Текст книги "Воспоминания о московском антропософском обществе (СИ)"

Автор книги: Мария Жемчужникова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 4 страниц)

Друзья и антропософская работа

Этим, пожалуй, завершается круг известных мне московских антропософов «первого призыва». Нас, антропософов второго поколения было, конечно, гораздо больше. И существовало много кружков и групп, объединившихся очень индивидуально для различных занятий. Помещение Общества – одна, хотя и большая комната, – не могла, конечно, вместить всех. Здесь происходили общие собрания – еженедельные, особые праздничные и другие; большинство же кружков занимались на дому, где позволяли жилищные условия того времени. Эти, большей частью небольшие по количеству участников, кружки очень сближали, в них завязывались крепкие индивидуальные связи. У каждого из нас была своя «встреча с антропософией», но здесь происходило некое общее событие – «встреча в антропософии». И такая встреча выливалась часто в близкую дружбу на всю жизнь. С Верой Оскаровной, кроме антропософских занятий, где она была дающим, а я получающим, нас сблизила сама жизнь, вплоть до семейных и бытовых переплетений. Кружок же, где встреча в антропософии происходила, так сказать, «на равных», состоял, кроме меня, из четырех человек: Марк Владимирович Шмерлинг, Александр Владимирович Уйттенховен, Елена Германовна Ортман и Сергей Матвеевич Кезельман. Мы собирались у Елены Германовны, она жила вдвоем с матерью и из прежней обширной квартиры у них сохранились две комнаты. Здесь была печка, которая хорошо грела и не дымила – большое благо в те годы. Здесь мы читали циклы и вели нескончаемые обсуждения прочитанного. Всем участникам было свойственно чувство духовной свободы и создавалась атмосфера, в которой каждый мог высказывать все, что ему было интересно или лично дорого, не натыкаясь ни на какие препоны. Беседы велись очень оживленно. Застрельщиком всегда выступал Марк. Активность – всегда и во всем – яркое свойство его натуры. Изучать – для него никогда не было просто воспринимать, усваивать; по поводу прочитанного он всегда был полон идей, соображений, сопоставлений; иногда слишком фантастических. Но его «догадки», не всегда убедительные, были согреты яркой эмоциональностью, свойственной его натуре, а потому непременно вызывали в ответ не простое отрицание, а желание самому активно продумать его мысли с тем, чтобы или обнаружить их несостоятельность или принять. Он умел думать и умел говорить и был поэтому всегда интересным собеседником.

Александр – полная ему противоположность. Из нас он был несомненно самым "знающим" как в смысле начитанности в духовно-мистической литературе, так и по своеобразию собственного духовного опыта. Раньше он был теософом и даже членом "Ордена Звезды". Встреча с А.Белым решила и его судьбу: он стал антропософом решительно и без колебаний. Однако дыхание восточной мудрости осталось в нем живым и окрашивало все его мировосприятие. Снаружи это выглядело как пассивность, созерцательность, но только снаружи – на самом деле и ему был свойствен "накал страстей", но только он был сдержан волей и глубоко запрятан вглубь. Внешняя же, иногда довольно беспорядочная эмоциональность, которая часто увлекает за собой и мысль, заставляя ее проноситься по поверхности там, где есть и глубины и пропасти, такая эмоциональность, которой зачастую отдавал дань Марк, была ему чужда и вызывала насмешку. Скепсис и ирония вообще были его "мундир". Но в сфере познавательной он был глубоко серьезен и требователен. Он требовал конкретности духовной мысли, не терпел расплывчатости. Именно в этом он был больше всего антропософом-штейнерианцем и учеником А. Белого. Он любил афоризмы и парадоксы. Марк же больше любил "излагать и доказывать". Но наша общая любовь – антропософия – сближала и их и делала друзьями, несмотря на происходившие между ними нередко стычки.

Мне была свойственна склонность к анализу; и хотя это зачастую не нравилось и тому и другому – каждому по-своему – но это давало мне возможность выявлять крайности и "заскоки" и утверждать что-то общее. А мне было необходимо в то время культивировать эту способность анализа потому, что я одновременно участвовала в семинаре по Гегелю у проф. Ильина[38]38
  Ильин, Иван Александрович (1882–1954) – философ-идеалист, с 1912 г. доцент Московского ун-та по философии права. Автор известной книги о Гегеле{УЧЕНИЕ ГЕГЕЛЯ О КОНКРЕТНОСТИ БОГА И ЧЕЛОВЕКА). Выслан из Советской России в 1922 г. Публикатору не удалось установить, является ли Екатерина Александровна Ильина, антропософка, переводчица Штейнера, участница постройки Гетеанума, – сестрой И.А. Ильина или не является. Об И.А. Ильине писала в своихВОСПОМИНАНИЯХ(Париж, 1973) Евгения Герцык: «Способность ненавидеть, презирать, оскорблять идейных противников была у Ильина исключительна, и с этой, только с этой стороны знали его москвичи тех лет» (с. 154).


[Закрыть]. Сильнейший мыслитель и красноречивейший оратор – он просто как бурей увлекал за собой. Но увлекал-то – в пропасть той гегелевской «логической объективности», которая, подменяя собой живую духовную реальность, начисто отрезает тем самым путь к ней. И мне надо было постоянно внутренне сопротивляться этому нажиму, противопоставляя ему то, что было уже найдено в антропософии, но находить для этого формулировки, приемлемые в обстановке философского семинара. Конечно, я не могла и не хотела выступать там с изложением антропософских идей; я только задавала вопросы. Иван Александрович Ильин ценил мои вопросы потому, что они давали ему повод для подробнейших разъяснений своих идей, но, конечно, их скрытая установка была ему ясна. И предметом моей гордости – и вместе с тем сожаления, потому что занятия эти были чрезвычайно интересны – было то, что на следующий год Ильин меня не пригласил (в университете в то время занятий на нашем факультете не было, и свой семинар Ильин вел совершенно частным образом – «privatissime», как он говорил – в кругу лиц, ему лично знакомых). И объяснил причину: «Ей здесь делать нечего, она безнадежно застряла в „штейнерианстве“». Но в занятиях нашего кружка эта философская тренировка в то время не была лишней.

Елена Германовна, напротив, вносила в наши собеседования более лирическую нотку – соответственно женственности всего ее облика, – внешнего и внутреннего. Ей был свойствен также мягкий ласковый юмор, весьма кстати действовавший и на сарказмы Александра и на "воспылания" Марка.

Сергей Матвеевич большей частью ничего не говорил. Но он очень любил и ценил всяческую "игру ума" и тихо любовался нашей увлеченностью. А еще больше – самой Еленой Германовной. Между ними начиналось тогда сближение, которое впоследствии принесло Елене много горя, стало для нее причиной настоящей трагедии. Но в то время и в той обстановке тепло человеческого чувства (вместе с теплом печки!) сообщало нашим встречам окраску уюта и задушевности. И несмотря на большие несходства характеров, мы хорошо сдружились. Для меня – фактически на всю жизнь. Кроме Сергея Матвеевича, которого я по возвращении в Москву уже не застала в живых, близкие дружеские связи с остальными членами кружка продолжались: с Еленой до ее смерти в 1955 году, с Александром – до его смерти в 1965 году. С Марком – по сей день, и никакие внешние препятствия и разлуки не могут их разрушить.

В этом составе мы занимались два года. А затем возникла идея – нам самим выступить в роли руководителей кружка начинающих, преимущественно из молодежи еще более юной, чем мы сами. Елена Германовна и Александр уклонились, а мы трое взялись очень рьяно. Чтобы подготовиться к этой ответственной роли, мы решили прежде всего сами проработать книгу "Теософия", читая ее страница за страницей, обдумывая возможные вопросы и решая, какой еще дополнительный материал из других книг и лекций надо привлечь, что и как комментировать и пояснять.

Это была очень увлекательная и полезная для нас самих работа. Проработав таким образом больше половины книги (на это ушла целая зима), мы решили, что со следующей осени можно начинать кружок. Но – встретилось препятствие, совершенно для нас неожиданное: наши "старшие", наиболее близкие нам – Михаил Павлович и Клавдия Николаевна – сказали, что они против того, чтобы Марк вел вступительный кружок, что он несдержан и слишком субъективен, увлекается, забывая об ответственности, и проч. Аргументы неубедительные и несправедливые, Марк даже готов был считать, что истинная причина в недостаточной почтительности, проявленной им в каком-то выступлении. Оглядываясь теперь назад, я думаю, что это, конечно, неверно и истинная причина рождалась из чувства ответственности, может быть, иногда и гипертрофированного, свойственного нашим "старшим". Но тогда я кипела и склонялась к радикальному решению: не послушаться! Общество было только что закрыто, мы теперь каждый за себя несем ответственность перед антропософией. И никакие посредники, превращающиеся в средостения, не нужны. Но Марк, хотя и был очень расстроен таким недоверием к нему, нашел в себе силу подняться на более высокую и самоотверженную позицию (чем и доказал, вопреки мнению о нем, свою духовную зрелость). "Нет, – сказал он. – Ариман[39]39
  Ариман – в антропософии обозначает путь демонического соблазна, угрожающего «духовному Я» в стремлении к самопознанию, дух разложения и хаоса.


[Закрыть] всячески стремится нас разобщать, для того и Общество закрыто. Тем сильнее должны мы держаться за нашу внутреннюю духовную общность. Клавдия Николаевна и Михаил Павлович ведь и в Обществе никаких «административных» прав не имели. Их авторитет – авторитет духовный. И таким он и остается. А наша духовная сплоченность гораздо важнее всяких личных обид. Я не могу поступить вопреки их воле". Он был прав, конечно, и я это признала. Но как же быть? Выходило, что говорить в кружке, отвечать на вопросы и проч. придется мне одной! Сергей Матвеевич был очень полезен при предварительной проработке текста, внося нотку хорошей жизненной трезвости. Но говорить среди этих юных слушателей он не будет. Я же не чувствовала себя способной одна взять на себя эту задачу. Отказаться? Но мы так сжились с мыслью о кружке, так много уже вложили в его подготовку! Остановились на компромиссном решении: всю подготовку занятий будем проводить вместе, а на собраниях кружка Марк участвовать не будет. Это требовало от него большой самоотверженности и подлинно бескорыстной любви к антропософии. Конечно, он мог доверять мне, что его мысли будут донесены до слушателей бережно и неискаженно. Но ведь как дорого личное общение, как дорог непосредственный отклик слушателей на то, что ты им даешь! Его лишили этой радости, но он – устоял! Это очень подняло его в моих глазах.

Кружок собрался и прозанимался всю зиму 1923-24 года. Состав его был действительно очень юным. К сожалению, не помню ни одной фамилии. Было трое скаутов. Скауты – не просто спортивная организация, в ней всегда был большой идейный заряд морально-религиозного характера. Теперь, в новых условиях, эта англиканско-протестантская мораль многих не удовлетворяла. Их организация тогда тоже была только что уничтожена[40]40
  Об уничтожении организации скаутов – см. секретное постановление от февраля 1924 г., помещенное в: «СССР. Внутренние противоречия», 1985, № 14 (раздел: Документы 1921–1927 гг.), с. 159–161.


[Закрыть]. Те, кто не принял атеистической советской идеологии, искали новых духовных идеалов. Один из них – явно вожак, при нем два «адъютанта» – был наиболее интересен. Студент зоолог, он уже кое-что читал из оккультно-мистической литературы, но не хотел это обнаруживать. Но в его вопросах этот специальный интерес проскальзывал. В отдельных с ним разговорах он прямо сказал, что хочет найти способ ввести в свою научную специальность – зоологию, которой он был очень предан, методы и достижения оккультизма. Звали его Павел, фамилии не помню. По окончании наших занятий, я «передала» его Михаилу Ивановичу и больше с ним не встречалась.

Еще были у нас несколько человек из театральной студии, руководимой тогда Ю.А. Завадским[41]41
  Завадский, Юрий Александрович (1894–1977) – с 1915 г. актер студии Вахтангова, затем МХАТа. С 1924 г. руководитель основанной им театральной стуши. Режиссер, народный артист СССР (1948).


[Закрыть], и кое-кто из литературно-поэтической молодежи, «завербованной» Александром (вероятно, через Сергея Спасского и Георгия Шторма, с которыми он был таком)[42]42
  Спасский Сергей Дмитриевич (1898–1956) – поэт и прозаик, переводчик, и юности близок к футуристам. Друг А.Белого (с 1918 г.) и Б.Пастернака. В своих МОСКОВСКИХ ВПЕЧАТЛЕНИЯХ Надежда Павлович писала о нем: «/…/ символист, ученик Андрея Белого, Вячеслава Иванова, все творчество его связано с антропософией, отчасти с В.Соловьевым». («Литературные записки», № 2, 1922, с. 8). О нем см. также: КЛЭ,т.7, с. 118, где нет упоминания о том, что Спасский был репрессирован.
  Шторм, Георгий Петрович (1898–1978) – писатель, историк литературы. О нем см. КЛЭ,т.8, с.801.


[Закрыть]. В общем – публика живая и любознательная, с ними было интересно заниматься, но требовало немалой собственной работы. Этому кружку я многим обязана.

Приблизительно в это же время, кажется, в 1922 году, в Обществе возникло начинание, в котором Марк и я приняли большое участие. Инициатива принадлежала Вере Оскаровне. Мы говорили как-то о "Вольфиле" (расцвет Вольфилы принадлежит Петрограду, в Москве она не привилась)[43]43
  О «Вольфиле», т. е. Вольной философской ассоциации, основанной в ноябре 1919 г. в Петрограде, – см. статью А.БелогоВОЛЬНАЯ ФИЛОСОФСКАЯ АССОЦИАЦИЯ. – «Новая Русская Книга» (Берлин), № 1 (январь), 1922, с. 32–33. К организационному ядру «Вольфилы» примкнули: Блок, Белый, Иванов-Разумник, И.З. Штейнберг, Эрберг, A.A. Мейер и др. В сентябре 1921 г. открылось отделение «Вольфилы» в Москве. «Вольная Философская Ассоциация сосредоточивает свое внимание на проблемах философии, религии, культуры, сознания и общественности, взятых в свете кризиса жизни и в свете поисков положительных начал жизни и мысли» (А.Белый).


[Закрыть]. Она находила, что Вольфила слишком «академична» и «философична» и что теперь нужны другие, более «демократические» формы духовного общения, более широкие как по кругу вопросов, так и по составу участников. Она рассказала, что еще в дореволюционное время, когда она училась на Высших Женских Курсах, в Москве существовала чайная, куда приходили люди из самых разных слоев «простонародья», желавшие поговорить и поспорить о «вере» – сектанты различных толков, староверы и православные, толстовцы и одиночки – «искатели веры». Вот эту-то истинно народную, спонтанно возникшую традицию и следовало бы теперь, в новых условиях, подхватить, расширить и организовать – не по типу «академии» или «ассоциации», а скорей по типу «клуба», открытого для посещения и встреч людей любых духовных направлений. Идея очень понравилась – Антропософскому Обществу выступить инициатором. Как назвать? Клуб – не годится, хотя и соответствует по смыслу. Вера Оскаровна нашла формулировку – «вольное содружество». Так и решили: «Вольное Содружество духовных течений». Она же написала и устав, очень короткий, вернее – декларацию с приглашением принять участие. Подпись – «Инициативная группа». Прежде всего решили обратиться к толстовцам. Идея вполне соответствует их целям, а у них неоценимое преимущество – помещение Вегетарианской столовой в Газетном переулке. Оно достаточно просторно и часто используется для докладов, лекций и пр. Там и наше Содружество могло бы приютиться. Действительно, среди толстовцев идея встретила полное одобрение и содействие. Переговоры велись, главным образом, с Валентином Федоровичем Булгаковым[44]44
  Булгаков, Валентин Федорович (1886–1966) – писатель, мемуарист (УТОЛСТОГО В ПОСЛЕДНИЙ ГОД ЕГО ЖИЗНИ), сторонник социально-нравственных воззрений Л.Н. Толстого, в 1910 г. его личный секретарь. С 1923 по 1948 жил в Праге, в 1949 г. вернулся в Россию, работал научным сотрудником дома-музея Толстого в Ясной Поляне.


[Закрыть]. Чудесный, обаятельный человек, такая в нем жила сердечная теплота, душевная чистота, искренность и простота! Полная противоположность Черткову[45]45
  Чертков, Владимир Григорьевич (1854–1936) – издатель-публицист, ближайший сотрудник Л.Н. Толстого и пропагандист его учения. До смерти – ре-ликтор собр. соч. Толстого.


[Закрыть] – тот говорил всегда свысока и чувствовались в нем душевная жесткость и равнодушие. Кто-то сказал мне, что он в молодости был военным и служил в гвардии. Это в нем и осталось – гвардеец от толстовства! Очень приятен был и Шорох-Троцкий – весь какой-то тихий, кроткий, с глазами, сияющими добротой[46]46
  Шорох-Троцкий, Константин Семенович (1892–1937) – литературовед, последователь учения Л.Н. Толстого, член редколлегии юбилейного издания его сочинений, собиратель материалов, связанных с сектантством.


[Закрыть].

Обратились мы и к теософам. Япобывала у председательницы Теософского Общества – Софьи Владимировны Герье[47]47
  Герье Софья Владимировна – переводчица, дочь знаменитого историка, профессора Московского ун-та В.И. Герье (1837–1919), организатора Высших Женских Курсов («Курсы Герье») в Москве (1872). Об архиве Герье и его семье IM.: «Записки отдела рукописей ГБЛ», вып.21 (1959).


[Закрыть]. Она была больна, лежала на диване, извинилась, что ей трудно сидеть. По поводу Содружества сказала, что, конечно, это очень хорошая и правильная идея и что она сообщит наш устав и наше обращение всем членам. Но за ее словами не чувствовалось никакого живого интереса, чувствовалось, что все это ей глубоко ненужно. Выходя от нее, я вздохнула свободно, как будто я вышла из склепа, где духовная жизнь спрятана глубоко, как в каменном футляре, и не хочет никакого общения и в нем не нуждается. В принципе я могла бы отнестись с уважением к такому затворничеству, но здесь было еще что-то невыразимо гнетущее, что вызывало жалость к ней лично.

Другим нашим партнером явился Христианский Студенческий Союз. Вот уж где не было ни следа "склепа"! Много солнца и свежего воздуха! Я не помню их вожаков, – переговоры с ними вела не я, а Марк, у него там были хорошие знакомые. Но я была раза два на их собраниях. Вера их была чиста и глубока, убежденность без примеси сектантства; здесь веяло духом свободы, открытости и благожелательства – как между собой, так и вовне. У них существовало обыкновение на собраниях рассказывать о себе, о своих переживаниях. В этом не было ни назойливости, ни стремления что-то утвердить, навязать другим. Доверчивые беседы друзей – в них была иногда наивная восторженность, но в то же время глубокая серьезность. И как иначе? Ведь они хорошо знали, на что идут: выступая открытыми противниками атеизма, они ставили под удар все свое студенческое и послестуденческое будущее. Так и было: их Союз был вскоре уничтожен, участники разбросаны по ссылкам. Это послужило причиной, решительного поворота в судьбе Марка: была сослана в Кустанай его невеста Татьяна Николаевна Ментова. Марк поехал за ней. Там они и поженились. Но это было потом, а тогда на наше обращение по поводу "Вольного Содружества духовных течений" они откликнулись очень живо. Правда, вступить в нашу Инициативную группу и подписать Обращение от лица своего Союза как организации они не захотели; участие в беседах Содружества предоставлялось личным интересам и желаниям членов. Многие ли из них посетили эти беседы – не знаю, ведь никаких записей и регистрации не велось.

Активными участниками бесед в "Содружестве" была молодежь из круга "анархомистиков". В то время существовали еще некоторые легальные объединения не только литературно-художественные и духовно-религиозные вроде нашего Общества, но и остатки политических организаций. Так, анархисты имели тогда легальную организацию с центром в Кропоткинском музее. Среди них было два течения: анархисты-коммунисты, или "кропоткинцы", и "анархомистики". (Необходимо иметь в виду, что это течение не имело ничего общего с тем "мистическим анархизмом", который в свое время проповедовал Г.Чулков[48]48
  «Мистический анархизм» – философско-эстетическая доктрина, выдвинутая Георгием Чулковым (1879–1939), главным образом, в его кн. О МИСТИЧЕСКОМ АНАРХИЗМЕ, со вступ. статьей Вяч. ИвановаО НЕПРИЯТИИ МИРА(СПб, 1906), и вызвавшая ожесточенную полемику в символистских кругах в 1907-08 гг., особенно со стороны Белого, увидевшего в мистическом анархизме «профанацию» основ символизма.


[Закрыть]. Эти сочинения не вызывали со стороны Солоновича ничего кроме насмешки.) Лидером этих последних был Алексей Александрович Солонович – яркая личность, блестящий оратор, увлеченный и умеющий увлекать других[49]49
  О нем см. Paul Avrich.THE RUSSIAN ANARCHISTS(Princeton, 1967), c.228, 236. ЕгоПАМЯТИ A.A. КАРЕЛИНАбыло опубл. в журнале анархистов «Пробуждение» (Детройт, США), № 1, апрель 1927, с.5. Солонович был арестован в ночь на 24 апреля 1925 и отправлен на Соловки (См.: «Дело Труда», Париж, № 2. 1925, с.6; см. также: Paul Avrich op. cit.).


[Закрыть]. Вот как говорит о нем в своих «Воспоминаниях» один из его тогдашних учеников (Гориневский Георгий Валентинович – московский архитектор, жестоко пострадавший в лагерях. Воспоминания написаны им в последние годы жизни, после реабилитации. Он очень дружил с Александром. Умер в 1966 году): «Солонович был сильным, активным человеком. Выступления его, его лекции в аудитории Кропоткинского музея, сопровождавшиеся диспутами, были захватывающе интересны и остры. Его резкая критика марксизма приводила в ярость его оппонентов, бесспорно менее эрудированных, чем он. Они пользовались трафаретной пропагандистской литературой, демагогичной и поверхностной, пригодной для втирания очков людям, не умеющим самостоятельно мыслить. А он мыслил самостоятельно, знал и цитировал первоисточники. В своих лекциях он касался не только социологических вопросов, но и вопросов общего миросозерцания, громил церковников не менее остро, чем материалистов. Убедительность речей Алексея Александровича, его уменье излагать свои мысли, логика и широта его взглядов привлекали к нему молодежь, и все его лекции проходили при до отказа переполненной аудиторий». Далее Гориневский пишет: «В прошлом он был членом Антропософского Общества, от которого позднее отошел». Это верно, но слишком слабо сказано: он не просто «отошел», но резко порвал с антропософией и стал ее непримиримым противником, можно сказать – врагом. Всех людей он делил на три категории: физиков, психиков и пневматиков (греч. Пневма – дух). Первые живут интересами тела, вторые – интересами души и только третьим ведома подлинная жизнь духа. Штейнера и всех его последователей он относил к категории психиков и считал антропософию вредной, потому что она сбивает с пути духа, подменяя его путями души. На эту тему он не раз выступал очень резко. Но особенно враждебно он относился к ап. Павлу. О нем он написал большую работу, направленную, главным образом, против церковников. Но и антропософии там тоже доставалось. Он считал, что именно Павел «испортил» христианство, отравив его ядом юдаизма, завуалировал истинный образ Отца Небесного, проповеданного Христом, подставив вместо него образ Иеговы. Отсюда – все грехи исторического христианства, нсей церковности, обращенной на служение земным целям и прежде всего целям земной власти. Солонович «громил» Павла так, как будто тот был его личным врагом и стоял вот тут, рядом, мешая ему проповедовать анархизм – на небе и на земле. Несмотря на многие блестящие страницы этой работы, в целом это сведение спожнейшей темы церковного и нецерковного христианства к личности ап. Павла было неубедительно, даже просто смешно.

Солонович был фанатиком, но в нем не было того, что так часто является спутником фанатизма, не было деспотического желания во что бы то ни стало покорить, заставить следовать за гобой. Его анархизм, сливаясь воедино с его мистикой, как бы прокалил его духом свободы. Я не знаю никого, о ком можно было бы с таким же правом сказать: "Вот настоящий свободный человек, не подвластный ни страху, ни каким-либо иным давлениям ни в мыслях, ни в поступках". Настоящий служитель духа, свободный от личного эгоизма". Да, это был фанатик, но фанатик "чистой воды". И это внушало уважение.

После разгрома анархистов в 1930 году он исчез в лагерях. Дошел слух, кажется, довольно достоверный, что он погиб во время одного из нередких тогда лагерных бунтов. Зная характер Алексея Александровича, можно не сомневаться, что так оно и было. Бесследно исчезла в лагерях его жена и преданная сподвижница – Агния Анисимовна Солонович.

Солонович очень рьяно (как и все, что он делал) пропагандировал идею нашего Содружества в своих кругах. Оттуда приходили многие, конечно вне организации, а просто как заинтересованные посетители.

Толстовцы не обманули наших надежд: мы могли пользоваться помещением Вегетарианской столовой. Михаил Павлович Столяров сделал доклад об Анне Карениной (точного названия не помню). Успеха он не имел. И немудрено: он пытался изображать действующих лиц романа и события, как некую персонификацию внутреннего мира человека, отражение духовных переживаний и даже духовных существ, действующих в нем. Рационалистам-толстовцам такой подход был абсолютно чужд. Публика явно скучала.

Помню появление замечательной пары. Муж и жена – они жили в деревне, по толстовскому образцу, но почему-то не считались полностью толстовцами. В сандалиях на босу ногу, в каких-то немыслимых хламидах, с котомками за плечами. Он – высокий, длинноволосый, с восторженным отрешенным лицом, она – маленькая, кругленькая, с очаровательной улыбкой. Они услышали о Содружестве и пришли рассказать о себе – "поделиться своей радостью", как он сказал. Они не говорили ни о каких моральных религиозных мотивах, побудивших их избрать толстовский образ жизни. Но им ужасно хотелось рассказать людям, какая это радость, счастье – жить в природе, среди деревьев и трав, с птицами и животными. Им так хотелось, чтобы окружающие почувствовали эту радость, разделили ее. И они находили слова и выражения – простые и доходчивые для рассказа о своей жизни, о работе в огороде, о жатве, о сборе ягод… И о полянке в лесу, куда они ходят молиться.

Не назойливо, очень интимно, но проскальзывало в их словах, а главное – в выражении лиц и улыбке, что им знакомо какое-то особое восприятие духовной жизни природы, даже духовных существ, живущих в ней. В этой "мистической" нотке они, вероятно, и расходились с ортодоксальными толстовцами. "Настоящий Феликс Бальде и Фелиция"[50]50
  Феликс Бальде и Фелиция – действующие лица в четырех мистериях-драмах (mysteriendrama) Р.Штейнера.


[Закрыть], – думала я. Жалею, что не расспросила о них подробнее и даже не узнала их фамилии. Еще одно явление – совсем в другом роде. Валентин Федорович привел и представил как гостя толстовцев весьма экзотическую личность – не то индус, не то перс, член какой-то мусульманской секты. Он хотел рассказать о своем учении, но из этого мало что получилось. Он говорил на плохом английском, переводчик – неопытный доброволец из присутствующих – плел нечто и вовсе невразумительное. Слушали внимательно, задавали "опросы, старались понять – экзотика импонировала. Но сумбур остался. Этот же человек появился и у анархомистиков. Солонович долго с ним беседовал, но тот ему не понравился: «Его идеи трафаретны и цели сомнительны», – сказал он и, насколько я знаю, никуда больше его не приглашал. Солонович собирался прочитать доклад: «Религия Льва Толстого». Доклад не состоялся: Содружество прекратило свое существование. Режим ожесточался. «Идеологическая борьба» все больше становилась делом административных мероприятий. Толстовцам приходилось туго, их ужимали всячески. Многие уезжали. Наш друг Валентин Федорович был на пороге отъезда, он уезжал в Прагу. Наконец, Вегетарианскую столовую закрыли. С тем вместе прекратило свое существование и наше Содружество – собираться было негде, а тайные конспиративные встречи противоречили бы самой его идее. Просуществовало оно не больше года, но несомненно это было живое, жизнеспособное зерно. Оно могло бы вырасти в очень нужную и близкую русским традициям форму свободного духовного общения. Но ему не дали прорасти, затоптали чуть проклюнувшийся росток.