царское Село, где вскоре к нам присоединился отец. Ему не потребовалось много времени, чтобы понять мое душевное состояние. Не задавая много вопросов, он все хорошо понял. Но было уже слишком поздно. Тем не менее он решительно обвинил тетю в том, что она слишком легко распорядилась мною, и сказал ей об этом. Отзвуки этого обвинения и контробвинения доходили до меня только через закрытые двери. Позднее отец сказал мне, что тетя Элла чрезвычайно возмущала его своим полнейшим отсутствием здравого смысла и человеческих чувств, что она была так далека и настолько отличалась от себя прежней, что он не мог понять ее.