Текст книги "Признание в любви: русская традиция"

Автор книги: Мария Голованивская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Околдовывать, очаровывать, или Красота это страшная сила

Какова роль женщины в русской любовной истории? Босая, беременная и на кухне? О, нет! Ее специализация намного шире. Причем не только в русском, но и в более масштабном культурном пространстве.

Обратимся к нашей самой ранней памяти, зафиксированной в русских народных сказках. Никакой любви там нет, как нет и вообще описания чувств. Не предполагали старые жанры лиризма, эгоизма, антропоцентризма. В них все больше говорилось о деяниях, нежели о словотворчестве. Но это в данном случае нам не помеха. Русские сказки помогают понять главное: что же женщина делает и в чем суть этого действия. Скажу сразу, она была и есть – чаровница (колдунья). Это следует воспринимать и серьезно и не вполне.

Но разберемся во всем по порядку.

До конца XVIII века у нас нет ни одного художественного текста, где мы могли бы найти объяснение в любви. Но у нас есть корпус текстов, задающих восприятие женщины и ее роль в любовном объяснении. Именно эти тексты помогают понять, почему женщина может мужчину околдовать, очаровать, обворожить, лишить разума, и почему весь этот набор действий закреплен именно за ней. Мужчина всего этого не умеет. Не его это дело очаровывать и околдовывать, если он натурал. Он околдовал ее, он обворожил ее, он очаровал ее – бред да и только! Если только мы не имеем в виду, что он очаровал ее своим умом или остроумием. Но в основном у мужчины совершенно другой репертуар: он должен быть сильным, надежным, смелым. То есть мужественным, умеющим сносить тяготы и терпеть неудобства. А вот магические действия совершает именно женщина, желая получить власть над мужчиной, да и над миром в целом.

Чем занимаются уважаемые герои и героини в русских народных сказках, да и не только в русских? Состязаются именно в магии, волшебстве. Герой задает невесте сложные задачки, а она, волшебница, кудесница, поколдовав немного, с успехом их решает. Такова и Царевна-Лягушка, и Царь-Девица, и Василиса Прекрасная и все-все-все. Они все – волшебницы, а вот избранники их – не обязательно. Во многом такое распределение ролей осталось и до сих пор, как в семье, так и в общественной жизни.

Мужчины, конечно, тоже наделены волшебными умениями. Но это их искусство касается не частной жизни, не лично-сердечных дел, а дел совершенно иного масштаба: дел общинных, государственных – «больших» дел.

Обратите внимание: гадалка – всегда женщина, гадание на картах прочно закреплено именно за ней, а вот прорицатель, пророк, шаман, как и священнослужитель – всегда мужчина, что и понятно: стратегические и тактические, жизненно важные вопросы (начинать или не начинать войну, остановить эпидемию, вызвать дождь, чтобы спасти урожай) – функция мужская. А вот дела конкретной человеческой судьбы может провидеть и женщина тоже. Иначе говоря, область разума и силы чаще контролируется мужским началом, пускай даже и использующим шаманские технологии, а область чувств, магия чувства – явно женская прерогатива.

Именно это мы и видим в ранних художественных текстах – «Слове о полку Игореве», «Повести о Петре и Февронии Муромских» и сказках, записанных в XVI–XVII веках. Женщины-волшебницы, мудрые, врачующие, способные к превращениям, умеющие говорить с ветром и реками, «плакать кукушкой», как Ярославна (не будем забывать, что кукушка – как раз та птица, которая для нас, славян, знает ответ на главный вопрос, касающийся человеческой жизни – кому сколько лет жить) и многое другое. Мудрейшая врачевательница Феврония, Василиса Прекрасная, Елена Премудрая, Царь-Девица, Марфа-Царевна – все это женщины, превосходящие своих простоватых и иногда хитроватых мужчин в одном и главном: они видят и знают невидимую суть жизни, они умеют совершать волшебство, без которого ум и сила мужчин зачастую бессильны перед таким сложным миром, наполненным злой волей людей и злым колдовским духом.

О русских сказках написано много, и нет смысла пересказывать уже сказанное. Для нас важно другое: как эти женские «колдовство» и «ворожба» повлияли на дошедший до наших дней миф о любви, что именно в нашем сегодняшнем восприятии феномена любви и роли в нем женщины осталось от Февронии и Василисы Прекрасной?

Для этого посмотрим, с чем ассоциировали женщину давным-давно, в эпоху, когда господствовал единый индоевропейский пласт представлений. Во всех индоевропейских языках женщина могла олицетворять судьбу, само женское существо выступало как божество «верхнего мира» и находилось в верхнем регистре языческого пантеона. С понятием женщина ассоциировались такие наиважнейшие понятия как «набожный, святой» и «правда». Это очень интересная реконструкция. Как набожность, святость и приверженность правде могут быть связаны с колдовскими чарами женщины? Женщины что, говорят правду?

Пресловутая двойственность, с древнейших времен раскалывающая наше восприятие жизни пополам: плюс и минус, добро и зло, колдовство и волшебство. Женщина, в отличие от мужчины, принципиально двойственна, соединяет в своем образе возможность быть воплощением и добра и зла. Человек, как творение Божье, изначально благ, а женщина? Мужчина – воплощение бога, существо, созданное по образу и подобию Всевышнего – благ, не так ли? Он скорее объект, а не субъект соблазнения, в то время как именно через женщину змий искушает яблоком, ворожбой, видимостью своей красоты. А как же тогда ее святость и прочная ассоциированность ее с правдой? В какой точке «встречаются» правда и женщина? Полагаю, что, имея возможность быть разной, именно женщина и знает правду. Именно она знает, что и как на самом деле. Именно она, повелевая видимостью, удерживает суть.

Здесь любопытно отметить, что правда до сих пор нами подспудно ассоциируется, образно мыслится как женщина. Посмотрите, как мы употребляем слово «правда». Мы говорим о ней: «голая», «сермяжная», «правду надо защищать», «за правду нужно бороться», «ее нужно любить». А еще «правда» бывает солдатская, крестьянская, рабочая, она может пахнуть потом, водкой, над правдой можно издеваться, втаптывать правду в грязь, и ее защита – одна из функций сильного ответственного мужчины. Русская правда похожа на женщину, девушку из низов, вся правда о жизни которой рассказана в коммунистической газете, скоро уже век как выходящей в России под названием «Правда». Но, спустившись «вниз», приняв ассоциацию с «девушкой из низов», правда никак не утратила своей божественности. Она прочно в нашем сознании ассоциирована с Солнцем, которое освещает наш путь, проливая свет на все темное, неясное, ложное.

Но вернемся к истокам восприятия женщины. Сами женские существа и так называемые женские явления природы, творящие жизнь на земле, во многих индоевропейских культурах обожествлялись и были предметом религиозного почитания. Они так или иначе олицетворяли мать-землю, которая родит все живое, оплодотворяемая небом, от которого и Солнце, необходимое для жизни, и дождевая вода. Земля в языках, где существительные бывают мужского и женского рода, как правило, женского рода, в то время как небо – всегда мужского. Женщина-земля с помощью неба дает жизнь всему живому, она – синоним жизни. Несет ли современная женщина, давно уже не живущая лишь для того, чтобы родить следующее поколение людей в себе частичку этого смысла? Или эти смыслы ушли в прошлое, как и осознание нами зависимости от сельского хозяйства? Разве мы не считаем, что творог добывается из вареников, а булки растут на ветках? Если еда берется из супермаркетов, а дети из пробирки, у женщины не остается никакой специфической роли, и нечего им подавать пальто и пропускать их в дверь. Если нет сельского хозяйства, естественного воспроизводства как мировоззренческой оси, значит, уместен феминизм со всеми его выкрутасами. Но если в нас живет необходимость в тепле, защите (получаемой от матери, а не от государства), если мы еще помним, что все-таки часть природы и несем ее в себе, то тогда женщина со всем своим первобытным оперением еще актуальна для нас как особенное сакральное существо.

Вот какой набор смыслов мы унаследовали от старой индоевропейской цивилизации, застывшей в системе индоевропейских языков: женщина (на этимологическом уровне) ассоциировалась с серединой, пупом земли, половиной, пустотой, коровой (священное животное, кормилица), а также со звездой (не забудем, что звезды видны ночью и поэтому с небом-мужчиной не конкурируют). Давайте посмотрим внимательнее на этот список понятий, который я бы развернула в смысловом отношении так: середина и пуп земли – это месторасположение, которое может быть выражено понятием «главный»; пустота – это потенциальность к наполнению, а также «то, из чего или где может что-то появиться»; половина – важнейший, как мы увидим далее, смысл – означает принципиальную дополнительность, само-недостаточность, потенциальность к соединению; звезда – высшее, прекрасное, дающее свет ночью; корова – через понятие «источник еды» – материнство, дом, хозяйство, тепло и далее понятия этого же смыслового ряда.

Как же так, удивитесь вы: Солнце правды – это женщина, а Солнце как таковое – мужчина? Где логика? А логика здесь совсем другая, не та, что мы привыкли, не однозначная. Одно перетекает в другое и имеет множество разных личин и воплощений. А разве прошлое в наших головах устроено иначе? Разве оно однозначно, прямолинейно, последовательно?

В индоевропейском пласте зафиксирован и противоположный «нижний» ряд ассоциирования женщины со всякой нечистью. Она этимологически связана и со злом, и с ненавистью, и с чем-то мерзким, и со словом «тьма», и с глаголом «осквернять». Все правильно: все живое и настоящее внутренне противоречиво. Историческая память не грешит одномерностью, которой в такой большой степени грешит наш ум, сводящий все к плоскостным, а не объемным моделям.

Язык культурологии назвал бы женщину типичным «перевертышем», имеющим темную и светлую стороны, ассоциирующимся с верхним, божественным, и нижним, анти-божественным началом. Вообще, двойственность, как известно, свойственна человеку как таковому, совмещающему в себе и божественное и творное начала, но применительно к нашему разговору женщина изначально опаснее мужчины – она ведь и красива, и обворожительна и владеет искусством обольщения, а мужчина, ослепленный этим ее искусством, следует своей природе и попадается в ловушку. Очевидно, поэтому инквизиция в первую очередь коснулась женщин. Важно, что эта двойственность возникла не в Средние века, представляющие женщину, в частности, как «лиру дьявола» (в Европе), а значительно раньше. Такая мыслимая исходная разнородность уходит корнями в древнейшие, так называемые близнечные мифы, трактующие мир и ситуацию как противоборство двух начал (света и тьмы, добра и зла, Каина и Авеля, Ромула и Рема и так далее). По моему мнению, именно они предопределили саму возможность переноса этой противоположности внутрь явлений и сущностей, что позволяет нам сегодня оперировать понятием «внутренней противоречивости». Разве не эта пресловутая внутренняя противоречивость роднит Еву с Настасьей Филипповной, Февронию с Аксиньей, а Елену Прекрасную с Анной Карениной?

Но вспомним наш первоначальный вопрос. О колдовстве очаровательных женщин. Как же женщины колдуют, очаровывают, привораживают?

Посмотрим вначале, что такое они умеют делать в русских сказках, ведь только из этой ранней языческой стихии может происходить представление о колдовстве и ворожбе. После сказки о Гарри Поттере все знают (вспомнили), что разговаривать с силами природы и животными умеют только волшебники или святые (к примеру Франциск Ассизский знал язык зверей). Также у ученых-волшебников имеется и оборотное зелье, превращающее их в зверей. Ярославна («Слово о полку Игореве») умеет превращаться в кукушку («Обернусь я, бедная, кукушкой, По Дунаю-речке полечу»), разговаривает с ветром, Днепром, Солнцем, провидит будущее. Сомнений нет, она – волшебница. Причем, как уже было отмечено, волшебница, оборачивающаяся в птицу, знающую, сколько кому жить. Ничуть не уступает ей и Феврония («Повесть о Петре и Февронии Муромских») – мудрая врачевательница, которая исцеляет своего первоначально хворого, хитроватого, лживого, недалекого в делах государственных мужа. Очевидно, что он человек обыкновенный, ведь именно обыкновенным людям свойственны и хворобы, и хитрость, и лживость, а вот она – явно волшебница. Она может отодвигать срок смерти, вышивая и расшивая ткани.

«В то время, когда преподобная и блаженная Феврония, нареченная Ефросинией, вышивала лики святых на воздухе для соборного храма пречистой Богородицы, преподобный и блаженный князь Петр, нареченный Давидом, послал к ней сказать:

«О сестра Ефросиния! Пришло время кончины, но жду тебя, чтобы вместе отойти к Богу». Она же ответила: «Подожди, господин, пока дошью воздух во святую церковь». Он во второй раз послал сказать: «Недолго могу ждать тебя». И в третий раз прислал сказать: «Уже умираю и не могу больше ждать!» Она же в это время заканчивала вышивание того святого воздуха: только у одного святого мантию еще не докончила, а лицо уже вышила; и остановилась, и воткнула иглу свою в воздух, и замотала вокруг нее нитку, которой вышивала. И послала сказать блаженному Петру, нареченному Давидом, что умирает вместе с ним. И, помолившись, отдали они оба святые свои души в руки Божии в двадцать пятый день месяца июня».

Сам этот мотив – чудотворной швеи – очень хорошо известен в истории представлений индоевропейцев. И его описание позволяет понять, почему шитье и вышивание, как и любое рукоделие, считается чисто женским делом на протяжении всего того времени, что люди себя помнят, а, говоря о судьбе, мы часто используем образ нити, которая может рваться, путаться и так далее. Была у славян такая богиня – Макошь (Мокошь) – богиня всей Судьбы, к имени которой многие возводят также и слово «мать» – главнейшее слово в жизни любого человека. Это старшая из богинь – прях судьбы, а также покровительница женских рукоделий; попечительствует женскому плодородию и урожайности, хозяйственности и достатку в доме. Вот почему у Пушкина «три сестрицы под окном пряли поздно вечерком…» Такие же ткачихи да вышивальщицы были у многих народов. У древних греков в прядильщицах судьбы были Мойры, у германцев пряхами судьбы «работали» Норнмы и Фригга – жена Одина, прявшая на своем Колесе, и так далее. Богини – пряхи судьбы во многих верованиях предстают по трое, в славянской мифологии ткать Пряжу Судеб Макоши помогают ее младшие сестры – богини Доля и Недоля, связующие покутными нитями человека с плодами его трудов – добрыми или злыми. Покута – то, что связывает начало и конец всякого дела, причину и следствие, делаемое и делающего, творение и творца, намерение и результат, и т. п.

Макошь также «по совместительству» – богиня плодородия, мать урожаев. Понятно, что она связана с Землей (в этом ее культ близок к культу Матери Сырой Земли) и Водой (которая здесь также выступает в роли материнской, жизнезарождающей среды). Но что для нас самое важное в данном случае – это то, что Макошь – также богиня колдовства и хозяйка перехода из этого мира в мир иной. Вот кто такая на самом деле наша Феврония! И другие героини русских народных сказок, все непременно умеющие и прясть, и ткать, и шить.

Вот общий список того, кем является Макошь:

1. Богиня всей Судьбы.

2. Великая Мать, богиня плодородия, связана с урожаем, имеет 12–13 годовых праздников (и может чествоваться каждое полнолуние).

3. Богиня магии и волшебства, жена Велеса и Хозяйка перекрестков мироздания между мирами.

4. Защитница и покровительница хозяек.

5. В нижней ипостаси является знаменитой Ягой, в этом случае можно говорить, что она мать ветров, что жизнь и смерть ей подвластны в равной мере.

6. Хозяйка Живой Природы.

Макошь – центральный персонаж древнерусского пантеона. Она была единственным женским божеством, чей идол в Киеве стоял на вершине холма рядом с кумирами Перуна и других божеств.

А что такого магического явила нам Царевна-Лягушка? Где ее такие уж особые умения?

Во-первых, она умеет перевоплощаться и этим испытывать людей.

Во-вторых, она умеет чудесно готовить.

В третьих, она умеет волшебно танцевать, да так, что у нее из одного рукава озеро разливается, а из другого выпархивают белые лебеди и плывут по нему. Да, да, те самые лебеди, что напоминают нам о Леде и Ладе.

Таковы же в магическом искусстве и Марфа-Царевна, и Царь-Девица, и Елена Премудрая, которую перехитрил-таки простой солдат, обернувшись малиновкой. Он-то тоже, видать, был волшебником, и они на страницах сказки соревновались в силе своего волшебства.

Странная вещь, вроде бы в сказке ложь, да в ней урок! Многие, очень многие из архаичных техник подсознательно практикуются и по сей день, что отчетливо видно из множества актуальных запретов и предписаний. Давайте вдумаемся, что можно, а чего не следует делать девочкам и женщинам. Какие и на что в нашей современной культуре наложены табу?

В наших школах до определенного возраста нельзя делать макияж и носить украшения. Девочке третьего или четвертого класса, если она придет с накрашенными глазами, сделают замечание, а то и вызовут в школу родителей. А почему? Потому что это слишком рано проявляет сексуальность? Уподобляет еще несозревших девочек взрослым женщинам? Но почему тогда, как правило, несколько отстающие в развитии мальчики должны на это реагировать, так сказать, получать этот сигнал о выражаемом сексуальном намерении и намерении вести сексуальную игру? Или учителя пекутся о том, что лолиты будут замечены не сверстниками, а гумбертами гумбертами? По моему убеждению, табу здесь вызвано пробуждением неосознанного древнего желания околдовывать и очаровывать раньше положенного срока. Дело не в том, что девочка красит губы, подражая маме, – ведь маме в других случаях не возбраняется подражать, а в том, что ей социум, виртуальный совет старейшин, сочинивший наши нормы и каноны и безвестно канувший в Лету, еще не скомандовал: ты – представительница высшего, а также низшего мира, способная к продолжению рода, и ты можешь начинать свой ритуал, потому что мы считаем тебя уже достойной этого!

Что современная традиция считает мерилом этой достойности? Возраст. Почему? Потому что так структурирована и иерархизирована наша общественная жизнь. В ней все измеряется цифрами.

Будучи примером стандартизованной цивилизации и находясь по этому параметру в одном ряду с европейской – «остывающей» античной – цивилизацией, то есть цивилизацией мегаполисной, мы задаем себе и другим систему измерения, выраженную через цифры. Стандарт – это и есть цифра – размеры одежды, три типа высоты потолков в жилищах, ширина улиц и проспектов, размеры лифтовых шахт, объемы автомобильных двигателей, высота подоконника. Женщина имеет право колдовать и околдовывать с 14–16 лет (обычно в это время у девочек уже есть месячные), то есть может надеть скромное колечко, проколоть себе уши, подвести глаза.

Говоря о техниках женского колдовства или того, что в наше время принято называть обворожительностью, я хочу подробнее остановиться на том, чем пользуется каждая женщина, желая произвести впечатление на мужчину, даже, не осознавая истоков и подлинного смысла своих действий. Конечно же своей красотой (о которой мы еще поговорим подробнее), а заключается эта красота вот в чем: большие глаза, подчеркнутые макияжем, густые волосы, лучше длинные, расплетенные, руки с длинными пальцами, украшенными кольцами, длинная лебединая шея. Уже многие тысячелетия является нормой подчеркивать эти черты лица, расцвечивать его, добавляя к кольцам серьги, другие украшения. При этом известно, что женщины надевают украшения на люди, предпочитая дома их снимать. Обычно украшения женщинам дарят мужчины, что, если вдуматься, по сути, является умножением ее чар, столь дорогих и ей и ему, а также подчеркивает древний обычай принесения даров божествам и высшим существам, дабы добиться их расположения. В этом смысле интересна и практика богатых женщин иметь дорогие украшения из драгоценных металлов и драгоценных камней: женщины, притянувшие тем или иным способом достойных мужчин и создавшие вместе с ними условия для процветания рода, как особые знаки успешности демонстрируют именно украшения – иначе говоря, дары, свидетельствующие о высоком искусстве волшебства и околдовывания. Именно поэтому, думается, на украшения так падки молодые любовницы, вообще ничего не намеревающиеся создавать для рода мужчины: их роль в жизни этих мужчин достигнута чистым колдовством (очаровыванием), которое должно материализоваться в инструменты этого самого колдовства.

Остановимся подробнее на атрибутах женской внешности, роднящих ее с представителями оккультных практик (шаманами, колдуньями и т. п.). Это интересно и важно, что внешность женщины до сих пор «помнит» древние ритуалы, связанные с околодовыванием и очаровыванием. С наиярчайшими языческими культами.

Конечно, в разные эпохи на Руси красились по-разному и не так как в других странах. В XVIII веке, и об этом писали путешественники, посещавшие Россию, принято было вот что (опубликовано в сборнике «Пчела» в 1784 году): «Прехитро себя украшает, приятные сандалии обувает и везжды свои ощиплет, и духами учинит, и лицо, и выю [шею] ваннами наванит [покрасит] и черности в очесах себе красит». Очевидно, что все это западные штучки, заимствованные светскими дамами. Немецкий путешественник Олеарий сетовал, что русские барышни так белятся или румянятся, что не разглядеть лица, руки и шею они разукрашивали голубой, белой и коричневой красками, сурьмили брови и ресницы, при этом делали это так: чернили светлые и белили черные брови. Известно также, что женщины боярского сословия также красили (чернили) себе зубы, причем чаще всего сажей. Последнее, скорее всего, связано с татарскими традициями: татарские женщины красили ресницы, брови, губы, румянились, красили ногти хной.

Европа привнесла в этот список свое: духи, тона для губ, мушки…

Но зачем все это делалось?

И почему подобных вещей в массе своей не делали мужчины?

Потому что именно за женщиной закреплена магия обольщения, это ее дело, миссия, если угодно.

В деле обольщения очень важно акцентировать некоторые детали внешности, которые наделены особой «нагрузкой». Это глаза, волосы, лицо как таковое, руки. Именно они задействованы в жреческих или шаманских ритуалах. Но околдовывание и соблазнение вещи разные. Соблазняют хорошенькие ножки или грудь (французское декольте), их воздействие направлено в основном на плоть, на тело мужчины, в то время как глаза, лицо, волосы, поражают не тело, а мозг и душу (лишают разума).

В память об этом, да и практического эффекта ради женщины красятся до сих пор.

Что же такое таится в глазах женщины? Почему приличные девушки еще в недавнем прошлом не должны были краситься, и считалось, что яркий макияж, в том числе размалеванные глаза и губы, уподобляет их уличным девкам? Почему уличные девки размалевывают себя?

Накрашенные глаза создают видимость больших глаз. А большие глаза, что у современных россиянок, что у древних египтянок обозначают большую силу виденья, широкую панораму обзора. Большим глазом видно больше, почти все. Всевидящая – привлекательна и притягательна. Скромная девушка не претендует на всевидение и тем более – на имитацию всевидения. Она не стремиться походить на ведунью, ведьму, прорицательницу. Она не хочет никого обманывать. Наоборот, при встрече с незнакомцем скромная девушка должна опустить глаза (конечно, не накрашенные), чтобы не показать ему своей души.

В прямом, не отведенном взгляде есть вызов, суть которого в желании воздействовать. Глядя своими «глазищами», женщина начинала и начинает обворожение, часто гипнотическое по своей природе. Вот почему прямой взгляд раньше именовали бесстыжим и накладывали на него табу. Дальше мы увидим, какую огромную роль в любовном объяснении, описанном в русской литературе, играет взгляд: он ничуть не слабее слов или поведения, ведь именно по глазам мы понимаем главное: любит или не любит, хочет или не хочет, врет или говорит правду. Недаром мы до сих пор, когда хотим распознать, правду нам говорят или ложь, просим (или приказываем): «Ну-ка, посмотри мне в глаза!»

Многие известные женщины запомнились на века именно своими глазами, как например, Клеопатра, которая, как мы знаем, пользовалась краской для век – сурьмой. Чаровница Клеопатра, длина носа которой, по меткому выражению французского философа Ларошфуко, предопределила ход европейской истории! В Индии женщины наклеивают драгоценные камни вокруг глаз, чтобы привлечь к ним внимание, как, впрочем, и современные дивы на глянцевых обложках журналов (в их случае, конечно, в ход идут блестки, а не драгоценные камни). Для увеличения глаз существует множество приемов, известных каждой женщине, но, пользуясь ими, знает ли она, что делает на самом деле?

Глаза: мы знаем множество их изображений. На египетских пирамидах, в христианских храмах, на носах лодок, на амулетах, много где еще. Глаз – это древнейший символ ясновидения и всеведения. Шаман, совершая свои ритуалы, надевает повязку на глаза или, впадая в экстаз, закатывает их. Потому что через глаза можно прочитать и его тайну. Взглядом можно убить, глазом можно сглазить. Медуза-Горгона взглядом превращала человека в камень. Во всех мировых мифологиях глаза наделены большой энергией, мощнейшей силой воздействия. В иудаизме всевидящее око – воплощение Промысла Божьего. В более архаичных традициях солнце представляется как «глаз неба» (или божества неба), а луна – как дурной глаз ночи. В шумерской мифологии неоднократно возникает образ «взгляда смерти». Именно таким взглядом был наделен бог преисподней Гадес, которого рисовали с повернутой назад головой, поскольку взгляд его считался смертельным.

Во многих языках глагол «видеть» означает также и «понимать». Слепые, физически ничего невидящие, во многих культурах наделяются высшим духовным зрением. Мы можем говорить глазами, понимать глазами. Взгляды, как жесты, образуют свой язык. Но главное, конечно, в том, что глазами мы можем видеть, понимать почти как душой, как интуицией. Глаза, их сила, так же загадочны, как и сама любовь. Ведь именно по радужной оболочке можно диагностировать состояние здоровья человека в целом и именно в глазах, по преданиям многих народов, запечатлевается, словно на фотоснимке, момент смерти человека, и т. д. и т. п.

Давайте теперь посмотрим, как русские писатели описывают взгляды, задействованные в любовном объяснении. И попробуем понять, что на самом деле влюбленные «делают глазами». У Пушкина герои глядят веселым взглядом или взглядом холодным, у Грибоедова в «Горе от ума» у героя «грозный взгляд». Реплика Софьи («Горе от ума»): «Да! грозный взгляд, и резкий тон, / И этих в вас особенностей бездна; / А над собой гроза куда не бесполезна». У Лермонтова в «Герое нашего времени» читаем: «Она мне кинула взгляд, исполненный любви и благодарности. Я привык к этим взглядам; но некогда они составляли мое блаженство». Интересно, каким образом глаза могут все это выражать? Шириной раскрытия, движением зрачка? Слова имеют значение, сопровождаются интонацией, но глаза ведь, являясь и источником информации, и воспринимающим ее органом, совершенно не производят никаких материализованных символов!

Весь контекст русского любовного объяснения толкует взгляд как орудие особой проницательности, позволяющее вскрыть скрытое.

У Гончарова в «Обломове» читаем:

– Вот именно от этого взгляда мне становится очень неловко… Где моя шляпа?..

– Отчего же неловко? – мягко спросила она, и взгляд ее потерял выражение любопытства. Он стал только добр и ласков.

– Не знаю; только мне кажется, вы этим взглядом добываете из меня все то, что не хочется, чтоб знали другие, особенно вы…

В данном случае взгляд не только средство общения, но и орудие, которым оперирует героиня. Это отмычка, ключ к тайнам героя. К каким тайнам? К тем самым, душевным.

Или еще в «Обломове»:

– Странно! – заметил он. – Вы злы, а взгляд у вас добрый. Недаром говорят, что женщинам верить нельзя: они лгут и с умыслом – языком, и без умысла – взглядом, улыбкой, румянцем, даже обмороками…

В этой цитате перечислен весь магический инструментарий женщины, о котором мы говорили ранее.

И опять в «Обломове»:

«Вы смотрите на меня, как будто говорите: мне слов не надо, я умею читать ваши взгляды».

В данном случае говорится о том, что взгляд словно плетет некий текст, который можно читать. Это широко распространенное в нашей культуре представление, недаром мы говорим «в его взгляде она прочла». В нашей культуре также есть представление о лживости слов и о подлинности взгляда, по этому признаку мы можем смело противопоставлять речь, которой человек управляет, и взгляд, которым он управлять не может и который является «зеркалом души».

У Гончарова же в «Обрыве»:

«Но это всё делается с умыслом: в каждом вашем взгляде и шаге я вижу одно – неотступное желание не давать мне покоя, посягать на каждый мой взгляд, слово, даже на мои мысли… По какому праву, позвольте вас спросить?..

Он жадным взглядом ждал объяснения».

Взгляд представляется не только органом, порождающим информацию (иногда невольно), но и органом восприятия. «Ждать взглядом» можно только, если он уподобляется слуху или вниманию как таковому.

У Тургенева в «Отцах и детях»:

«Одинцова бросила косвенный взгляд на Базарова».

Что это означает? Какой такой косвенный взгляд? Взгляд, подобный косвенной речи? Когда смотришь как бы со стороны? Тургенев расширяет представление о том, что взгляды подобны речи, он, уподобляет их действию:

«О, взгляд женщины, которая полюбила, – кто тебя опишет? Они молили, эти глаза, они доверялись, вопрошали, отдавались… Я не мог противиться их обаянию. Тонкий огонь пробежал по мне жгучими иглами; я нагнулся и приник к ее руке…»

У Толстого в «Войне и мире» глаза, взгляды уже совершенно равны словам:

«”Да, я женщина, которая может принадлежать всякому, и вам даже”, – сказал ее взгляд».

Или:

«И она, казалось, была смущена и взглядом говорила: «Что ж, вы сами виноваты».

Или еще:

«Наташа подняла на него испуганные глаза, но такое самоуверенно-нежное выражение было в его ласковом взгляде и улыбке, что она не могла, глядя на него, сказать того, что она имела сказать ему. Она опустила глаза».

Или даже так:

«Я ничего не понимаю, мне нечего говорить», – сказал ее взгляд».

Но взгляд может больше слов и действий. В ряде случаев он как бы равен целому человеку, его сути, а не отдельным его словам. Так, у Достоевского в «Преступлении и наказании» читаем: