Текст книги "Жизнь, отданная небу"

Автор книги: Мария Покрышкина

сообщить о нарушении

Текущая страница: 7 (всего у книги 10 страниц)

В Ростове Александр Иванович много летал. Хотя по занимаемой должности это было для него совсем необязательным, он всегда стремился лично досконально изучить и освоить каждый новый тип самолетов, их поведение как во время дневных, так и ночных полетов.

Последние меня всегда тревожили больше всего И, как оказалось, не зря. Однажды ночью на его самолете вышел из строя авиагоризонт. Кто летал на реактивных истребителях, знает, как нужен этот прибор в ночном полете, особенно в момент посадки. Мужа спасло только то, что он мастерски владел самолетом, чувствовал себя с ним единым целым.

Правда, об этом случае я узнала задним числом, о опозданием лет на десять. Но и тогда он доставил мне немало волнений, хотя, по сути, переживала я за своего мужа всю свою жизнь, пока он летал сам, а потом в качестве пассажира. Саша до конца оставался верен авиации и не признавал других видов транспорта.

Бывало, собирая его в очередную командировку, спрошу:

– Неужели и в такую погоду полетишь? Ведь поездом было бы надежнее.

– Зря ты так, мать. Авиация – самый безопасный вид транспорта. Это не я, а статистика утверждает. Значит, научно доказано и обосновано. – И уже серьезно добавлял: – Не могу я поездом ездить. Скорость не та. И к вам мне всегда хочется побыстрее вернуться.

В Ростове мы прожили всего полтора года Как-то, уже незадолго до отъезда, Саша решил свозить нас на Азовское море. И вот в одно из воскресений мы с детьми, набрав всякой снеди, отправились в путь.

До Батайска вела отличная асфальтированная дорога. Потом мы свернули на проселок. Да какой! За машиной километра на полтора потянулся шлейф пыли. В считанные минуты мы все превратились в "чернокожих". Закрыли окна и щели, но стало еще хуже: на зубах пыль, дышать нечем, жара нестерпимая. Я предложила вернуться назад, но муж, не привыкший менять своих решений, остался верен этому правилу и на сей раз.

Наконец вдали показались заросли камыша. Подъехали ближе – кругом камыш, а моря не видно. Еще несколько километров – то же самое. Оказалось, что это и был берег Азовского моря. Воды мы так и не увидели. Быть может, где-нибудь в другом месте к ней и можно было подобраться, но только не здесь.

Что делать? Решили остановиться, так как дети уже проголодались и устали. Только расположились, видим: к нам несется со всех ног ватага ребятишек-цыганят. Где-то поблизости, наверное, стоял их табор.

Подбежали. Остановились, с любопытством оглядывая нас. Самому старшему – лет десять-двенадцать. Оживленно между собой переговариваются. Наконец, наиболее храбрый отделился от ватаги, подошел ближе. Мальчуган внимательно рассмотрел наши припасы, обдумал свои предстоящие действия. И только после этого обратился к мужу:

– Дядьку, а дядьку, дай мне вон той водички в бутылке (имелось в виду ситро) и пирогов тоже. А то у меня, ей-богу, дед помирает. Если не дашь, он, ей-богу, совсем помрет.

Александр Иванович улыбнулся:

– Может быть, ты сам хочешь водички с пирогами, а про деда придумал?

– Нет, ей-богу, вот истинный крест, помирает.

– Ну, ладно, держи, – муж передал мальчишке пару бутылок ситро, пирожков, кусок колбасы, фруктов.

Тот, счастливый, понесся к товарищам, и они принялись тут же на наших глазах все это уплетать, забыв про "помирающего" деда. Но один из цыганят не принял участия в коллективном пиршестве. Поддерживая руками штанишки, он несмело приблизился к нам и сказал:

– Дядьку, я тебе врать не буду, как они, что у меня дед помирает. Мне самому так хочется той водички и пирогов, что ты им дал!

– Ну, иди сюда, – позвал малыша Александр Иванович. – За то, что ты такой честный и хороший мальчик, я тебе одному дам две бутылки воды и еды. Держи подол рубашонки! И дальше расти таким же хорошим и правдивым человеком!

Многократно поблагодарив нас, малыш с достоинством удалился в сторону табора, видимо намереваясь поделиться с кем-то своим богатством. А остальная группа, управившись со съестным, теперь уже в полном составе приблизилась к нам, и старший из них заявил, что в благодарность за угощение они сейчас для нас "спляшут на пузе" и споют. И тут же выдали такой "фольклор", что нам пришлось посоветовать "артистам" убираться восвояси.

Заканчивалась наша жизнь в Ростове. Еще до назначения сюда муж несколько раз обращался к вышестоящему начальству с просьбой направить его для продолжения учебы в Военную академию Генерального штаба. Сначала Саше отвечали, что он еще молод и у него все впереди. А когда ему исполнилось сорок, те же начальники заявили, что он для поступления в Военную академию Генштаба уже стар.

Казалось, что с мечтой о дальнейшей учебе надо было распроститься. Но помог случай. Мужа вызвали на очередные сборы, которые проводил главком ПВО Сергей Семенович Бирюзов. Провожая Сашу на сборы, я упросила его поговорить с ним насчет поступления в академию, дабы не упустить последнюю возможность.

– Хорошо, я попытаюсь, – обещал он.

И действительно, обратился к главкому. Сергей Семенович удивился:

– Александр Иванович, помилуй, о чем же ты раньше думал? Ведь там уже два месяца как идут занятия.

– Рапорт по команде отправил вовремя. Ответили, что стар.

– Гм... а еще раньше?

– А еще раньше отвечали, что слишком молод.

– Понятно. Что ж, попытаюсь тебе помочь Только ведь нагонять в учебе придется. Справишься?

– Не подведу, товарищ маршал! Я ведь всю жизнь на высоких скоростях и на перегрузках.

– Ну, добро. Готовься.

Вскоре пришел вызов из академии. Нам предстоял срочный переезд в Москву, а я в такой ответственный момент по состоянию здоровья оказалась в Ессентуках. На мужа в дополнение к сложной процедуре передачи должностных дел легли и все хлопоты по переезду. Надо сказать, что со всем этим он справился превосходно.

И снова учеба

Итак, муж стал слушателем самого высокого и престижного военного заведения – академии Генерального штаба.

Саша-маленький, узнав о направлении отца на учебу, очень удивился:

– Зачем же тебе учиться, папа? Ты и так в генеральской форме ходишь.

– Милый ты мой, – рассмеялся муж. – В том-то и задача состоит, чтобы форма всегда соответствовала содержанию. А для этого учиться нужно постоянно.

– Всю жизнь?

– Всю жизнь.

Для Александра Ивановича это были не просто слова. Сама его жизнь могла служить тому подтверждением: школа, ФЗУ, Пермское авиатехническое училище, курсы усовершенствования техсостава, Краснодарский аэроклуб, Качинская летная школа, академия имени М. В. Фрунзе, академия Генштаба. И это все помимо основного, как считал Александр Иванович, источника знаний повседневного самообразования.

Но сама по себе учеба для мужа никогда не являлась самоцелью, средством получения диплома или достижения какой-либо должности. Я уже упоминала о том, как он по ошибке попал в авиатехническое училище, сколько усилий стоило ему исправить эту ошибку и стать летчиком.

Был и еще один (довоенный) случай, когда его, лучшего авиатехника полка, в приказном порядке направили поступать в Военно-воздушную инженерную академию имени профессора Н. Е. Жуковского. В приказном порядке потому, что сам он мечтал стать летчиком, а не авиаинженером, хотя в довоенные годы это была редкая и очень престижная профессия.

– Ты ведь прирожденный инженер-конструктор! – убеждал его командир полка. – Сам рассказывал, как мальчишкой самоповорачивающиеся фары для автомобиля придумал. В пятнадцать лет проект нового пулемета разработал... Планеры и тренажеры сам строишь...

– Я буду учиться только на летчика.

– Заладил свое! Ты сам своего призвания не видишь! Одним словом, приказываю ехать в Москву и поступать в Военно-воздушную инженерную академию!

И Саша чуть было в нее не поступил! Он сам мне рассказывал, как, приехав, "по инерции" сдал два первых экзамена на отлично. И только после этого спохватился, что еще чуть-чуть и ему окончательно придется распрощаться с мечтой о небе.

Решения он принимал быстро. Вместо сдачи следующего экзамена абитуриент Покрышкин отправился на Химкинский пляж, а затем вместе с документами обратно в полк. Ему только этого и надо было.

Мечту стать летчиком он не оставлял ни на один день. Изучал аэродинамику и теорию полетов, читал лекции по эксплуатации самолетов. Чтобы подготовить себя физически, поселился в буквальном смысле слова в полковом спортзале. Командир полка, оценив его спортивную подготовку, назначил Сашу нештатным физруком части. И регулярно, несмотря на столь же регулярные отказы, Покрышкин писал рапорты с просьбой допустить его к приемным экзаменам в летное училище.

– Мы тебя в академию направляли, а ты что выкинул? Об училище забудь. Ты его уже окончил – техническое.

– Я летать хочу!

– Армия с желаниями каждого считаться не может. Уже после войны, когда Александр Иванович учился в Военной академии имени М. В Фрунзе, однажды в санатории "Архангельское" мы встретили человека, на имя которого в свое время Саша послал сорок четыре(!) рапорта о том, чтобы его направили в летную школу.

– Знать бы, каким ты станешь летчиком, после первого же рапорта я бы за тобой сам приехал, – сказал он.

Сколько раз доводилось мне слышать расхожие суждения, что мой муж баловень судьбы, что все его успехи и достижения объясняются слепым везением. Мне всегда в таких случаях становилось горько и обидно за Сашу. Я-то знаю, что каждый его шаг в жизни – это преодоление препятствий. С раннего возраста и до последних дней. Помню, как такой разговор состоялся у меня с одним из летчиков-однополчан Александра Ивановича.

– Вот ты говоришь, что Покрышкину просто везло. Объясни мне, в чем именно? Ты воевал с ним вместе, летал на таких же самолетах, участвовал в тех же боях. Почему он, а не ты выбирал в бою для себя самое трудное и опасное – идти в атаку на вражеского ведущего? Почему он, а не ты скрупулезно анализировал каждый свой бой и изо дня в день по крупице разрабатывал новую тактику воздушного боя? Почему он, а не ты не боялся идти на обострение отношений с командирами-рутинерами и отстаивал свою правоту, невзирая ни на что? Почему на его счету, а не на твоем пятьдесят девять сбитых вражеских самолетов? И ты-то лучше других знаешь, что счет этот не полный...

Так в чем же ему повезло больше, чем тебе? В том, что война его пощадила и он остался жив? Но ведь и ты – тоже.

Как тут не вспомнить меткие слова Александра Васильевича Суворова: "Раз везение, два везение, но, помилуй бог, положите же хоть что-нибудь и на умение!"

Обдумывая его послевоенную службу, его путь от командира гвардейской истребительной авиадивизии до заместителя главкома войск ПВО страны и председателя Центрального комитета одной из самых массовых общественных организаций – ДОСААФ СССР, я могу выделить его умение работать творчески самому и увлекать за собой подчиненных.

Люди любили с ним работать. Он давал возможность окружающим проявлять инициативу и смекалку, поощрял людей думающих и добросовестных, терпеть не мог равнодушных, инертных и самоуспокоенных. "Разгильдяй и слабак" – это была самая уничижительная в его устах характеристика никчемного работника.

Несмотря на его строгость и требовательность, подчиненные относились к нему с искренним уважением. Сколько бы нам не приходилось переезжать на новое место службы, каждый раз расставание Александра Ивановича с сослуживцами было обоюдно сердечным и трогательным.

Как-то я спросила его:

– Саша, ну а если бы ты не стал летчиком, кем бы ты хотел стать?

Он, не задумываясь, ответил:

– Такого выбора для меня не было. Я хотел стать только летчиком и стал им.

– А все же. Допустим, не прошел бы в летное училище по здоровью.

– Тогда, скорее всего, изобретателем. Да это и не так уж важно, кем стать. Главное – любить свое дело, знать его досконально и на любой должности быть человеком.

Я, конечно, многого не знала, по понятным причинам, о его служебных делах, но о его отношении к своей работе, о высоко развитом чувстве долга и ответственности судить могу вполне определенно. Так же, как и о том, что не было за всю нашу жизнь случая, чтобы кто-то из знакомых нам людей по Сашиной вине отвернулся от него. И тем не менее разных слухов и домыслов о нем, будто о знаменитой кинозвезде или эстрадной певице, всегда хватало.

Вот и на этот раз. Едва Александр Иванович успел прилететь из Ростова и появиться в академии Генштаба, как к нему подошли давнишние его знакомые авиаторы (тоже слушатели академии).

– Александр Иванович, можно тебе задать вопрос строго конфиденциально?

– Что это вы, не поздоровавшись, с вопросов начинаете?

– Сначала на вопрос ответь: ты в своем уме или нет? Вся Москва говорит, что ты в Ростове бросил Марию Кузьминичну с детьми, а сам на актрисе женился.

– Да-а. Знаете, что мне кажется самым плохим в этой истории? – спросил муж. – Не то, что кто-то распускает обо мне грязные и совершенно беспочвенные сплетни. Я к ним привык и не обращаю внимания. Обидно то, что вы, хорошо знающие меня и мою семью, могли поверить в этот бред.

– Значит, вранье? Ты уж прости нас, Александр Иванович.

– Ладно уж, приходите вечером к нам. Мария вас своими пельменями угостит, хоть и не заслуживаете того.

Что тут поделаешь! Такова уж оборотная сторона известности.

Приступив к учебе на два месяца позже остальных, Александр Иванович быстро нагнал своих сокурсников, ликвидировал все "хвосты" и в положенный срок закончил академию Генштаба так же, как Фрунзенскую, с золотой медалью.

На протяжении учебы мужа мы, как обычно, проводили все выходные дни с детьми на природе. Приезжали поочередно на один из девяти московских вокзалов, садились в электричку и отправлялись до приглянувшегося из окна места. Выходили на ближайшей станции и шли, куда душе было угодно. После приазовских плавней не могли налюбоваться красотой и надышаться воздухом лесов. Дети с радостью узнавали породы деревьев, цветы и ягоды. Иногда встречали лося, кабана или белку, а то мелькнет за кустом лиса или заяц. Какое это все-таки счастье – ощущать себя частью природы, нашей родной, среднерусской!

Когда времени на загородное путешествие не было, мы все равно садились в метро и ехали в Сокольники или Измайлово. В Измайловском лесу, в стороне от нахоженных тропинок, находился наш излюбленный продовольственный ларек. Здесь продавались обладавшие удивительной притягательной силой для наших детей конфеты "Гусиные лапки". Дойдя до ларька и запасшись съестным, отправлялись на живописную поляну перекусить. На свежем воздухе съедалось все! Не было случая, чтобы домой мы привезли остатки еды. И так – каждое воскресенье. Летом пешком, зимой на лыжах. Красота и прелесть общения с природой остается в человеке навсегда.

Незаметно пролетели два года учебы в академии. После успешного ее окончания Александр Иванович был оставлен в Москве, но его служба здесь длилась недолго, меньше года. Завершилась она неожиданно даже по военным меркам.

Однажды я отправилась с детьми в поликлинику. И вот прямо туда, в рабочее время, что уже само по себе было не свойственно моему мужу, он приехал срочно посоветоваться со мной. Требовалось дать окончательный ответ маршалу Бирюзову по поводу назначения на более высокую должность в Киев.

– О чем тут говорить, Саша? – сказала я. – В твоих служебных делах я не советчица. Решай сам. Что касается места жительства, то вместе нам везде будет хорошо, тем более Киев – прекрасный город.

– Что ж, добро. Даем согласие, – решил муж.

В то время мы жили на даче в Филях. Совместными стараниями всех членов семьи (дети нам помогали на равных во всем) обзавелись роскошным огородом, в котором росло все: от цветной капусты и кабачков до помидоров, огурцов, укропа и петрушки, "окромя", как потешался надо мной муж, картошки. Этот зловредный паслен, ежедневно поливаемый со всеми овощами, пошел расти в ботву, которая вымахала с меня ростом. И хотя бы один малюсенький клубень!

Саша с серьезнейшим видом рекомендовал меня знакомым как селекционера-самородка и настоятельно советовал перенимать мой опыт по выращиванию удивительного картофеля. Но еще более жалко было оставлять цветы. В них буквально утопал весь наш участок. Но что делать? Повздыхав тайком над всем этим выращенным и выхоженным собственными руками, начала готовиться к отъезду. Точной его даты мы не знали, но быть застигнутой врасплох я не могла: женам военных дважды одно и то же не повторяют.

Двадцатого августа 1958 года муж, вернувшись вечером со службы, сказал:

– Мария, завтра в шесть ноль-ноль нас на аэродроме будет ждать самолет.

– Хорошо. У нас все готово.

И ранним утром, окинув прощальным взглядом ухоженный огород и благоухающий цветник, мы отправились к новому месту службы.

Десять лет в Киеве

Я уже не раз упоминала о том, что Александру Ивановичу всю жизнь с раннего детства приходилось преодолевать препятствия на пути к своей цели. Большие и малые. Объективные и... не совсем. Тех, что называют палками в колесах, тоже было немало. Я знала, конечно, далеко не обо всех его трудностях. Но что-то окольными путями доходило и до меня. Я очень расстраивалась и переживала за Сашу. Но как-то недавно, уже после его смерти, мне в голову пришла странная мысль: а может быть, без этих трудностей и препятствий он бы и не стал тем Покрышкиным, которого мы знаем. Кажется, еще Грибоедов утешал Кюхельбекера законом упругости: "...пружина, на время сжатая, коль скоро исчезнет препятствие, с большим порывом отпрянет и на свободе сильнее будет действовать". Преодоление трудностей усиливает человека. Если, конечно, человек сильный. А Александр Иванович был очень сильной личностью.

Перебирая сейчас в памяти нашу совместную жизнь, оценивая ее этапы и события, я отношу киевский период к самым интересным, насыщенным и плодотворным для моего мужа.

Он всегда был деловитым и целеустремленным. Всегда ценил конкретное дело, а не благие намерения: "Скажи мне, что ты сделал, и я скажу тебе, кто ты есть", – говаривал он сыну-младшекласснику. У самого у него дел было, что называется, сверх головы, но в Киеве – особенно. Объем его служебных обязанностей возрос многократно, а к ним добавились еще обязанности члена военного совета округа, депутата Верховного Совета СССР, члена ЦК Компартии Украины. И тем не менее работалось Александру Ивановичу в Киеве легко и радостно.

Мы быстро обзавелись здесь широким кругом прекрасных друзей и интересных знакомых. Дружили мы и с семьей фронтовиков Агнией Григорьевной и Иваном Ивановичем Кондиленко – академиком-физиком, долгое время возглавлявшим республиканское общество "Знание".

Выяснилось, что Иван Иванович во время войны служил в артиллерии и участвовал в освобождении того самого приволжского города, в котором мы жили. Муж любил донимать его по этому поводу:

– Ну-ка, расскажи мне, друг любезный, как же тебя угораздило от города камня на камне не оставить? Вот, Мария, по чьей милости мы с тобой в бараках жили и финские домики строили.

Конечно же, в шутку все это говорилось. Фронтовики знают, какие там были бои и скольких жизней они нам стоили.

На редкость светлая голова была у Ивана Ивановича. Он часто выезжал за рубеж читать лекции в университетах Канады, США, Японии, Скандинавских стран. И надо же такая обидная несправедливость: после тяжелого инсульта он абсолютно потерял память. Агния Григорьевна, сама врач-терапевт, чего только не перепробовала, куда только не обращалась, пытаясь вылечить мужа.

С командующим войсками Киевского военного округа Маршалом Советского Союза Петром Кирилловичем Кошевым у мужа установились прекрасные деловые и товарищеские отношения. Как-то, будучи у него в гостях, мы оказались за столом напротив нового генерала-авиатора – командующего ВВС округа и его женой. Взглянула на сидящего визави раз, другой. Показалось, что когда-то давно встречалась с этим человеком. Смотрю, он тоже исподволь приглядывается ко мне. И вдруг как озарило:

– Вася! Колесник!

– Ну конечно же, Машенька! А я сомневаюсь...

Василий Артемович Колесник был одним из пилотов Маркеловского полка, обслуживаемого нашим БАО лютой зимой 1942 года под Ровеньками.

– Вот упрямая была девчонка, – рассказывал Колесник моему мужу. – Сидит в своей "санитарке" кочерыжка-кочерыжкой от мороза. Аж голубая вся, только что инеем не покрыта, а в землянку к нам погреться не идет. Сам Маркелов ходил приглашать, не идет и все!

Мы близко подружились с их семьей. Часто с ними встречались, ездили за город, на рыбалку. Однажды Саша задержался на службе, и Артемыч уехал в Святошино, где мы обычно рыбачили, раньше. Когда подъехали мы с мужем, все мостки были уже заняты. Колесник пригласил Сашу на свой мосток.

– Становись рядом, – сказал он, освобождая для него место.

И сам Артемыч, и его мосток благоухали нашатырно-анисовыми каплями, которыми он щедро поливал наживку. Муж устроился рядом и одного за другим вытащил девять огромных карпов, а у Колесника – ничего. Он, понятно, нервничает, меняет насадку, глубину и... ни одной поклевки. Александр Иванович посочувствовал другу, предложил:

– Да ты не суетись, Артемыч. Все равно уже поплавков не видно. Куда мне девять карпов? И четырех довольно. А остальных ты забирай.

Артемыч повеселел, и домой оба направились в прекрасном настроении.

На следующий день, в воскресенье, мы, на этот раз уже с Евгенией Григорьевной, женой Колесника, снова приехали туда же. Мужчины принялись ловить рыбу. Дети бегают, играют с собакой. А мы с Евгенией Григорьевной готовим обед. Друг перед другом проявляем свой кулинарный талант.

И вот, раскладывая еду, Женя мне говорит:

– Посмотрела бы ты, Машенька, какой рыбы вчера мой Вася наловил! Честное слово, если бы своими глазами не увидела, не поверила бы.

– И не верь, Женя, самозванец твой Василий. Этих карпов мой Саша наловил и с ним поделился с условием, чтобы улов себе не приписывал, не хвастался бы.

. – Ах так... Василий! Значит, ты себе чужой улов присвоил? Не стыдно?

– Так какой же я рыбак, если не привру чуточку?

– Ничего себе, чуточку – на все сто процентов!

– Значит, я выдающийся рыбак.

Хохотали так, что соседи, бросив удить рыбу, поспешили к нам узнать, в чем дело. А узнав, смеялись вместе с нами.

Единственным членом семьи, у кого возникли некоторые проблемы в связи с переездом в Киев, оказалась наша дочь Светлана. В то время осуществлялась очередная "новация" в народном образовании, так называемая специализация общеобразовательной школы. И конечно же, в масштабах всей страны. Света обнаружила у себя талант художника и в наше отсутствие (мы были в санатории) сдала экзамены в художественную школу имени Сурикова. Узнав об этом, мы порадовались тому, что наша дочь сама нашла себя и в нашей семье будет художник.

В Киеве же художественная школа была единственной в республике, и преподавание в ней велось на украинском языке. Сколько было пролито слез по этому поводу! Но что делать? Не оставлять же из-за этого в Москве дочь-подростка. Решили так: если по-настоящему любит искусство, то и украинским языком овладеет. Правда, действительность оказалась не такой уж и страшной: в Киевской художественной школе велись уроки и на русском языке.

Мне довелось познакомиться с преподавателем Нестором Владимировичем (фамилию, к сожалению, не запомнила), который вел курс начертательной геометрии в Светином классе. Зная о том, что каждый из его учеников мнит себя по меньшей мере Репиным, он говорил им так: "Ось, колы ты вже будешь талант, Матюша, та писля школы будешь малюваты вывиски для магазинив, тоди, може, ты вже будешь знати, шотаке життя!"

Забегая вперед, замечу, что с собственной художницей в нашей семье так ничего и не вышло. Закончив художественную школу, Света поступила было в вуз на художественно-педагогический факультет, однако через год решила перейти на факультет искусствоведения.

С Сашей-маленьким никаких проблем не возникло.

Он поступил учиться в русско-украинскую школу и успешно ее окончил.

Вообще, нужно сказать, мы всегда жили дружно и весело. Конечно, случались и недоразумения с детьми – дети есть дети, особенно в школьном возрасте. Но они обычно разрешались мирно и просто. Чьей заслуги тут было больше, моей или мужа, сказать трудно.

С одной стороны, из-за своей постоянной занятости Александр Иванович редко вникал в бытовые вопросы. Даже когда я обращалась к нему с просьбой, например, побывать в школе и поинтересоваться учебой сына, он, узнав, что просьба эта не вызвана какими-то чрезвычайными обстоятельствами, неизменно отказывался:

– Мать, как тебе не стыдно, – в шутку укорял он меня. – В моем подчинении тысячи "гавриков" и я с ними управляюсь, а ты с двумя справиться не можешь!

Однако имя и авторитет отца для детей всегда имели огромное значение. И, бывало, провинившийся Саша-маленький обращался ко мне со слезной просьбой:

– Мамочка, ты только папе не говори – Лучше накажи сама как хочешь! Я, честное слово, такого больше никогда не сделаю.

И обещания, как правило, выполнялись, хотя отец ни разу детей не тронул пальцем. Даже голоса никогда не повышал, и не только дома. Помнится, размышляя вслух о выдержке, тактичном отношении к подчиненным, он заметил:

– Командир не вправе позволить себе неуважительное отношение к солдатам. Они-то не могут ответить грубостью на грубость.

Сказанное вовсе не означает, что Александр Иванович был этаким добреньким и ласковым ко всем начальником, способным на попустительство. Чего-чего, а требовательности и принципиальности в его характере хватало. Но, никому не давая поблажек и скидок, он был, в первую очередь, требовательным к себе самому. И это давало ему моральное право так же строго спрашивать с подчиненных.

В домашних и семейных делах муж полностью полагался на меня. И всегда поддерживал мой авторитет. Как-то, будучи еще младшеклассником, Саша-маленький попытался опротестовать перед отцом мой запрет на его вечернюю прогулку. Исполнил он это весьма дипломатично, не вводя отца в курс событий, предшествовавших его наказанию.

– Пап, можно я схожу на улицу с ребятами поиграю?

– А мама как на это дело смотрит?

– Ну, мама! Она же женщина и говорит, чтобы сегодня я посидел дома.

– Вот и выполняй. В доме у нас командир – мама. Тут и я ей обязан подчиняться. Так что ты не по адресу обратился.

Муж во всем мне доверял и был спокоен за семью. Думаю, что доверие его я оправдала. Как говорят военные, тылы у него всегда были надежно прикрыты, в доме – мир и порядок, а дети нам на радость выросли хорошими, полезными для общества людьми. У обоих – любимая работа. Дочь стала искусствоведом. Сын – океанологом. Можно сказать, повторил отца, только выбрал для себя не воздушный, а водный океан.

Постепенно, с возрастом сын все больше сближался с отцом. Но я не обижалась, а радовалась этому. Плохо, когда юноша растет в окружении одних женщин. Александр Иванович все чаще брал сына с собой сначала только на рыбалку, а потом и на охоту. Иногда даже поручал ему всю подготовку к воскресному выезду за город. Я понимала, что муж очень нуждался хотя бы в кратковременной разрядке от массы дел и забот, и никогда не препятствовала таким выездам. Он был мне признателен за это.

Особенно напряженный для него период наступил в начале шестидесятых годов. Служебные обязанности заставляли его чуть ли не ежедневно мотаться на самолете между Москвой, Киевом и Феодосией, и именно в это время тяжелый недуг уложил меня в больницу.

Можно только представить себе, как приходилось разрываться Александру Ивановичу между службой, депутатскими и партийными обязанностями, оставшимися дома детьми и моей больничной палатой. Но не было дня, чтобы утром, до отлета, и вечером, по возвращении, он не пришел ко мне. Предельно измотанный и уставший, муж появлялся в палате с неизменным букетом цветов и бодрой улыбкой. Уже через неделю моя палата превратилась в оранжерею.

Я пыталась убедить его приезжать ко мне пореже:

– Саша, ну что ты зачастил сюда? Завтра выходной, и я тебя очень прошу, съезди лучше с детьми в лес. Походите, отдохнете.

А он в ответ только улыбался:

– Мария, как же мы можем поехать без тебя? А кто мне скажет: "Саша, посмотри, какая красивая сосна или береза стоит? Какое причудливое облако проплыло в небе?" Нет, мы уж дождемся, когда ты свою поджелудочную подлечишь, и все вместе махнем на природу.

За все время моей болезни он только один раз съездил без меня в нашу любимую Кончу-Заспу. Это было 30 марта 1962 года. В этот день меня оперировали. Когда я очнулась в реанимационной палате, у изголовья кровати стояло пять бутончиков сон-травы! Где он их отыскал в такое время года, известно только ему. Вся больница приходила смотреть, когда бутончики распустились в лиловые с серебристым отливом цветы-колокольчики.

– Мария Кузьминична, какой же у вас муж внимательный, заботливый. Даже завидно, честное слово! – призналась мне однажды молоденькая и милая медсестра.

Что я могла ей ответить? Сказала откровенно, что думала:

– Знаете, Леночка, я сама себе всю жизнь завидую.

– Разве так бывает? – удивилась она.

– Бывает, если по-настоящему любишь.

В тот 1962 год мне еще не раз довелось возвращаться в больницу. Боролась с болезнью изо всех сил. Но наступил такой момент, когда показалось, что все усилия напрасны и жизнь прожита. И тогда Саша, видимо почувствовав мое настроение, пожалуй, единственный раз повысил на меня голос:

– Мария, не смей дурить! Никогда не думал, что ты способна на предательство. Возьми себя в руки!

А я тогда действительно была на грани жизни и смерти. Страшная, похудевшая за один месяц на 13 килограммов, не могла даже сидеть. Двенадцать суток ничего не ела и не пила. Жила на уколах. И вот после двухнедельной голодовки, услышав горький упрек мужа, я решила во что бы то ни стало переломить болезнь. Мне, потерявшей всякий интерес к еде, вдруг безумно захотелось есть. Явившийся на мой зов врач засомневался:

– Мария Кузьминична, поджелудочная шутить не любит. Дать вам сейчас поесть – большой риск. Мы можем вас потерять.

– От болезни то ли умру, то ли нет, еще неизвестно, а от голода точно. Хочу есть!

И врачи решили рискнуть. Принесли на блюдце граммов сто гречневой каши-размазни. Поставили блюдце мне на грудь, дали в руку чайную ложечку. Никогда в жизни не забуду восхитительного вкуса этой несоленой, сваренной на воде каши-размазни!

Ем, а про себя думаю: "А что, если действительно сама себя этой кашей на смерть обрекла?" И тут открывается дверь, и в палате появляется мой дорогой муж. Увидел мое антинаучное занятие и пришел от него прямо-таки в неописуемый восторг!

– Какая же ты у меня молодец, Мария! Ешь да поправляйся поскорее. Мы с ребятами очень по тебе скучаем. Плохо нам без тебя. Дом пустым кажется.