355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Голованивская » Признание в любви: русская традиция » Текст книги (страница 1)
Признание в любви: русская традиция
  • Текст добавлен: 10 октября 2016, 05:53

Текст книги "Признание в любви: русская традиция"


Автор книги: Мария Голованивская


Жанр:

   

Публицистика


сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 14 страниц) [доступный отрывок для чтения: 6 страниц]

Мария Голованивская
Признание в любви: русская традиция

Слова любви

Эта книга о том, как признавались в любви наши предки и как это делаем мы сами. О том, как мы понимаем любовь, что чувствуем, что говорим, о чем мечтаем, чего хотим. Здесь вроде бы все ясно и так: встретились, влюбились, а дальше – или счастье, или разбитое сердце.

Все правильно.

Но не так очевидно.

Ведь любовь – это загадка, неразгаданная тайна, тема вечной дискуссии, вечного спора «быть или не быть». Это вечная тема, которая потому и вечная, что невозможно в ней что-то определить окончательно, раз и навсегда.

И нельзя и можно.

Только не вперед, а назад.

Так сказать, задним числом.

В любви нас ведет за руку мощная традиция, предлагая уже готовые ситуации и слова. И нам от этой традиции никуда не деться. Она – часть нас самих, хотя мы и не чувствуем ее, как не чувствуем воздух, которым дышим.

Культурные коды, алгоритмы и есть заданные формы существования нашей любви, которую мы, безусловно, принимаем и с которой боремся. Даже не догадываясь об этом. Но боремся все вместе, двигая по крупицам нашу культуру, наши представления в каком-то не известном нам направлении. То в сторону Запада, то в сторону Востока, то просто в сторону. И как бы мы не потешались над тургеневскими барышнями или фатальными настасьями филипповнами, и те и другие живут в нас. Пусть обряженные в джинсы и с кольцом в пупке, но они живут как программы, которые заставляют нас делать, думать и говорить нечто определенное и заданное, даже когда нам кажется, что мы сами авторы и слов, и чувств, и ситуаций, и жизненных сценариев.

Вот одно из стихотворений современной поэтессы Верочки Полозковой, которым зачитываются тысячи поклонников «Живого журнала» в интернете. Что в нем? Новизна? Стилизация? Традиция? Искренность? Талант? Талант и мощнейшая культурная традиция:

 
Бернард пишет Эстер: «У меня есть семья и дом.
Я веду, и я сроду не был никем ведом.
По утрам я гуляю с Джесс, по ночам я пью ром со льдом.
Но когда я вижу тебя – я даже дышу с трудом».
 
 
Бернард пишет Эстер: «У меня возле дома пруд,
Дети ходят туда купаться, но чаще врут,
Что купаться; я видел все – Сингапур, Бейрут,
От исландских фьордов до сомалийских руд,
Но умру, если у меня тебя отберут».
 
 
Бернард пишет: «Доход, финансы и аудит,
Джип с водителем, из колонок поет Эдит,
Скидка тридцать процентов в любимом баре,
Но наливают всегда в кредит,
А ты смотришь – и словно Бог мне в глаза глядит».
 
 
Бернард пишет: «Мне сорок восемь, как прочим светским плешивым львам,
Я вспоминаю, кто я, по визе, паспорту и правам,
Ядерный могильник, водой затопленный котлован,
Подчиненных, как кегли, считаю по головам —
Но вот если слова – это тоже деньги,
То ты мне не по словам».
 
 
…Моя девочка, ты красивая, как банши.
Ты пришла мне сказать: умрешь, но пока дыши,
Только не пиши мне, Эстер, пожалуйста, не пиши.
Никакой души ведь не хватит,
Усталой моей души.
 

Но почему «не по словам»? И что за тайну или загадку скрывает любовь, если так трудно о ней говорить, если нужно объясняться или признаваться? Ведь мы так и говорим: признаться в любви. Что такого мы скрываем?

Ответ на это вопрос запрятан довольно глубоко. И я буду его искать. Меня будет интересовать природа женских чар и обворожительности, сама суть представлений о красоте, я буду обращаться к старинным нравам, к вечному призраку маменьки, то и дело мелькающему в сценах любовного объяснения. Меня будет интересовать, почему влюбленный в начале признания часто извиняется, почему он так и норовит, если дело заходит в тупик, объявить о своем отъезде, и почему так расстраивается, если ему вместо ответной любви предлагают дружбу. Все это мы читали в книгах. И видели в кино. В экранизированной классике. В тех образцах, которые не обсуждаются.

Я пытаюсь понять, почему мы начинали и начинаем проявлять интерес к человеку через выяснение его пристрастий к литературе, музыке, театру, кино, почему кое-что для нас «стыд и срам», почему мы считаем, что без любимого человека невозможно и неправильно жить. И здесь же – вечные женские привычки любить и прощать, сердобольность русских женщин, вечно спасающих бедолаг и неудачников, страстная любовь к героям, поэтам и художникам, жертвенность и готовность на все.

Эти темы прочно связаны и друг с другом, и с кругом других, совсем не очевидных вопросов, в ответах на которые также кроются неожиданные разгадки нашего способа любить. Вот они. Является ли любовь чудом? Почему страсть бывает безумной? Что такое свобода в любви и почему опытность в делах любовных – не бог весть какое достоинство? Почему мы, в отличие от европейцев, разделяем любовь и секс и не склонны поэтизировать любовные отклонения, как это сделали Маркиз де Сад, Шарль Бодлер, Генри Миллер и другие? Из разгадывания этих загадок многое становится понятным. Например, отчего это мы в вопросах любви, несмотря на всю мощь «глянцевого амура», который, по определению, «вери кул» и «вери секси», столь отличны от европейцев? Почему считаем тело аппетитным, а плоть греховной, отчего придумали дополнительный смысл словам «клюква» и «клубничка», почему, зачем при изменах мучаемся совестью? Почему? Почему мы так любили и любим?

Эта книга родилась из реальной ситуации, хотя и не очень тривиальной. Однажды мне захотелось написать почти любовное письмо. Почти, потому что адресатом его была моя старая учительница, пожилая и одинокая, но от этого не ставшая ничуть менее современной и обаятельной. Мне хотелось написать ей простые слова: «Вы для меня были и остаетесь очень важным человеком в жизни. Я, как и многие ваши ученики, не просто благодарна вам, но я вас очень люблю». Написанные слова показались мне высокопарными, сентиментальными, глупыми, и этот текст был стерт с компьютерного экрана. Сочинение короткой записки заняло у меня долгое время и сопровождалось беспримерными муками. Но почему так сложно? Почему написать любовное письмо, адресованное представителю противоположного пола – не бином Ньютона, каждый восьмиклассник может, а вот такое, необычное – непосильный труд?

Потому что непонятно, как и что писать. Нет алгоритма. Подсказки. Шпаргалки. Это обстоятельство и навело меня на мысль исследовать принятые у нас стереотипы любовного объяснения. Аргументы, образы, темы.

Эти алгоритмы, подсказки, шпаргалки, годящиеся для привычного любовного объяснения, окружают нас. Ими изобилует школьная программа по литературе, они в стихах и песнях, доносящихся из каждого динамика, в фильмах про любовь.

Но нельзя объять необъятное.

Именно поэтому я выбрала русскую литературу. И сделала это потому, что ее проходят в школе. Преодолевая скуку, нелюбовь к чтению. Ведь именно в литературе, а не в математике – наши культурные коды.

Мы научаемся объясняться в любви задолго до того, как впервые влюбляемся. Просто потому, что еще со школьных лет впитали бессмертные и бессменные образцы объяснения в любви из классической литературы, правда, в рамках программы бесплатной общеобразовательной школы. Эти образцы в масштабе истории столь же «молоды», как и сама идея всеобщего, равного и бесплатного образования как в России, так – в историческом времени – и в Европе (во Франции всеобщее образование ввели после 1789 года, дабы реализовать идею равенства, и оно по своему составу и духу существенно отличается от российского). Мы воспринимаем эти образцы, формируемся ими и выдаем их как клише почти на подсознательном уровне.

Конечно, эти клише формирует не только школьный курс литературы, тут вносит свою лепту и кино, и телевидение, и интернет. Причем и иностранное кино, и не знающий границ и национальности интернет. Но, согласитесь, именно в письменных, классических текстах (по которым снято множество фильмов о любви) находятся матрица и алгоритм признания в любви. Ведь классический корпус текстов, потому и называется классикой, что сформирован всей нашей культурой, которая существенно старше интернета.

Кто-то скажет, что классическая литература – это все-таки прошлое, и важнейшим для нас было и остается кино. Отчасти согласна. Но плохое кино «передирает» классические любовные объяснения, да и с фильмами о любви как-то не густо. Пересматривать же старое кино, черно-белые ленты – все-таки удел интеллектуалов. Снятый в 1996 году фильм «Ромео и Джульетта» с Леонардо Ди Каприо в главной роли, в отличие от «Терминатора», не относится к разряду хитов, которые смотрят и пересматривают поколения. Современное кино ведь увлекается масштабностью действия, спецэффектами, экзотичностью, а в случае любовной истории спецэффекты происходят в основном в душах влюбленных и, если действие разворачивается не на тонущем «Титанике», то нечего там ни смотреть, ни показывать.

Вот они, знаковые фильмы последнего десятилетия, в которых любовь есть, она присутствует, она значима для повествования: «Амели» (2001), «Часы» (2002), «Столкновение» (2005), «Вавилон» (2006), «Таинственная история Бенджамина Батона» (2008), «Чтец» (2008). Но разве их можно считать классикой кино про любовь, такой как «Мужчина и женщина», «Последнее танго в Париже, «Мосты округа Мэдисон»? И так ли они значимы для нас, как «Я вам пишу, чего же боле»?

Здесь есть реплика: а что, в литературе за последние десять лет появилось что-то значимое о любви?

Может быть, миру вообще перестала быть интересна любовь?

Это интересная реплика.

Да, о любви мало пишут и мало снимают. В основном пересматривают и перечитывают. Потому что много за плечами классики, классики актуальнейшей, которую можно переплюнуть, только будучи большим мастером именно любовного жанра. А кто у нас сегодня такой?

А вот пушкинские суммарные тиражи запредельны. И читаем мы Пушкина – уже двести лет. И Тургенева читает уже не первое поколение, и Толстого. Грекову и Абрамова читаем пока поменьше, но есть симптомы, что будем продолжать читать и дальше.

Потому что все они писали о нас.

Не будем забывать, что СССР был самой читающей страной в мире. Говорят, потому, что не было у советских людей других развлечений, кроме водки и чтения. В самых дальних российских захолустьях до сих пор в квартирах полно книг. Старательно собирались библиотеки, книжечка к книжечке, и выбрасывались они на помойки совсем не так активно, как в двух российских столицах. Да и какие бы нововведения ни принимались в современных семьях, все равно основа воспитания – чтение, и родители вечно ломают голову, как бы им приучить, отсадить свое чадо от компьютера и пробудить в нем вкус именно к классическим литературным образцам. Потому что за ними наша культура, наше «знать, быть, уметь». Наше «как и почему».

Здесь есть еще один нюанс, актуальный для старшего поколения: а что в большей степени сформировало алгоритм признания в любви – Евгений Онегин с Анной Карениной или герои «Трех мушкетеров»? Кто оказался, в конечном счете, более значимым для нас – Ремарк с его «Тремя товарищами» или, копнем глубже, Овидий с его «Метаморфозами»? Или Шолохов с его «Тихим Доном»? Православие или извечные западные вольности, западный образ мысли, западная свобода романтического толка? Как у нас водится – и то, и другое. Культура многомерна, и в ней параллельные прямые, как правило, пересекаются. Она подобна нам самим, многомерным и многосложным, с утра сердитым, а к вечеру нежным и благодушным.

Наша культура множество раз припадала к Европе и позже – к Соединенным Штатам. Наши родители очень увлекались «Иностранной литературой», как увлекались и их прабабушки и прадедушки Байроном и «французским письмом» ( belles letters– беллетристикой). И все же, что в нас звучит сильнее?

Я убеждена, что сколь бы ни было велико влияние на нас иностранной культуры и литературы в целом, сколь подражательно ни вели бы мы себя в отношении них в разное время нашей жизни и жизни нашей цивилизации, все же для нас базовыми являются ситуации, где героев зовут русскими именами, и к этим именам не приставляется месье или сэр. Мы понимаем многое, увлекаемся многим, становимся разными, но верим только своему. Только проверенному горьким опытом поколений. Среди которых и декабристские жены, и героически жертвенные советские женщины, воспитанные, как ни крути, и Царевной-Лягушкой, и Еленой Премудрой. Иначе говоря, я убеждена в том, что наш навык объяснения в любви сформирован русской классикой, которая находится на пересечении двух параллельных влияний: русской традиции и западного куртуазного эстетизма. А иначе почему, впервые влюбляясь, мальчики и девочки нередко пытаются написать друг другу нелепые и эпигонские любовные стихи? Ни до, ни после момента влюбленности им такое в голову не приходит, а тут – отчетливые попытки на листах в клеточку, украшенных известным европейским символом, отражающим не менее известные амуровы происки: сердце, пронзенное стрелой? В них говорит стереотип, кратчайшая дорожка к достижению цели: надо объясниться – используй стихи.

Я выбрала из русской литературы трех веков – XVIII, XIX и XX – сцены прозаических любовных объяснений и попыталась их разобрать по косточкам. Чтобы понять нас сегодняшних, хранящих в себе отражения этих страниц, чтобы ответить на вопрос: а почему мы любим так, как мы любим.

Но почему не стихи?

Потому что стихи – это иное измерение жизни, это зеркало, в котором отражается автор, но не жизнь. Классический же прозаик привязан намертво к реальности, он состоит из ее ткани. Конечно, он переплавляет ее в драгоценный металл, если у него есть талант – гигантская плавильная печь, выдающая двойников реальности высокой пробы. Печь, в которой сгорает все, что не относится к делу. Иначе читатель захлопывает книгу, не находя в ней главного – самого себя и своей истории.

И все же…

Русская любовная лирика высока качеством и мощна объемом. Но никакого объективного анализа на ее материале, строго говоря, не сделаешь: стихи нельзя анализировать как текст, раскрывающий аргументацию сторон. Их не принял бы никакой интеллектуальный трибунал. Ведь стихи – это греза, шаманское, заклинание. Авторы их – совсем не такие люди, как мы с вами. А другие, у которых то самое место, где когда-то у предков наших находился третий глаз, еще окончательно не заросло костью.

В моих рассуждениях я буду затрагивать два стихотворных текста: отрывок из «Евгения Онегина», но по жанру, как указал нам его автор, это – роман, и отрывок из лермонтовского «Демона» – потому что там есть диалог, и потому что без него обойтись нельзя.

В русской прозе мне удалось найти ответы на мои вопросы, и вы, читатель, можете согласиться с ними или поспорить. Самое важное – знать и помнить, что прошлое – не прошло, оно живет в нас и, конечно, объединяет. Как и сам русский язык, на котором мы не только говорим, но и объясняемся в любви.

Что такое любовь?

Списки мудрецов, разгадывавших этот феномен, огромны и не поддаются никакому цитированию, отчего ни вам, ни мне не легче: никто не знает исчерпывающего ответа на вопрос. Почему два человека неожиданным для себя образом, столкнувшись в аэропорту, на вечеринке у друзей, оказываются неспособными дальше жить друг без друга? Или два человека, которые знали друг друга всю жизнь и вдруг – бац! – как снег на голову, как ураган, как вулкан, море, вышедшее из берегов!

Что с ними случилось?

И вот они вопреки воле родителей, подчас лишаясь расположения окружающих, выгодных перспектив, друзей, родных, возможности видеться с собственными детьми, соединяют свои судьбы. Списки условных Монтекки и Капулетти не уступают спискам мудрецов, разгадывавших тайны природы любви.

Или, наоборот, без всякого «вопреки», а на радость маме. Как говорится, «за что боролись, на то и напоролись». Хотели – и получите.

Не поддается вычислению, прогнозу, управлению.

Зачем, почему? Люди меняют страну, часовой пояс, климат – ради таких же, с биологической тоски зрения, женщин или мужчин, каких буквально пруд пруди вокруг. Таких же?

Чем новая жена или новый муж лучше старых?

Нет ответа.

То есть этот ответ, конечно, придумывается: умнее, надежнее, красивее, моложе, социально перспективнее, но, как мы знаем, этот ответ совершенно здесь ни при чем. Любят не за что-то, принято считать у нас, любят просто так или даже вопреки.

У нас верят в иррациональность любви.

У нас считают, что любовь корыстная по сути своей аморальна.

Я не говорю сейчас о столичных элитах, бесконечно, многократно переосмысливающих прагматику любви: в СССР лучшим спутником считался иностранец или иностранка, поскольку они открывали запертые наглухо границы и облегчали доступ к благам европейской цивилизации. Затем лучшим спутником считался богатый, затем престарелый олигарх. Но это же все не о любви, мы понимаем.

Ученые что-то говорят нам о том, что мы узнаем друг друга по запаху. Считываем при помощи обоняния какие-то коды генной совместимости. И эта совместимость позволяет нам начать созидание новых отношений. Но какова цель этих отношений? Разве только продолжение рода? Совершенно очевидно, что соединение людей в пары было необходимо для выживания, и только частью этого выживания было воспроизводство. Те, кто хорошо адаптирован к выживанию сами по себе, не сложили в рамках своего вида парных сценариев, а оперировали другими множествами.

Но любовь здесь опять оказывается ни при чем. Любовь-то, как мы знаем, «зла – полюбишь и козла»! А какое с «козлом» возможно выживание? Многие народы, для которых выживание актуально по сию пору, не признают в своей культуре браков по любви. Как можно выживать, опираясь на любовь, если она непредсказуема и проходит со временем?

Любовь, зачем она?

Что с ее помощью нужно делать?

Закалять себя, усмирять, мудреть, взрослеть, созидать, разрушать, действовать, бездействовать?

Нет ответа.

Для многих верующих любовь – посланное им искушение.

Для фрейдистов – воскресшее воспоминание, тихой сапой управляющее чувствами человека и его поступками, эдакая выброшенная на берег дохлая рыба: образ матери, отца, сдобренный детской фантазией и переживаниями.

Для материалистов – осознанная необходимость обретения пары, превращающаяся в эмоциональную директиву к действию.

Мой приятель, грузин, давно живущий в Москве, по распоряжению отца спешно вернулся на родину и женился. Ему пришло время жениться, так сказал его отец. Он сел в автомобиль и, понаблюдав за девушками, выходящими из лучших тбилисских вузов, выбрал себе невесту. Женился. Родил детей. Любит ли он свою жену? Безусловно, а как же?

Дочь моих друзей нашла себе жениха по интернету на другом конце света. Они переписывались около года, встретились и оформили брак. Любят ли они друг друга? Еще как!

Но каким образом они сумели полюбить друг друга? Самым обычным: полюбили, и все.

Моя подруга прожила уже полжизни со своим мужем: надежным, умным, порядочным, успешным человеком. Он ее любит, а она его нет. Никак не может полюбить. Уже двадцать лет. Мы всегда спрашивали ее: может быть, ты на самом деле любишь кого-то другого? Все эти годы рыдаешь в подушку, не можешь забыть первой юношеской любви? Нет, признается она, просто не могу его полюбить и все. Терплю ради детей, пускай им будет хорошо, я себя в расчет не беру.

О чем эти три истории? О любви? О людях? О жизни? О судьбе?

Мы все, в массе своей, в совокупности так сказать, по-прежнему обожаем рязановскую «Иронию судьбы», пересматривая ее каждый год 31 декабря. Почему, за что? За то, что этот фильм в точности о том, что мы, многие из нас, считают в жизни главным: любовь – это судьба, это волшебство, это чудесная сила, испытывающая людей на «слабо», проверяющая их на вшивость. Кто может поставить эту абсурдность любви и случая выше здравого смысла – тот наш герой, а кто не умеет – тот, с нашей точки зрения, жалок и обязательно останется с носом.

«Ирония судьбы» – это наша кинематографическая библия любви. В ней все наши стереотипы и все наши заповеди. И главнейшую из них, Любовь, как и Россию – умом не понять.

Любовь и судьба – вещи не связанные, говорят нам одни мудрецы.

Любовь – это своего рода болезнь мозга. Так считал Конфуций и был по-своему прав. Что-то происходит и – вспышка, затмение, бред… Любовь и начинается как болезнь, и проходит иной раз так же внезапно, как началась. Но главное: любовь, как и любая болезнь, не подчиняется воле человека, нельзя заставить себя полюбить, как почти невозможно и заставить себя разлюбить. Это наблюдение легло в основу древней традиции, разделяющей брак и любовь. В каких-то культурах, как мы уже отмечали, женятся по любви, а в каких-то и по сей день – по разумному выбору.

Другие мудрецы учат нас, что в жизни нет ничего важнее любви. Что это высшее состояние, позволяющее нам прозревать. Именно поэтому в обычной жизни мы слепы, а, наполняясь любовью, становимся всевидящими.

Как раз наполняясь любовью, мы и слепнем, парирует первая группа мудрецов, любовь, лишая человека разума, делает его беззащитной игрушкой в руках обстоятельств.

Чушь, парируют приверженцы любви, любовь – это как раз то, что осталось нам от Атлантиды, некогда ушедшей под воду. Третий глаз у нас зарос, а вот способность любить, как рудимент, осталась. Мы не можем объяснить ничего из того, что осталось нам от великой цивилизации – ни происхождения колеса, ни любовного чувства.

Про Атлантиду мне верится. Но считать так или иначе оснований нет никаких. Любовь, как и Бог, по-прежнему остается территорией действия или не действия веры.

Верить или не верить в любовь – извечная тема дискуссий. Давно известны все аргументы «за» и все аргументы «против», но спор не иссякает. Почему?

Потому, очевидно, что аргументы эти касаются лишь каких-то проекций любви, а не ее самой. Кто-то был счастлив в любви – ну и что? Кто-то погиб из-за своей веры в любовь – ну и что? Всё это доказывает, что любовь проскальзывает сквозь сети таких аргументов и с легкостью выходит на свободу, простор, так и не тронутая никаким логическим препятствием.

Разгадать суть феномена любви, конечно, мне не удастся.

Но цель этих записок совершенно другая.

Мне хотелось бы разгадать не саму любовь, а, как я уже говорила, культурные коды и алгоритмы, которые с ней связаны, у тех, кто относит себя к русскому цивилизационному типу.

Слово «культура» здесь наиважнейшее. Ведь культура – это ничто иное, как образ действий, чего бы эти действия ни касались. Культура – это то, как мы едим, как живем, продолжаем род, строим жилища, воюем, уходим в мир иной, дарим, празднуем, лжем, приветствуем.

Любовь окутана культурой.

Моногамность и полигамия, отказ от любви вообще, низвержение любви, вознесение ее на невиданные высоты – все это культурные рефлексы, набор способов, ею разработанных.

Почему такие, а не иные?

Потому же, почему возникли и другие различия – в кухне, костюме, религии, истории, в интерпретации ключевых мировоззренческих понятий? Таких как совесть, судьба, добро, зло, успех? А потому, что каждая культура индивидуальна, как индивидуален национальный характер, влияния, оказанные на территорию в результате разного рода экспансий, география – все те обстоятельства, среди которых нужно было выживать.

Культура мощно ритуализирует все то, что не находится во власти человека. Гениальность, талант, интуицию, смерть, власть, вероятность, любовь.

Вокруг любви, мифа о любви в рамках каждой культуры существует множество традиций. Где-то поют серенады, а где-то крадут невест. Эти традиции и есть культура, но есть, конечно, и личностный компонент. У нас в России некоторые девушки из хороших семей до сих пор не дают поцелуя без любви и не вступают в сексуальные отношения до брака. А другие девушки из таких же хороших семей, протестуя против канонов и норм своей среды, предаются разврату и идут во все тяжкие. Некоторые провинциальные девушки, приехав в большие города, пытаются «честно» прокладывать свой путь в наших каменных джунглях, превращаясь в хороших сотрудниц и верных жен, а другие, из их же числа, приобщаются к искусству любви, вступают в многочисленные связи с мужчинами и становятся в результате тоже отнюдь не плохими женами. Есть культура – матрица, заданный алгоритм, а есть – индивидуальная судьба. Одно накладывается на другое, давая множества различных вариантов, которые мы и называем жизнью.

Но при всей индивидуальности ситуаций в России очевидным образом сложились некоторые новые традиции. Свобода, равенство и братство в полной мере могут считаться основой обновленного понимания любви, разделяемого большинством молодых людей. Эта свобода – в необязательности брака, молодые люди сплошь и рядом живут вместе без всяких печатей в паспорте. Эта свобода – в сексуальной свободе: заниматься сексом, много, хвалиться этим – престижно и социально одобряемо. Эта свобода – в приятии однополой любви и придании ей статуса нормы. Эта свобода, наконец, в необязательности верности, что пропагандируется многими современными молодыми людьми.

Равенство – это, конечно же, равенство полов. Какая современная девушка считает себя «низшей», «неполноценной» в отношении предмета своего увлечения? И жизнь, и роль, и амбиции молодых женщин ничуть не уступают достижениям и намерениям молодых людей. Во всяком случае, в больших городах.

А от равенства к братству – меньше, чем один шаг: принятая у нас норма общения молодых людей и девушек все больше подчеркивает не различие между ними, а сходство. Юноши, одетые в яркие свитеры, звучно расцеловываются с девушками при встрече и прощании, они живут одной, неразличимой социальной жизнью, одно пьют, одно едят, одно носят, одно читают, одно смотрят, об одном мечтают. Их объединяет одна субкультура, они – братья и сестры. Совсем не так, как это было еще каких-то сто, двести лет тому назад.

Что означает этот внедренный в нашу жизнь девиз Великой Французской революции? Европеизацию, вместившую в себя античные идеи красоты и восхищенности этой красотой? Марксизм, оставшийся одним из ярких европейских увлечений? Идеалы студенческой революции 1968 года с ее лозунгом «Запрещено запрещать!»? Новая телесность хлынула на нас рекой через разного рода экраны и глянец, все это пришло в наши умы через яркие упаковки и новую потребительскую культуру и дало наш неповторимый колорит, добавившись к классике любви, которая предписывает ейбыть инициативной и страдающей, а ему, как минимум, неординарным.

И этот новый флер враз куда-то девается, когда между людьми возникает та самая, не разгаданная пока что, любовь. Новизна пришла в болтовню и формы досуга, во внешние проявления городской молодежной культуры, но она не проникла к первоосновам. Классика видна не в новых традициях и поведенческих рефлексах, а в старой архаике признаний, извинений, страданий, болезненных или счастливых поворотах судьбы.

Как ведут себя по-настоящему влюбленные?

Как и сто лет назад. Мучаются, ухаживают, подбирают слова. Может быть, инструменты, средства другие, но суть та же.

Вот мальчик влюбился в девочку. Для начала влюбился, а потом и полюбил. Что он будет делать?

Проявлять интерес и оказывать знаки внимания.

Каким образом?

Предложит зафрендить себя на Фейсбуке, будет писать смски, фотографировать на телефон встречи и вечеринки, выкладывать фотографии в интернет. Он станет ее куда-то приглашать. Станет интересоваться ее жизнью. Он будет спрашивать ее про любимые фильмы, песни, книги. Говоря об этом, обсуждая Земфиру или «Синие носы», они на самом деле уже начнут говорить о большем: о себе самих, о своих вкусах, ценностях, склонностях.

Мальчик попробует как-то начать объединение контуров их жизней: общие впечатления, общие знакомые, потом общие планы. Или девочка начнет. Кто уверенней в себе, тот и будет действовать. Но главное – по одному и тому же сценарию.

Подарит ли он ей цветы? Конечно. И виртуальные, и живые.

Переспят ли они? Наверное, да, сейчас это принято. Теория стакана воды, получившая распространение в первые годы советской власти, – заняться сексом просто, как выпить стакан воды, сегодня взяла верх в больших городах. Но важно ли это? Не думаю. Секс стал формой досуга, гимнастики, аутотренинга, уподобившись беговой дорожке, модной сумке. Но разве эта практика имеет отношение к любви? На мой взгляд, никакого.

Если он полюбит ее, то обязательно постарается добиться от нее любви в ответ. Теми способами, которые записаны в культуре и разгадыванию которых будут посвящены последующие страницы.

Потерпит ли он ее измены, сексуальные упражнения с другими мальчиками? Нет. Он будет страдать, как страдал его отец, дед и прапрадед в том самом XIX веке, откуда и выросло наше любовное признание.

Он, возможно, захочет показать ей, что он – парень обеспеченный или станет таковым. Но больше всего на свете, если он и вправду из богатой семьи, он будет бояться, что она находится рядом с ним из-за его денег. Он будет хотеть любви, а не любви за деньги.

Он будет говорить ей о своей надежности.

О своей беспомощности без нее.

О своем желании совместного будущего и семьи.

Он, очень вероятно, напишет ей любовное письмо. На бумаге, экране компьютера, окошечке мобильного телефона.

Захочет куда-нибудь уехать, в муках ожидая ее ответа, решения.

Он будет говорить с ней, если и вправду любит ее, о детях и старости – неважно где, в блоге ЖЖ, на Фейсбуке, в Твиттере или видеоролике, который снимет для нее мобильником.

Он будет стараться восхитить ее и одновременно почти наверняка вызвать в ней жалость и умиление.

А то, что они давно уже спят вместе или даже живут – это просто примета времени и не имеет никакого отношения к тому, о чем они говорят, грезят и чего добиваются друг от друга.

Если она не полюбит его, он будет несчастен.

Он будет плакать настоящими слезами.

Он, возможно, даже заречется любить.

Все будет, как было с его отцом, дедом, прадедом.

Он, отчаявшись добиться любви той самой девочки, которая напрочь засела у него в голове, возможно, даже и набедокурит, оставит на свободе свой пронзительный дневник, точно такой же, как писали сто – двести лет назад. Может быть, электронный дневник, а может быть, кто знает, и на тетрадных листах.

А если он окажется убедителен, о, какое же это будет для него счастье!

Они поедут путешествовать по Европе, точно так же, как это было принято в России до революции.

Он подарит ей колечко, купив его – да бог с ним! – через какой-нибудь интернет-магазин.

А потом, когда контуры их жизни сольются окончательно, он обязательно захочет, чтобы его слово было последним, чтобы он был главным, чтобы у каждого в семье была своя ответственность.

Прямо как у Грековой в «Хозяйке гостиницы» или как-то еще:

«Я хочу, чтобы люди говорили: «Как хорошо у Ларичевых!» Вот чего я хочу. Это мое право. Поняла?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю