Текст книги "Бесхозные Лондоны"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 4 страниц)

Бесхозные Лондоны
Мария Фомальгаут

Иллюстратор Мария Владимировна Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2017

© Мария Владимировна Фомальгаут, иллюстрации, 2017

ISBN 978-5-4485-9600-1

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Кружинка

Жила-была кружинка.

И не знала она, что ей делать.

– Что мне делать? – спросила она, – что должна делать настоящая кружинка?

Все разводили руками:

– Нет такого слова – кружинка.

– Как это – нет? – обижалась кружинка, – я же есть!

– И вас нет, – говорили ей.

И тогда кружинка плакала.

Но нашелся добрый и умный человек, который сказал ей:

– Кружинка должна снежиться.

– Ура! – закричала кружинка, – я знаю, что мне делать! Я должна снежиться!

Оставалось только выяснить, снежиться – это как.

Пять тактов

– Ну что, Мейерс, задание вам…

– Будет исполнено, сэр.

– Вот это хорошо…

– Да, сэр.

– Человечество в опасности.

– Да, сэр.

Нечто не понимает – почему никого нет, обещали же, договаривались же, звали нечто, нечто так старалось, придумывало вокзал…

А никого нет.

– Вот есть наш мир…

– Да, сэр.

– А есть чужой…

– Да, сэр.

– Ну как бы это сказать… даже не знаю… чужой. Опасный. Мало ли там что…

– Да, сэр.

Нечто вытягивается по координатам, зовет кого-то в пустоте – беззвучно, безмолвно…

…никого нет.

– …уничтожить портал.

– Есть, сэр.

– Вопросы?

– Да, сэр.

– Слушаю.

– А… как уничтожить?

– А бомбардировщики вам что, для красоты или как?

– Слушаюсь, сэр.

– Во время войны здание Оперы сильно пострадало в результате американских бомбежек.

– А зачем они Оперу бомбили?

– Вот-вот, после войны американцам задали тот же самый вопрос. И знаете, что они ответили? Они сказали – а мы бомбили вокзал.

Нечто спрашивает, как его зовут.

Его.

Трехмерного напротив.

А у нечто имени нет. И номера порядкового нет.

Ничего нет.

Поэтому – нечто.

Нечто смотрит напротив, видит мышечные мешки, наполненные кровью, чует электромагнитное поле, понимает:

Трехмерный.

Инь.

Трехмерные, они разные бывают: есть инь, есть янь.

У человека надо спросить имя. Так нечто приучили, видишь трехмерного (мешки, наполненные соленой кровью, пульсирует магнитное поле) – спроси имя.

Нечто спрашивает имя.

Трехмерный отвечает.

Нечто спрашивает, что означает его имя. Так у трехмерных заведено, имя дается по имени какого-нибудь зверя или птицы, или по какой-то работе, или еще как.

Трехмерный рассказывает. Это в честь зверя ему дали имя. Зверь такой с четырьмя ногами, трехмерные ему на спину сядут и едут, а он по земле бежит – тык-тык, тык-тык, тык-тык, а потом визжит – и-и-и-и-и-и-и!

Вот такое у него имя.

Нечто прислушивается.

Приглядывается.

Причувствывается.

Кожаный мешок, наполненный кровью.

Один.

Инь.

И еще один.

Тоже инь.

Трехмерные. Даже отсюда видно – трехмерные, можно не поворачивать глаза, не присматриваться.

Нечто спрашивает имена.

У одного имя коротенькое, а что оно значит? А это значит, что ничего нет. Вот когда один камень – это один, а когда два – это два, а когда нет камней, вот тогда и говорят…

Нечто не понимает, зачем говорить про то, чего нет. Нечто осторожно спрашивает, а сам трехмерный есть, или его тоже нет – трехмерный объясняет, что он есть.

Нечто совсем ничего не понимает.

Ну да ладно.

У трехмерных свои правила.

А у второго имя сложное, оно означает место, где много трехмерных живут.

Трехмерные, они кучей живут.

Может, так теплее, может, еще что.

Нечто говорит:

Вокзал.

Место такое, куда идут, чтобы попасть куда-то далеко-далеко.

Трехмерные достают модели вокзала. Нечто сердится, нечто фыркает, нечто не понимает, мало того, что сами загнали себя в три координаты, еще и вокзал запихали на плоскость, и как его теперь на плоскости понять?

Трехмерные пугаются. Один из них (у которого имя – то, чего нет) берет тончайшую древесину, сворачивает из неё трехмерную модель…

Нечто всё равно сердится.

Но уже не так.

Поменьше.

Нечто прикасается к чему-то уже не живому, но еще не мертвому, шершавому, с шипами, трехмерному, да тут все трехмерное.

Нечто спрашивает имя.

Повторяет за трехмерными:

– Кас-с-стани-и…

– Строительство Оперы поручили двум выдающимся архитекторам – фон Зикардсбургу и ван дер Нюллю…

Трехмерный (у которого имя, как место, где кучей живут) соскакивает с места, комкает древесину, спешит прочь:

– Не могу, не могу, не могу, не понимаю…

И верно.

Где им вокзал понять, нечто и само не понимает, как связать три измерения и пять.

А надо понять.

Надо.

Нечто осторожно прикасается к сознанию трехмерного, бережно-бережно зовет назад. Трехмерный отскакивает, обожжённый чужим сознанием, растирает виски…

Вокзал построили.

Знатный вокзал получился.

Как надо.

Ну, трехмерные не видят, какой вокзал получился, они только три координаты видят, ходят, смотрят, ахают, а чего ахают, не видно же им ни черта…

Янь.

То все ини были.

А то янь.

Привели вот.

Янь.

У янь камни на шее.

Нечто придирчиво смотрит на камни, точно ли такие, как надо – всё верно, хорошие камни, и отточены как велено. Смотрит на янь – и янь что надо, и аура что надо, мягкая, нежная, податливая…

Янь боится.

Нечто мягко успокаивает янь, не понимает, чего янь боится, так всё хорошо, и вокзал такой хороший, и янь такая хорошая, и нечто такое хорошее, нечто, оно, правда, одно, его сравнить не с чем, ну да ладно, всё равно хорошее.

Янь закручивает пространство.

Раз-два-три, раз-два-три.

И нечто закручивает пространство.

Раз-два-три-четыре-пять.

Ну, у нечта побольше измерений будет.

Пространства извиваются, закручиваются координаты, два мира – трехмерный и пятимерный осторожно соприкасаются…

Что-то происходит, измерения захлебываются сами в себе, янь падает, раскидывает белые руки, нечто видит красное, мутное, соленое, оно должно быть внутри, почему оно снаружи, почему, почему…

Другие трехмерные бросаются к янь, нечто останавливает их – нельзя, нельзя, вы подождите, пока пространство успокоится…

…пространство утихает.

Нечто наклоняется над янь, спрашивает, когда янь снова встанет и будет крутить пространство.

Не понимает, почему – никогда.

– Император был крайне недоволен результатами работы: он ругал архитекторов, говорил – я заказывал вам оперу, а вы мне построили вокзал. А потом в городе разобрали крепостную стену, выровняли улицы, и опера оказалась вровень с землей, без ступенек…

– Это ему такая красота не понравилась? Ну, вообще…

– Что значит, крепостную стену убрать? А весь город для вас, случайно, перестроить не надо?

Нечто слушает.

Запоминает.

Город.

Место, где трехмерные кучей живут.

Нечто выговаривает слова:

– Не-на-до-го-род. Сте-ну. Сте-ну.

Нечто терпеливо объясняет главному, втолковывает, чтобы пространства раскрыть, это надо стену убрать, а то так и будет —

Сломанное пространство.

Сломанные тела.

Мутное, красное, что должно быть внутри, а оно снаружи.

Нечто сердится, нечто волнуется, ведь если убрать крепостную стену, пропадут ступеньки, а без ступенек пространство как надо не изогнется. А тут еще главный фыркает, не соглашается, еще стену из-за вас ломать, еще что прикажете, дворец королевский снести или собор…

– Не-на-до-со-бор. Сте-ну.

Главный сердится.

Нечто до сих пор понять не может, что есть – главный.

У нечто главного нет, нечто само себе главное, нечто много и нечто одно – одновременно, а у трехмерных всё запутано, и не разберешь, то они сами по себе, то все вместе…

А вот нечту показали мясной мешок с кровью, сказали: главный.

И вот главный сердится. На этих сердится, которые вокзал делают.

– Что вы сделали? Что сделали-то, я спрашиваю? Вокзал они сделали… вот чтобы теперь каждый спрашивал, а что это у вас тут вокзал, а поезда не ходят!

– Ну… может, поезда пустить…

– Еще чего куда пустить?

– А… а что делать?

– Что делать, что делать… хоть замаскируйте под что-нибудь, я не знаю…

– М-м-м… рынок?

– Не, не пойдет… хоть бы, что ли…

Трехмерные волнуются, это же переделывать придется, а переделывать, это опять в пять измерений лезть, одна черточка не туда – и всё развалится…

Нечто тоже волнуется.

Этот с именем в честь места, где люди живут, говорит:

– Не хочет главный, чтобы про вокзал знали.

Нечто не понимает, как такое может быть, чтобы один знал, другие не знали.

А вот может.

Трехмерное существо.

Янь.

То всё ини были, а то вот снова янь.

Янь раскрывает челюсти, натягивает, напрягает тонкие сухожильные нити где-то там, в глубине кровяно-мясной трубки.

Нечто слышит звук.

Почти такой – но вот именно, что почти, почти-почти, – пространство вздрагивает, потревоженное звуковыми волнами, готовится раскрыться…

…снова схлопывается.

Инь с именем – нет-ничего – вопросительно смотрит на нечто.

Нечто показывает знак отрицания: не получилось.

Тот, с именем нет-ничего идет к существу, напрягавшему сухожильные нити, втолковывает что-то, не то, не то. Существо теребит камни, подвешенные на теле, бормочет что-то, да я в Ла Скала, да я…

Тот, с именем нет-ничего терпеливо втолковывает второму существу, да вы поймите, это же вокзал, ну, не вокзал, портал…

Главный сердится.

Видно, работа у него такая – сердиться.

– Вы ей что сказали? Вы ей что про портал сказали?

Так иначе не поймут они, что надо-то…

– А надо, чтобы поняли! Еще не хватало, чтобы вся страна знала, что тут…

…распахиваются челюсти, натягиваются тонкие нити в мясной трубке…

Вздрагивает потревоженное пространство.

Раскрывается.

Пять измерений и три измерения сливаются в восемь…

Главный переводит дух.

Получилось.

Главный говорит с неглавными.

Уже не на вокзале.

Уже у себя где-то. В своей норе. Большая у главного нора, блестит и сверкает.

Главный говорит:

– Эти… знают слишком много… дамочке вон проболтались…

Неглавные спрашивают:

– Что делать?

– Убрать бы их…

– Понятно все. И дамочку… и этих тоже?

– И этих тоже… что ж тут поделаешь…

…архитекторы не выдержали критики: в скором времени де Нюлль повесился, а фон Зикардсбург умер от сердечного приступа…

– Так вы полагаете, что этот мир обречён?

– Да, трехмерный мир в необозримо далеком будущем схлопнется в коллапс.

– Печально.

– Ну, по вам я вижу, что нисколько вам не печально. Человек не может печалиться о том, что случиться через миллиарды лет.

– М-м-м-м…

– В утешение скажу, что такая кончина ждет не только наш мир, но и еще немало вселенных, например, соседствующий с нами шестимерный мир.

– И все-таки нужно что-то делать…

– Ну, знаете, если бы у нас было хотя бы восемь измерений, проблема была бы решена.

– Вы говорите, – восемь?

– Ну да.

– А если соединить наш мир… и их мир?

– Как вы это себе представляете?

– Ну, я не знаю… портал какой-нибудь сделать… вокзал…

Это было раньше.

Давно.

А вот что сейчас:

Нечто настораживается. Нечто не понимает, нечто думает, нечто смотрит в хитросплетение измерений, предчувствует что-то плохое, что-то, что-то…

Нечто выбирается с вокзала, ползет по тесным лабиринтам трехмерного мира, то и дело выпадает куда-то в другие координаты, снова возвращается, снова выпадает, ищет, ищет…

Чует знакомые волны, электромагнитный поток.

Спешит туда.

Поток волн извивается безумной петлей, мечется.

Нечто такое первый раз видит.

Чтобы поток так метался.

Нечто спешит, нечто видит трехмерного, у которого имя нет-ничего, что-то случилось с трехмерным, что-то, что-то, нечто не понимает, нечто присматривается, нечто видит хитросплетение нитей вокруг мясистой трубки, раньше этого не было, зачем здесь это, зачем, нечто вынимает трехмерного из хитросплетения, почему магнитные волны скачут, как бешеные, почему, почему, почему мясной мешок не шевелится… Нечто теребит мясной мешок, сжимает, приотпускает – мешок вздрагивает, нехотя толкает мутную соленую жижу.

Трехмерный вцепляется в нечто, тут же отдергивается от ожога.

– Спаси… спрячь… меня…

Нечто тащит трехмерного к вокзалу, боится повредить, трехмерный извивается, показывает куда-то в сторону, говорит имя второго, которого назвали в честь места, где трехмерные кучей живут…

Нечто спешит туда, хватает второго трехмерного, и снова то же самое, мясной мешок застыл, электромагнитное поле мечется, как бешеное…

Первый бормочет:

– Отравили уже… отравили… ловко работают…

Нечто снова теребит мясной мешок, мешок долго не хочет двигаться, наконец, нехотя толкает соленую жижу, раз, другой, третий…

Нечто возвращается на вокзал, бережно кладет на пол трехмерных, трехмерные следуют за нечтом в лабиринт пяти измерений, путаются, натыкаются на стены, спотыкаются о пустоту…

– Вы что натворили-то? Что натворили, я вас спрашиваю?

Это главный сердится.

На неглавных.

– Так вы же сказали… убрать…

– Убрать… увезти куда-нибудь… на кой черт убивать-то надо было?

Нечто прислушивается.

Чует.

Трехмерный.

Там.

В зале.

Нечто прислушивается, причувствывается.

Инь.

Трехмерный, каких много, да много их тут бывает…

Другие трехмерные хлопочут, показывают на вошедшего, сигналят нечту:

– Главный.

Нечто не понимает, что значит, – главный, нечто само себе главное.

Ну, главный так главный.

Главный говорит.

Нечто слушает. Нет, не то, что говорит трехмерный, а самого трехмерного слушает.

Что-то не так.

Что-то…

Что-то…

Нечто отскакивает, обожженное нестерпимой болью, – нечто и не знало, что трехмерные могут быть такими… такими… Нечто не хочет видеть, а никуда не денешься, смотрит и видит сожженные останки, обугленные остовы, обломки, обрывки, землю, пропитанную красным, соленым, что должно быть внутри, внутри мускульных мешков, но никак не снаружи…

Нечто хочет спросить, зачем так – не спрашивает.

Нечто хочет спросить, зачем трехмерному весь мир – и свой, и чужой.

Не спрашивает.

Нечто отскакивает, шипит, сигналит – уходи, уходи.

Трехмерный сопротивляется, трехмерный не уходит, трехмерный хочет себе все восемь измерений, трехмерный…

Нечто обжигает трехмерного – больно, сильно, отскакивает, проваливается в хитросплетение координат, обожженное чужой болью.

Нечто ждет.

Подходит время, когда пора открывать портал.

Никто не пришел.

Никого нет.

Нечто не понимает – почему никого нет, обещали же, договаривались же, звали нечто, нечто так старалось, придумывало вокзал…

А никого нет.

Нечто вытягивается по координатам, зовет кого-то в пустоте – беззвучно, безмолвно…

…никого нет.

Нечто прислушивается.

Настораживается.

Что-то происходит там, наверху.

Небо гудит.

Что-то происходит, там, рядом, совсем близко, небо с грохотом раскалывается, осколки падают на землю, на крышу вокзала…

…было почти полностью разрушено в результате американской бомбардировки…

…пространства смещаются, пространства рушатся одно на другое, дрожат, замирают в мимолетном равновесии, которое может рассыпаться в любой момент.

Нечто отползает – обожженное, израненное, испуганное, отступает в темноту.

– Зачем вы бомбили оперу?

Командир летчиков откашливается:

– Оставим эти игры… мы же с вами оба знаем… никакая это не опера…

Вода.

Там.

В трех координатах.

Падает с неба.

Существо.

Тоже там.

Тоже в трех координатах.

Существо прячется от дождя. Здесь. Среди камней вокзала. Нечто спрашивает себя, почему трехмерный прячется от воды с неба, вода же, любят же трехмерные воду.

А вот прячется.

Здесь.

На вокзале.

Подходит к искалеченному пространству – близко-близко.

Нечто кидается прогнать трехмерного – поздно, поздно, измерения захлебываются сами в себе, захлестываются на трехмерном…

Нечто вспоминает, как нужно сжимать мясной мешок – поздно, поздно, нет уже никакого мешка, ничего нет, обожженные обрывки на полу…

– Вы хоть понимаете значение этого портала?

– Очень даже понимаем… и что с этим порталом мы полгорода не досчитаемся, тоже понимаем… троих уже там нашли… одни кости обожженные…

– Может, они туда зашли, сделали что-то неправильно?

– А вы, может, знаете, как правильно? Может, сами туда и зайдете?

Он смотрит на этих людей, недоверчивых, испуганных, им только волю дай, разнесут вокзал к ядреной фене…

Кивает:

– И войду.

Американцы почти полностью разрушили здание Оперы, и знаете, что они предложили в качестве компенсации? Ни за что не догадаетесь…

– Деньги?

– Мимо!

– Оперу отстроить?

– Не-е-т… Ни за что не угадаете. Они предложили построить на месте Оперы первый в Вене Макдональдс.

– Вы это серьезно?

– Да быть того не может…

– …а вот может… на что комендант Вены, маршал Конев, ответил… нет, тут женщины в группе, я при женщинах не скажу…

Шаги.

Там.

У входа.

Нечто смотрит напротив, видит мышечные мешки, наполненные кровью, чует электромагнитное поле, понимает:

Трехмерный.

Нечто бросается наперерез, но трехмерное существо замирает в зале.

Существо.

Нечто смотрит на трехмерного.

Спрашивает, как его зовут.

Его.

Трехмерного напротив.

Трехмерный отвечает.

Нечто спрашивает, что означает его имя. Так у трехмерных заведено, имя дается по имени какого-нибудь зверя или птицы, или по какой-то работе, или еще как.

Трехмерный рассказывает. Это в честь зверя ему дали имя. Зверь такой с четырьмя ногами, трехмерные ему на спину сядут и едут, а он по земле бежит – тык-тык, тык-тык, тык-тык, а потом визжит – и-и-и-и-и-и-и!

Вот такое у него имя.

Трехмерный спрашивает, можно ли войти.

Нечто не соглашается, нечто не позволяет, нечто объясняет – вокзал-то искалечили, измерения сами в себе запутались, только тронь, рухнут оба мира, рассыплются в прах…

Трехмерный спрашивает, а вот если починить как-нибудь?

Нечто думает. Нечто давно думает, как починить, только нечто не знает.

Трехмерный утешает, ничего-ничего, что-нибудь придумаем.

– …и не вздумайте даже ничего там трогать… хотите, чтобы весь мир к черту полетел?

Люди смотрят на человека, который побывал там, люди думают, да точно ли это человек, а то придет оттуда что-нибудь под видом человека, приблизится к людям, вопьется смертоносным жалом…

– То есть, вы предлагаете восстановить…

– …знать бы еще, как восстановить… короче, не подпускайте туда никого, чтобы и духу людей там не было…

– Охрану поставить?

– Ну да, или… стойте-стойте, лучше бы припугнуть народ, чтобы туда не ходили… вот что… скажете, что бомба там лежит… нет, не лежит, если лежит, так спросят, чего не уберете… вот что, бомба в куполе повисла… тогда точно на километр никто не подойдет…

Нечто вздрагивает.

В зал входят трехмерные, что-то давно их не было, а вот пришли.

Нечто бросается наперерез, шипит, фыркает, больно жалит ауры вошедших, всем своим видом показывает – сюда нельзя, нельзя, нельзя…

Идущий первым выставляет вперед ладони, знаем, знаем, нельзя, мы пришли всё исправить…

Нечто боится.

Трехмерные тоже боятся. Бережно-бережно касаются искалеченного пространства, бережно-бережно поворачивают координаты, нечто помогает, нечто хлопочет, нечто волнуется…

…пространство вырывается из рук, извивается, взбрыкивает, готовое схлопнуться в ничто…

…из пустоты, из хитросплетения пространств появляется трехмерный, нет, уже пятимерный, имя у него всё тоже, означает – нет-ничего.

Перехватывает пространство.

Выпрямляет, выгибает, складывает безумной головоломкой…

Измерения успокаиваются.

Трехмерные еще не понимают, что случилось, только догадываются – переводят дух.

Нечто успокаивается.

Оборачивается, хочет поблагодарить этого, у которого…

…этого нет.

Он стал тем, что значило его имя – нет-ничего.

Вечереет.

Это хорошо, что вечереет, портал только ночью открывается.

Входят трехмерные. Нечто придирчиво смотрит, что за трехмерные, трехмерных надо помоложе брать, у них аура еще не затвердела, еще мягкая, податливая. Трехмерные складываются в комплекты инь-янь, нечто считает – достаточно ли, да, верно, двести пар, для портала хватит.

Комплекты вертятся, закручивают пространство, сначала в одну сторону, потом в другую.

Пространство вздрагивает, потревоженное, крутится в заданном такте, раз-два-три, раз-два-три…

Нечто кружится во все стороны, изгибает координаты по числу измерений…

Раз-два-три-четыре – пять…

Полночь.

Раз-два-три, раз-два-три…

Раз-два-три-четыре – пять…

Портал открывается.

Нечто встречает гостей.

Облачно-белая пена

Я сбрасываю с себя одежду – рывками, рывками, рывками, – шелковые одеяния падают к моим ногам.

Я шагаю в шумящие волны – волны расступаются передо мной…

…тоже – рывками, рывками, рывками.

Белый мрамор.

Огромная чаша в виде морской раковины.

Белоснежные жемчужины – размером с мою голову – на мраморном полу.

Балкон с видом на холмы.

Белая пена ванны.

Белая пена.

Расправляю плавники, выпускаю жабры.

Вода обволакивает меня – со всех сторон.

Белая пена.

Облачно-белая пена.

Вспоминаю, через что пришлось пройти, сколько пришлось мотаться по белу свету, прежде чем стало так:

Огромная чаша в форме морской раковины.

Жемчужины величиной с мою голову.

Белая пена.

Облачно-белая пена.

Еще когда-то бесконечно давно в безвестности и нищете знал, что будет так.

Просто.

Потому что.

Будет.

Что-то рассекает облачно-белую пену.

Что-то.

Не сразу понимаю, что вижу.

Самолет.

Легкий, воздушный.

Летящий.

Я спрашиваю себя, откуда здесь взялся самолет – не нахожу ответа. Тут же спохватываюсь, взмахиваю длинным хвостом – чтобы не пустить самолет вниз, вниз, где он исчезнет в шумящих волнах.

Самолет не понимает, самолет будто не замечает меня, стремится вниз, вниз, вниз.

Я боюсь за него.

Я не знаю, как объяснить человеку за штурвалом, что если он опустит самолет, то упадёт в воду.

В воду…

…смотрю в шумящие волны, – не вижу волн, подо мной расстилается бесконечно далекая земля, города, темные кляксы лесов…

Летчик смотрит на меня, летчик не боится моих жабр и плавников, машет мне рукой, показывает, уплывай, уплывай, а то упадешь с огромной высоты.

Белая пена.

Облачно-белая пена.

Проблески волн высоко над землей.

И снова пустота.

Стараюсь удержаться в тающих волнах.

Думаю, что случится раньше – самолет упадет в волны или я рухну с высоты…

…Выбираю…

…Теряюсь в догадках…

…просыпаюсь.

Бережно кладу сон на полку рядом с такими же снами – в которых я совсем-совсем не знаю, что делать.