355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Васильчикова » Берлинский дневник (1940-1945) » Текст книги (страница 18)
Берлинский дневник (1940-1945)
  • Текст добавлен: 8 октября 2016, 11:40

Текст книги "Берлинский дневник (1940-1945)"


Автор книги: Мария Васильчикова



сообщить о нарушении

Текущая страница: 18 (всего у книги 24 страниц)

Тони говорил, что все они были бледны, но трудно было сказать, пытали ли их. Я уверена, что пытали, поскольку при последней нашей встрече Адам сказал мне, что будет все отрицать, для того чтобы выпутаться и начать все снова. Но может быть, доказательства их вины неопровержимы.

Я добрела до министерства и поднялась к Джаджи Рихтеру и Алексу Верту, которые были одни. Мы говорили только шепотом. Алекс сказал, что он знает, что Адам еще жив, так как они установили контакт с одним полицейским, присутствующим при казнях. Все остальные мертвы. Хельдорфа повесили последним, чтобы он видел, как умирают остальные. Оказывается, их не просто вешают, а медленно душат фортепианной струной на крюках мясников, и что к тому же им делают инъекции сердечных стимуляторов, чтобы продлить агонию. Утверждают, что умерщвление снимается на пленку и Гитлер открыто злорадствует, просматривая эти фильмы у себя в ставке.

Казни происходили в тюрьме Плетцензее, недалеко от тюрьмы на Лертерштрассе, где содержалось большинство осужденных. Поскольку в Германии не было виселиц (обычно казнили путем отсечения головы), то к железной балке, имевшейся в потолке камеры для казней – отдельного сооружения в пределах тюремного комплекса, – прикрепили обыкновенные крюки для подвешивания мясных туш. Казни снимали на пленку, освещая камеру софитами. На них присутствовали Главный прокурор рейха, несколько охранников, два кинооператора и палач с двумя своими помощниками. На столе стояла бутылка коньяка – для зрителей. Осужденных вводили по одному; палачи надевали им на шею узел (Гитлер распорядился заменить веревку фортепианной струной, чтобы смерть наступила не от перелома шеи, а от медленного удушения); и пока они бились и дергались, некоторые целых двадцать минут, а кинокамеры стрекотали, палач – известный своим циничным юмором – отпускал непристойные шуточки. Потом пленку доставляли в ставку Гитлера, чтобы тот мог потешить себя. (Зато один из кинооператоров сошел с ума!) Здание тюрьмы Плетцензее теперь мемориал.

Жену Адама Клариту тоже арестовали. Ей не позволили увидеться с Адамом после того, как ему вынесли приговор. Я мало ее знала, так как последние несколько лет она жила больше за городом со свекром и свекровью. Их девочек тоже взяли гестаповцы, и никто не знает, где они находятся, но Алекс развернул бешеную деятельность, чтобы их вызволить.

Узнав об аресте Адама, его жена Кларита помчалась в Берлин в надежде увидеть его, но тщетно; в ее отсутствие гестаповцы забрали их дочек, одной из которых было два с половиной года, другой – девять месяцев. В день суда над Адамом Алекс Берт попытался провести ее в здание суда, но их увидела уборщица и донесла на них эсэсовскому охраннику. Последний, к ее удивлению, попробовал наоборот помочь ей пройти – но безуспешно. Когда она тем не менее поблагодарила его, он пробормотал: «Мы все понимаем!» Через два дня и Клариту арестовали.

Теперь я живу у Лоремари в квартире Тони в двух шагах от Курфюрстендам. В квартире две комнаты, где почти нет мебели – только два дивана, а также кухня и ванная. Тони мечется между своей ротой, расквартированной за городом, и Берлином – главным образом для того, чтобы не спускать глаз с Лоремари, которая, по его убеждению, следующая на очереди. Он даже боится оставлять нас одних по ночам. Нам не хватает постельного белья, но стоит такая жара, что это не важно.

Лоремари действительно в большой опасности; она ходит в штаб-квартиру Гестапо практически каждый день, пытаясь что-нибудь разузнать. Отто Бисмарк установил контакт с инспектором Гестапо, в ведении которого находится досье Готфрида; тот сказал, что дело Готфрида «очень серьезное»; Фюрер, сказал он, к замешанным в 20 июля безжалостен до одержимости; он каждый день звонит в штаб-квартиру Гестапо узнать, скольких еще повесили. Человек, с которым там контакт у Лоремари, говорит, что когда Гестапо хочет выиграть время – а именно так они, видимо, поступают в некоторых случаях для того, чтобы побольше узнать о заговоре, – Фюрер впадает в бешенство и требует, чтобы они поспешили.

Я подумывала переехать к Бредовам в Потсдам, хотя Ханны, сестры Готфрида, там нет, но только что узнала, что трое из сестер Бредов тоже арестованы. Сначала забрали Филиппу, приятельницу молодого Хафтена, ей девятнадцать лет; потом позвонили двадцатилетней Александре, попросили привезти одеяло для сестры, и арестовали и ее; потом позвонили третьей, Диане, которая нахально спросила, не практичнее ли будет привезти постельные принадлежности сразу для всей семьи. Ей сказали: да, пожалуй. Пока не тронули одну Маргерит, работающую врачом в больнице. Ее все время вызывают в Гестапо, но когда начинают задавать вопросы, она держится возмущенно и возражает, что у нее осталась без присмотра целая палата раненых. Из братьев старший на фронте, остальные еще слишком молоды.

Среда, 23 августа.

Сегодня газеты опубликовали длинный отчет о суде над Адамом Троттом, после которого все осужденные; как утверждается, были незамедлительно казнены. Адама назвали «советником Штауфенберга по иностранным делам». Странно, что даты, указанные в этих сообщениях прессы, редко совпадают с действительными – вероятно, это делается с целью ввести в заблуждение всякую еще сохранившуюся оппозицию. После этого сообщения табличку с фамилией Адама наконец сняли с двери его кабинета, а вместо нее повесили чью-то другую. Мне делается дурно, когда я на нее смотрю. Стараюсь не смотреть. Я вообще стараюсь по возможности не ходить на его этаж. Его машина все еще стоит в саду, ею никто не пользуется, она уже выглядит запущенной. Однако Алекс Верт говорит мне, что, по его мнению, он все еще жив, хотя д-ру Сиксу официально сообщили, что его действительно повесили 18-го вместе с остальными.

Лоремари Шенбург начала новый подкоп. Какой-то полковник люфтваффе, живущий в Каринхалле, загородной усадьбе Геринга, беседовал с ней целую ночь. Он думает, что обратит ее в национал-социалистки, а она тем временем пытается убедить его, что было бы весьма полезно, если бы она увиделась с Герингом. Последний некоторое время нигде не показывается и пока что отказывает во встрече даже Отто Бисмарку, у которого он часто охотился во Фридрихсру. Он, по-видимому, страшно боится оказаться как-либо причастным к недавним событиям.

У Мелани Бисмарк в тюрьме был выкидыш, и сейчас она лежит в Потсдамской больнице под охраной. Никому не позволяют видеть ее, но можно поговорить с медсестрой.

О графе Шуленбурге нет никаких известий с тех пор, как в прошедший вторник он исчез. В понедельник он звонил Лоремари из «Адлона», куда только что приехал из ставки Гитлера. Она пообедала с ним и рассказала обо всем, что произошло. По его словам, он был не в курсе, новости сильно расстроили его, особенно известие об Адаме. Они прошлись по вестибюлю отеля под злобным взглядом посланника Шлайера (что не очень благоразумно с их стороны!) и договорились снова пообедать вместе на следующий день. Лоремари явилась в назначенное время, но его не было. Тогда она позвонила на Вильгельмштрассе, но там его сотрудники ничего не знали, где он, и сами начинали уже беспокоиться, так как они ожидали его с утра. Мы уверены, что он арестован. Но в какую тюрьму его поместили?

Герделера пять дней назад узнала одна Blitzmadchen,[201]201
  девушка из женской вспомогательной службы армии


[Закрыть]
она донесла на него, и его арестовали. Он скрывался в какой-то деревне в Померании. Мы подозреваем, что Адама пока не казнят именно из-за него (они были в тесном контакте) и что им устраивают перекрестный допрос. Если бы только Адам вовремя уехал за границу! И как мог Герделер надеяться укрыться в Германии, если за его поимку предложили миллион марок?

Ордер на арест Герделера был выдан еще до попытки переворота, 17 июля.

Его предупредили, и он скрылся сначала в Берлине (один из его укрывателей, еврей, бывший заместитель мэра Берлина д-р Фриц Эльзас, заплатил за это своей жизнью), потом за городом. Арестованный 12 августа, он был приговорен к смерти 8 сентября, но оставался в живых еще пять месяцев за счет того, что по капле выдавал «разоблачения» и писал бесчисленные показания о планах на будущее Германии, якобы составлявшихся заговорщиками. В конце концов Гестапо разгадало его игру, и 2 февраля 1945 года он тоже был казнен.

Я пойду на все, чтобы выцарапать Адама и Готфрида, и графа Шуленбургатоже, если понадобится. Просто невозможно больше вести такое пассивное существование, покорно ожидая, пока упадет секира. Теперь, когда арестовывают родных и даже друзей заговорщиков, многие так напуганы, что достаточно упомянуть при них чье-то имя, и они отводят глаза. Я решила испробовать новый подход: я попытаюсь добраться до Геббельса. Лоремари тоже считает, что через Геббельса можно кое-чего добиться, хотя бы уже потому, что он умен и, должно быть, понимает безрассудство всех этих казней. Я не очень представляю себе, как к нему подступиться, потому что моя единственная знакомая, которая хорошо его знает, фрау фон Дирксен, немедленно сообразит, что к чему. Может быть, лучше сделать вид, что я хочу получить роль в фильме. Поэтому я позвоню Дженни Джуго, она одна из самых популярных немецких кинозвезд.

Четверг, 24 августа.

Сегодня утром я позвонила Дженни Джуго. Когда я ее молила о немедленной встрече, она встревожилась. Она сказала, что снимается на студии УФА в Бабельсберге и что если я поеду на трамвае, то она пошлет машину довезти меня. Я приехала взмыленная и была доставлена на студию странного вида юношей с длинными белокурыми волосами и в яркой рубашке. Дженни я застала в момент съемки, с молодым человеком у ног, он страстно приник к ее коленям. К счастью, эпизод снимался недолго, вскоре она прошла к себе переодеться. Костюмершу она отослала, чтобы мы могли поговорить, но и после этого мы разговаривали только шепотом.

Я сказала, что мне нужно видеть Геббельса и что она должна устроить мне встречу с ним. Она ответила, что если это абсолютно необходимо, то она, конечно, это сделает, но сама она с ним в ссоре и не встречалась уже два года. «А что, неприятности у Татьяны или у Паула Меттерниха?» – «Не у них», – сказала я. Она облегченно вздохнула. «У моего начальника», – я объяснила, что его приговорили к смерти, но мы подозреваем, что он еще жив, и надо действовать быстро. В конце концов, Геббельс был героем дня – это ведь он подавил восстание! Я скажу ему, что Германия не может позволить себе терять так много исключительно одаренных людей, которые могли бы принести стране столько пользы, и так далее. Дженни спокойно выслушала все это, а потом повела меня в сад. Там она взорвалась: моя идея – полное безумие! Геббельс – абсолютный мерзавец, он не станет помогать кому бы то ни было. Ничто не заставит его и пальцем пошевелить ни для кого из них. Когда повесили Хельдорфа, он отказал во встрече его сыну, который пришел просить об отсрочке казни – они когда-то вместе вступали в партию, – и у него даже не хватило порядочности сказать, что его отца уже нет в живых. Она сказала, что это жестокий, порочный садистишка, что его ненависть ко всем замешанным в покушении на Гитлера просто невероятна, что у него утробное отвращение ко всему, за что они стоят, что он самый последний подонок, и что если я хотя бы мимоходом попадусь ему на глаза, то окажется втянутой вся семья, арестуют Паула, и мне самой несдобровать. Она умоляла меня отказаться от этой затеи и добавила, что студия УФА кишит стукачами Геббельса, которые вынюхивают потенциальных изменников среди актеров. Два дня назад был политический митинг, и когда в зале появился Геббельс, то на предназначенной для него красной трибуне красовалась сделанная мелом надпись по-французски «Merde»,[202]202
  «говно»


[Закрыть]
и никто не осмелился подойти и стереть ее. У нее самой прослушивается телефон, она каждый раз слышит щелчок. Целуя меня на прощанье, она сказала мне на ухо, что если кто-нибудь спросит о цели моего приезда, то она объяснит, что я хотела сниматься.

Я вернулась в город окончательно обескураженной и без сил. В квартире я застала Лоремари Шенбург и Тони Заурма, Лоремари была в полной истерике. Я ни разу не видела ее в таком состоянии. Она сказала, что днем приходила полиция; оказалось, что соседи донесли, что у нас плохое затемнение, но несмотря на пустячность повода, Лоремари вдруг испугалась. У Тони новости похуже: фельдмаршал фон Клюге, немецкий главнокомандующий на Западе, покончил с собой, а это означает, что их пытают и кто-то его выдал, так как практически никому не было известно, что он участвует в заговоре.[203]203
  Робость Клюге в день неудавшегося путча ему не помогла. Хотя он был одним из наиболее прославленных и ценимых Гитлером военачальников, обнаружились его тесные связи с заговорщиками. Будучи отстранен от командования и отозван в Германию 17 августа, он понял, что его тоже отдадут под суд, и покончил с собой по дороге.


[Закрыть]

Лоремари вела себя все более и более истерично. Никто из нас, сказала она, не выпутается; они делают такие уколы, которые парализуют силу воли и заставляют говорить. Она умоляла меня выйти замуж за Перси Фрея и немедленно уехать в Швейцарию. Ей вторил Тони, он сказал, что готов увезти ее с собой в Швейцарию, как только она пожелает, поскольку сам он собирается бежать в конце недели; но сперва он должен съездить в Силезию за кое-какими ценными вещами. Дело в том, что Тони начинает волноваться и за себя: кто-то донес на него, что он в пьяном виде стрелял в портрет Фюрера в офицерской столовой. Лоремари сказала, что она не уедет с ним, пока он на ней не женится, иначе ее родителей хватит удар. При всем драматизме ситуации я нахожу эту внезапную заботу о приличиях довольно комичной. Тони категорически отказался, заявив, что они могут подумать об этом позже. Атмосфера сгущалась, напряжение росло, и скоро за кухонным столом все были в слезах. Тони вскочил и начал шагать взад и вперед, говоря, что не может больше выносить это напряжение и слезы и что он твердо намерен дать деру. Я сказала, что они могут делать все, что угодно, но что касается меня, то я остаюсь, и Лоремари следовало бы сделать то же самое; в Швейцарии она не будет получать известий от своих родных до самого конца войны; эта перспектива привела ее в ужас. В конце концов мы все решили остаться.

Затем Тони пришел ко мне в комнату и рассказал мне все о суде над Адамом. Адам заметил его, долго пристально смотрел на него, но ничем не подал виду, что узнал, а затем стал наклоняться вперед и назад, как бы покачиваясь. Он был без галстука, чисто выбрит и очень бледен. Тони весьма внимательно обследовал зал суда и пришел к выводу, что отбить кого-либо силой там совершенно невозможно. Даже так называемая «публика» состояла в основном из головорезов и полицейских, причем вооруженных. Он ушел из зала еще до оглашения приговора, зная с самого начала, каким он будет.

Сейчас каждую ночь налеты, но Тони устроил нам пропуск в служебный бункер фирмы Сименса, что через дорогу. У них чудесный подвал глубоко под землей, там чувствуешь себя в полной безопасности. Мы обычно пережидаем налеты вместе с ночной сменой; один из рабочих – симпатичный француз, и мы вместе мечтаем вслух о том, как прекрасен будет снова Париж, когда война кончится.

Пятница, 25 августа.

Лоремари Шенбург оправилась от краткого приступа отчаяния и снова готовится в поход. Мы наконец выяснили, что место их заключения – военная тюрьма – находится возле станции Лертер. Она уже побывала там и с помощью сигарет, добытых Перси Фреем, подкупила одного из охранников, который согласился передать Готфриду Бисмарку записку на крохотном кусочке бумаги. Он даже принес ответ, в котором Готфрид жаловался на паразитов, просил прислать порошок от вшей и немного еды, так как им дают только черный хлеб, а он у него не усваивается. Он не получил ни одной передачи, так что, видимо, единственная альтернатива – каждый день приносить ему бутерброды. Лоремари хочет спросить охранника, не находится ли там также и Адам Тротт, но следует проявлять осторожность, поскольку официально его нет в живых и любое необдуманное проявление любопытства может насторожить их и затруднить бегство или даже ускорить его казнь.

Многие, включая Лоремари, шокированы тем, что я так радуюсь, что Адам, возможно, еще жив. Гораздо лучше быть мертвым, говорят они, чем ежедневно подвергаться пыткам. Но я не соглашаюсь и продолжаю надеяться на чудо.

Вдруг я подумала о Петере Биленберге и его плане устроить засаду на автомобиль, которым Адама возили на допросы в штаб-квартиру Гестапо. Когда он тогда приходил в министерство, он был так полон надежды и оптимизма. Сегодня я поехала автобусом к нему домой, в Далем. Мне открыла девушка, которая подозрительно оглядела меня, преградила дорогу и отказалась вступать в разговор; она только сказала, что Петера нет и некоторое время не будет. Я почувствовала, что она знает больше, чем говорит, но не доверяет мне, поэтому я сказала ей, что я из Министерства иностранных дел и что я работала с господином фон Троттом. Выражение ее лица изменилось, она ушла в глубь дома, и ко мне вышла другая девушка. Эта оказалась более дружелюбной; она сказала мне, что Петер пропал, не видели его и на фабрике за городом, где он работает. Я попросила дать мне его адрес, так как мне необходимо срочно с ним встретиться. Она сказала, что охотно верит, но писать нет никакого смысла, поскольку письма все равно не дойдут. Что означало, что он тоже арестован.

Я ушла совершенно растерянная. В ожидании автобуса я уселась на обочине, от усталости и огорчения не в состоянии даже стоять. Куда ни пойду, все исчезают один за другим; не осталось никого, к кому можно было бы обратиться за помощью. Сейчас арестовывают тех, кто был просто знаком с заговорщиками или работал с ними в одном учреждении. Не знаю, был ли сам Петер активным участником заговора, но в Геттингенском университете он и Адам принадлежали к одному и тому же братству и были близкими друзьями. Одного этого достаточно, чтобы его скомпрометировать.[204]204
  Петер Биленберг был в то время директором фабрики в Польше, оккупированной Германией. Узнав 25 июля об аресте Тротта, он поспешил в Берлин, чтобы организовать его спасение; именно тогда он обсуждал свой план с Мисси. Но не успел он вернуться в Польшу, чтобы окончательно доработать этот план, как его самого арестовали и поместили в ту же тюрьму на Лертерштрассе.


[Закрыть]

И тут я вспомнила про Клауса Б. Хотя в прошлом я всегда уклонялась от чрезмерно приятельских отношений с ним, потому что не была уверена, какую игру он ведет, теперь я решила, что если он действительно работает там, где я подозреваю, то он единственный, кто может мне помочь. Вернувшись в город, я нашла еще действующий пока телефон-автомат и позвонила к нему на работу. Я сказала, что должна срочно увидеться с ним. Он велел мне ждать его у станции Цоо. Мы прошли мимо разрушенной церкви Гедехтнискирхе по улице Будапештер-штрассе; я рассказала ему все. Когда я кончила, он остановился и, глядя на меня с лукавой улыбкой, сказал: «Так вы думаете, что я один из них!» – «Я надеюсь, что это так, – выпалила я, – потому что тогда вы, возможно, сумеете что-нибудь сделать!» Он тут же посерьезнел и сказал, что постарается выяснить, как обстоят дела, и если хоть что-то сделать можно, то я могу на него положиться. Мы договорились встретиться завтра у разрушенного отеля «Эден».

Суббота, 26 августа.

Сегодня я спросила посланника Шлайера, нельзя ли меня уволить, поскольку я хочу поступить в Красный Крест и стать медсестрой. Ведь если что-нибудь случится с Джаджи Рихтером и Алексом Вертом – моими последними друзьями здесь, – то я останусь один на один с этой шайкой. Единственная проблема заключается в том, что это может быть воспринято как жест солидарности с теми, кого уже «ушли». Ответ Шлайера был малоутешителен: доктор Сикс, сказал он, никого не отпускает по собственному желанию. Видимо, единственный выход – снова заболеть.

После работы я поспешила к отелю «Эден». Клаус Б. прохаживался туда и обратно с довольно большим газетным свертком подмышкой. Без единого слова он подвел меня к скамейке в том, что осталось от парка Цоо. Удостоверившись, что вблизи никого нет и нас не услышат, он сказал, что навел справки, что сделать решительно никто ничего не может, а тем более кто-либо вроде меня; что Гитлер жаждет мести; что никому из замешанных в этом деле не спастись; что все так напуганы, что даже те, кто мог бы оказать смягчающее влияние, не пошевельнут и пальцем, чтобы не вызвать на себя подозрение. Далее он сказал, что все, кто имел какие-либо связи с кем-либо из заговорщиков, находятся под наблюдением и что я сама сейчас в величайшей опасности; что при их методах допроса меня могут заставить говорить и выдать других, которые еще находятся на свободе, и мне необходимо избежать ареста любой ценой. Тут он приоткрыл уголок свертка, и я увидела небольшой пистолет-автомат. «Если за вами придут, без колебаний расстреляйте их всех и бегите что есть сил. Поскольку это будет для них неожиданностью, вам, может быть, и удастся удрать…» Я не могла сдержать улыбку. «Нет, Клаус. Если мои дела действительно так плохи, то лучше я не стану усугублять свое положение еще и обвинением в убийстве…» Он был искренне разочарован.

Простившись с ним, я поехала в Потсдам за кое-какими своими вещами, остававшимися в Регирунге; я поговорила с обеими горничными. Они сказали, что на Мелани Бисмарк кто-то в их поместье в Померании донес, что она красит ногти и завтракает в постели, что осложнило ее положение, так как сделало ее к тому же «асоциальной». Она очень слаба, и когда вчера в больнице она в первый раз встала с постели, то потеряла сознание, упала лицом вниз и сломала челюсть. Просто сердце разрывается. Ее брат Жан-Жорж Хойос получил разрешение увидеться с ней. Она все время спрашивала его: «Il est mort?».[205]205
  «Он мертв?»


[Закрыть]
Позже я съездила на велосипеде на огороды и обменяла немного кофе на две дыни, которые мы попытаемся доставить в тюрьму.

По возвращении в Берлин я застала Лоремари у Герсдор-фов. Она рассказала, что, когда сегодня охранник принес ей грязное белье Готфрида для стирки, она шепотом спросила его, там ли еще «г-н фон Тротт». Он ответил: «Ja, ja, er ist noch da»,[206]206
  «Да, да, он все еще здесь»


[Закрыть]
и сказал, что она может написать ему записку; а завтра он принесет ответ. Она написала: «Нужно ли что-нибудь принести? С любовью, Мисси и Лоремари». Она спросила охранника, очень ли голодает Адам; он сказал, что нет, граф Бисмарк делится с ним своими передачами. Если бы только мы могли быть уверены, что этот человек не лжет!.[207]207
  В действительности в тот самый день Адам фон Тротт был повешен в тюрьме Плетцензее


[Закрыть]

От графа Шуленбурга по-прежнему никаких вестей. Теперь мы знаем, что все камеры с номерами 100 и больше заняты теми, у кого еще есть шанс выжить; а с номерами 99 и меньше – уже приговоренными. У Готфрида камера номер 184, у Адама – 97. Ходят слухи, что они закованы в кандалы.

Алексу Верту удалось увезти в безопасное место детей Адама, сейчас они за городом, но его жена Кларита все еще в тюрьме. Детей Штауфенберга держат в приюте под чужой фамилией, но где именно – стало известно, и со временем их можно будет разыскать.

Одних детей заговорщиков насчитывалось около пятидесяти, среди них были и грудные. Первоначальный план нацистов состоял в том, чтобы перебить родителей и старших братьев и сестер, а остальных разбросать под новыми фамилиями по школам и семьям СС, чтобы воспитать их в нацистском духе. Почему-то от этого плана отказались, и в октябре 1944 г. некоторых детей отпустили домой, а остальных запрятали в обычные школы-интернаты. Но даже по окончании войны потребовалось некоторое время, чтобы все семьи воссоединились.

Говорят, что племянница Готфрида, Филиппа фон Бредов, тоже предстанет перед «Народным судом»; им удалось заставить ее говорить, и она заявила, что знала заранее от молодого Хафтена дату планируемого покушения на жизнь Гитлера.

Долгий разговор с Отто и Анн-Мари Бисмарк, которые оба здесь; они пытаются пробиться к кому-то на самом верху. Лоремари Шенбург считает, что некоторых тюремщиков можно подкупить, если только им самим помогут бежать. Она надеется, что ради этой цели Бисмарки согласятся расстаться со своими жемчугами. У нас самих особых ценностей нет. Кажется, у каждого заключенного шесть тюремщиков. Даже если нам удастся их подкупить, то это будет означать, что придется тайно вывозить за границу троих заключенных и восемнадцать тюремщиков. Представляю, какое выражение лица будет у Перси Фрея! На что Анн-Мари саркастически замечает: «Отчего бы не устроить им прощальный коктейль на аэровокзале Темпельхоф?» Мы обсуждали все это в отеле «Адлон» в одной из спален.

Приехал из-за города Готфрид Крамм. Я ему не рада. Придется теперь беспокоиться еще и из-за него. Последний раз мы с ним виделись 20 июля. Он тоже был другом Адама Тротта, так что мы по крайней мере можем говорить о нем свободно. Теперь он сказал: «Я не желаю слышать о том, что с ними происходит. Я только хочу знать, выкарабкается ли кто-нибудь из них, кто еще на свободе и когда они собираются возобновить попытку. Если собираются, то могут рассчитывать и на меня!» В то же время он в ужасе от того, что бомбой Штауфенберга убило одного из заговорщиков, некоего полковника Брандта, который до войны был известным чемпионом по конному спорту. Он присутствовал на роковом совещании у Гитлера и был убит наповал. Сначала его похоронили с почестями, как одну из жертв «трусливого предательства», но затем, когда его имя обнаружилось в каком-то списке, тело вырыли, сожгли и пепел развеяли по ветру..[208]208
  Старший офицер оперативного отдела ОКБ (Верховного командования вермахта) полковник Хайнц Брандт, не будучи сам активным заговорщиком, был дружен со многими из них и сочувствовал их идеям. Однажды, в 1943 г., он уже едва не погиб во время предыдущего покушения на Гитлера, когда бутылка коньяка со спрятанной в ней бомбой (о чем он не знал) не взорвалась в самолете во время возвращения Гитлера и его свиты в Растенбург с Восточного фронта. 20 июля именно он невольно спас Гитлеру жизнь, отодвинув в сторону портфель Штауфенберга. Когда бомба взорвалась, все, кто стоял справа от стола с картой, в том числе и сам Брандт, были либо убиты, либо тяжело ранены


[Закрыть]

Готфрид Крамм хочет, чтобы я устроила ему встречу с Алексом Вертом. На работе нельзя, а другого места нет, разве что у Марии Герсдорф, если она не будет против. Но она очень боится за своего мужа, который был тесно связан с казненным генералом фон Хазе.

Воскресенье, 27 августа.

Большую часть дня мы прибирали квартиру. Потом Перси Фрей отвез нас к Are Фюрстенберг, где мы сидели и загорали в саду.

Из письма Мисси из Берлина 28 августа 1944 года, написанного матери в замок Кенигсварт:

Прилагаю несколько писем от Джорджи, которые привез из Парижа один его друг, уехавший перед самым занятием города союзниками. Как вы увидите, у него как будто все благополучно… Здесь, в Берлине и окрестностях, вот уже несколько недель не было дождя. Живем как в печи. В довершение всего, кругом столько тревог и несчастья. Воздушные налеты каждую ночь и почти каждый день, но мало что происходит… Я, вероятно, на следующей неделе проведу часть отпуска в Кенигсварте, а то он у меня пропадет. Послезавтра еду обратно в Круммхюбель.

Круммхюбель. Среда, 30 августа.

Сегодня рано утром я поехала в Круммхюбель. В Хиршберге опоздала на пересадку, пришлось ждать три часа. Сходя с поезда, я заметила, что за мной следует Бланкенхорн. Моя первая реакция на появление кого-либо связанного с Адамом Троттом – разрыдаться. Я оставила чемодан в камере хранения и вышла на улицу – Бланкенхорн шел за мной. Проходя мимо, он тихо сказал: «Идите в парк и сядьте на скамейку». Идя с разных сторон, мы приблизились к скамейке одновременно. Только тогда он решился заговорить.

Он рассказал мне, что виделся с Адамом в Грюневальдском лесу 21-го. Он спросил Адама, все ли документы тот уничтожил. Адам ответил утвердительно. Однако некоторые бумаги все же были найдены, главным образом памятные записки о его различных зарубежных поездках. Какое безумие! Я спросила Бланкен-хорна, как он считает, убьют Адама или нет. Он сказал: «Нет ни малейшего сомнения!» Я сообщила ему, что граф Шуленбург тоже исчез. Он этого не знал, но сказал, что если его действительно арестовали, то его тоже обязательно убьют. Я сказала: «Невозможно. Будет слишком большой скандал за границей». – «Какое им дело до этого!» Он сказал мне, что Герделер под чужим именем снимал номер в отеле «Бристоль», где он держал сейф со всеми своими секретными документами. В феврале «Бристоль» разбомбило фугасом. Через две недели после покушения на Гитлера сейф случайно обнаружили в развалинах. Мало того, он был цел и невредим вместе со всеми бумагами, которые в нем находились: обнаружилось, что некоторые из этих документов были аннотированы и выправлены собственной рукой посла фон Хассела. Что и объясняет арест последнего. Бланкенхорн сказал, что каждый день арестовывают все больше людей. Мы поехали в Круммхюбель одним и тем же поездом, но договорились там не видеться. Я так рада, что он еще на свободе, и молюсь о том, чтобы его не взяли.

Послезавтра я еду обратно в Берлин. Упаковываю последние пожитки и отсылаю их в Йоханнисберг, хотя там восстановлена пока что только крыша замка. Но наверняка найдется какой-нибудь амбар. Круммхюбель стал для меня совершенно невыносимым, а без графа Шуленбурга я тут еще более несчастна. Я зашла поговорить с его подчиненными; они еще ничего не знали о его исчезновении, но его секретарша, фройляйн Шиллинг, и его помощник Ш. (который, слава Богу, не остался в Швейцарии, как мы боялись) вызваны в Берлин. Там они, несомненно, узнают.[209]209
  Точное число казненных в связи с заговором 20 июля до сих пор не установлено. Согласно официальным нацистским источникам, после мятежа было арестовано около 7000 человек. В 1944 г. всего было казнено 5764 человека, а в оставшиеся пять месяцев нацистского правления в 1945 г. – еще 5684. Из них непосредственно замешано в заговоре было примерно 160–200 человек. Из них: 21 генерал, 33 полковника и подполковника, 2 посла, 7 дипломатов высших рангов, один министр, 3 государственных секретаря, начальник уголовной полиции и ряд высших полицейских чиновников, губернаторов провинций и крупных гражданских чиновников.


[Закрыть]

Берлин. Пятница, 1 сентября.

Сегодня пять лет, как началась война.

Я приехала в Берлин к обеду и сразу пошла к Марии Герсдорф. Она была несколько бледнее, чем обычно, и сказала мне с полным спокойствием: «Мисси, отныне тебе придется жить у нас. Лоремари Шенбург и Перси Фрей привезли все твои вещи, – при этом она показала на несколько мешков для песка, из которых торчали мои пожитки. – Вчера утром арестовали Тони Заурма. Обвинение: стрелял в портрет Фюрера и заявил после покушения Штауфенберга: «Ну, ничего, в следующий раз не промажут». Перси уже нашел адвоката, он юрист, работающий у швейцарцев в их агентстве по охране интересов враждебных стран. Он известный антинацист – что само по себе не слишком-то полезно в данном случае! – и превосходный человек; к тому же он живет неподалеку от нас. Лоремари вернулась в «Адлон» и вызвала мать Тони из Силезии. Тони тоже содержится в тюрьме на Лертерштрассе, но так как он офицер, его будут судить военно-полевым судом. Это означает, что если его приговорят к смерти, то расстреляют, а не задушат. Ну и утешение!

Суббота, 2 сентября.

Лоремари Шенбург теперь тоже переехала к Марии Герсдорф; мы вместе занимаем бывшую комнату Готфрида Крамма. Лоремари слишком издергана, чтобы жить одной. Кроме того, мы предпочитаем встретить полицию вместе – в случае, если…

Папa был здесь два дня и сегодня уехал обратно в Кениг-сварт. Он оставил мне крест своего прадеда, который тот носил на протяжении всех войн России против Наполеона. Он говорит, что этот крест спас предка тогда и спасет меня теперь.

Тем временем Лоремари подружилась с булочником возле тюрьмы на Лертерштрассе. Он подрабатывает тюремщиком и уже передавал письма и сигареты Тони Заурма. Она ходит туда ежедневно, надеясь еще получить и ответ от Адама Тротта на ее последнюю записку, но тюремщик, которому она ее отдала, теперь избегает ее, хотя два дня назад он сказал: «Кто-то должен что-нибудь сделать для графа Шуленбурга, он слабеет с каждым днем». Это первое подтверждение того, что он тоже находится в этой тюрьме. Носить ему еду придется мне, так как нам следует, насколько это возможно, заниматься каждым порознь.


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю