Текст книги "Ференц Лист"

Автор книги: Мария Залесская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 6 (всего у книги 37 страниц)

Конечно, во время работы над оперой Листу оказывал существенную помощь Фердинандо Паэр. Говорили даже, что «Дон Санчо» «больше опера Паэра, чем Листа». Однако это утверждение верно лишь в отношении технических деталей.

В целом неуспех «Дона Санчо» может быть объяснен лишь одним: Лист был еще не готов к сочинению столь масштабного произведения – ни по возрасту, ни по профессиональному уровню. Главное, что он оказался достаточно взрослым, чтобы это понять. То, что мальчик вообще сумел дописать оперу до конца, – уже настоящая победа. То, что опера оказалась достойна быть поставленной на театральной сцене, – победа вдвойне. Поэтому-то последующее забвение «Дона Санчо» и не сломило Листа, а укрепило его в желании совершенствовать мастерство.

А ведь опасность не состояться в творчестве была для Листа вполне реальной. Более слабую натуру могли бы легко сломить, с одной стороны, восхваление сверх всякой меры, с другой – постоянный стресс от боязни не соответствовать этим восхвалениям. Это прекрасно понимал Черни, когда писал Адаму Листу в 1825 году: «Какое бы право мы ни имели снисходительно рассматривать юность Франци, всё же лучше и здесь действовать с наибольшей осторожностью. Я хотел бы просмотреть его нынешние работы и сделать по ним свои замечания. Чем крупнее талант, тем важнее его направленность… Я нахожу правильным, что Вы до сих пор ничего не опубликовали из сочинений Франци. Публика и с этой стороны должна узнать его не как ученика, а как настоящего художника и, насколько возможно, как мастера. Задержка на несколько лет значительно более полезна и похвальна, чем преждевременное выступление»^[110].

Мудрый Черни вряд ли допустил бы, чтобы его ученик подвергал себя таким потрясениям, как преждевременное обращение к жанру, к которому он объективно еще не был подготовлен. Но, к сожалению, учитель был уже далеко…

Несмотря на все перипетии, «Дон Санчо» оказал очень большое влияние на дальнейшее развитие таланта Листа. Всю последующую жизнь, словно желая реабилитироваться, он страстно мечтал написать и поставить в театре еще хотя бы одну оперу. В 1842 году им был задуман «Корсар», в 1845-м – «Божественная комедия», в 1846-м – «Фауст»; в 1847-м – «Ричард Львиное Сердце», в 1848-м – «Спартак». В 1856–1858 годах композитор вынашивал замысел оперы «Янош» на сюжет из венгерской истории, а в 1858–1859 годах, обратившись к истории своей «второй родины» Франции, хотел написать оперу «Жанна д’Арк». Но все эти замыслы не получили дальнейшего развития. Ближе всего к цели Лист подошел в 1846–1851 годах, когда начал серьезно разрабатывать байроновский сюжет «Сарданапала», но и тогда не продвинулся дальше черновых набросков. Лист всю жизнь чувствовал себя неудовлетворенным, словно упорно пытался доказать самому себе, что способен и в оперном жанре сказать новое слово, но так и не сказал. Не здесь ли кроется первопричина такой самоотверженной, бескорыстной помощи Рихарду Вагнеру, сказавшему это слово за него? Как бы то ни было, «Дон Санчо» остался единственной завершенной оперой Листа.

И всё же нельзя однозначно объявлять «Дона Санчо» лишь неудачной юношеской пробой пера, хотя доказать обратное в течение многих лет было практически невозможно. С одной стороны, долгое время партитура оперы считалась утраченной. Сам Лист был убежден, что она сгорела во время пожара в Парижской опере в 1873 году. Лишь в 1912-м были впервые опубликованы отрывки из партитуры «Дона Санчо»^[111], обнаруженной девятью годами ранее в библиотеке Парижской оперы. С другой стороны, поскольку «Дон Санчо» после первых трех представлений 1825 года никогда и нигде не ставился, ни прочесть партитуру, ни послушать исполнение оперы у нескольких поколений исследователей просто не было возможности – приходилось доверять чужим мнениям, которые огульно объявляли музыку оперы беспомощной, детской, не заслуживающей внимания и справедливо преданной забвению. Однако ныне можно сказать, что это утверждение опровергнуто. 20 октября 1977 года в лондонском Университетском театре (Collegiate Theater, с 1982 года – Bloomsbury Theater) прошло первое современное представление «Дона Санчо», а начиная с 1997-го опера Листа регулярно дается в театрах Будапешта. Объяснить это лишь сугубо историческим интересом нельзя. Конечно, можно отметить отдельные недостатки музыки, главным из которых является ее неровность: удачные мелодические решения и гармонические обороты перемежаются явно дилетантскими. Но откровенно слабое произведение вряд ли имело бы долгую сценическую жизнь после более чем 150-летнего забвения. Пожалуй, гений Листа всё же победил.

Пережив неудачу с оперой, в начале 1826 года Ференц с отцом отправился во второе турне по Франции, во время которого, словно в компенсацию за все треволнения, связанные с «Доном Санчо», 25 января юному музыканту была пожалована золотая медаль Филармонического общества города Бордо – знак явного признания.

В Марселе, где была запланирована более продолжительная остановка, Лист познакомился с милой девушкой Лидией Гарелла. Она сносно играла на фортепьяно и часто музицировала с Ференцем в четыре руки. Вряд ли симпатию к Лидии можно считать первым юношеским увлечением Листа. Скорее, это было просто приятное знакомство, скрашивавшее пребывание в чужом городе. Однако именно в Марселе было написано, пожалуй, важнейшее из его ранних сочинений – «Этюд для фортепьяно в форме сорока восьми упражнений во всех мажорных и минорных тональностях, посвященный мадемуазель Лидии Гарелла и сочиненный юным Листом» (Étude pour le Piano-Forte en quarante-huit Exercise. Dans tous les Tons Majeurs et Mineurs composés et dédiés à Mademoiselle Lidie Garella par le jeune Liszt).

Возможно, на создание этого произведения Листа вдохновил «Хорошо темперированный клавир» Баха. Правда, из задуманных сорока восьми упражнений Ференцем были написаны лишь двенадцать; но они, безусловно, явились предшественниками двух знаменитых циклов композитора: «24 больших этюда для фортепьяно» (сочинено двенадцать), написанных в 1837–1838 годах, и «Этюдов трансцендентного исполнения», сочиненных в 1851-м. Связь между всеми этими произведениями прямая: сначала дюжина юношеских упражнений была переработана в столько же больших этюдов, а затем последние послужили основой опять-таки для двенадцати этюдов зрелого творческого периода. Кстати, оба цикла – и 1838-го, и 1851 годов – посвящены Карлу Черни «в знак благодарности, уважения и дружбы». Таким образом, «Этюд для фортепьяно в форме сорока восьми упражнений» стал значительной вехой в эволюции и исполнительского, и композиторского мастерства Листа.

Вернувшись в Париж, Ференц начал особо интенсивно заниматься контрапунктом с Антонином Рейхой, который буквально через несколько месяцев объявил, что мальчик закончил учение и обладает всеми необходимыми композитору знаниями.

Но даже если бы признание Рейхи не последовало, на дальнейшее обучение времени у Листа уже не оставалось. В течение зимы 1826/27 года его ждал очередной концертный тур, на этот раз по Швейцарии: Дижон, Женева, Берн, Люцерн и Базель. А на май – июнь уже была запланирована третья поездка в Англию…

Именно в это время молодой Лист пережил первый серьезный душевный кризис. Ему шел шестнадцатый год; он стоял на пороге нового жизненного этапа и подсознательно страшился этого. Крайне утомленный бесконечными переездами с места на место и годами напряженной работы, принимаемый при королевских дворах и в роскошных салонах и одновременно с самого детства обязанный без отдыха концертировать, чтобы содержать семью, оторванный от любимой матери и полный юношеских противоречий, Ференц вдруг решил порвать с такой жизнью и вступить в монашеский орден. Вместо многочасовых упражнений он самозабвенно читал «Новый Завет», глубоко проникаясь христианскими идеями. Его настольной книгой стал трактат Фомы Кемпийского (1379–1471) «О подражании Христу», написанный не позднее 1427 года.

Вспомнил ли Адам Лист, глядя на сына, себя в его годы? В 14 лет – летний оркестр в Кишмартоне, в 19 – послушание в монастыре в Малаке… Как бы то ни было, тогда отец смог отговорить Ференца от вступления в орден: «Твоя профессия – музыка… Люби Бога, будь хорошим христианином, но ты принадлежишь искусству, не Церкви»^[112]. Сын, как всегда, послушался…

Между тем здоровье Адама Листа резко пошатнулось. Врачи посоветовали ему морские купания и полный покой. Адам и Ференц в середине августа отбыли на морское побережье, в Булонь. Заслуженный «отпуск» принес свои плоды: живительный воздух, тишина, полноценный отдых восстановили их силы. Пожалуй, Ференц впервые в жизни, а Адам впервые за последнее десятилетие по-настоящему осознали, как они были морально и физически истощены и насколько нуждались в передышке.

В конце месяца Листы уже собирались вернуться в Париж, но Адам внезапно снова заболел. Его здоровье ухудшилось настолько резко, что Ференц по его просьбе написал 24 августа письмо матери в Грац: «Лучшая из женщин, матушка! Сейчас, когда я пишу Вам, меня сильно беспокоит здоровье отца. Когда мы прибыли сюда, он уже чувствовал недомогание, но болезнь усилилась, и сегодня доктор сказал мне, что она может стать опасной. Отец просит Вас не поддаваться панике. Он чувствует, что очень болен, поэтому и просил меня написать Вам это письмо. Может быть, Вы смогли бы приехать во Францию…»^[113]

Но Мария Анна не успела проститься с мужем. 28 августа Адам Лист скончался в Булони, где и был похоронен. Его последнее напутствие, обращенное к сыну, Лист не забывал никогда: «Будь добрым и сильным». Через два дня после смерти отца Ференц написал «Траурный марш»; на титульном листе значилось: «Ф. Лист. Булонь, 30 августа 1827 года».

Немногочисленные друзья Адама Листа, оставшиеся в Венгрии, далеко не сразу узнали о трагическом событии. Лишь в мае 1828 года Ференц получил сердечное письмо Тадэ Амадэ – того самого, который в свое время был одним из пяти магнатов, выплачивавших «стипендию» талантливому ребенку. В письме граф старался поддержать Листа, предлагал искреннюю дружбу и помощь по мере сил.

Смерть отца была для Ференца невосполнимой утратой. Он мгновенно почувствовал себя одиноким и беспомощным. На протяжении шестнадцати лет они не расставались; Адам всегда был рядом с сыном, поддерживал, помогал, ободрял. Никогда не осознавая, что во многом за его счет отец реализовывал собственные амбиции, что для него доходы от выступлений мальчика были отнюдь не на последнем месте, Лист непоколебимо верил, что отец принес себя в жертву ради его будущего. Эту веру ничто и никогда не могло поколебать. Просто он искренне, всем сердцем любил отца.

Спустя много лет Лист писал матери полные искренней благодарности и любви строки: «Я до слез тронут Вашими полными почтения мыслями о моем отце… Это предчувствие моего отца, тотчас же укрепившееся в нем, как убеждение, более того, я должен бы сказать: как вера, что его сын должен идти иным путем, чем его товарищи по сословию… Он не колебался и не склонялся перед разумными доводами разумных людей. Он был вынужден пожертвовать надежным местом, отказаться от удобных привычек, покинуть отечество, уговорить жену разделить с ним превратности судьбы, покрывать издержки нашего скромного существования, давая уроки латыни, географии, истории и музыки. Одним словом, он должен был уйти со службы князя Эстерхази, покинуть Райдинг, обосноваться в Вене, чтобы я мог брать уроки у нашего доброго, превосходного Черни и отсюда набраться отваги устремиться навстречу очень ненадежной судьбе… Да, дорогая матушка, Вы правы, когда говорите, что из тысячи отцов ни один не был бы способен к такому самопожертвованию, к такой настойчивости в этом своего рода упрямом предчувствии, которым обладает лишь выдающийся характер»^[114]. Такая сыновняя любовь заслуживает уважения.

Со смертью Адама завершился целый этап жизненного пути Листа. Недаром сам он «первый акт» своей жизни заканчивал именно этим трагическим событием. (Правда, иногда память его подводила; так, в письме Лине Раман от 30 августа 1874 года Лист ошибочно называет годом смерти отца 1828-й.)

Отныне Ференц должен был сам принимать решения, сам отвечать за последствия. Должен был стать «добрым и сильным».

Акт второй

ЖИЗНЬ РАДИ ЛЮБВИ (сентябрь 1827 года – 1847 год)

Было время, когда я был бы счастлив, если бы небольшая лихорадка избавила меня от жизни. Теперь же смерть привела бы меня в отчаяние. Почему? Потому что я люблю.

Ф. Лист. Письмо графине Мари д’Агу

В начале сентября 1827 года Лист в крайне подавленном состоянии духа вернулся из Булони в Париж. Он только что пережил смерть любимого отца, оставшись один на один со своим горем и вмиг навалившимися проблемами. Ференц считал, что без отеческой поддержки и руководства больше не сможет продолжать концертную деятельность, однако сыновний долг требовал отныне взять на себя заботу о благосостоянии матери, приехавшей в тяжелое время к сыну после длительной разлуки. Решение пришло быстро: Лист станет давать уроки игры на фортепьяно. Знаменитый пианист, он был уверен, что недостатка в учениках испытывать не будет. Кроме того, Лист снова нашел поддержку у Эраров, «своей приемной семьи». Себастьен был весьма опечален, узнав, что Ференц решил променять карьеру исполнителя на карьеру педагога, но, поняв побудительные причины этого решения, стал, пользуясь своим влиянием, самолично находить ему учеников.

Тем временем Ференц вместе с матерью переехал в квартиру в доме 7 по улице Монтолон (rue Montholon), неподалеку от строящейся церкви Сен-Винсен-де-Поль^[115] (Église St.-Vincent-de-Paul) в одноименном приходе, основанном в 1804 году. Пока церковь не была возведена (из-за нехватки средств строительство затягивалось), в доме 6 по улице Монтолон действовала небольшая часовня на 200 мест.

Духовным наставником Листа в то время являлся аббат Жан Батист Барден (Bardin; 1790–1857), знакомый с ним еще с 1824 года. Нельзя недооценивать влияние этого человека на развитие молодого Листа. В юности он начал карьеру в качестве секретаря и доверенного лица знаменитого проповедника и политического деятеля кардинала Жана Сифрена Мори (Maury; 1746–1817). 17 декабря 1814 года Барден был рукоположен в сан, до 1818-го служил в Шатийоне (Chatillon), затем являлся «вспомогательным» (внештатным) викарием в Сен-Дени (Saint-Denis), а в декабре 1821 года был назначен в приход Сен-Винсен-де-Поль, где служил непрерывно в течение тридцати шести лет, вплоть до самой своей смерти, став первым викарием наконец-то освященной 21 октября 1844 года церкви. Аббат Барден отличался исключительной музыкальностью; его дом 4 по улице Монтолон, по соседству с Листом, даже имел славу своеобразного музыкального салона. Неудивительно, что аббат сразу же обратил внимание на гениального юношу и принял в его судьбе живейшее участие, а с 1828 года фактически заменил Ференцу отца. В 1829–1830 годах Лист приходил к своему духовнику практически ежедневно. Аббат Барден лично готовил его к конфирмации^[116]. В то время мать и аббат Барден были для Листа самыми близкими людьми: с ними он делился переживаниями, от них не имел секретов, они помогали Ференцу справляться с последствиями душевного кризиса, начавшегося незадолго до смерти отца.

После возвращения в Париж Лист осознал несправедливое отношение общества к творцам и принижение роли искусства: «Когда смерть похитила у меня отца и я вернулся в Париж один и начал понимать, чем могло бы быть искусство и чем должен был бы быть художник, я был буквально раздавлен теми непреодолимыми препятствиями, которые со всех сторон вставали на пути, предначертанном моими мыслями. Кроме того, не находя нигде ни отклика, ни сочувствия – ни среди светских людей, ни тем менее среди людей искусства, прозябающих в спокойном безразличии и не знающих ничего ни обо мне, ни о целях, которые я себе поставил, ни о способностях, которыми я наделен, – я ощутил горькое отвращение к искусству, каким я его пред собой увидел: униженном до степени более или менее терпимого ремесла, обреченным служить источником развлечений избранного общества»^[117].

Впоследствии, когда с развлекательностью искусства стал нещадно бороться Рихард Вагнер, Лист был полностью солидарен с другом и единомышленником. Искусство, по Вагнеру, принимает на себя роль последнего мессии, способного спасти человечество, а следовательно, истинный художник не имеет права идти на поводу у низменных вкусов толпы. Вагнеровское кредо борьбы за полное обновление вкусов публики, за переустройство мира через искусство сродни убеждению Ф. М. Достоевского, что красота спасет мир. В статье «Искусство и революция» Вагнер писал: «Мы хотим сбросить с себя унизительное иго рабства, всеобщего ремесленничества душ, плененных бледным металлом, и подняться на высоту свободного артистического человечества, воплощающего мировые чаяния подлинной человечности; из наемников Индустрии, отягченных работой, мы хотим стать прекрасными, сильными людьми, которым принадлежал бы весь мир как вечный неистощимый источник самых высоких художественных наслаждений. <…> Что возмущало архитектора, когда он принужден был тратить свою творческую силу на постройку по заказу казарм и домов для найма? Что огорчало живописца, когда он должен был писать внушающий отвращение портрет какого-нибудь миллионера; композитора, принужденного сочинять застольную музыку; поэта, вынужденного писать романы для библиотек для чтения? Каковы должны были быть их страдания? И всё это оттого, что приходилось растрачивать свою творческую силу на пользу Индустрии, из своего искусства делать ремесло»^[118].

Но Вагнер написал эту статью лишь в 1849 году, в 36 лет; Лист же интуитивно пришел к тем же идеям в 1827-м, когда ему исполнилось шестнадцать! А к 1837 году он уже предельно ясно высказал свою позицию в «Путевых письмах бакалавра музыки»: «Былого социального искусства больше не существует, нового – еще нет. Кого встречаем мы по большей части в наши дни? Скульпторов? Нет, фабрикантов статуй. Живописцев? Нет, фабрикантов картин. Музыкантов? Нет, фабрикантов музыки. Всюду есть ремесленники, и нигде нет художников. И в этом жестокие муки для тех, кто родился гордым и независимым, как истое дитя искусства. Он видит вокруг себя этот рой ремесленников, внимающих вульгарным прихотям и фантазиям невежественных богачей – фабрикантов, отдающих себя им в услужение, склоняющихся перед каждым их взглядом, склоняющихся до самой земли и всё еще считающих свои поклоны недостаточно низкими! И он должен считать их своими собратьями, должен терпеть, что толпа не делает между ними различия, окружает его таким же тупым ребяческим восхищением и награждает столь же вульгарной похвалой»^[119].

При сравнении двух процитированных выше отрывков из работ Листа и Вагнера создается впечатление, что их писал один человек. При такой близости мировоззрений неудивительно, что двух композиторов и философов от искусства впоследствии связала многолетняя дружба.

К 1827 году относится личное знакомство Листа с человеком, также чрезвычайно близким ему по духу, – Виктором Гюго (Hugo; 1802–1885). Сохранилась записка Листа, адресованная Гюго и датируемая второй половиной 1827 года, написанная на полях программки одного из его концертов:

«Если Вы сможете освободиться на полчаса в воскресенье утром, то приходите к Эрару – я буду очень счастлив и горд. Примите уверения в искренней симпатии.

Ф. Лист»^[120].

С тех пор дружба писателя и композитора оставалась неизменной на протяжении многих лет. Идеалы свободы, справедливости, прогресса, любви и веры были общими для Гюго и Листа. Оба провозглашали их через свое творчество. Оба, повинуясь романтическим устремлениям, противопоставляли дисгармонии человеческих отношений гармонию природы. Особенно ярко это противопоставление выражено в стихотворении Гюго «Что слышно на горе», входящем в цикл «Осенние листья». Показательно, что именно по этому произведению Лист начал в 1847 году писать свою первую симфоническую поэму, став «отцом» этого жанра. А между 1838 и 1847 годами Листом сочинен фортепьянный этюд «Мазепа» (Mazeppa); в 1851-м – еще один этюд с тем же названием, вошедший под № 4 в цикл «Этюды высшего исполнительского мастерства» (Etudes d’exécution transcendante), а также шестая симфоническая поэма «Мазепа» – все на сюжет одноименной поэмы Гюго.

Дружба Гюго и Листа подпитывалась не только общими романтическими идеалами, но и твердой убежденностью, что человечество, наконец, придет к необходимости построить общество, основанное на высоких нравственных началах. Правда, к концу 1820-х годов Лист еще не стал столь же страстным борцом, как Гюго, и страдал от окружающей несправедливости.

Лист еще не оправился от первой невосполнимой потери, а судьба уготовила ему новое испытание, и именно социальная несправедливость сыграла в нем главную роль.

Вскоре после начала педагогической деятельности Листа среди его учеников появилась юная талантливая аристократка – дочь графа Пьера де Сен-Крика (Saint-Cricq; 1772–1854), министра торговли и промышленности в правительстве короля Карла X, будущего пэра Франции при короле Луи Филиппе. Каролина была всего лишь на год младше своего учителя. Сразу возникшая между ними взаимная симпатия быстро переросла в глубокое чувство. Ференца и Каролину связывало настоящее родство душ: им нравилась одна и та же музыка, они читали одни и те же книги, и если в музыкальном искусстве направляющая роль принадлежала Листу, то в литературе – исключительно молодой графине де Сен-Крик. Она познакомила Ференца с творчеством всех своих любимых поэтов; в перерывах между занятиями они, склонившись над книгой, самозабвенно читали и тут же бурно обсуждали великие строки. Часто в этих беседах принимала участие мать Каролины, графиня Жанна де Сен-Крик, урожденная Ленен де Тийемон (Lenain de Tillemont, 1770–1828), неизменно присутствовавшая на всех уроках ради соблюдения правил приличия. Сердце матери трудно обмануть; графиня быстро поняла, что ее дочь влюблена в красавца-учителя и тот отвечает ей столь же пылким чувством. То, что избранник Каролины не принадлежал к аристократическому роду, ничуть не смущало графиню. Она всячески поддерживала влюбленных и надеялась на их будущее счастье.

Вдохновленный любовью, Лист написал тогда свое первое венгерское произведение «На память от Ф. Листа, две венгерские темы. Париж, 21 мая 1828» (Zum Andenken von F. Liszt, zwei Sätze ungarischen Charakters. Paris, den 21 Mai 1828), представляющее собой вариации на мелодии вербункошей, которые Лист слышал еще в Вене на концертах Бихари. Любовь к женщине пробудила в композиторе образы давно покинутой родины.

Тридцатого июня 1828 года давно болевшая мать Каролины скончалась. Лист, недавно потерявший отца, как никто другой понимал и поддерживал возлюбленную, горе сблизило их еще больше. Он уже подумывал официально просить у графа де Сен-Крика руки его дочери. В ожидании официальной помолвки Ференц и Каролина даже обменялись кольцами с выгравированной на ободке латинской надписью: Expectans expectavi – «Я терпеливо жду».

Но чуда не произошло. После смерти романтически настроенной графини де Сен-Крик безродному учителю музыки тут же вежливо, но твердо дали понять, что брак с представительницей одной из аристократических фамилий Франции для него невозможен. Занятия музыкой были прекращены, Каролина спешно увезена из Парижа в родовой замок (влюбленным даже не удалось проститься), а двери графского дома навсегда закрылись для Ференца…

Лист понял, что потерял Каролину навсегда. Эта утрата едва не сломила его. Он затворился дома, в течение нескольких месяцев никуда не выходил, никого не принимал, отменил все уроки. Целыми днями он лежал на диване, много курил… Казалось, жизнь потеряла всякий смысл. 23 октября 1828 года, на следующий день после семнадцатилетия Ференца, газета «Ле Корсэр» (Le Corsaire) напечатала некролог «Смерть молодого Листа» (во многих биографиях музыканта сообщается, что некролог был напечатан в газете «Л’Этуаль» (L’Etoile); однако она не издавалась с августа 1827 года).

Анна Мария с чуткостью и деликатностью матери пыталась чем-нибудь помочь сыну, поддержать его, облегчить сердечные страдания. Сам же Лист видел лишь один выход. Желание окончательно покинуть несправедливый мир и полностью посвятить жизнь Богу снова овладело его душой. Ференц серьезно задумался над поступлением в Парижскую семинарию.

Однако он не принадлежал самому себе. Он обязан обеспечивать мать, а значит, должен хотя бы изредка, Скрепя сердце давать концерты и уроки. «В этот же период я в течение двух лет был болен. За время этой болезни мое неукротимое стремление к вере и самопожертвованию нашло свой исход в строгом искусе католицизма. Мой пылающий лоб склонялся к сырым ступеням церкви Sain-Vincent-de-Paul. Мое сердце истекало кровью, моя мысль смирилась. Женский образ, целомудренный и чистый, как алебастр священных сосудов, был жертвой, которую я в слезах приносил христианскому Богу. Отречение от всего земного стало единственным стимулом моей жизни. Но столь абсолютная замкнутость не могла продолжаться вечно. Нужда – эта старая сводня между человеком и злом – вырвала меня из моего посвященного созерцанию уединения и часто ставила меня перед публикой, от которой зависело как мое существование, так и существование моей матери. Юный и болезненно чуткий, каким я был тогда, я мучительно страдал от соприкосновения с внешними обстоятельствами, которые влекла за собой моя профессия музыканта и которые меня ранили особенно глубоко, ибо мое сердце было целиком наполнено мистическим чувством любви и религии»^[121], – писал впоследствии Лист.

Мудрый аббат Барден неизменно находился рядом. Именно ему, как в свое время Адаму Листу, удалось внушить Ференцу спасительную мысль, что тот «должен жить ради матери, ради музыки и ради себя самого». Лист вновь был остановлен на пути к принятию духовного сана и возвращен на путь служения Искусству.

Можно сказать, что воскресение Листа после «любовной смерти» началось ненастным ноябрьским утром 1828 года, когда зашедший к нему друг и ученик Вильгельм фон Ленц^[122] принес с собой несколько фортепьянных произведений Вебера. Лист, на радость матери, согласился немного помузицировать… Нельзя сказать, что Лист открыл для себя Вебера, творчество которого было хорошо известно ему с детства. Однако именно веберовская музыка стала первым робким шагом на пути выздоровления от душевного недуга.

Для Каролины де Сен-Крик разлука с Ференцем стала роковой. По настоянию отца, жаждавшего поправить финансовое положение семьи с помощью выгодного замужества дочери, в 1830 году она стала женой графа Бертрана Люсьена Мари д’Артиго (d’Artigaux; 1801–1879). Девушке, познавшей в юности романтическую влюбленность, трудно примириться с союзом по расчету. Каролина не была счастлива в браке. Ни она, ни Ференц не смогли окончательно забыть друг друга. В 1844 году во время концертной поездки Листа по Южной Франции и Испании они встречались мимоходом в По (Раи) – неподалеку располагалось большое имение графа д’Артиго. После возвращения Лист послал Каролине драгоценный бирюзовый браслет, привезенный им из поездки в Санкт-Петербург в 1843 году^[123]. В 1853-м Каролина послала Листу несколько писем^[124]. В завещании Листа, написанном 14 сентября 1860 года, есть весьма характерные строки: «В заключение я также прошу Каролину [Витгенштейн] послать мадам Каролине д’Артиго, урожденной графине Сен-Крик (в По, во Франции), один из моих талисманов, вставленный в кольцо…»^[125]

Это распоряжение Листа душеприказчикам выполнять не пришлось – он пережил свою первую возлюбленную: Каролина скончалась в 1872 году в 60 лет…

1829 год в жизни Листа можно смело назвать «годом литературы и философии». Словно внезапно осознав явную недостаточность своих знаний, он начал читать всё, что попадалось под руку: словари и справочники (таким своеобразным способом Лист восполнял пробелы образования), сочинения французских просветителей, античных философов и, конечно же, своего друга Гюго.

Пьеса Гюго «Марион Делорм» стала для Листа одной из самых любимых, спектакль он смотрел неоднократно. В центре драмы – образ куртизанки Марион Делорм; любовь к незаконнорожденному романтическому юноше Дидье нравственно возвышает и перерождает героиню. «Марион Делорм» явилась своеобразным символом, воплощением сознания XIX века. Романтики из самых разных слоев общества по всей Европе считали произведение Гюго, как бы сегодня сказали, культовым. Характерно, что много лет спустя, в 1881 году, венценосный покровитель Рихарда Вагнера баварский король Людвиг II (1845–1886) также несколько раз посетил представление этой драмы и настолько полюбил ее, что даже взял себе в качестве «псевдонима для друзей» имя одного из ее героев, маркиза Саверни – беспечного баловня судьбы, жертвующего собой ради Дидье, однажды спасшего ему жизнь.

Такие универсальные символы эпохи, как «Марион Делорм», имели мощную объединяющую силу. Не случайно романтик Лист и романтик Людвиг II – люди из совершенно разных социальных слоев – выбирали себе одни и те же идеалы. Не случайно впоследствии Лист и Людвиг II сыграли ключевые роли в судьбе еще одного романтика, искусство которого также явилось мощным символом своего времени, – Рихарда Вагнера. Можно сказать, что на протяжении всей жизни у него было только два настоящих ангела-хранителя, всегда приходивших на помощь по первому зову: Лист и Людвиг II. И хотя музыкант и король никогда лично не встречались, но через Вагнера оказались неразрывно связаны.

Литературные и философские предпочтения молодого Листа кажутся бессистемными лишь на первый взгляд. Чтобы доказать, что восемнадцатилетний музыкант был уже вполне сложившейся личностью, что в круге чтения он не метался вслепую в поисках самого себя, но сознательно отбирал то, что в наибольшей степени соответствовало его духовным запросам, что, наконец, в его натуре не было никаких противоречий, нам придется вкратце обрисовать основные идеи литераторов и философов, которых он выделял.

С одной стороны, Лист, эмоциональная и страстная натура, безусловно тяготел к романтизму во всех его проявлениях. С другой стороны, он искал ответы на мучившие его вопросы религиозно-философского характера. Поэтому из всего «пантеона» листовских юношеских увлечений можно особо выделить шесть имен: Шатобриан, Ламартин, Сенанкур, аббат Ламенне, Балланш, Сен-Симон.