Текст книги "Ференц Лист"

Автор книги: Мария Залесская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 17 (всего у книги 37 страниц)

От музыки отвлек приезд в Веймар 12 сентября князя Николая Петровича Витгенштейна. На следующий день он переступил порог Альтенбурга. Князь привез с собой перечень непреложных условий развода:

«1. В том случае, если Каролина снова выйдет замуж,

a) одна седьмая ее состояния переходит в распоряжение Николая;

b) шесть седьмых ее состояния отходит княжне Марии;

c) Каролина получает 200 000 рублей наличными.

2. Великая герцогиня Мария Павловна берет на себя опеку над княжной Марией, чтобы была уверенность в том, что мораль молодой девушки надежно защищена»^[425].

Таким образом, Каролина, владевшая пятнадцатью богатыми имениями, фактически лишалась состояния. Но самым тяжелым из пунктов этого предварительного ультиматума был, разумеется, последний, предполагавший фактическое отлучение ее от дочери. Не задерживаясь в Веймаре, Николай Петрович уехал, оставив Каролину в полной растерянности. Мучительная неизвестность продолжалась.

Словно в компенсацию за перенесенные волнения в середине ноября Листа ждал приятный сюрприз – к нему приехал старый друг и единомышленник Гектор Берлиоз. Его приезд положил начало заведенной Листом традиции устраивать «музыкальные недели». Первой стала «неделя Берлиоза» 14–21 ноября: в присутствии автора под управлением Листа была дважды дана опера «Бенвенуто Челлини», исполнены симфония «Ромео и Юлия» и кантата «Осуждение Фауста». Берлиоз был глубоко тронут, тем более что публика устроила ему овацию. «Я столь многим обязан тебе!» – сказал он Листу, прощаясь.

Последним спектаклем, которым Лист дирижировал в 1852 году, стал «Лоэнгрин», данный 27 ноября. Лист уже знал, кому будет посвящена следующая «музыкальная неделя» в Веймаре.

Пожалуй, лишь одно обстоятельство омрачило Листу предрождественские дни: пост концертмейстера веймарского придворного театра покинул Йозеф Иоахим, получивший аналогичную должность в Ганновере, поскольку его творческая натура больше тяготела к «шумановско-брамсовскому» лагерю, нежели к «листовско-вагнеровскому». К самому Листу подобные «разграничения» никакого отношения не имели: он по-прежнему готов был одинаково бороться за творчество Шумана и Вагнера, Брамса и Верди, Шопена и Берлиоза, потому что все они создавали истинное искусство.

Лист и Иоахим расстались друзьями. На прощальном концерте они исполнили бетховенскую «Крейцерову сонату». Гений Бетховена всегда примирял любые разногласия в музыкальном мире.

Начало 1853 года для Листа было ознаменовано окончанием одной из вершин мировой фортепьянной музыки – сонаты h-moll, посвященной Роберту Шуману (еще одно доказательство, что Лист был выше личных обид). Вот только первого исполнения ее Листу пришлось ждать целых четыре года.

Вагнер высказал свое мнение о произведении в письме автору в 1855 году: «Клиндворт сыграл мне твою большую сонату! Мы провели в уединении, вдвоем, весь день; он обедал у меня (Вагнер тогда находился в Лондоне. – М. З.), а потом я заставил его играть. Дорогой Франц! Теперь ты был у меня. Соната безгранично прекрасна: величественна, достойна любви, глубока и благородно-возвышенна – как ты сам. Я глубоко тронут ею и разом забыл все лондонские беды. Больше сейчас, сразу же после прослушивания, я тебе ничего не скажу, но то, что я тебе говорю, меня переполняет так, как только это вообще возможно. Повторяю, ты был у меня, – о, если б это было на самом деле, жизнь показалась бы нам прекрасной!»^[426]

Шестнадцатого февраля Лист, как и обещал Вагнеру, осуществил постановку «Летучего Голландца». Опера имела успех и была повторена 19-го числа. А еще через неделю в веймарском придворном театре прошла «музыкальная неделя Вагнера»: 27 февраля был дан «Тангейзер», 2 марта в третий раз исполнен «Летучий Голландец», а 5-го – «Лоэнгрин». Вагнер был растроган «подвигом Листа во имя вагнеровского дела». 13 апреля он писал другу: «…Всё хорошо! Всё прекрасно! Теперь мы страдаем, приходим в отчаянье, сходим с ума, лишенные веры в тот мир. Но я эту веру имею. Я показал сейчас этот будущий мир. Если он и выше меня, то всё-таки не выше того, что я могу ощущать, мыслить, воспринимать и постигать. Верю в людей и – больше этого мне ничего не нужно! И вот я хочу спросить тебя: кто же сердцем, всею глубиной его, ближе подошел к моей вере, чем ты? Ты тоже веришь, ты тоже любишь и умеешь хранить любовь с такою силой, с какою никто никогда не выражал и не проявлял ее на земле. Каждое мгновение твоей жизни проникнуто верой. Знаю глубоко, интимно, в чем именно она заключается. Так неужели же, повторяю, я мог бы осмеять ту форму чувств, из которой вылилось такое чудо? Надо быть художником в гораздо меньшей степени, чем это естественно для меня, чтобы смотреть на тебя без симпатии. Будем же бороться! Будем биться с настоящим мужеством! Тогда наши личные мученья рассеются. То, что я вынужден теперь стоять так далеко от поля сражения, и создает атмосферу для моих постоянных жалоб. Какая прекрасная мысль окрыляет меня: Увижу тебя опять! Этим сказано всё, всё, что может принести мне радость»^[427].

Лист собирался навестить друга, как только позволят дела. Пока же Ганс фон Бюлов отправился на гастроли в Вену, а оттуда в Пешт. Тоску по родине Лист изливал в частых письмах любимому ученику, рекомендовал его графу Лео Фештетичу, интенданту Пештского национального театра, и Ференцу Эркелю и советовал: «Часто посещайте цыган и передайте мой сердечный привет их главе, скрипачу Бихари, который, как мне кажется, один из сыновей великого Бихари»^[428]. Он с удовлетворением узнал, что венгерские концерты Бюлова прошли с огромным успехом.

Сам же Лист в Веймаре присутствовал на торжествах, посвященных 25-летию правления великого герцога Карла Фридриха, проходивших 15 июня. Тогда никто не предполагал, что жить великому герцогу осталось меньше месяца…

Пользуясь приездом на веймарские торжества короля Саксонии Фридриха Августа II^[429], Лист, как никто другой понимавший, каково быть оторванным от родины, обратился к великому герцогу с просьбой походатайствовать о помиловании Вагнера и разрешении ему вернуться в Германию. Однако его усилия не принесли результатов.

Пришлось Листу ехать в Цюрих, чтобы увидеться с другом. 2 июля Вагнер наконец смог лично поблагодарить его. Эта встреча была одним из самых радостных событий во взаимоотношениях двух композиторов. Лист писал Каролине: «Меня он любит от всей души и беспрестанно повторяет: „Видишь, чем я тебе обязан!“». Вагнер впоследствии вспоминал: «Теперь я впервые испытал удовольствие ближе познакомиться с композиторским талантом моего друга. Рядом со многими прогремевшими его вещами для фортепьяно мы с большим рвением проштудировали и некоторые из его только что оконченных симфонических творений и прежде всего его симфонию „Фауст“ (речь идет об отдельных ее фрагментах. – М. З.)… Я сильно и искренне радовался всему, что узнал о Листе, и радость эта действовала благотворным образом на меня самого. После долгого перерыва я носился с мыслью снова приняться за музыкальное творчество. Что могло быть для меня важнее и знаменательнее этого давно ожидаемого общения с другом, всецело охваченным творческой деятельностью и в то же время посвятившим себя изучению моих собственных работ, пропаганде их в обществе! Эти радостные дни с неизбежным наплывом друзей и знакомых были прерваны прогулкой по Фирвальдштетскому озеру в сопровождении одного лишь Гервега, во время которой Листу пришла в голову красивая мысль выпить со мной и Гервегом на брудершафт из трех источников Грютли»^[430][431]. Этим символичным поступком Вагнер, Лист и Гервег скрепили свой дружеский союз.

Именно тогда у Листа зародился замысел грандиозной оратории «Христос». Он хотел, чтобы текст для нее написал именно Гервег. Но идею пришлось надолго оставить…

Восьмидневное пребывание Листа в Цюрихе принесло творческие плоды – Вагнер с новыми силами взялся за композицию «Золота Рейна», которую детально обсудил с Листом. 10 июля, прощаясь, они договорились встретиться в начале октября, на этот раз в Базеле. Вагнер признавался, что после отъезда друга «чувствовал себя покинутым».

Листу же необходимо было срочно вернуться в Веймар: 8 июля скончался великий герцог Карл Фридрих, престол перешел к его сыну Карлу Александру. В честь нового государя Лист написал «Приветственный марш» (Huldigungsmarsch). Кроме того, 11 августа композитор завершил седьмую симфоническую поэму «Праздничные звуки» (Festklänge).

Опасаться за свое место придворного капельмейстера ему не приходилось – новый правитель Веймара всю жизнь покровительствовал наукам и искусствам, был щедрым меценатом. У Листа даже появилась надежда, что теперь он сможет сделать гораздо больше. Воодушевленный, он стал готовиться к музыкальному фестивалю, намеченному на начало октября в Карлсруэ.

Незадолго до отъезда Листа в Веймар прибыла удивительная молодая женщина – Агнес Стрит-Клиндворт (Street-Klindworth; 1825–1906), желающая брать у него уроки игры на фортепьяно. Незаконнорожденная дочь немецкого дипломата Иоганна Георга Генриха Клиндворта^[432] и датской актрисы Бригитты Бартельс (Bartels; 1786–1864) отличалась красотой, умом и выдающимися музыкальными способностями. Очень скоро поползли слухи, что учитель и ученица полюбили друг друга…

Агнес, пожалуй, наиболее таинственная личность в окружении Листа. Достоверных сведений (а не сплетен) о ней довольно мало, чему способствовал род занятий ее отца. Поговаривали, что и сама она тайный политический агент. К моменту приезда в Веймар она была замужем за англичанином Эрнестом Денис-Стритом (Denis-Street; 1825 —?), о котором практически ничего не известно. В 1856 году Агнес получила развод (а не овдовела, как сообщается в ряде работ; свидетельство тому – секретный доклад полиции Дюссельдорфа от 24 октября 1856 года прусскому министру внутренних дел^[433]).

В конце 1853 года Агнес покинула Веймар, а 21 января 1854-го родила сына Эрнста Августа Георга, известного как Георг Стрит (1854–1908). Осенью 1854 года Агнес с ребенком возвратилась в Веймар, и общение с Листом возобновилось. Однако меньше чем через год она опять уехала. Именно тогда началась ее переписка с Листом, длившаяся до 1861 года^[434].

Вскоре Агнес родила второго сына Карла (1855–1922). В 1856 году она познакомилась с Фердинандом Лассалем^[435], любовная связь с которым, скорее всего, и послужила причиной ее развода. 19 декабря у них родилась дочь Фернанда, не прожившая и года.

С Листом Агнес вновь встретилась в Ахене летом 1857-го. В течение всего года Лист был уверен, что у нее с Лассалем дело движется к свадьбе. В его письмах проскальзывает наивная надежда, что если Агнес официально выйдет замуж, они смогут встречаться, не опасаясь пересудов; это само по себе свидетельствует, что он не считал их отношения предосудительными. Но свадьба так и не состоялась…

В последних письмах они обсуждали возможный приезд Листа в Брюссель летом 1861 года; он рассказывал (весьма странно для любовной переписки!), как идет процесс аннулирования брака Каролины Витгенштейн^[436]. В 1861 году они перестали обмениваться письмами.

Второго августа 1862 года у Агнес Стрит родился третий сын Генри (1862 —?). В 1868-м она поселилась в Париже, где провела оставшиеся годы, пережив Листа на два десятка лет.

Такова в общих чертах канва личной (творческой мы намеренно не касаемся) жизни Агнес Стрит-Клиндворт.

Показательно, что в трехтомной биографии Листа, принадлежащей перу Лины Раман, об Агнес вообще не упоминается. Начало пересудам положила сама Агнес, доверив свою переписку с Листом старшему сыну. Георг не отличался добропорядочным образом жизни, имел пристрастие к алкоголю и начал по кафе и барам Парижа рассказывать, что он – незаконнорожденный сын Листа. Документы, в частности церковные записи о крещении самого Георга и остальных детей Агнес, полностью опровергают подобные инсинуации.

В 1894 году Агнес, наконец, дала разрешение на публикацию переписки. Издателем выступила лично знавшая Листа Мария Липсиус (Lipsius; 1837–1927), издававшаяся под псевдонимом Ла Мара (La Mara). По просьбе Агнес ее имя осталось в тайне – книга получила название «Письма Франца Листа к подруге» (Franz Liszt’s Briefe an eine Freundin)^[437]. В указанное издание вошли 133 из двухсот писем.

Но в 1911 году издательница больше не чувствовала себя связанной обязательствами по отношению к Агнес, к тому времени умершей, тем более что ее имя уже было раскрыто биографом Вагнера Карлом Фридрихом Глазенаппом^[438]. Опубликованная ею в Лейпциге книга «Лист и женщины» (Liszt und die Frauen) стала основным источником версии о любовной связи между Агнес и Листом.

Приведем для примера лишь одну выдержку из письма Листа из Берлина от 8 января 1856 года: «Здесь даже снег и лед горят для меня воспоминаниями, и с тех пор, как я больше не вижу тебя… меня спешно гонит в мою сторону горящий в груди огонь! Мои мысли и мое желание постоянно распирают и переполняют меня. Агнес, я не могу писать тебе, мне не удается жить так, как бы я того желал!»^[439]

Казалось бы, какие после этого могут быть сомнения? Что это, как не пылкое любовное послание? Но мы и не отрицаем, что Лист был увлечен своей ученицей. Однако насколько далеко зашли их отношения? Как могло случиться, что в самый разгар любовной драмы Листа и Каролины Витгенштейн в его жизни появляется другая? Листа ни в коем случае нельзя считать донжуаном. Скорее всего, его чувства к Агнес носили платонический характер. Более того, о романе с Агнес не упоминает не только Лина Раман, но и Каролина Витгенштейн. То, что происходило между ней и Листом, осталось навсегда сокрыто в их сердцах. Каролина знала, что Лист никогда не откажется от нее: они зашли слишком далеко и слишком много страдали. Каролина чутким женским сердцем поняла, что увлечение Агнес было лишь временным наваждением.

Вся эта история поразительно напоминает другую любовную коллизию, произошедшую более двадцати лет спустя с Вагнером. В конце 1870-х годов он тоже был уличен в «измене» с красавицей-француженкой Юдит Готье (Gautier; 1845–1917), талантливой писательницей, знатоком Востока, дочерью знаменитого Теофиля Готье, и тоже на основании переписки, в которой были, например, строки: «Драгоценная душа моя! Очаровательная подруга! Всё еще люблю Вас! Вы всегда оставались для меня единственным лучом любви в течение тех дней, которые были так радостны для одних и так печальны для меня. Но Вы были для меня полны очищающего, умиротворяющего и пьянящего огня! О, как хотел бы я еще вновь и вновь целовать Вас. Дорогая, очаровательная… Каков глупец! Прежде всего, я сам – ведь я хотел последовать Вашему совету и забыть Вас!»^[440]

Однако в том, что чувства Вагнера к Юдит были платоническими, не сомневаются даже сторонники «теории последней вагнеровской весны». А вот самой Юдит Готье льстило внимание немецкого гения, и она сделала всё возможное, чтобы об этом стало широко известно. Можно ли считать объективной подобную оценку самолюбивой творческой личности? Или она выдавала желаемое за действительное? Хотела видеть себя возлюбленной, будучи на самом деле просто приятной собеседницей? И не аналогичное ли желание явиться перед потомками в лучах славы возлюбленной гения двигало Агнес Стрит-Клиндворт, когда она соглашалась предать гласности их с Листом переписку?

Процитированные выше отрывки из писем есть не что иное, как пример высокопарной и экзальтированной эпистолярной стилистики XIX века. Общаться с другом как с возлюбленной было тогда в порядке вещей.

Кем же была для Вагнера Юдит Готье? Поклонницей таланта, приятной, умной и образованной собеседницей, наконец, красивой женщиной, которой мужчина, наделенный художественным воображением, мог просто любоваться.

Кем была Агнес Стрит-Клиндворт для Листа? Ее красота, ум и талант были неоспоримы. Она не могла оставить равнодушной творческую натуру Листа. Она была ему необходима как собеседник и как музыкант. Но при этом Лист продолжал вести размеренную жизнь, что было бы невозможно, будь он в действительности сжигаем любовным огнем.

Нам пришлось несколько отвлечься, чтобы больше уже не останавливаться на вопросе взаимоотношений Листа и Агнес Стрит-Клиндворт в ходе дальнейшего повествования.

С 3 по 5 октября 1853 года в Карлсруэ проходил музыкальный фестиваль, в подготовке которого Лист принимал непосредственное участие. В составленной им программе значились увертюра к «Тангейзеру», исполненная дважды – в день открытия и закрытия фестиваля; «Венгерский концерт» для скрипки Иоахима, исполненный автором; увертюра «Манфред» Шумана, Девятая симфония Бетховена, арии из опер «Милосердие Тита» Моцарта и «Пророк» Мейербера, вторая часть «Ромео и Юлии» Берлиоза, фрагменты «Лоэнгрина», а также «Фантазия на мотивы из „Афинских развалин“ Бетховена» (Fantasie über Motive aus Beethovens «Ruinen von Athen») для фортепьяно с оркестром самого Листа^[441] (солировал Ганс фон Бюлов).

Если в веймарском придворном театре Лист находился в подчинении у дирекции и вынужден был терпеть внесение в репертуар постановок откровенно низкого качества, то при организации музыкальных фестивалей выбор программы зависел исключительно от него, и здесь он был непреклонен.

Из Карлсруэ Лист уехал в Базель в сопровождении фон Бюлова, Иоахима и Корнелиуса. 6 октября друзья встретились с Вагнером, а на следующий день к их обществу присоединилась Каролина Витгенштейн с дочерью. Назавтра все вместе отправились в Страсбург, откуда Лист, Каролина и княжна Мария в сопровождении Вагнера выехали в Париж.

Десятого октября в квартире на улице Казимира Перье состоялись две памятные встречи: Каролина лично познакомилась с Мари д’Агу, а Вагнер – с детьми Листа. «Впервые я видел своего друга, окруженного детьми, подростками-девушками и мальчиком-сыном, переходившим в возраст юноши. <…> Младший сын Даниель своей живостью и сходством с отцом внушил мне глубокую симпатию. Дочери его произвели на меня впечатление чрезвычайно застенчивых девушек»^[442]. Эти скупые строки описывают первую встречу Вагнера с будущей женой. Конечно, тогда он даже предположить не мог ничего подобного.

Дочери Листа получали домашнее образование, а Даниель, осенью 1850 года зачисленный в Лицей Бонапарта^[443], подавал большие надежды – считался одним из лучших учеников и в 1852 году получил первую премию по истории.

Восемнадцатого октября Лист с Каролиной и Марией отправился в обратный путь, а Вагнер задержался в Париже. В день рождения своего друга, 22 октября, он в гостеприимном доме Эраров в присутствии детей Листа исполнял отрывки из своих произведений. В тот день Козима впервые услышала его музыку…

А 30-го числа уже Лист в Веймаре дирижировал «Летучим Голландцем». Расстояния и разлуки ничего не значили для двух музыкальных гениев. В начале 1854 года Лист написал статью «„Летучий Голландец“ Рихарда Вагнера» («Der Fliegenden Holländer» von Richard Wagner), о которой Вагнер в письме от 7 февраля отозвался более чем красноречиво: «…B самом деле, кто сумел постичь меня? Ты – и никто кроме тебя! Кто сейчас может понять тебя? Я – и никто кроме меня! В этом ты должен быть уверен! Ты первый и последний дал мне полную радость, радостное сознание, что я понят вполне и совершенно. Я как бы весь растаял в тебе! Ты чувствуешь меня до последнего фибра, до нежнейшей пульсации сердца. И вот я вижу, что такое понимание, как твое, – единственно действительное понимание, существующее на белом свете, и что по сравнению с ним всё остальное – только недоразумение, только безотрадное заблуждение! Но могу ли я желать чего-нибудь, раз мне дано судьбою пережить это? И можешь ли ты желать от меня чего-нибудь другого, если нам пришлось испытать нечто подобное?»^[444]

Лист был растроган. Он всё сильнее чувствовал некую ответственность за судьбу Вагнера, а тот постоянно напоминал ему об этом, как, например, в письме от 15 января 1854 года: «Дорогой мой, не сердись на меня! Имею право на тебя как на человека, меня создавшего! Ты сотворил меня таким, каким я чувствую себя сейчас. Живу жизнью, которую даешь мне ты – это не преувеличение! Так подумай же о своем создании! Вопию к тебе о том, что составляет твою прямую обязанность. Речь идет, в конце концов, только о деньгах – ведь достать их всё-таки возможно. Ни слова о любви! Но искусство?!»^[445]

Об искусстве Лист не забывал ни на мгновение. Благодаря его стараниям театральный сезон 1853/54 года оказался на редкость интересным и разнообразным. 7 января Лист дирижировал «Дон Жуаном» Моцарта; 27 января – недавно написанной ораторией Берлиоза «Детство Христа». 16 февраля в качестве вступления и заключения к глюковской опере «Орфей и Эвридика» была впервые исполнена четвертая симфоническая поэма самого Листа «Орфей» (Orpheus). (Ее окончательный вариант завершен 10 ноября 1854 года.) 19 февраля в веймарском придворном театре под управлением Листа прошел «Фиделио» Бетховена, а 23 февраля композитор впервые представил на суд публики свои «Прелюды». Статьи «„Орфей“ Глюка» («Orpheus» von Gluck) и «„Фиделио“ Бетховена» (Beethovens «Fidelio») ^[446]также не заставили себя ждать.

В разгар напряженной творческой деятельности Лист узнал, что 27 февраля скончался аббат Ламенне. Но он не мог себе позволить долго предаваться печали – уже 19 марта вновь встал за дирижерский пульт. В этот день в театре шла веберовская «Эврианта», после исполнения которой Лист написал статью «„Эврианта“ Вебера» (Webers «Euryanthe»)^[447], ставшую манифестом его отношения к театру:

«Сочинением „Эврианты“ Вебер впервые ступил на новую почву. Здесь он осознал себя предвестником новой эры, здесь у него было предчувствие будущих „Тангейзера“ и „Лоэнгрина“.<…> Вагнер оказал драматическому искусству неоценимую услугу этим красноречивым протестом (против несоответствия качества музыки и поэтического текста либретто. – М. З.), гласящим „что гений музыканта может сочетаться лишь с равным ему поэтическим гением и что самая лучшая музыка будет иметь более или менее неудачную судьбу, если довериться посредственной поэзии“. <…> От Веймара требуют лишь искусства, больше искусства, и искусства более свободного от фальшивого блеска, чем его можно найти в Париже, Берлине или Вене. Дабы утвердить на нашей сцене такое искусство, сделать его пребывание на ней естественным явлением, необходимо поддерживать следующие три основных принципа: 1) Более разумный и истинный пиетет в отношении шедевров прежних эпох, нежели это нам показывает опыт… 2) Деятельная, постоянная и добросовестная забота о разучивании произведений, одобренных современностью… 3) Постоянное, неограниченное гостеприимство в отношении неизданных произведений, которые имеют будущность… независимо от того, знаменит автор или неизвестен»^[448].

При этом музыка самого Листа в это время подвергалась всё более яростным нападкам критики, не принимавшей новую музыкальную эстетику, за которую он отчаянно боролся. 21 марта он с горечью писал Анталу Аугусу: «Многоуважаемый друг, град газетных статей обрушивается на мои произведения не только в Вене, но и во всей Германий, более того, даже, в несколько меньшей мере, в России и Америке. Повсюду, в Лейпциге, Берлине, в долине Рейна, в Петербурге и Нью-Йорке „ученая критика“, как и в Вене, заявляет, что одобрять мои произведения или хотя бы только слушать их без предварительного осуждения – грех перед искусством, оскорбление его»^[449].

Но Листа уже нельзя было заставить свернуть с избранного пути, в истинности которого он не сомневался, несмотря ни на какую критику. На следующий день после написания этого письма Лист дирижировал «Эгмонтом», что вдохновило его на новую статью – «О музыке Бетховена к „Эгмонту“» (Über Beethovens Musik zu «Egmont»), где он разбирал волновавшие его проблемы программной музыки.

Восьмого апреля, в день рождения великой герцогини Софии, Лист дирижировал «Лоэнгрином», а 16-го состоялась премьера его собственной симфонической поэмы «Мазепа». Кстати, ровно через три дня после этой премьеры Лист управлял оркестром, исполнившим окончательную версию его «Тассо»; в программке впервые фигурировал термин «симфоническая поэма».

В последний день апреля под управлением Листа прошла опера Мейербера «Роберт-дьявол», о которой он по горячим следам написал статью «„Роберт-дьявол“ Скриба и Мейербера» (Scribe und Meyerbeers «Robert der Teufel»). Вслед за ней появилась еще одна – «О музыке Мендельсона к „Сну в летнюю ночь“» (Über Mendelssohns Musik zum «Sommemachtstraum»).

До летних «каникул» он еще успел провести два спектакля: 5 июня «Лючию ди Ламмермур» Доницетти и 24 июня «Альфонса и Эстреллу» Шуберта. Это было первое исполнение шубертовской оперы, написанной еще в 1822 году. Правда, для веймарского придворного театра Лист сделал сокращенную редакцию. Постановка была осуществлена в полном соответствии с «более разумным и истинным пиететом в отношении шедевров прежних эпох» и «постоянным, неограниченным гостеприимством в отношении неизданных произведений, которые имеют будущность». В пропаганде творчества Шуберта Лист не ограничился постановкой спектакля, а уже по традиции вскоре написал статью «„Альфонсо и Эстрелла“ Шуберта» (Schuberts «Alfonso und Estrella»).

В мае Веймар посетил Антон Рубинштейн, знакомый с Листом с 1846 года. Он пробыл у Листа до начала июля, присутствовал на его уроках, принимал участие в его домашних концертах. Лист писал Гансу фон Бюлову: «Вы знаете Рубинштейна?.. Он уже неделю гостит у меня в Альтенбурге, и, хотя постоянно говорит о своем предубеждении против новой музыки, я уважаю как его талант, так и его характер. Ему 25 лет, и у него прирожденный талант пианиста (но в последние годы он им пренебрегает). Было бы неправильно мерить его общей меркой»^[450].

Рубинштейн привез партитуру своей новой оперы «Сибирские охотники», и Лист обещал приложить все силы, чтобы поставить ее в Веймаре еще до конца года.

Восьмого июля Лист и Рубинштейн приехали в Роттердам, чтобы принять участие в тамошнем музыкальном фестивале, проходившем с 13-го по 15-е число. Оттуда они отправились в Брюссель – там Лист встретился с дочерьми, путешествовавшими в сопровождении мадам Патерси и Гаэтано Беллони. Девочки, раньше никогда не отдыхавшие вместе с отцом, провели незабываемое время, разговаривая с ним обо всём на свете и гуляя по зоопарку «среди львов, тигров, стервятников и страусов»^[451]. Они совершили совместную поездку в Антверпен. Но совсем скоро вновь пришлось расставаться…

В последнюю неделю июля Лист возвратился в Веймар и сразу занялся подготовкой к постановке «Сибирских охотников», заказав перевод русского либретто.

Этим же летом Листом была закончена девятая симфоническая поэма «Венгрия» (Hungaria) – ответ на патриотическую оду «Ференцу Листу» Михая Вёрёшмарти^[452], сочиненную вскоре после триумфальных гастролей музыканта на родине в 1840 году и содержавшую строки:

Музыкант всемирно знаменитый,

Верен ты стране своей родной.

Разве могут быть тобой забыты

Все страданья родины больной?

Ты ответь нам, о, сердец властитель,

Утешитель их и возмутитель!

…………………………………

Ты, который миром звуков правишь,

Если хочешь вспомнить о былом,

Так играй, чтобы вихрь, летящий с клавиш,

Грянул, как борьбы великий гром,

И в разливе яростного гнева

Торжества послышались напевы.

Так сыграй, чтоб от призывных звуков

Пробудились в глубине земли

Доблестные предки и во внуков

Души их бессмертные вошли,

Одарив отчизну благодатью

И предав изменников проклятью.

Если ж мрак лихих времен настанет —

Траур ты над струнами развей;

Флейтой ветра пусть напев их станет

Средь осенних плачущих ветвей,

Чтоб ее рыдания звучали,

Нам напомнив старые печали.

…………………………………

Ты услышишь в странах отдаленных,

Как отчизна станет эту песнь

Повторять устами миллионов,

И тогда душой ты будешь здесь,

Вместе скажем: «Славить небо надо:

Есть еще душа в сынах Арпада!»

^[453]

Когда писалась ода, всё было еще впереди – и патриотическое воодушевление, и вера в победу, и героические дни 1848–1849 годов, и трагедия поражения… Лист уже «развеял траур над струнами» в симфонической поэме «Эпитафия героям» (Héroïde funèbre), окончательную редакцию которой завершил как раз в 1854 году. Настало время воплотить в музыке всё, что составляло для Листа понятие «родина». Работа шла необыкновенно быстро: в течение июня и июля симфоническая поэма «Венгрия» была закончена на одном дыхании, без всяких новых редакций и переделок. Что бы ни говорили недоброжелатели, душой Лист всегда был со своей страной. И Вёрёшмарти понимал это, не упрекая Листа «странами отдаленными», но призывая творить во славу отечества.

А тем временем личные проблемы Листа – вернее, Каролины Витгенштейн – никак не разрешались, а, наоборот, усугублялись. Летом 1854 года княгиня получила вызов в Россию для объяснений по поводу несоблюдения ею условий урегулирования вопросов с принадлежавшей ей недвижимостью, на который ответила отказом… Тогда министр юстиции Российской империи граф Виктор Никитич Панин (1801–1874) инициировал процесс помещения поместий княгини Витгенштейн под государственную опеку. Этот процесс был завершен уже при новом императоре Александре II: 14 июня 1855 года на заседании Государственного совета княгиня Каролина была признана «виновной в самовольном проживании за границей и в ослушании вызову правительства о возвращении в отечество, невзирая на данную подписку»^[454], лишена состояния и объявлена изгнанной из пределов Российской империи. В то же время ее дочь Мария отныне должна была получать за счет прибыли от бывших имений матери 75 тысяч рублей в год.

Новый сезон в веймарском придворном театре был открыт 16 сентября 1854 года поставленным стараниями Листа «Эрнани» Верди, а 23 сентября был повторен моцартовский «Дон Жуан», спектакль предыдущего сезона. Должность капельмейстера требовала от Листа всё больше времени и сил. Но и оставить творчество он не мог.

Девятнадцатого октября Лист с той же быстротой и вдохновением, с каким писал «Венгрию», завершил одно из своих самых масштабных сочинений – «Фауст-симфонию в трех характерных картинах (по Гёте)» – Eine Faust-Symphonie in drei Charakterbildern (nach Goethe). Каждая картина является частью симфонического полотна: 1. Фауст. 2. Гретхен. 3. Мефистофель. Позднее, в 1857 году, Лист добавил в качестве эпилога заключительный хор «Всё быстротечное – символ, сравненье» (Alles Vergängliche ist nur Gleichnis), прославляющий спасение через вечную женственность.

Если «Венгрия» стала всеобъемлющим символом родины, то в «Фауст-симфонии» Лист создал «философскую эпопею», как он сам называл творение Гёте: контрастные образы мучительных сомнений Фауста, спокойных и чарующих мелодий Гретхен, насмешливой издевки надо всем и вся Мефистофеля – «изнанки» самого Фауста, в дьявольском зеркале пародирующей стремление героя к идеалу, – всё это стороны человеческого бытия, в итоге находящего дорогу к Свету.