Текст книги "Зеленая ветка мая"
Автор книги: Мария Прилежаева
сообщить о нарушении
Текущая страница: 8 (всего у книги 16 страниц)
Городская заготовительная контора по сбору сельхозналога заявила, что у нашего сельца Иванькова перед государством большая задолженность. Будто у нас на сколько-то десятин больше пашни. За эти десятины надо сдавать дополнительно налог. А десятин-то нет! После революции землемеры землю измеривали, и все было правильно, а теперь вдруг объявились лишние десятины. Я не очень все это понимаю... Петр Игнатьевич ругает бюрократов и чиновников из заготовительной конторы.
Вот поехал выяснять...
Фрося, когда я была школьницей, мы сердились на учителей, у которых были "любимчики", "любимчиков" презирали, дразнили подлизами и т. д.
А знаешь, теперь у меня самой есть "любимчики". Нет, нельзя так назвать. Все дети милы. Но есть такие, кто мне нравится больше.
Например, Федя Мамаев. Однажды у меня случился позорный прорыв на уроке – запуталась с решением задачки. А Федя Мамаев поправил меня. И с тех пор он очень мне нравится! Правдивый, способный.
Люблю еще Алеху Смородина. Всегда полон фантазии, голова непрестанно работает, будто там заводной моторчик.
Тайка – полная противоположность. Ласковая, тихая...
Немного смущает меня, что мои "любимцы", Алеха и Тайка, как раз дети нашего иваньковского начальства. Но ведь я-то знаю, что это не имеет для меня никакого значения. И конечно, я не показываю вида, что Федю, Алеху и Тайку люблю больше других.
Милая, милая Фрося, хочу знать, как ты живешь, как растет Васенька. И как я тронута, что ты назвала его в честь моего Васи!
Мы с бабой-Кокой целуем Васеньку и тебя, милая Фрося.
До свидания.
Катя.
Ноябрь 1921 года".
25
Ребята разошлись после уроков, а Тайка Астахова робко скрипнула дверью в комнату учительницы и, став у порога, потупив глаза, проговорила чуть слышно:
– Катерина Платоновна, Ксения Васильевна, тятенька вас нынче в гости зовет.
– С чего это? – удивилась Ксения Васильевна.
– Тятенька с мамой приказали просить, чтоб уважили...
– Причина серьезная... Что ж, Катерина, уважим? Собирайся, идем.
Тайка молча семенила впереди, поскрипывая на снегу еще не разношенными белыми валеночками, бордовые розы на ее шерстяном полушалке нарядно цвели. Снег звонко хрустел. В полнеба малиново горела заря. Белая сорока с черными каймами на крыльях и хвосте провожала Тайку с гостями от палисада к палисаду.
Сельцо Иваньково вытянулось в одну улицу вдоль реки Голубицы. К лету берега Голубицы одевали ковры незабудок, оттого и название у реки голубое.
У Силы Мартыныча была изба-пятистенка, с наличниками дивной красоты и узорчатыми перилами крыльца, как кружевными. Изба стояла крайней в сельце. Дальше чистое поле, снежный вольный простор, а еще дальше, где небо клонилось к земле, темная гряда леса отделяла иваньковские владения от соседних.
– "ИВАНЬКОВСКИЙ СЕЛЬСОВЕТ", – вслух прочитала вывеску Ксения Васильевна. – Вот так раз! В сельсовет нас привела.
Тайка со смущенной улыбкой, меленькими шажками поднялась на крыльцо, а навстречу появился коренастый, щекастый, бородатый Сила Мартыныч, мужчина лет сорока.
– Жалуйте, гости дорогие, милости просим. Сельсовет, этта значит, при нас. Или скажем напротив: Сила Мартыныч при сельсовете, так-то вернее. Жалуйте, – пригласил он широким жестом.
Сени просторные, влево три ступеньки спускались к хлевам для скотины, направо две двери.
– Тута сельсовет, – указал на одну Сила Мартыныч. – А тута мы.
И ввел гостей в свою половину. Чисто. Прибрано. Полы белые. Русская печь вкусно дышит мясными щами. В красном углу стол, заставленный блюдами и мисками с кушаньями. Икон не видно. На стене портрет Ленина.
Хозяйка, с тонким и тихим, как у Тайки, лицом, поклонилась молча. А хозяин был шумлив и приветлив.
– Время зря волынить не станем. За столом складнее беседовать. Ксении Васильевне переднее место. Мы хоша к учительнице нашей Катерине Платоновне со всем уважением, а малу и стару понятно, правит-то бабушка.
– Вот и ошибаетесь, Сила Мартынович. В школьные дела Катерины Платоновны я нисколько не вмешиваюсь.
– Пусть так, – тотчас охотно сдался Сила Мартыныч. – Умный человек с одного слова скажется. Хозяйка, что стоишь? Угощай, потчуй. Студенец, пирожок с ливером, баранья печеночка, капустка квашеная... А за здоровье прекрасной нашей учительницы и ее бабушки браги выпьем. Мы, иваньковцы, от прапрадедов брагу знаем варить.
Он выпил, и Ксения Васильевна немного отпила, а Катя чуть пригубила. Сила Мартыныч одобрительно кивнул.
– Крестьянский класс за новое грудью, а что ценно в старом – это тоже храним. Девка – барышня по-городскому – тем хороша, ежели в скромности себя соблюдает. Так при дедах велось, рушить не станем. Вам, Катерина Платоновна, благодарность. Это уж я о другом. Про родительскую вам благодарность, Катерина Платоновна! Одна у нас Тайка. Было двое сынов. Из люльки не выросли, кончились... Дочка растет. Жизни милей. Я для своей Таиски по нынешним временам дорогу бо-ольшую вижу. Выучить желаю, до самого верху. При царском режиме за учение в гимназии полсотни в год плати. Да квартира городская, да харчи. Не под силу. А нынче... при образовании вывести можно, даже и девку, в начальство самое высшее, была бы удаль да смелость отцовская... Вот как у нас!
– Может, довольно вам браги? Крепкая, – заметила Ксения Васильевна.
– Увидела! Все как есть насквозь видит! – восхитился Сила Мартыныч.
– Скажите, а как вы до революции были? – неожиданно спросила Ксения Васильевна, обводя взглядом чистую, светлую избу.
Он подвинул стакан. Насмешкой сверкнули глаза.
– Скажи, как мода на анкету в нас въелась! Ладно в волости или уезде – и по соседству каждый друг о дружке допытывается... Кулаком не был, – спокойно ответил он. – По советским законам кулак есть эксплуататор наемной батрацкой массы. Правильно рассуждаю? – почему-то обратился он к Кате.
– Правильно, – несмело подтвердила она.
– В нашем сельце Иванькове кулаков не водилось. Для нас-то хужее. Будь в сельце кулаки, землицы бы у них поурезали, бедняцко-середняцкому населению прибыль. И помещичьей земли близко нет. С чем до революции жили, с тем и остались. Одну поповскую усадьбу порушили, да там на цельное-то обчество всего ничего. В нашем Иванькове земельное равенство, да. Покамест разверстка действовала, урожай подчистую мели – охота пахать у крестьянства упала. Нынешним летом и вовсе засуха пол-России сожгла. Нас, иваньковцев, миловал бог, да еще товарищ Ленин новую экономическую политику мудро удумал. Налог государству отдай, а что осталось – твое. У мужика пахать руки просятся. Крестьянину получшает – и рабочему получшает. Правильно разбираю политику?
– Мне кажется, правильно, – подтвердила Ксения Васильевна.
И Кате, естественно, рассуждения Силы Мартыныча казались понятны и правильны. А главное, понравилось ей, как любит он дочку, тихую Тайку, с надеждами и нежностью любит!
Вот сидит, большой, плечистый, подстриженные скобой волосы кудрявятся, настоящий русский богатырь! Обнимает щуплые плечики Тайки, бережно тронет светлые, прямые, как соломинки, волосы.
– У вас красиво, а герань как прекрасно цветет! – любуясь махровыми шапками цветов в глиняных горшках на подоконниках, сказала Катя.
Сила Мартыныч с довольной усмешкой медленно огладил пышную бороду.
– Отгрохал домину аккурат под самый четырнадцатый. Своими руками, вот энтими, плотницкими, избу ставил. Гляньте, мозоли каменные, до смерти не сойдут. Сам, да жена, да сестра, старая девка, да холостой брательник, пять годов ставили избу. Квас с редькой – весь харч, про говядину, как и пахнет, забыли. Обещался брата холостого женить, когда избу осилим. Затем и пятистенку старались, ему половина, мне половина. А тута война. Не успел ожениться, с первых дней взяли. И сгинул. И могилы не знаем. Сестра животом маялась, скрючило всю, и ей в новом дому пожить не пришлось... Ксения Васильевна, пироги с ливером, Катерина Платоновна...
Тут дверь отворилась, и вошла женщина, нестарая и недурная бы собою, но темная старушечья шалька, надвинутая на брови, ввалившиеся от худобы щеки и угрюмый взгляд старили ее и дурнили.
– Здравствуйте. Не вовремя я, гости у вас. Кринку принесла, спасибо.
Поставила порожнюю кринку на деревянную лежанку у печки и повернулась уйти.
– Постой, постой! – вскричал Сила Мартыныч. – Нин Иванна, постой. Прежнего учителя нашего жена, – коротко бросил в сторону Кати и Ксении Васильевны. – Садись гостевать, Нин Иванна.
– Спасибо, некогда мне. Ребятишки не кормлены.
– Тогда постой. Жена, собери ребятишкам гостинца.
Но Нина Ивановна уже вышла из избы, и Сила Мартыныч, схватив два куска пирога и накрыв ломтем студня, вышел следом за ней в сени. За дверью послышались голоса: его – низкий, твердый и ее – бурный, срывающийся.
– Учитель на войне без вести сгинул, – тихо вымолвила Тайка.
– Сгинул или нет, то нам неизвестно, – возразила мать. – Соседка наша. Мы ее еще в девках, Нинкой, знали. Учитель зятем в дом к ним вошел. Осталась – ни мужа, ни сродственников. Ни коровы, ни лошади. Обнищали. Когда поможем, чем можем. Молока корчажку снесешь.
Сила Мартыныч вернулся. Сел к столу, сердито ухватил бороду в ладонь.
– Морока с бабами! Она так располагает: ежели ты сельсовет, корми ее, обувай, одевай. А где у нас средства? Что в наших есть средствах – даем.
Он выпустил бороду, налил еще стакан браги и, ближе придвигаясь к Ксении Васильевне, заговорил другим, почти искательным тоном:
– Дельце у нас к вам, Ксения Васильевна.
– Я так и предполагала, что дельце, только почему ко мне, а не к Катерине Платоновне?
– Катерина Платоновна молода, и школа на ней. Мы, видим, Катерина Платоновна вся в школу ушла.
– Какое же дельце?
– Такое, что и вымолвить сразу-то не решусь.
– А вы решайтесь. Вы ведь не из робких, как я догадываюсь.
– Ну, ежели догадались, выложу напрямик. Засела в голову мыслишка одна. Надумал культурой вашей попользоваться. Тайку, сверх школы, желаю разным наукам учить, всем языкам заграничным, вот какая задумка.
Он умолк, почти смущенно вглядываясь в спокойное лицо Ксении Васильевны, которая по привычке постукивала пальцами по столу, и на безымянном горел темно-красный рубин.
– Задумка неплоха, да только слишком вы много хватили. Всех языков я и сама не знаю.
– Так ничего и не знаете?
– Немецкий кое-как. Французский тоже подзабывать стала. Однако попробовать можно, поучу вашу Таю французскому. Девочка способная, прилежная.
Тайка закраснелась, стыдливо потупилась, и мать опустила глаза, пряча радость. А Сила Мартыныч вытер бороду:
– За платой не постоим, будьте в спокойствии.
– О плате не будем пока говорить, – отказалась Ксения Васильевна. – А одолжения прошу.
– Да мы с радостью! Что запросите, все раздобудем. Из-под земли выкопаем.
– Нам с Катериной Платоновной нужна газета. Скучаем без газеты. Живем, как в лесу.
– Газету-у! – воскликнул он, изумляясь и радуясь исполнимости желания Ксении Васильевны. – У меня эти газеты в шкапу кипами копятся. Айда в сельсовет, без промедления снабдим.
И он привел их в сельсовет. Отворил дверь в смежную комнату, и пожалуйста – сельсовет. Люди входили сюда из сеней. Но Ксению Васильевну с Катей, естественно, Сила Мартыныч провел из дома.
Такая же изба, большая, чистая, только без пунцовых шапок гераней на окнах; посредине покрытый кумачовым сатином стол; у стены сколоченный Силой Мартынычем шкаф для казенных бумаг и документов. Разумеется, фотография Ленина. Ленин был изображен здесь с Михаилом Ивановичем Калининым.
– Помещение нашей сельской Советской власти, – гордо объявил Сила Мартыныч. – Астахова личная собственность добровольно отдана государству по причине малой семьи. А как дальше пойдет, будет видно. Разбогатеем отдельный для власти выстроим дом.
На деревянном щитке были гвоздиками прибиты развернутые листы газеты "Беднота".
Ксения Васильевна пробежала заглавия статей и заметок.
В правом углу начальной страницы: "Принимается на газету подписка по всей территории РСФСР только от учреждений и организаций".
Жаль! Хотелось Ксении Васильевне выписать газету на свой адрес, лично себе! Есть особенное удовольствие, ставшее за годы привычкой, получать утром свежий номер газеты, еще пахнущий типографской краской, никем еще не открытый, читать газету первой. Без спешки, со вкусом.
– Не тужите. Как из почты привезут, буду с Тайкой присылать, успокоил Сила Мартыныч. – А покамест получайте запас. Читайте, знакомьтесь. Нынче политика вперед семиверстными шагами бежит, чуток пропустил – не догонишь.
Он достал из шкафа кипу старых номеров "Бедноты", нагрузил Катю и вышел на крыльцо проводить, в одной рубахе, с разгоревшимся лицом, довольный удачной сделкой с Ксенией Васильевной.
И Ксения Васильевна возвращалась из гостей довольная приемом Силы Мартыновича.
– Умен. Активен. Повезло Петру Игнатьевичу с помощником. Нашего Петра Игнатьевича слишком ввысь порою заносит. А этот на земле прочно стоит. А имя? Ты заметила? Будто для него специально придумано – Сила.
26
Кате не исполнилось шести лет в ту весну, когда к земле приближалась комета Галлея. Веснами они жили не в Заборье, а в городе: у Васи в реальном еще шли переводные экзамены, он часами горбился над учебниками, но урывал время сооружать с товарищами подзорную трубу собственной конструкции. Девятнадцатого мая будут наблюдать приближение кометы.
Огромное раскаленное чудище с хвостом в миллионы километров надвигалось на Землю.
О комете говорили все, постоянно, повсюду. Катя слушала страшные рассказы на бульваре, куда Татьяна водила ее утром гулять. Нянюшки катали по дорожкам коляски с младенцами или сидели на скамейках и обсуждали неотвратимость беды. Комета летит прямо к Земле, столкнется... и свету конец. Землю разорвет в куски или сожжет дотла во всемирном пожаре. А если комета пронесется мимо, хвост ее плотным покрывалом обовьет Землю и удушит людей, зверей, птиц, растения – все удушит угарными газами. Так и так наступает конец. Скоро. Через несколько дней.
Катя глядела на ярко-желтые дорожки бульвара и зеленые газоны в золотых одуванчиках, слушала шум весенних ветвей, птичий гомон и в отчаянии замирала: скоро конец. Формочки для песка и лопатка валились из рук.
– Вася, комета столкнется с нашей Землей?
– Н-не знаю. Может столкнуться.
Ни один человек не утешил ее.
– Сегодня к ночи, сегодня! – без умолку твердили на бульваре в тот день.
Вечером у Васи собрались товарищи-реалисты, то возбужденные, шумные, то вдруг умолкавшие: водружали на балконе подзорную трубу. Мама тоже устроилась на балконе в качалке, с папиросой, и в тревожной задумчивости наблюдала суету и волнение мальчиков.
Кате не дали поглядеть в трубу.
– Ты еще маленькая, ничего не поймешь, – нетерпеливо выпроваживал Вася.
– Покойной ночи, иди спать, – велела мама.
Кате хотелось кинуться к ней, уткнуться в колени, прижаться.
– Иди, пора спать.
Татьяна увела Катю, помогла раздеться.
– Может, последняя ноченька, и не свидимся больше.
Поцеловала и ушла в парадное делиться переживаниями с соседскими прислугами. Все оставили Катю. Она съежилась под одеялом в дрожащий комок. И ждала. Вот с грохотом взорвется небо. Волга выплеснется из берегов. Рухнут дома, и древние зубчатые стены и городская башня повалятся. Забушует пламенный вихрь... Она уснула.
А утром майское небо лучезарно светилось, зеленели деревья, птицы свистели и щебетали, кажется, громче и веселей, чем всегда. Комета не столкнулась с Землей, пролетела мимо и неслась где-то далеко-далеко во Вселенной.
После кометы Галлея Вася никем не мог быть, кроме как астрономом. Астрономия сводила Васю с ума. Он выпрашивал у мамы денег и выписывал специальный журнал и специальные книги. Изучал звездные карты.
Подзорная труба не удалась реалистам. Вася вымолил у мамы полевой бинокль – читать звездное небо. Мечтал открыть новую звезду.
А потом остыл к астрономии. Новое увлечение завладело Васей. Книги Гарина-Михайловского привели к другому призванию. Инженер-путеец! Строить железные дороги – вот его дело! Нашей отсталой России не стать европейской страной без железных дорог...
Катя между тем подросла, скоро двенадцать, ей интересно все взрослое. Так она натолкнулась у Васи на популярную астрономию Фламмариона.
Она читала Фламмариона, задыхаясь от волнения. Запоем. Тайны Вселенной поразили ее. Что такое Вселенная? Нет начала и не будет конца, что это? Что это? Что такое вечность движения? Мы – наша крохотная по сравнению со Вселенной Земля, и неисчислимые звезды, и неисчислимые звездные спутники – несемся в черной бездне. Куда? Ужас ее охватил. Ее бедный маленький мозг не в силах постигнуть тайн мироздания. Жалкая гимназистка третьего класса, она была в полном смятении. Непостижимое обрушилось на нее. Придавило ее.
Душевная потрясенность Кати была взрывом, может быть, подобным солнечному протуберанцу. И, подобно протуберанцу, не сразу, постепенно опала, утихла.
Обыкновенная земная жизнь не давала о себе позабыть. В ученическом дневнике благодаря Фламмариону появился длинный ряд двоек, и, конечно, мать не скупилась на язвительные внушения вроде:
– Надо быть уж совсем ограниченной, чтобы с гимназической программой не справляться. Иди в модистки, если не способна учиться.
Постепенно Катю перестали мучить мысли о вечности Вселенной и мгновенности человеческой жизни.
Зато она узнала о звездах. О Млечном Пути, опоясавшем темный свод неба. Зато умела находить Большую Медведицу и Малую, увенчанную ослепительной Полярной звездой. И бриллиантовую россыпь Стожар. И вообще научилась, почти как Вася когда-то, читать звездное небо, особенно в такой ясный морозный вечер, как сегодня в Иванькове.
Сегодня рассказывания при лучине не будет. Вместо кухни Катя собрала ребят на улице с целью отправиться на экскурсию в звезды...
Она здорово вошла в роль учительницы: постоянно ей хотелось выкладывать ученикам запасы своих отрывистых, случайных познаний. Любопытство ребят ее подзадоривало. Кроме того, к разговору о звездах подтолкнули рассуждения Алехи. Алеха сочинял картины и сказки.
– Солнце одно на все небо да Луна. Для Земли. А звездочки махонькие, то фонарики на ночь зажигаются, чтоб Земле посветить, когда Солнце спать уйдет и Луна притомится. Солнце летом жарче горит, пока ржи да овсы поспевают, а как поспеют, оно и остудится и зиму на Землю нашлет.
Катя не хотела вызывать в своих милых учениках тот отчаянный холод, какой испытала в отроческие годы сама от непостижимости мира. Но нужно знать. Нельзя жить слепыми.
– Вы можете сосчитать все снежинки в иваньковском поле? Или летом все колосья?
– Ну да? – раздалось удивленно.
Ребята почуяли что-то занятное, теснее сгрудились возле учительницы.
– Звезд столько, сколько снежинок на всех иваньковских зимних полях. И еще столько. И еще. И еще. Не счесть.
– Ну да-а?
– У многих звезд, какие мы можем видеть, есть названия. Вот глядите, для начала: Большая Медведица...
И они стали искать и разглядывать семь мерцающих звезд в бездонно высоком, чистом декабрьском небе. Они стояли задравши головы, и одни находили созвездие, другие – нет, а некоторые, оказывается, знали Большую Медведицу, и шумно радовались, и хотели, чтобы учительница их похвалила.
Но дальше путешествие по звездам прервалось, в этот вечер Катя не успела поделиться с учениками всеми своими астрономическими знаниями. Катя увидела предсельсовета. Он незаметно приблизился, недолго послушал ее звездную лекцию и коротко бросил:
– Катерина Платоновна, дело есть.
Ребята остались на улице, а она последовала за ним в школу, недоумевая, отчего он так строг и чем недоволен.
В классе Авдотья зажгла семилинейную керосиновую лампу, что означало объявленный сход. Несколько мужиков уже сидело за партами, над которыми плавал грязновато-серый махорочный дым.
– Звезды звездами, может статься, время настанет, и до звезд доберемся, а нынче другая нужда. Не до звезд, – сказал Петр Игнатьевич, входя в комнату учительницы.
Он смотрел хмуро и словно бы осуждал Катю за ее отвлеченный, не первой важности урок.
– Катерина Платоновна, идем на собрание, будешь нужна, – велел Кате. Бабе-Коке ласковее: – И вы, Ксения Васильевна, ежели желание есть.
Класс был полон народа, глухо гудел. Мужики сидели за партами и на корточках на полу. Бабы столпились у печки. Кто на лавках, принесенных из кухни, кто стоя.
Едкий запах махорки, сырой овчины и пота висел в воздухе, лампа от духоты горела тускло, лица казались серыми.
За учительским столиком Сила Мартыныч с озабоченным видом перебирал, листая и перекладывая, небольшую стопку газет.
– Сила Мартыныч, ты нынче учительнице секретарствовать место отдай, распорядился председатель.
У того недоуменно вскинулись брови.
Но, медленно погладив бороду, он спокойно спросил:
– Что за причина?
– Причина немудрая, в исполкоме интересуются, как наша учительница привыкает к обчественной жизни. А она по молодости на народ и показаться не смеет, заперлась с ребятишками в классе. Катерина Платоновна, народа не беги. Садись, будешь писать протокол.
Сила Мартыныч без слова, выставляя широкую грудь и как-то заметнее, чем всегда, прямя плечи, твердыми шагами отошел к двери, встал впереди людей, отвернул полу шубейки, вытащил из кармана кисет с табаком.
А Петр Игнатьевич откинул пятерней со лба волосы и тем же суровым голосом начал:
– Товарищи иваньковские односельчане! Мы живем, не бедуем. От нашего урожаю до весны без голодухи дотянем. А есть губернии... мрут люди. Тысячами. А надежды-то нет. Время-то зимнее. При царском режиме на власть мужик не надейся, а все-таки хорошие люди и тогда находились; к примеру, писатель Лев Николаевич Толстой все силы на борьбу с голодом бросил, ну, не осилил в полном масштабе, а все-таки... Товарищи граждане, я вам лекцию не стану читать, лучше из "Бедноты" почитаю. "Бедноту", товарищи граждане, нашу крестьянскую боевую газету, сам Владимир Ильич Ленин декретом учредил, чтобы каждодневно печаталась для идейного просвещения крестьянского класса.
Катя забыла писать, не успевала схватить его быструю речь и глядела во все глаза на его осунувшееся лицо с запавшими, словно от болезни или горя, глазами.
– "Беднота" No 961, – читал председатель. – "...Люди питаются одной только травой, мхом, опилками и древесной корой. Люди ослабли, падают. Товарищи более счастливых местностей, организуйте сборы для помощи голодающим братьям!"
"Беднота" No 974, – читал председатель. – "Особая Комиссия ВЦИК под руководством М. И. Калинина создана на борьбу с голодом.
Детей переселять в колонии урожайных губерний".
"Беднота" No 1002:
"Небывалое бедствие – голод. Идут из деревень люди, на вокзалах, на улицах городов лежат сотни. Питаются падалью. Нужна срочная помощь".
"Беднота" No 1007:
"Речь тов. Калинина ко всей России:
Необходима помощь и помощь. Не только помощь государства, но помощь всего народа, всех советских республик".
"Беднота" No 1028:
"Истощенные, землистого цвета личики. Живые покойники, дети, с огромными, вздутыми животами. Тонкими, как спички, ножками, иссиня-бледные".
"Беднота" No 1032:
"Товарищи хлебородных местностей и губерний, кровью спаянные братья крестьяне, мы к вам обращаемся. Дайте нам хлеба. Мы умираем голодной смертью на заре освобождения человечества от угнетения, рабства и тьмы".
"Беднота" No 1043:
"Речь Калинина на сессии ВЦИК.
Голодом захвачено 21 073 000 людей, из них 7 – 8 миллионов детей..."
Хватит, может? – резко прервал председатель. – В общем и целом положение ясное, и предложение одно. Наша большевистская партия к нам, к крестьянству, с просьбой. Помогите. Не чужим, своему брату, пахарю...
Молчание. Говорят, бывает мертвое молчание. Наверное, такое мертвое молчание воцарилось в Катином классе.
Наконец одна, с лицом в мелких морщинках, с усталым взглядом, – не старуха, а вся бесцветная, тусклая:
– Сами сколько лет голодали! Только б оправиться чуть. Налог с крестьянского класса берут – даем. А что осталось, дак на каждый пудишко своей нужды-то, нужды!
И со всех парт, где сидели сейчас мужики в полушубках и курили махорку, вперебой загудели голоса:
– Разверстку давай! Давали. Налог давай! Даем. Опять же мало, опять давай. А власти что? Вовсе, что ли, без нас никуда? Все мужик да мужик. Все с мужика!
– Товарищи односельчане! – грозно, моляще и отчаянно сказал председатель. – Где наша пролетарская сущность? Классовое наше чутье где? Люди мрут. Восемь миллионов детей пухнут с голоду, как товарищ Калинин сказал. Есть у нас совесть?
И вдруг Катя увидела – и краска хлынула ей в лицо, и в груди защемило, – вдруг увидела Катя: баба-Кока, сидевшая среди баб возле печки на лавке, поднялась и направилась к двери. Мужики в дверях расступились. Ксения Васильевна была высока, прическа венцом выделяла ее среди иваньковских женщин, те покрывались платками, а она ходила простоволосая, не седая, с поднятой головой. Зато Катя втянула голову в плечи, дрожа: сейчас предсельсовета прогремит на весь сход: "Эх вы, чуждый класс!"
– Товарищи односельчане, иваньковцы! – сказал Петр Игнатьевич. Расписывать свои нуждишки не стану. Сами знаете. Жертвую голодающим три пуда муки. Пиши, Катерина Платоновна. Три пуда.
Тут как раз вернулась Ксения Васильевна. Она была спокойна и немного грустна.
– Уважаемый председатель сельсовета. У нас с Катериной Платоновной имущества тоже немного. Было, да прожили. Одно колечко осталось. – Она протянула ладонь с кольцом, рубин вспыхнул темной краской. – Кольцо золотое, и камень недешев. Примите от нас с Катериной Платоновной в помощь голодающим.
И отдала Петру Игнатьевичу свой драгоценный и памятный перстень.
Сила Мартыныч шагнул вперед из толпы.
– Жертвую голодающим братьям пять пуд ржи. Раскошеливайся, крестьянский народ, кто сколько в силах, давай!
– Пиши в протокол, Катерина Платоновна, – велел председатель.
27
Миновала неделя, другая, а Ксения Васильевна не приступала к обещанным урокам французского. Между тем отцова фантазия превратилась у Тайки в мечту. Тем более, что, как ни была она молчалива, проболталась, и скоро все знали Тайкин секрет и каждый день добивались:
– Когда же?
– Что за Франция? Где? Какие там люди? Либо черные, либо как мы? допрашивал Алеха Смородин.
Все – младшие, средние, старшие – требовали от Тайки ответа, и она с мольбой глядела на учительницыну бабушку, а та вроде бы не замечала Тайкиных отчаянных взглядов. Однако договор с Силой Мартынычем Ксения Васильевна помнила.
– Знаешь, Катя, думала я, думала и вот что надумала. С Тайкой заниматься французским не буду.
– Что такое? Какая причина?
– Педагогика, Катенька.
– При чем тут педагогика?
– Именно при том. Сила Мартынович тщеславен, дочку выделить хочет. Во всем сельце Иванькове Таисия Астахова особенная. Поняла?
– Баба-Кока! Что вы, что вы? Ведь обещали, и вдруг нате вам...
– Выход есть, да боюсь этот ваш... унаро... и не выговоришь... унаро-браз, а мне дикобраз представляется, не хмурься... шучу. Как начальство посмотрит, одобрит ли?
– Какой же выход, скажите?
– Если учить не одну Тайку – всех, кто пожелает.
– Баба-Кока, гениальная мысль!
– Голову тебе за нее не намылят? Пригвоздят буржуазные пережитки. Капиталистическая держава. Антанта. Мало ли что!.. И в учебных программах про французский не сказано.
Впрочем, сказано или нет, неизвестно. Учебные программы до Иваньковской школы пока не дошли. Ни учебники, ни тетради, кроме той скудной стопки в классном шкафу, ни иные пособия. Иваньковская школа жила на свой страх и риск. И дополнительные занятия по французскому языку Ксения Васильевна и Катя начинали на свой страх и риск.
Знали бы в уездном отделе народного образования, с каким энтузиазмом все тридцать три Катиных ученика встретили "гениальную" мысль Ксении Васильевны!
Видимо, в ней тайно жил врожденный педагог. Ребята разинули рты, слушая ее рассказы о Франции, виденной своими глазами. Не о Булонском лесе, в аллеях которого разъезжают верхом изящные амазонки и кавалеры, не о парижских бульварах, Эйфелевой башне, соборе Нотр-Дам. Нет, о плоских, влажных лугах Нормандии, где тучные коровы с подглазьями, похожими на громадные очки, пасутся в одиночку за низенькими заборчиками, где поселки веселят глаз красными черепичными крышами, а море в часы отлива далеко уходит от берегов, оставляя на илистом дне ракушки с устрицами, которые крестьяне собирают в корзины и везут в Париж продавать господам.
Рассказ был вступлением, своего рода подходом к главной цели: научиться говорить по-французски. Писать не на чем, читать – нет учебников. Будем беседовать.
Для начала иваньковские ученики узнали два слова, два прекрасных французских слова, надежных и верных, с ними не пропадешь, если бы вдруг на сказочном ковре-самолете перенесся во Францию.
– Бонжур, камарад! Здравствуй, товарищ!
Не думайте, что во Франции каждый встречный – товарищ, но среди рабочих уж наверняка отыщется советскому человеку камарад. И не один.
Ребята узнали на первом занятии и другие слова, а особенно запомнили эти. Орали во все горло, расходясь по домам:
– Бонжур, камарад! Здравствуй, товарищ!
Авдотья бросила подметать класс, вышла с метлой на крыльцо поглядеть вслед ученикам, довольно мыча, и было видно, как мило ей все происходящее в школе.
– Ну что, Катя? – спросила Ксения Васильевна.
– Баба-Кока, отлично!
– Выдумываешь?
– Честное слово, клянусь!
Они условились: Катя весь урок простоит за дверью в сенях, чтобы потом обсудить каждую мелочь, все промахи. Ведь было однажды, что баба-Кока случайно услышала, как тянут Катины младшие нараспев: "Мы-а, мы-а", – словно дьячки на всенощной. Подсказала учительнице: не так учишь.
Катя в уроке Ксении Васильевны не заметила промахов. Идеальный урок! Она восхищалась, пока Ксения Васильевна не остановила:
– Довольно, пожалуй. Хвали, да знай меру. – И с нечаянной грустью: А пропустила я что-то важное в жизни.
Еще недавно Катя могла не понять. Теперь поняла.
– У вас широкая натура, баба-Кока! Вы всегда любили кого-то, а вам мало одной любви, вам все люди интересны, вам хочется что-то делать и значить. Я тоже хочу: делать и значить.
– Верно, Катя. У тебя новая жизнь. И у меня рядом с тобой все по-новому. И никогда мы больше не будем прятаться от жизни за монастырской оградой.
Они проговорили бы долго, но Ксения Васильевна вспомнила:
– А пора тебе, Катя, идти. Иди-ка.
Наступил ранний декабрьский вечер. Просторная иваньковская улица вела в поле, а дальше дорога, утыканная вешками, в лес. Солнце опустилось за лес, и над темной грядой разлилась полоса нежно-изумрудного цвета, а над ней еще полоса, малиновая, отчертила синеющий купол, в котором, отражая закат, толпились сиреневые, голубые, зеленые облака. Небо пылало. В одну секунду облако с золотыми краями, подернувшись пеплом, утекало, как дым, и на месте его вспыхивал фантастический желтый цветок. И вдруг алая стрела пронзала густеющую синеву, и выплывали розовые лодки, летели розовые лебеди...
