Текст книги "Семилетка поиска"
Автор книги: Мария Арбатова
сообщить о нарушении
Текущая страница: 12 (всего у книги 33 страниц) [доступный отрывок для чтения: 12 страниц]
– Перебьюсь… – усмехнулась Елена.
– Что за бабы пошли? В кабак сводить не дают! А что, конфетно-букетный период уже отменили в связи с переходом на новую экономику?
– Потом наверстаешь…
– Понял… Ладно, в магазин-то около дома заехать можно? Или опять мимо надреза шью?
– Около дома можно… – Она знала, что пьяному мужику главное не дать разгуляться и начать распускать перья.
– У тебя не забалуешь… – довольно хмыкнул Муркин.
– А то! Есть навык коммуникации с алкашами…
– Может, со мной покоммуницируешь?
– А я что делаю?
– Родители-то как? – Он понял, что совсем расслабился, сдал свою территорию, и решил добрать на профессиональном поле.
– Ничего. Скрипят…
– Ты мне их приведи, сейчас новый препарат появился – профилактика остеопороза. Я им сделаю…
– Спасибо.
– Чё ты там про свою спину говорила… или придумала? – лукаво спросил Муркин.
– Давай до завтра считать, что придумала…
– А ты мне до завтра достанешься?
– Сам сказал: как пойдет! – Ей было с ним легко и весело.
– Вон уже на той улице магазин… А за ним – дом.
– Странно, что ни один гаишник тебя не тронул.
– Так я каждый день по этой дороге пилю, они мне честь отдают… Все, сиди в машине – пошел за жратвой. Руль зря не крути. – Он запарковался, вышел и двинулся вполне трезвеющей походкой.
Елена осталась в машине, и вдруг история показалась ей ужасно нелепой. Зачем она едет к полузнакомому мужчине в пустую квартиру? Он, безусловно, нравится ей, но… эта пьяная мимика, эти красные прожилки в белках глаз и уже наработанная привычка пытаться казаться трезвым… Как бы ни было, это отравит все. Может, тихонько выйти из машины и сбежать, пока он не вернулся? А потом наврать что-нибудь… Елена представила расстроенное лицо Муркина при виде пустой машины, и стало стыдно…
А он уже выходил из магазина с пакетом и бутылкой вина под мышкой. Акция покупки продуктов собрала, подтянула и напружинила его. У него стали совершенно другие глаза… Они выдавали, насколько одинок он оказался после ухода жены, как ему хочется отдать и получить немного тепла.
– Вперед? – улыбнулся он, сев за руль.
– Вперед, – кивнула она.
– Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал?
– Мы, простые российские врачи, без сальностей никуда? – поддела Елена.
– Это ж разве сальность? Жалкая попытка восстановить мужской авторитет.
– А что-то ему угрожает?
– Да непривычный я, когда баба сверху… Хотя в этом есть прелесть новизны.
– Сверху, в смысле – трезвее?
– Сверху, в смысле «парад принимает».
– Да я разве принимаю? Я просто организовываю пространство, которое тебя по пьяному делу с ног сбивает.
– Что-то ты для разводящейся слишком бойкая…
– Так не впервой…
– А я вот впервой, то-то и плющит…
Подъехали к помпезному сталинскому дому, увешанному мемориальными досками. В подъезде смотрела телевизор пожилая консьержка в оренбургском платке, враждебно оглядевшая Елену.
– Это моя двоюродная сестра из Питера, – заискивающе сообщил Муркин консьержке.
И та смягчила выражение лица и ответила:
– У Пряниковых собака умерла. Ветеринар приезжал за деньги, капельницу привозил. Собаке капельницу! Одни с голоду подыхают, другим деньги девать некуда. А потом жена его пошла, вся заплаканная…
– Там энтерит, а на этом фоне сердечно-легочная недостаточность началась… Прививать надо было вовремя! – буркнул Муркин, не идя к лифту и словно ожидая чего-то.
– Девчонка ваша опять приходила, я ее еле выгнала. Говорит: «Сяду на асфальт и буду ждать!» – заметила консьержка. – Но я ей, как велели, сказала, мол, за границу полетел, большого человека оперировать. Месяц не будет…
– Спасибо! – Муркин метнул в сторону Елены пугливый взгляд, а в сторону консьержки денежку в кулаке.
– Дурная она совсем… – вздохнула консьержка, засовывая денежку в карман.
– Что за девчонка? – спросила Елена в лифте.
– Да так…
– Ну я ж тебе не жена и даже не любовница, чтоб еще и мне врать… Хватит того, что ты консьержку боишься, как двоечник училку…
– Не любовница? Дык ведь минут двадцать, двадцать пять осталось… – усмехнулся он. – Да не боюсь я ее. Просто она всему дому растреплет! А девчонка такая странная… Отвадить не могу… Двадцатилетка.
В квартире был идеальный порядок и полный набор шестидесятнического благополучия: итальянская мебель, солидная библиотека, ковры, хрустальные люстры.
– Попала ко мне с травмой: ключицу выломали так, что не додумаешься… Оказалось, стриптизерша, клиент развлекался, – рассказывал Муркин, накрывая на стол.
– В смысле – проститутка? – уточнила Елена.
– Ну да… У них это называется стриптизерша: танцует, пока клиент не выберет. Представляешь, в семье трое детей – она младшая – в школу никто из них не ходил никогда… мать их избивала, не кормила… Ее однажды наказала: на два дня закрыла на балконе осенью. После этого в больницу попала с пневмонией, говорит, там было хорошо, тепло и кормили…
– Ужас!
– Ну с десяти лет материн сожитель трахал и т. д. Все как полагается…
– А ты ее после приема привез домой, накормил, погладил по голове, оставил на ночь, и теперь не понимаешь, чего она не отваживается? – усмехнулась Елена.
– Ясновидящая! – ухмыльнулся он. – Пьем вино или коньяк?
– Куда тебе вино? Градус нельзя понижать…
– Это вам простым смертным нельзя, а нам, врачам, все можно. Помню, однажды с подружкой мы ночью дежурили. От спирта уже воротит, а выпить нечего. И хочется от работы отвлечься, чтоб на секс переключиться. Она говорит: давай хлороформу дыхнем, чтоб взяло. И, знаешь, так пошло… Забыть не могу… – Они чокнулись и выпили, Муркин начал нагружать ее тарелку едой.
– Я не хочу есть, – отмахнулась Елена.
– Ты меня обижаешь… Я старался, накрывал… – преувеличенно обиженно сказал Муркин. – Ну хорошо, тогда рассказывай про себя…
– Родилась в Москве. Закончила факультет журналистики МГУ. Имею взрослую дочь. Работаю в солидной газете. Третий раз разведена. Предохраняюсь фарматексом. Хватит? – издевательски ответила Елена.
– Хватит… Тогда я про себя расскажу. Папа и мама известные профессора-хирурги, квартира от них осталась, как ты понимаешь. Поздний единственный ребенок, души во мне не чаяли. Кандидатская, докторская, сын уехал, развод…
– Включи музыку, – попросила Елена, время шло, а он словно забыл, зачем приехали.
Долго возился с магнитофоном, искал нужную волну на приемнике, потом снова разливал коньяк, зажигал свечи, убирал что-то на столе. Наконец подсел ближе… Провел рукой по Елениным плечам, начал снимать с нее туфли.
– У тебя ноги замерзли! – заметил он.
– И не только ноги! – Она все ждала, когда подействует коньяк, потому что озябла, пока ехали.
– Подожди. – Сорвался с места, побежал в другую комнату, вернулся с большущими шерстяными носками, видимо, своими.
Встал на колени, начал снимать с нее чулки и натягивать носки:
– Я сейчас в стиральной машине согрею тебе свой халат. Он будет горячий!
И унесся в ванную греть халат. Елена представила, что было после подобных процедур с бедной стриптизершей, ничего, кроме пинков, не получавшей в этой жизни.
Даже балованная Елена почувствовала себя расслабленной любимой девочкой, когда Муркин нежно раздевал ее и закутывал в халат. Послушно и заторможенно двигалась, пока, обнимаясь, не добрались до спальни.
Он достал масло для тела и начал делать ей массаж. У масла был сладковатый вкус цветочного геля. Елена глянула на флакон, опустошенный наполовину, и подумала, что, видимо, Муркина научила пользоваться этой дрянью стриптизерша. Это их детские примочки, потому что когда действительно хочешь мужика, то тебя интересуют вкус и запах его тела, а не вкус и запах масла.
– Помнишь, как говорил герой «Полета над гнездом кукушки»? – шепотом спросил он.
– Как?
– Женщина, которая достанется мне, засветится как рождественская елка!
– Засветится? Не загорится? – кокетничала Елена.
– Засветится. Засияет… – Внезапно Муркин отошел от кровати, сел возле туалетного столика ушедшей жены.
Он был из тех мужиков, которые мешковато смотрятся в одежде, но атлетичны раздетые и хорошо помнят об этом.
– Иди ко мне… – прошептала Елена, понимая, что ломается ритм.
– Сейчас… – Он мрачно закурил и наморщил лоб. – Вот ты пишешь о людях, а ты ничего не знаешь о жизни. Я когда-то заведовал госпиталем в Анголе. Специально пошел, чтоб мои родители мной гордились – мать чуть с ума не сошла… Чего я там только не делал! Там руки, ноги летали, как бананы… надо было ловить-пришивать… И даже в кровать не ложиться без Стечкина…
– Без кого?
– Без пистолета Стечкина…
Он отправился в комнату, принес бутылку, начал пить из горла. Только тут Елена поняла, что у него какие-то проблемы и он не готов приступать к главной задаче встречи.
– А ты хорошо стреляешь? – спросила она. Это было уж совсем шефской работой. Любой мужик, хоть раз державший в руках пистолет, начинал после этого токовать как тетерев.
– Все хирурги отлично стреляют: глазомер, быстрота, натиск… Противно стрелять. Потом смотришь и думаешь, чуть бы левее взял, можно было бы самому зашить… Бред какой-то. – Глаза у него мутнели от алкоголя. – Я могу убивать, если надо. Но моя работа – спасать… Если тебе что-то будет угрожать, ты только свистни… Ради тебя замочу кого угодно!
Подошел к прикроватной тумбочке возле Елены, открыл ящик. Елена увидела пистолет и вздрогнула.
– Не трогай его, пожалуйста, – попросила она.
– Боишься, шустрая? – злорадно хихикнул он. – Пойми, я, как врач, тебе скажу: есть такие виды дерьма, которые не смываются. И тогда нужно оружие.
Елена испугалась по полной программе. Пьяный мужик, у которого «не стоит», с пистолетом в руках, – существо опасное.
– Мы с тобой потом постреляем, – мягко предложила Елена. – Вот ты мне, когда спину массировал, она у меня прошла. Это какой-то специальный массаж?
– Китайский! – сверкнул он глазами, перепрыгнув на тему профессиональной успешности, и задвинул ящик.
– А тебе нравятся китайские женщины? – продолжила Елена, понимая, что ни один мужик не откажется часами обсуждать, какие женщины ему нравятся; потому что для него эта игра веселей, чем даже игра в пистолет.
– Нравятся. Они покорные и лучезарные. У меня студентки были китаянки, я с двумя шуры-муры крутил. Но китайская кухня канцерогенна, в отличие от японской, – рассуждал Муркин, пока Елена тихо усаживала его на постель. – Они не бьют сапогом в пах, как ты. А ты странная, грубая, как прапор в стройбате, но от тебя идет такое тепло…
– Так это такая технология совращения, – хихикнула Елена.
– Мужики небось от тебя без ума. Бабки тратят немереные, – предположил он.
– Я не по этой части. Я – эмоциональная наркоманка. Была бы финансовая наркоманка, ходила бы сейчас в норковой шубе, а не в чебурашковой…
– Не базар. Этой зимой будешь ходить в норковой, – прижался он к ней.
Было смешно, потому что после потрясания оружием или разговоров об оружии при слабой эрекции мужик обязательно начинал потрясать деньгами. Елена изо всех сил пыталась решить проблему, но не ладилось…
– Я так не могу, – плаксиво сказал Муркин. – Мне надо за бабой поухаживать. У меня иначе организм сопротивляется.
– За медсестрами тоже успеваешь ухаживать? – улыбнулась она.
– Так там это производственная необходимость, а тут – для души. И такой облом… Из неудачных дней складываются годы.
– А знаешь, у меня такое элегическое настроение, что мне даже и самой расхотелось, – по возможности искренне проворковала она.
– Ври больше… Лена, я так одинок. Придешь сюда, в эту нору… Выть хочется! А знаешь, что такое бессонница? Когда никто и ничто не нужно тебе, и ты не нужен никому, и только черная пустота надвигается… Каждая ночь как смерть! – Он был уже невозможно пьян, и Елена начинала думать, как бы отсюда смотаться.
– Тебе надо отдохнуть, уехать, развеяться, – посоветовала она.
– Поедешь со мной на Канары? А хочешь, на Сейшелы? Денег полно – радости нет, – уже кричал он. – Слушай, я тебе хочу подарить одну вещь. Ты будешь смеяться…
Он вскочил, куда-то побежал, вернулся с истрепанной «Алисой в стране чудес».
– Очень дорогая для меня вещь. Своему пацану читал! Он ее под подушку клал, когда спать ложился. Я тоже пробовал – мне не помогает… Почему-то хочется, чтоб она была у тебя.
– Не возьму. Это семейная ценность… – мягко отклонила она подарок.
– Слушай, а выходи за меня замуж? Клинику сделаю, бабками засыплю, гордиться будешь! Мне сейчас не для кого ничего делать… Всем по фигу, жив я или умер. Сын звонит, но ему не до меня… Один я, как волк в лесу… Что тебе? У тебя ж мужа нет… А я на руках носить буду… – Речь у него становилась все невнятней, а глаза мутнее.
– Знаешь, я, пожалуй, пойду, – отстранилась она, все это становилось отвратительным.
– Только не уходи. Не уходи, умоляю! – Он бросился на колени. – Мне одному страшно. Ну хоть пару часов побудь…
– Прости, не могу. – Ее уже просто трясло, она встала и пошла одеваться в гостиную, собирая вещи с кресел.
– Все вы одинаковые суки! Вам на человека плевать! Вам даже деньги не нужны! – Елена услышала, что он гремит ящиком тумбочки, и полуодетая вернулась в спальню.
– Послушай, Муркин… – Он смотрел на нее, держа ящик полуоткрытым. – Ты умный, талантливый, добрый, красивый. Ты мне нравишься. Просто ты сегодня пьян, как не знаю кто, а я этого не выношу. Не могу себя пересилить… Понимаешь?
– Испугалась, шустрая, – хохотнул он, довольный произведенным эффектом. – Подумала, ща пальнет, и мозги на стенке! Знаешь, как круто, когда в рот стреляются? Всю башку сзади в клочки разносит, долго мыть потом.
– Хватит уже. Не мальчик вроде! – Уже сто раз пожалела, что оказалась здесь.
– А могу и по тебе пальнуть… Состояние аффекта. Много не дадут, а врачей в зоне уважают. Мне ж все равно где сидеть… Мне хоть тут, хоть там – все одно зона!
– Муркин, я устала. – Она села рядом и погладила по голове его, голого, несчастного и сидящего на ковре и держащегося за ящик тумбочки. – Помоги мне поймать такси. Я одна в твоем районе боюсь.
– Ох… – пьяно вздохнул он и начал торопливо покрывать ее плечи поцелуями. – Первый раз стала на бабу похожа! Прости меня, Лена! Хорошо мне с тобой! Крыша у меня не держит… Глупости делаю, сам себе все порчу. Ты еще придешь?
– Приду, – кивнула она. – Но ты пообещаешь не пить.
– Хорошо. Клянись, что придешь, а то не выпущу.
– Клянусь…
Когда крались через подъезд, консьержка спала, смачно храпя. В такси он обнимал ее так, будто она была самой главной женщиной в его жизни. Елена не сопротивлялась. Но, придя домой, легла в ванну и, вспоминая Муркина, поеживалась от жалости и омерзения.
«Наверное, нормальный был мужик до того, как его бросили. Брошенный мужик – это клеймо. Бабы почему-то легче справляются… – думала она. – Если не остановится, ничего, кроме стриптизерши, ему не светит…»
Выйдя из ванной, споткнулась обо что-то непривычное в коридоре, и только тут поняла, что это увязанные Каравановым книги. Это почему-то страшно рассмешило. И она долго смеялась, засыпая в Лидиной комнате.
…Когда проснулась, Караванова не было, но везде толпились пачки книг. Отправилась на работу, вспоминая о походе к Муркину. С утра все это казалось сюром – да и кому бы пришло в голову, что важный, надменный Муркин устроит такую оперетту.
Включила компьютер, словно даже не ожидая Никиту. Точнее, было все равно: Караванов, Никита и Муркин казались ей в этот момент одинаково малопривлекательными. «Корабль уродов», – подумала она.
Никита появился довольно быстро.
Никита. Здравствуй. Переживал за тебя.
Белокурая. Бедняжка, весь извелся.
Никита. Тебя вчера не было вечером у компьютера. Где ты была?
Белокурая. У друзей.
Никита. А что за друзья?
Белокурая. Начинается моральный обыск?
Никита. Я разве не могу спросить, что за друзья?
Белокурая. Друзья и друзья.
Никита. Напускная грубость совсем тебе не идет…
Белокурая. Штрафные очки, игрок удален с поля за грубость.
Никита. Я по тебе тааааааааааааааааааак соскучился.
Белокурая. Ну-ну!
Никита. Что твой муж?
Белокурая. Увязал книги. Надеюсь, завтра уедет.
Никита. Переживаешь?
Белокурая. Мало ли в Бразилии Педров!
Никита. Ты же его любила…
Белокурая. Отвали.
Она выключила «аську» и начала работать. С опозданием появилась Катя:
– Ну, где моя бутылка шампанского за вчера?
– От силы рюмка!
– Ну хоть развлеклась?
– Ага. Как в Диснейленде!
Часов в пять Елене позвонила вахтерша снизу:
– Тут мужчина вас спрашивает. Пускать или не пускать?
– Караванов? – удивилась Елена.
– Не, вашего я знаю. Другой. Кровь с молоком. На джипе…
– Не пускайте, – злорадно попросила Елена.
Конечно, приятно было похвастаться Никитиным экстерьером в редакции, но надо было повоспитывать.
Зазвонил мобильный, Никита плаксиво сказал:
– Меня к тебе не пускают…
– Да, у нас строго. Извини, я сейчас занята… – очень холодно отрезала она.
– Я подожду, – было слышно, что он испугался.
– Жди, если хочешь, это будет не раньше чем через сорок минут! У меня идет срочный материал! – И пошла трепаться с девчонками о новом доме замглавного редактора, построенном в архитектурном стиле «Чтоб я так жил».
Ясное дело, потом они оказались в ресторане, потом в парке. Ей было уже привычно хорошо с ним. Привычно не в смысле «накатано», а в смысле доверия и сложности сексуального диалога.
– Все же ты классный, – выдохнула Елена, расчувствовавшись, словно и не было мелкого предательства.
– Любая похвала, которой я не заслуживаю, вызывает во мне грусть… – Никита был, как всегда, помпезен.
– Кто хорошо занимается любовью и хорошо водит машину, должен уметь танцевать, – предположила она.
– Я стесняюсь танцевать. И петь стесняюсь. Только по пьянке в узком кругу… Из меня не выйдет мальчика для секса и танцев, меня надо целиком брать.
– Куда брать?
– Себе. Правда, для тебя я не состоявшийся.
– А по какой шкале определять состоятельность: по счету в банке, звездочкам на погонах или по числу заказанных конкурентов?
– Тебе виднее. Ты ведь интервью берешь у первых, вторых и третьих…
– Я определяю по количеству людей, которых человек сделал счастливыми…
– Тут я точно мимо. Пока только сделал двух женщин несчастными…
– Это кого же? – удивилась Елена.
– Жену и тебя… – сказал он трагическим голосом.
– Я сильно похожа на несчастную? – захохотала она.
– Счастливый человек не будет заниматься любовью в машине, пока муж вывозит вещи, – насупился он.
– Даже если и то, и другое происходит по обоюдному желанию?
– Да… И не строй из себя амазонку.
– Никита, у тебя дореволюционные представления о счастье. Я выросла из отношений с Каравановым…
– И со мной тоже?
– С тобой? Из машинных нет. А замуж за тебя мне не надо.
– А за кого тебе? За Путина?
– Вот уж не дай бог! Мне так-то свободы не хватает, а при муже-функционере ваще тюрьма… Кстати, какие у тебя новости на работе?
– Жена вчера так на меня смотрела, будто все знает…
– Так маскируйся. Знаешь, есть такая деревенская поговорка: подальше положишь – поближе возьмешь…
– Куда уж дальше?
– Работай с лицом, когда приходишь после наших встреч. Иначе столкнешься с ситуацией, когда тебе предложат сделать выбор…
– И как же мне работать с лицом? А главное, с телом…
– Думать на два хода вперед!
Она вернулась домой. Караванов, укладывающий вещи в картонные коробки, был мрачней тучи.
– Тебе помочь? – бережным голосом спросила Елена.
– Нет, спасибо, – подчеркнуто вежливо ответил он.
– С кем из знакомых ни поговорю, у всех почему-то один диагноз – что я сука, а ты – идеал человека и гражданина.
– Тогда как на самом деле все наоборот? – фыркнул Караванов.
– На самом деле я не понимаю, что происходит… – призналась она. – Мне и больно… и одновременно с этим ощущение, что все правильно… Ты уж обзвони всех, скажи, что друзей после делить не будем. Что у нас европейский развод, а не азиатский…
– Будет настроение – позвоню! – Елена увидела, что он очень плохо выглядит, явно не спал ночь.
– Тебе надо отдохнуть… Выспаться, – нежно сказал она. – Не форсируй ты этот переезд, если все так трудно…
– Спасибо за заботу! – зло сверкнул он глазами.
– Как там воздух, шум? – Надо было что-то говорить, иначе становилось невыносимо.
– Замечательно.
– А зелень какая-нибудь близко? Я никогда не была в этом районе.
– Какая-то есть, недалеко лесопарк.
– О, поняла, где это! У нас с тобой там недалеко любовь когда-то начиналась. Надеюсь, следующая у тебя будет удачней.
– И вам того же…
Почему-то вспомнилась обидная фраза Егорычева: «Да твой Караванов – сбитый летчик!» Хотелось немедленно позвонить Егорычеву и сказать: «Смотри, он покруче тебя оказался! Смог от меня уйти! Ты-то от своей никогда не дернешься, хотя вас ничего кроме денег не соединяет! А он начнет новую жизнь! И будет счастлив! Да, он не заработает столько денег, сколько у тебя, но он отстроит свой внутренний мир, на который ты клал с прибором… У него еще все будет, а у тебя уже ничего, кроме денег и любовниц!»
Словно она была матерью Караванова, а Егорычев говорил:
– У твоего сынка ничего не получится!
И словно, с другой стороны, была его дочерью и внутренне всхлипывала:
– Кто теперь будет носить мне шоколадки? Кто будет гулять со мной и покупать мне игрушки?
И получалось, что перед ней все еще стоит выбор продолжать жить в опекаемых девочках среднего возраста, постоянно подворовывающих свободу и секс на стороне; или отправляться в нелегкое амплуа оторв, самостоятельно позволяющих себе все, но и отвечающих за это по полной программе. Она выросла из первого, но второе пугало… ох, и пугало!
– Завтра я ночую там… – сказал Караванов как можно жестче.
– Надо продумать все мелочи, – по-бабьи откликнулась Елена, чтобы снять напряжение.
– Все продумано!
– Ну и здорово. Я пойду спать в Лидину комнату, с ног валюсь, – сказала она, чтобы не разреветься в голос, и закрыла за собой дверь.
Вроде бы умела оставаться одна. Все эти советские пионерские лагеря, детские больницы – в которых ты никому не нужен ни живой, ни мертвый, ни больной, ни голодный – задубили шкурку… и все-таки ощущение ножа, воткнутого в спину, появившееся, как только зашла в дом, не покидало ни физически, ни душевно.
«Может, так инфаркт болит? – обреченно подумала она. – Все же не девочка уже… И посоветоваться не с кем. Врача вызывать в такой момент – это уже Большой театр получится. Поди, не помру… А если помру? Глупо будет… Лидка никому не нужна останется. Толик сам себе не нужен, родители – законченные эгоисты… Караванов, конечно, ее не бросит, но ему своими заниматься некогда…»
Стало ужасно жалко и себя, и Лиду, и можно было от души зареветь. Отревевшись, вспомнила про Муркина, тут же набрала его мобильный.
– Привет, – сказала она. – Это я.
– Ты где? – голос был глубоко пьяным. – Приезжай…
– Дома.
– Бери тачку, приезжай. Я позвоню, тебя в подъезд пустят. Давай быстро!
– Муркин, это Елена! – Она поняла, что была принята за стриптизершу. – Вчерашняя Елена. Въехал?
– Да? Въехал! Все равно приезжай. Хочешь, сам за тобой приеду? – ничуть не смутившись, предложил он.
– Муркин, нужна твоя консультация. У меня со спины как будто нож в спину вогнали. Дышать больно и жить больно. Что посоветуешь?
– Приезжай, вылечу… – бубнил Муркин.
– А вдруг это сердце?
– Какое, на хрен, сердце! На тебе можно бревна возить!
– Так и возили, вот и довозились… Я серьезно говорю, мне очень плохо…
– А думаешь, мне хорошо, после вчерашнего? Итальянцы доказали, что велосипед может с успехом заменить виагру для пациентов, которые не могут ее жрать из-за заболеваний сердца…
– Блин, ты клятву Гиппократа давал?
– Давал. Я еще и клятву юного пионера давал. И что мне теперь, удавиться по этому поводу? Какие лекарства в доме есть?
– Никаких…
– Тогда тяпни коньячку граммов пятьдесят. Если станет хуже, вызывай «Скорую». А лучше приезжай… Ты же обещала!
– Я не обещала, что сегодня. Пока.
Идти за коньяком мимо Караванова было нельзя, потому что глаза были сильно заплаканы. Елена тихо включила Лидин магнитофон и начала танцевать перед зеркалом. Сначала это было невыносимо больно, после второй песни стало легче, она легла и провалилась в сон.
Уходила утром на работу, когда Караванов что-то складывал в чемодан с аккуратностью часовщика: какие-то фигульки, мелочи… Периодически подходил к столу и наливал себе водки. Пыталась деловито дать пару советов, но его затрясло, голос дал петуха. С ровного места вышел на тему «я тебе никогда не был нужен».
– Слушай, если ты от меня уходишь, то почему ты так нервничаешь? – удивилась она.
Пришла в редакцию в странном состоянии. В целом любила начинать новое. И каждый уход с работы, финал романа или разрыв с подругой воспринимала как дверь, открытую в новые возможности. Думать о том, что уже сегодня его не будет дома, было странно: то больно, то радостно. В общем, черт-те что!
Села за компьютер, чтобы поработать над текстом и обсудить свое состояние с Никитой, но его не было. Наверное, был на совещании. Ужасно хотелось поболтать с кем-то, но Катя простудилась. Елена зашла к секретарше Олечке. Та чем-то напоминала Лиду, к тому же умела держать язык за зубами. После работы в нескольких газетах Елена научилась ни с кем, кроме близких, не обсуждать свою половуху. Иногда намекать, реже демонстрировать, но ни за что не пускать в душу.
Однако Олечка расшифровывала срочное кремлевское интервью. А через некоторое время пришло письмо от очередного интернетного искателя приключений, и Елена со скуки ответила, хотя обычно жалела на это время. Его ник был надписан Бэтмен.
Б э т м е н. Привет!
Белокурая. Привет.
Бэтмен. На работе?
Белокурая. На ней. А ты?
Бэтмен. Я тоже. Вот решил совершить общенческую прогулку.
Белокурая. Значит, не слишком загружен.
Бэтмен. Сегодня не слишком. А что за работа у тебя?
Белокурая. Сколько тебе лет?
Бэтмен. А это важно? Еще далеко до пенсии.
Белокурая. Это важно. Не кокетничай. Отвечай.
Бэтмен. 37. Это подходит?
Белокурая. Подходит, хотя, похоже, что меньше.
Бэтмен. Вы мне льстите, мадам!
Белокурая. Просто хорошо слышу интонацию.
Бэтмен. А я ведь шепотом говорю. Вот это слух! Вы, случайно, не разведчица?
Белокурая. Практически угадал.
Бэтмен. На нас работаешь или на ЦРУ?
Белокурая. На вас. А ты на кого работаешь?
Бэтмен. А ты на слух определи.
Белокурая. Сам скажи.
Бэтмен. Я первый спросил, чем занимаешься?
Белокурая. Междисциплинарница на стыке журналистики, политики и экономики.
Бэтмен. Крутая.
Белокурая. Не то слово.
Бэтмен. Ты замужем?
Белокурая. Практически нет.
Бэтмен. Это как?
Белокурая. На последнем аккорде бескровного третьего развода. А тебе зачем?
Бэтмен. А может, я жениться на тебе собрался.
Белокурая. Молоденький слишком. Да и что у тебя с социальным лицом, пока не понятно.
Бэтмен. Сейчас посмотрю в зеркало. Вроде с утра лицо было очень социальное.
Белокурая. Прежде чем делать предложение, огласи список достоинств.
Бэтмен. Лицо мое многие находят привлекательным, и социальное в том числе. А в чем причина развода?
Белокурая. Быстро вырастаю из браков.
Бэтмен. А дети есть?
Белокурая. Дочь почти твоего возраста.
Бэтмен. Это невозможно! Или ты в первом классе родила?
Белокурая. Не в первом, успокойся.
Бэтмен. Значит, с мужем разводишься. Может, у тебя и любовник уже в наличии? Извини, если задал некорректный вопрос.
Белокурая. Ты мою фотку в инфо видел? Если видел, то вопрос глупейший.
Бэтмен. У меня твоя фотка не открывается. И как это соотносится с любовником?
Белокурая. Это соотносится с внешними данными. А все-таки, чем ты занимаешься?
Бэтмен. Связью.
Белокурая. И что ты связываешь?
Бэтмен. Оптоволокно. Это слово что-то говорит тебе?
Белокурая. Мало говорит, хотя что-то об этом писала.
Бэтмен. Хочешь сказать, что твоя неотразимая внешность не оставляет тебе выбора между тем, чтобы быть одинокой и принадлежать кому-то каждый временной отрезок жизни?
Белокурая. Ну, ты скорее в тему, чем мимо, хотя и упростил.
Бэтмен. Исходя из тона, у тебя бывают и перехлесты! Что, очевидно, и явилось причиной развода. Теперь место мужа займет следующая жертва? Просто за мужиков обидно, которые рядом с тобой.
Белокурая. Я тебе кажусь такой опасной?
Бэтмен. Можно уже очередь занимать на место «не мужа»?
Белокурая. Очередь пока занята, но попытаться можно. У меня были прецеденты с такой разницей в возрасте.
Бэтмен. Как это, очередь занята? Если я правильно понял: верхняя позиция освободилась, произошла подвижка, теперь свободна нижняя. Или уже нижнюю кто-то успел занять?
Белокурая. Мне не понятна твоя оптоволоконная геометрия. Что значит вверху или внизу? Это по Станиславскому или по Вернадскому?
Бэтмен. Задам вопрос попроще. Есть шанс сократить дистанцию между нами?
Белокурая. У меня должна быть сильная мотивация.
Бэтмен. Чем формируется твоя мотивация? Благосостоянием, внешними данными, интеллектом?
Белокурая. Внешними данными и интеллектом, конечно.
Бэтмен. Жаль, что остались только субъективные факторы, которые трудно загнать в одномерное пространство.
Белокурая. Что ты имеешь в виду под одномерностью?
Бэтмен. Заочное измерение здесь практически невозможно. А вот благосостояние легко измеряется одним вектором. Например, долларовым эквивалентом.
Белокурая. Почему? Фотка состоит из пятен и линий, интеллект состоит из ай-кью. Все вполне одномерно и объективно. А доллары сами по себе меня не возбуждают.
Бэтмен. Не верь интернетным фотам. Оригинал всегда существенно отличается от плоского изображения. А измерением интеллекта занимаются кретины. Так каковы возможные шансы общения с тобой?
Белокурая. Как всем молодым людям твоего возраста, тебе импонирует взрослая умная тетенька. Это «совершенно понятно», как говорит Борис Немцов, но что должно возбудить меня?
Бэтмен. То есть ты говоришь, что в принципе имеешь некий «дежурный» вариант на каждый день, чтобы не закиснуть. Но при этом хотела бы найти некий объект для сильного возбуждения. Я прав?
Белокурая. Упрощаешь.
Бэтмен. А ты никогда не думала о том, что все сложности легко укладываются в простые схемы? Только мы не можем с этим согласиться. Как же! Мы ведь такие «непростые»!
Белокурая. Я – простая и честная!
Бэтмен. Тогда зачем уходишь от прямых простых ответов?
Белокурая. Бэтмен, я похожа на человека, которым легко манипулировать?
Бэтмен. Я не собираюсь тобой манипулировать. Мне такое даже в голову не могло прийти.
Белокурая. Вместо того чтобы прислать фотку, ты начинаешь обвинительно философствовать.
Бэтмен. Зачем тебе моя фотка? Если я тебе интересен, хоть с какой стороны, – давай встретимся. Гарантирую, что внешность не станет причиной отторжения.
Белокурая. Фотка – это первый фильтр. Дело не в «красивый-некрасивый».
Бэтмен. Неужели люди разучились открыто разговаривать даже тогда, когда ничто не угрожает?
Белокурая. Открытей меня нет никого. Но ведь это ты отказываешь мне в фотке, а не я тебе.
