Текст книги "История детской души"

Автор книги: Мария Корелли

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 10 страниц)

Фта и Египетская мифология. 2. Брама, Вишну и Индусские мифы. 3. Халдейские и Финикийские верования. 4. Греческие и Римские боги. 5. Будда и Буддизм. 6. Конфуций и Китайские секты. 7. Мексиканская мифология. 8. Один и Скандинавские верования. 9. Магометанство и Коран. 10. Талмуд и Еврейские предания. 11. Христос и постепенное развитие христианского мифа на обломках Греческого и Римского язычества. 12. Позитивизм и чистый разум, с доказательствами, что все эти верования никаких положительных основ не имеют, а только тормозят ход интеллектуального развития человечества.

Вышеозначенному конспекту было отведено самое первое место в учебно-воспитательных занятиях Лионеля. Ему тщательно изъясняли, что в наше время лишь одно грубое невежество еще верит в Божественное Начало, что люди интеллигентные давно пришли к заключению, что нет Бога, что «первая причина» есть Атом, порождающий другие атомы, которые, вращаясь непрестанно, бессознательно, без мышления, одной силою материи созидают мир, что в Божество социалиста-плотника Иисуса, который, по учению христианского мифа, своей жизнью и смертью указал верующим путь в Царство Небесное, могут верить люди совсем простые, слабоумные. Однако, Лионель хорошо знал, что умный, образованный, его милый Вилли Монтроз беззаветно верил в святость этого «мифа», и вот теперь милая Жасмина сказала ему: «пойдем в церковь», и, как у тихой голубки, засветились ее глазки, когда она это говорила…

– «Пойдем», повторила она, „ в церкви будет прохладно, мы сядем на кафедру и ты мне расскажешь что-нибудь про ангелов. Ведь, ты знаешь, каждую ночь Божии ангелы с неба к нам слетают. А ты своего ангела-хранителя видел?»

Трепетно забилось сердце у одинокого мальчика… Как бы хотелось ему верить в близость небесного хранителя, но он не мог, это было слишком неясно – и не мог он также объяснить Жасмине, что он в ангелов не верит, когда она сама на ангела походила… так что на ее вопрос он коротко ответил:

– «Нет.»

– «А я думала, что ты их видел», сказала она, «ведь, ты мальчик не дурной?»

– «Может быть, и дурной», с грустною улыбкой сказал он, «и оттого ангелы ко мне не прилетают». – «Моя мама теперь ангел», продолжала Жасмина. «Видишь, она не могла долго жить далеко от Бога и однажды ночью вдруг улетела к Нему. Папа говорить, что теперь она часто на минутку слетает к нам, поцелует его, меня поцелует, взмахнет своими большими белыми крыльями и улетит назад.»

– «Значить, она умерла?» спросил Лионель.

– «Да нет», спокойно ответила Жасмина, «ведь, я говорю тебе, что она ангел.»

– «А ты видела ее, с тех пор как она стала ангелом?» спросил Лионель.

– «Нет», грустно вздыхая, ответила она, «я слишком еще мала и часто бываю дурная… но я ее, наверно, еще увижу.»

Лионель ничего не нашел на это ответить, и минуту спустя они вместе входили в церковь. Как только приотворили они тяжелую дубовую дверь, которая тихо тотчас за ними закрылась, на них повеяло прохладой и пахнуло ароматом благоухающих лилий. Они остановились посреди церкви, держа друг друга за руку, и благоговейно, молча глядели – то на высокие белоснежные лилии в золотых вазах по обеим сторонам алтаря; – эти лилии в величии чистой красоты своей точно таинственно напоминали слова Спасителя: «Блаженны чистые сердцем, яко тии Бога узрят», то на фантастические узоры, которые солнечный луч, проходя сквозь разноцветные стекла окон, рисовал по каменному полу. Древние своды, с их затейливой резьбой из тёмного дуба, умеряли дневной свет – таинственный полумрак и та особая тишина, которая присуща месту, освященному молитвами, производили на Лионеля впечатление неизъяснимо сладостное, ему незнакомое… Жасмина крепко сжала ему руку.

– «Пойдем,» шёпотом проговорила она, «там на кафедре, большая, большая Библия, я тебе покажу картинку», и она широко раскрыла свои глазки, «мою картинку, мою самую, самую дорогую картинку!»

Лионелю было интересно видеть это сокровище, и, следуя за ней по узкой лесенке, которая вела на кафедру, он про себя думал, что действительно много неожиданного, негаданного случилось с ним в этот его праздник! Видно, для маленькой Жасмины забираться на церковную кафедру – было делом привычным: она тотчас отыскала большую Библию, с великим трудом и старанием стащила ее с того места, где она лежала, и благоговейно положила на пол на бархатную подушку. Затем сама уселась на полу и, внимательно переворачивая страницы, сказала Лионелю стать на колени и смотреть вместе с ней.

– «Вот она!» с трепетным восторгом шепнула Жасмина. «Смотри! Видишь этого хорошенького Мальчика? – а, ведь, ты на Него немножко похож – правда? Ну, видишь, а вон тут эти противные старики – вот они все думают, что они очень, очень умные! И хорошенький Мальчик им говорит, какие они все глупые, что они ничего не смыслят в своих книгах, и что Бог мудрее их, и милосердый и добрый… И они, видишь, сердятся, и им так удивительно, что Он с ними так говорит, когда Он только маленький мальчик. А Он-то знает все, что эти дурные, злые люди знать не могут – и это оттого, что Он маленький – Иисус…»

Картинка изображала Христа перед законниками во храме – и Лионель смотрел на нее с каким-то страстным вниманием… Только мальчик, и мог уже учить мудрецов!

«Хотя», подумал Лионель с привычным ему безотрадным сомнением, «быть может, мудрости у них не было вовсе, и оттого Ему учить их было легко.»

Жасмина, налюбовавшись вдоволь своею милою картинкой, закрыла книгу, благоговейно положила ее на место и уселась рядом со своим маленьким собеседником на верхней ступеньке кафедры.

– «Как тебя зовут? спросила она.

– «Лионель», ответил он.

– «Лионель, как странно – что такое Лионель – цветок?»

– «Нет, твое имя – цветок.»

– «Да, наш куст жасмина зацвел в то самое утро, когда я родилась – оттого меня и назвали – Жасминой. Мое имя мне нравится больше, нежели твое.»

– «И мне тоже,» улыбаясь сказал Лионель. – «Мама зовет меня – Лиля.»

– «Это мне нравится. Это мило – и я буду так звать тебя – Лиля,» объявила Жасмина и, ласково обвив своею ручкою его шею, сказала: «будь добр мальчик, Лиля, теперь расскажи мне сказку!».

Глава V

Лионель в смущении смотрел на нее – что мог он рассказать ей? Он ничего не знал такого, что могло бы занять маленькую девочку… Как хорошо было ему чувствовать вокруг своей шеи ее тепленькую, маленькую ручку, чувствовать близость ее милого личика – а глаза ее – какие они были чудные! Никогда еще он таких глаз не видел – даже глаза его матери не были такой чудной красоты! Ясные, лучезарные глазки Жасмины светились тем безмятежным, тихим светом, который светится лишь в невинном взоре малых детей, трогая нашу душу до умиления… Иные, но весьма немногие, цветы, своею чистой, нежной красой напоминают этот именно взгляд ребенка: задумчивые анютины глазки, нежно-голубые колокольчики, милые, улыбающиеся незабудки – они глядят на нас так же доверчиво и просто – и в глазах Жасмины было как бы напоминание их красоты… еще раз Лионель вспомнил Елену Троянскую.

– «Что -же, не будешь рассказывать?» терпеливо подождав с минуту, сказала она. «Какая это у тебя книга?» И она своим розовеньким пальчиком дотронулась до книги, которую держал Лионель.

– «Это Гомер», ответил Лионель, «мой воспитатель уехал сегодня с утренним дилижансом и эту книгу забыл – теперь мне надо ее послать ему по почте.»

– «Конечно, послать надо», – одобрительно подтвердила Жасмина. «А что такое Гомер?»

– «Он был великий поэт, самый древний из всех поэтов; насколько известно, он был родом из Греции,» пояснял Лионель, «и жил очень, очень давно. В этой книге он рассказывает историю Троянской войны – это эпическая поэма.»

– «Что такое эпическая поэма»? спросила Жасмина, «и что такое Троянская война?»

Лионель чуть слышно засмеялся.

– «Ты бы не поняла, милая, если бы я и объяснил тебе», покровительственно сказал он, – он чувствовал себя совсем взрослым перед этой наивной малюткой! «Гомер писал стихи – ты знаешь-ли, что такое стихи?»

– «Конечно, знаю», сказала она, наклонив свою головку к нему на плечо. «Я много стихов выучила, вот я тебе скажу:

«К Себе детей Ты кротко звал! Смотри, как беден я и мал! Склонись, Господь, к моей мольбе, – Господь, прими меня к Себе!».

И она взглянула на него с одной из своих радужных улыбок.

– «Хорошо я сказала?» спросила она.

– «Очень хорошо», задумчиво промолвил Лионель, с грустью вспоминая, что его отец называл «дикарями» тех, кто веровал во Христа…

– «Ну, так расскажи мне про этого Гомера и про Троянские войны», сказала она, как котенок, ласково прижимаясь к нему. «Это будет про ангелов?»

– «Нет,» ответил Лионель, «это все про героев-богатырей – и все они дрались между собою из-за одной принцессы, которую звали Еленою, и которая была удивительной красоты.»

– «Зачем же она позволяла им драться»? с серьезным видом спросила Жасмина, «она была не добрая, если не жалела бедных богатырей: ей бы надо было их всех помирить.»

– «Но они не могли», сказал Лионель – «понимаешь, они сами этого не хотели.»

– «Странные же они были, эти богатыри», проговорила Жасмина – «Где они все теперь?»

– «О! они давно, давно все умерли», засмеялся мальчик – «а иные утверждают, что они даже никогда и не жили!»

– «О! так это сказки, как «Кот в сапогах», сказала Жасмина – «и твоя книжка – волшебная книжка, как моя. „ Только «Кот в сапогах» гораздо интереснее твоих Троянских войн! А ты знаешь мою волшебную книжку?»

Лионель никогда не видал того, что Жасмина называла „ волшебной книгой»: отец его был мнения одного из инспекторов школ в Англии, г-на Гольмана, который в своем циркуляре напечатал, что «волшебный сказки имеют пагубное влияние на развитие, как нравственное, так и умственное, так как заключаюсь в себе противоречие тому, что познано наукою и опытом.»

Итак, на вопрос Жасмины Лионель мог дать лишь отрицательный ответ.

– «Ну, так я тебе расскажу что-нибудь из моей книжки,» сказала она.

Серьезно и задумчиво устремив вдаль свои глазки, точно там вставало перед ней некое видение, она ровным голосом начала:

– «Была раз маленькая девочка, и был маленький мальчик – не старше нас с тобой, они были хорошенькие и добрые, и был у них старый дядя, злой-презлой. Он их терпеть не мог, потому что они были хорошие, а он был дурной – и вот, в один прекрасный день он повел их в большой, дремучий лес, куда и солнышко заглянуть не могло, и там их оставил. Когда они остались одни – они походили, походили, и увидели, что больше не выйти им из дремучего леса… они очень устали, и кушать им очень захотелось – ну, и они обняли друг друга – вот так», и Жасмина ближе прижалась к нему – «помолились Богу и легли и – тут же, оба умерли, и Господь взял их прямо на небо к Себе. И тогда все малиновки в лесу так были огорчены! Они прилетели к ним и покрыли их красивыми зелеными и красными листьями – это Господь велел малиновкам так похоронить их, потому что они были хорошие, а дядя их был дурной – и малиновки сделали так, как сказал им Господь.»

К концу рассказа ее голосок все больше и больше затихал, и она уже чуть слышно спросила, глядя на него из-под отяжелевших век.

– «Хорошая моя сказка?»

– «Очень хорошая», ответил Лионель – в эту минуту насколько он себя чувствовал старше ее! И бессознательно он обнял ее крепче, точно желая от чего-то уберечь…

– «Я думаю», невнятно проговорила она – «это твои глупые Троянские войны меня усыпили…»

По полураскрытому ее ротику и тихому, мерному дыханию видно было, что она тут же заснула. Лионель сидел не шевелясь, бережно поддерживая ее своей рукой и задумчиво озираясь. Прямо перед ним виднелся иконостас, на котором были изображены лики двенадцати апостолов: они смотрели на них каким-то испытующим взглядом. Он, конечно, знал их историю – знал, что все они были простые рыбари с берегов Галилейского озера, что их призвал Иисус, сын Иосифа плотника, и что они следовали за Ним всюду, когда Он проповедовал новое, странное учение Любви, которое казалось безумием для мира, погрязшего в злобе и во лжи. Они были люди бедные, самые обыкновенные, не было между ними ни царей, ни полководцев, ни героев, и не отличались они ни знатностью, ни ученостью, и однако в истории человечества они имеют значение, какого не имели и самые высокие цари!

Как было это странно, очень, очень странно – думал Лионель – но всего изумительнее, что простой человек, сын плотника, мог заставить уверовать в Себя, как в Бога, и что вера в Него стоит незыблемая все эти тысячу восемьсот лет! Что же сделал Он? Ничего – кроме добра. Чему учил Он? Только самоотвержению и любви.

Все воспитатели Лионеля, которые, каждый по-своему, воспитывали его детский ум, сходились в том, что признавали в Иисусе Назарянине высокий образ мудрости, чистоты и доброты. Обо всех самых великих философах, мыслителях, ученых – даже о Сократе и о Платоне, найдется что сказать – в порицание и обличение. О Христе – сказать нечего… подобного Ему никогда никого не было.

Лионель вздохнул – и глаза его с любовью остановились на высоких белых лилиях – эти чистые чаши благоухания, каждая на невысоком, зеленом стебле своем, точно приносили безмолвную жертву Создателю их красоты… «Посмотрите на лилии полевые, как они растут: не трудятся, не прядут; но Я говорю вам, что и Соломон во всей славе своей не одевался так, как всякая из них…»

Лионель ближе прижал к себе маленькую спящую Жасмину… в эту минуту душа его так просила любви и мира… Солнце светило прямо на обоих детей золотистым ровным светом, и казалось, что золотистые его лучи суть проводники любви Христовой к малым и беспомощным, что они без слов вещают слово святое: «Пустите детей приходить ко Мне, и не возбраняйте им; ибо таковых есть царствие Божие.»

Мальчик глубоко задумался, и его стало немного клонить ко сну, когда входная дверь тихо претворилась, и в церковь вошел Рубен Дейль; с ним был другой человек помоложе, и направился прямо к хорам, где помещался орган. Рубен, сняв благоговейно шляпу, – искал глазами свою девочку. Лионель, увидев его, знаком дал ему понять, что Жасмина уснула – и он, любуясь милой картиной, на цыпочках подошел к тому месту, где дети сидели обнявшись, – «точно две милые пташки», думал он про себя, и бедный, бледный мальчик на этот раз казался почти радостным.

В эту самую минуту волна звуков заколебала воздух… под умелыми пальцами органиста гармония все росла и развивалась, и сложная мелодия Баховской фуги выступала с особенной красотою под аккомпанемент стройных аккордов глубокодонного органа. Лионель вздрогнул – Жасмина проснулась. Потирая глаза своими пухленькими кулачками, она зевнула, прищурилась и, завидев отца, улыбнулась сияющей улыбкой.

– «Мы были малютки в лесу,» мило поясняла она – «и мы ждали, чтобы малиновки прилетели прикрыть нас, но, видно, они не могли листочки пронести сквозь эти закрытые окна!»

– «Да, было бы трудно,» добродушно улыбаясь, сказал Рубен – «однако, маленькая проказница, сойди ка с кафедры, время обедать, надо идти домой.»

Жасмина вскочила и быстро сбежала с лесенки – Лионель следовал за нею.

– «Пойдем с нами,» ласково сказала она – «папа, разве он не идет? Он такой милый мальчик?»

– «Ежели он придет, мы, конечно, будем ему рады,» ответил Рубен, «но он маленький барин, у него есть свой отец, своя мать, которые теперь, быть может, ждут его.»

Лионель стоял молча, опустив голову: они шли домой, этот добродушный пономарь со своею милой девочкой… Каким одиноким он снова себя почувствовал – каким холодом повеяло на него… а чудные звуки все лились с вышины и будили в нем странный, дотоле ему неведомые чувства. Ему хотелось остаться одному в церкви, стараться понять, что таили в себе эти звуки, что без слов говорили… не казалось-ли, что слышится пение ангелов – но ангелов, ведь, нет! не казалось-ли, что отверзаются врата Царствия Небесного – но Царствия Небесного – нет!.. В этих дивных звуках не слышался-ли голос Самого Бога – но он знал, что Бога нет… Он тяжело вздохнул… две крупные слезы скатились у него из глаз, капая на его шерстяную курточку. В одну минуту ручки Жасмины обняли его.

– «Ах, милый, милый, не плачь!» шептала она ему нежно на ухо – » не плачь – мы вместе пойдем к папе, он с тобою будет такой добрый, a после обеда я тебе покажу мою дорогую старую лошадку!»

Невольно Лионель улыбнулся, но губы его еще нервно дрожали. Бедный ребенок! он едва ли сам понимал причину своего волнения – отчего его сердце болезненно сжалось и вдруг хлынули слезы, отчего ему показалось, что страшно жить в этом холодном безжалостном мире – но все же Жасмине – он был благодарен… Рубен Дейль внимательно всматривался в него.

– «Хочешь ли в самом деле прийти к нам и отобедать с нами?» спросил он, «мы люди простые, все у нас бедно и не затейливо, но если брезгать не будешь, милости просим!»

– «Я очень благодарен вам, мне очень хочется к вам. Видите-ли, сегодня я совсем один – мой бывший воспитатель уехал сегодня утром – а воспитатель, который должен заменить его, приедет только вечером – в настоящее время мне делать нечего: уроков у меня пока нет – и совершенно все равно, здесь ли я, или дома. Я сам себе сделал праздник сегодня, "тут он посмотрел прямо в глаза Рубену Дейлю, – «и я хочу, чтобы вы знали, м-р Дейль, что я это сделал без ведома и без позволения моего отца. Я так усталь от книг! Так мне хотелось на свежий воздух!.. Конечно, после того, что вы сейчас узнали, вы, быть может, уже не захотите принять меня у себя – тогда я проведу свой день в лесу, или же один посижу в церкви. Мне бы хотелось подольше побыть в церкви…»

– «Уже устал от книг! "участливо сказал добрый Рубен. «Ты еще так молод, что, по моему, книги от тебя не уйдут! Чем ходить тебе одному в лес, лучше пойдем-ка со мной и Жасминной – только смотри, отцу скажи, где и у кого ты был – это непременное условие!»

– «Конечно, я ему скажу», твердо ответил Лионель. «Я всегда ему все говорю, как бы он ни был недоволен. Как-то выходит, что он всегда на меня сердится, что бы я ни делал – но это оттого, что он мне добра желает. – Он человек хороший и ничего дурного в своей жизни не сделал».

– «Ну, в таком случае он единственный в своем роде!» сухо заметил Рубен – «пойдем, маленький барин, я покажу тебе нашу церковь, никто не знает ее лучше меня.»

Шли они в благоговейном молчании, только Рубен в полголоса пояснял то, что требовало пояснения, когда он останавливал внимание Лионеля на разных достопримечательностях древнего храма.

– «Что же, нравится тебе наша церковь, маленький барин»? спросил он, когда они окончили обход свой.

– « Очень нравится», ответил мальчик – «но больше всего нравится мне музыка – послушайте – что это теперь?» и он поднял вверх свое бледное, взволнованное личико.

– «Это гимн, который мы всегда поем на благодарственных богослужениях: Господи, в святых Твоих селениях услышь наши голоса!» ответил Рубен, «это дивное песнопение – и голос и сердце участвуют в нем, когда поется оно! Однако, мне, милые, давно пора домой, обедать.»

Они вышли из церкви. Теперь в полуденный час, солнышко сильнее грело, цветы сильнее пахли и пчелки в томном воздухе неустанно жужжали. Пройдя кладбище, они перешли через большую проезжую дорогу и стали подниматься по узкой улице, по обеим сторонам которой стояли оригинальные, старинные домики, как-то странно наклонившись друг на друга. Один из этих домиков стоял не много поодаль, посреди маленького садика, переполненного кустами жасмина: тут Рубен остановился и постучал в дверь. Дверь тотчас отперла женщина средних лет, в огромном белом переднике. Она с величайшим удивлением смотрела на Лионеля. – «Тетя Кэт, тетя Кэт!» заговорила Жасмина с волнением – «видишь, вот, это маленький барин, и такой он милый, такой хорошенький, и все утро мы играли в малютки в лесу и в Троянскую войну, теперь он будет обедать с нами, а потом я ему покажу свою старую лошадку!»

Тетя Кэт, при всем желании, ничего не поняла из рассказа своей маленькой племянницы и вопросительно взглянула на Рубена.

– «Это маленький м-р Велискурт», сказал пономарь, «сын того м-ра Велискурта, который нанял большой дом. Он устал от своих уроков, и придумал устроить себе сегодня праздник – вот теперь надо ему с нами пообедать, a затем он еще успеет и поиграть с Жасминной».

Тетя Кэт приветливо улыбнулась и даже присела перед молодым м-ром Велискуртом.

– «Войдите, сэр, милости просим», говорила она, «садитесь, будьте как дома! Обед готов, ждать нечего. Только надо дать Рубену время умыть руки, да благословить трапезу, – а ты, Жасмина, сними шляпку и сиди смирно, милочка!»

Жасмина тотчас сдернула с своей головки большую, белую шляпу, и сдернула так поспешно, что чуть было не оторвала длинный локон, который запутался в завязках! Лионель даже вскрикнул при виде злополучного локона, и старательно помог ему выпутаться из завязки, которая причиняла ему такую боль! Без шляпы Жасмина оказалась еще прелестнее! Лионель сел к столу возле нее. Стол был накрыт чистою скатертью, приборы были поставлены – дожидались только Рубена, который, умыв руки, поспешно вернулся. Тетя Кэт поставила на стол дымящуюся миску с супом, Рубен, наклонив голову, благоговейно произнес: «Господи, сподоби нас возблагодарить Тебя за то, что мы не получим от Тебя! "Милый голосок Жасмины проговорил: «Аминь», и все сели за стол. Кушанье было самое простое, но свежее и здоровое. Тетя Кэт была отличная хозяйка и славилась по всей деревне своим уменьем приготовлять грушевую водичку. Она налила стакан этого питья и, приседая, подала Лионелю, прося его отведать. Лионель с наслаждением выпил весь стакан и подумал, что едва ли мог быть лучше нектар, которым услаждались боги на Олимпе! Он, к великому своему удивлению, почувствовал, что у него – аппетит! Все, что бы ни подавалось за бедной трапезой Рубена Дейля, казалось ему так особенно вкусно! Когда обед кончился, все встали, и Рубен снова, наклонив голову, произнес: «Господи! сподоби нас благодарить Тебя за то, что мы ныне получили от Тебя» – и девочка снова благоговейно ответила: «Аминь». Затем Рубен, прежде нежели вернуться к начатой им работе, сел выкурить трубку, а Жасмина, не успев даже снять с себя фартучек, который ей надели, пока она обедала, схватила Лионеля за руку и потащила его на задний двор, по которому важно прогуливалось несколько петухов, окружённых целою кучею смиренных кур.

– «Вот она, моя старая лошадка, видишь, вон там за стеной,» закричала Жасмина – «моя добрая, хорошая лошадка!»

Эта лошадка была не что иное, как старая игрушка, когда-то изображавшая из себя скачущего коня, приделанного к качалке… но увы! теперь бедное четвероногое лишилось и глаз, и гривы, и хвоста, и вообще представляло из себя весьма плачевное зрелище! Но это ничуть не имело влияния на привязанность Жасмины…

– «О, милая моя лошадушка,» нежно шептала она, гладя ее по шее – «ты знаешь, отчего я люблю тебя – оттого что ты бедная, оттого что ты никому не нужна кроме Жасмины… приласкай ее,» прибавила она, обращаясь к Лионелго, „ она такая бедная – старенькая!..»

Лионель, не смотря на свою серьезность и все прочитанные им книги – вполне сочувственно отнесся к этой детской забаве – и в свою очередь нежно обнял полу-разломанную игрушку.

– «Вот, так хорошо!» хлопая в ладоши, воскликнула Жасмина, – «теперь она совсем счастлива! Теперь она весело с нами поскачет!»

Она быстро вскочила на своего любимого коня, и, качаясь взад и вперед, делала вид, что скачет галопом.

– «Хорошо – а?» кричала она, вся запыхавшись – волосики ее развевались за ней, щечки горели, глаза смеялись, отражая солнечный луч, который точно весело заигрывал с нею! «Славная, славная лошадка! Лиля, теперь ты поезжай!»

– «Мне, кажется, милая, что я для этого слишком велик,» нерешительно возразил он, – «боюсь, что тяжело будет твоей лошадке!»

– «Нет, нет не будет тяжело,» объявила Жасмина, спрыгивая на землю, – „ ну, попробуй, садись!»

Как мог Лионель устоять против ее желания? Он перекинул одну ногу через лошадь и, подражая Жасмине, также делал вид, что скачет быстрейшим галопом! Жасмина прыгала вокруг и так громко, восторженно взвизгивала, что петухи пришли в страшное смятение, стали неистово кричать, хлопать крыльями, сзывая испуганных кур, которые начали кудахтать еще громче, нежели петухи кричали… Поднялся такой шум, такой гам, что Рубен прибежал узнать, что случилось, и, увидав, в чем дело, сам громко расхохотался и хохотал не менее детей, побуждая разными прибаутками деревянного коня выказать всю свою прыть! Наконец игра кончилась, и Лионель, веселый, превеселый передал добрую лошадь Жасмине, которая тотчас преподнесла ей горсть свежего сена.

– «Ну, теперь, маленький барин, я ухожу и останусь на кладбище до вечера. Ты знаешь, где найти меня. Быть может, ты еще побудешь не много с Жасминной; она почти всегда одна, с тех пор как ее матери не стало, и ты, кажется, часто бываешь один – поиграть вам вместе никому вреда не сделает – но обещай мне, голубчик, что вернешься к своим до захода солнца.»

– «Да, м-р Дейль, обещаю – и благодарю вас!» ответил Лионель. «Я сегодня был очень, очень счастливь… Вы не знаете, как хорошо мне было с вами! Можно ли мне еще когда-нибудь навестить вас и Жасмину?»

– «Конечно, можно» радушно сказал Рубен, – «только бы отец твой не имел чего против этого. Прежде всего надо это выяснить.»

– «Да, конечно,» промолвил Лионель, но какая-то тень пробежала по веселому его личику. Он слишком хорошо знал, что скажете его отец, как посмотрите на это знакомство с пономарем и его хорошенькой девочкой… Он теперь об этом ничего не упомянул и спокойно простился с Рубеном.

Рубен ушел, и дети остались одни. После возбуждения настала реакция – Жасмина стала не только серьезная, но даже печальная… они долго сидели молча, наконец Лионель, глубоко вздохнув, сказал:

– «Жасмина, теперь я скоро должен буду уйти от тебя.»

– «А тебе жалко»? спросила она.

– «Очень жалко, «ответил он, – «ужасно жалко.»

– «И мне жалко,» созналась она, – ,я буду плакать, когда ты уйдешь, Лиля… а ты, когда вернешься домой, будешь плакать?»

– «Нет, Жасмина, мне нельзя плакать, "сказал он с горькой улыбкой – «я для этого слишком велик.»

– «Велик! повторила она, – «да ты только крошечку выше меня!»

– «Да, но ты девочка,» сказал Лионель, – «девочкам плакать можно, а мальчикам стыдно. Однако, я иногда плачу, когда никто меня не видит»…

– «А я сегодня видела, как ты плакал,» с грустью заметила она, – «это было в церкви перед тем, чтобы идти нам обедать. Скажи, о чем ты плакал?»

– «Не знаю,» сказал он, и глаза его устремились куда-то далеко… «Я думаю, что это была музыка… я очень люблю музыку, но в ней что-то такое грустное… у моей мамы чудный голос, – и когда она поете, я просто слушать не могу, – сейчас чувствую себя таким жалким и одиноким.» Жасмина с нежным участием глядела на него, но ей думалось, что странный он мальчик, если чувствуете себя жалким и одиноким, потому что его мама поете. Она намеренно переменила разговор.

– «Я знаю большой дом, в котором вы живете», объявила она, «и знаю, где в зеленой изгороди есть дырка – в нее я пролезу и проберусь прямо к тебе в сад! Я хочу видеть твою маму.»

Это намерение Жасмины совсем смутило Лионеля: он с грустью посмотрел в ее нежные голубые глазки и сказал:

– «Жасмина, милая, не надо это делать! Тебя за это только разбранят, – моя мама бранить не будет, но мой отец разбранит, наверно.»

Жасмина, подумав не много, заметила с достоинством.

– «Значит, твой отец злой… зачем меня бранить, – когда я всегда стараюсь быть умницею, – мой папа меня никогда не бранить.»

Лионель промолчал. Она прижалась ближе к нему.

– «Я должна тебя еще увидеть, Лиля, "жалобно проговорила она «разве ты больше не хочешь меня видеть?»

Ее голосок звучал так особенно трогательно, когда она это сказала, что сердце Лионеля трепетно забилось…

– «Да, милая, милая маленькая Жасмина, хочу тебя опять видеть – и увижу… буду приходить к тебе часто, будем еще вместе играть, обещаю.

– «Приходи, пожалуйста приходи,» сказала она, «потому что я тебя люблю – Лиля… ты не такой как другие мальчики, – ты хорошенький, и я – тоже хорошенькая…»

– «Да, милая, ты очень хорошенькая, хорошенькая как цветочек.»

Он посмотрел на нее и загляделся, и молчал так долго, что она, наконец, вопросительно уставила на него свои удивленные глазки и спросила:

– «Лиля, о чем ты думаешь?»

– «О тебе, Жасмина,» нежно ответил мальчик. «Я думаю о тебе и о цветах.»

И, наклонив к ней свою кудрявую головку, он поцеловал ее, и она его поцеловала.

Тихо колыхались ветки яблони, под которой они сидели, радостно птички распевали свои незатейливые песни, и казалось, что красота Божьего мира волшебною тканью чистой радости окутала этих двух малых детей, который» сблизило одно светлое, летнее утро! Увы! уже никогда не повториться ему… потому что мир, созданный Богом – одно, a мир, пересозданный человеком – другое… Тяжело и трудно для многих маленьких ножек пробираться по каменистой тропинке, указанной безумием нынешнего века, безотрадно и уныло то, что жизнь сулит вперед этим бедным, маленьким труженикам, и подчас приходится воздавать благодарение великому Ангелу смерти, когда, движимый великою жалостью, он выхватывает «малых сих» из растлевающей среды, в которой поблекла бы их молодая жизнь, и возвращает их Тому, Кто так много возлюбил их, сказав: «смотрите, не презирайте ни одного из малых сих, ибо говорю вам, что Ангелы их на небесах всегда видят лице Отца Моего Небесного.»