Текст книги "Воспоминание о Вальсе"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 2 (всего у книги 6 страниц)

Убийство сюжета

…после долгих безрезультатных поисков чего-то по-настоящему оригинального, я, наконец, решил отправиться подальше от столичной суеты на лоно природы – я присмотрел себе уютный дом на окраине небольшой деревушки – не дом, а настоящий замок с башенками, коваными воротами и винтовой лестницей. Я надеялся хоть здесь, наедине с подступающей осенью, найти подходящие сюжеты. В первый же день по приезду в дом мне попалось два сюжета в старой лампаде – но они уже засохли от времени. Еще один сюжет лежал на пожелтевших страницах раскрытой книги, но он тоже был мертв.

Ближе к вечеру я решил прогуляться по окрестностям а заодно поискать интересную историю: ожидания меня не обманули, вскоре в чаще леса передо мной показался сюжет, достаточно свежий. Я вскинул ружье, но моя добыча пропала, будто её и не было вовсе. Солнце скрылось за холмами, стало быстро темнеть, потянуло холодком, и я поспешил к дому. По дороге назад мне пару раз виделось что-то в зарослях, похожее на сюжеты и фабулы, но возможно, это были просто птицы.

Добравшись домой, я принялся приводить в порядок доставшийся мне дом, и даже потихоньку поалел, что не нанял прислугу. Впрочем, хлопоты в доме помогли мне согреться, а к тому времени, когда я привел в порядок гостиную внизу и спальню на втором этаже, пламя камина согрело дом.

Он появился, когда я заканчивал уборка в большом зале, и решил снять со стены две выцветшие от времени картины, на которых уже невозможно было ничего разобрать. Тогда-то он и ворвался в дом, выхватил у меня из рук одну из картин, прижал к себе другую и закричал отчаянным голосом:

– Нет! Нет! Не трогайте! Отдайте… отдайте мне!

Я пожал плечами и бормотнул что-то вроде – забирайте, только потом посмотрел на вбежавшего. Мне показалось, я брежу – потому что передо мной стоял сюжет, чуть сгорбленный, потрепанный, в уютном твидовом сюртуке.

– Вам… вам же они не нужны? – спросил сюжет.

– Нет.

– Тогда… вы позволите?

– Конечно, конечно, берите.

Сюжет бережно прижал к себе картины, на которых чуть виднелись очертания людей, обошел гостиную, оглядывая интерьер, наконец, устроился за фортепьяно и взял несколько аккордов. Я ждал – сам не знаю, чего. Пальцы сюжета заметались по клавишам, он начал играть Лунную Сонату, и, как показалось мне, играть довольно неплохо – но тут же с силой ударил по фортепьяно и начал колотить инструмент. Я хотел одернуть его – но сюжет сам успокоился, наткнувшись на мой изумленный взгляд.

– Я… я пойду, – сказал сюжет, прижимая к себе картины и тоскливо глядя на промозглую осень за окном.

Меня покоробило.

– Что вы… оставайтесь, прошу вас…

Я хотел открыть сюжету комнату для гостей, но мой визитер облюбовал себе маленькую детскую под самой крышей, забрался в кровать и даже взял с собой плюшевый месяц, заявив, что это Мистер Мун. Там же на стене детской сюжет повесил портреты и прошептал – спокойной ночи, маменька, спокойной ночи, папенька – и снова встретился с мной взглядом.

– Вы… вы жили в этом доме? – спохватился я.

– Совершенно верно, – ответил он и тут же спохватился, – а на зватрак будут сырники со сливовым джемом? А у нас обычно подавали сырники со сливовым джемом…

Меня осенила догадка:

– Так значит… теперь у меня есть сюжет!

– Верно, – кивнул сюжет и многозначительно посмотрел на ружье, которое я оставил у стены.

По спине пробежал холодок.

– Нет… я не смогу вас убить…

– Но тогда у вас не будет сюжета.

– Не будет… – согласился я.

– А вы… а вы… – сюжет многозначительно поднял палец, – а вы придумайте что-нибудь про мою семью… ну, там проблемы какие-нибудь будут… тайны какие-нибудь… интриги…

Меня передернуло.

– Нет, – ответил я, – я не хочу, чтобы с вашей семьей что-то случилось.

– Тогда у вас не будет сюжета, – повторил сюжет.

– Не будет, – сказал я.

Осенний дождь стучал в окна, ветер трепал ветви, плясало пламя в очаге, время точило когти о старые балясины и отскакивало, когда я подходил ближе.

Вот и все. И больше в этой истории ничего не случится, никаких загадок, никаких интриг, тайн, никто никого не убьет – потому что я так и не поймал сюжет…

Неправильное время

Сегодня утром часы показывают правильное время.

Это плохо.

Потому что Чима.

Эш смотрит на часы, думает – Чима. Чима в седьмой палате, сжимает руку Эш и улыбается, говорит:

– Всё хорошо.

Эш делает вид, что верит ему, говорит:

– Всё хорошо.

До полудня часы показывают правильное время. За это время уезжают девушка из восьмой палаты и двое детей из одиннадцатой. Почему двое детей, спрашивают люди, детей-то почему, спрашивают люди. И сами же разводят руками, ну а что делать, все мы…

Часы показывают полдвенадцатого, подходит поезд, девушка садится, дети в поезд садятся, бабушка детей говорит девушке, вы уж как-нибудь присмотрите за ними, девушка кивает, да обязательно, обнимает детей, мальчика и девочку, а сейчас мы с вами в Африку поедем, а там попугаи…

Эш смотрит на часы.

Боится.

Чима говорит:

Всё будет хорошо.

После полудня часы наконец-то сходят с ума, перескакивают куда-то назад, назад на тридцать лет, и вот уже Чима и Эш идут гулять в саду, Чима хочет поцеловать Эш, Эш не дается.

Ближе к вечеру часы ненадолго приходят в себя, показывают половину девятого – в седьмой палате женщина рыдает в голос, у неё сын в аварию попал. Часы перескакивают на полдня назад, сын в аварию не попадает.

В полночь приходит поезд, к нему выходят два старика из десятой палаты, прощаются с близкими.

Эш спрашивает, почему часы не могут отодвинуться назад насовсем. Чима не знает. Смотрит на часы, думает, как бы кто не заметил, что с часами что-то не то. Вон человек в униформе, как бы не оказался начальником станции, или вот люди в белых халатах, вот они сейчас посмотрят на часы, и мастера вызовут, придет мастер, и починит часы, и поминай, как звали…

Приходит мастер, открывает циферблат, подкручивает часы, часы бьют полночь, как положено, поезд подходит к перрону, люди спешат, прощаются с близкими, Эш бросается в палату, Чима, Чима…

– Чима!

…просыпается. Смотрит на Чима, вот он, Чима, почему не спит, а, ну да, это Эш, глупая, его разбудила…

Эш засыпает. Во сне приходит мастер, что-то делает с часами, часы бегут назад, Эш и Чима гуляют в саду, Чима хочет поцеловать Эш, Эш не дается…

Эш просыпается.

По палатам идет шепоток, мастер едет. Вот так, на поезде. Выходит, чемоданчик в руке держит, идет к часам.

Эш смотрит.

Выжидает.

Сжимает в руке крохотный кольт, откуда она его взяла, а может, это во сне, а может, это вообще все во сне.

Мастер открывает часы.

Эш думает.

Две минуты на Эдит

Можно делать по три минуты. Тогда у меня останется Эдит на тысячу лет.

Можно сделать по полторы минуты. Тогда у меня будет две тысячи лет Эдит.

Сам над собой смеюсь, что такое полторы минуты Эдит, что такое три минуты Эдит, что такое даже две тысячи лет Эдит.

Нет. Нет. Сжимаю зубы, корю себя за слабость, если так буду тратить Эдит, у меня вообще её не останется.

Все. Решено. Две минуты. Две минуты, говорю я себе, две минуты, и будь я проклят, если задержусь хоть на секунду, хоть на две, хоть на…

…хоть еще на миллиард лет.

Помечаю в ежедневнике. Две минуты.

Сегодня будет Эдит. Целых две минуты Эдит. Перебираю записи, фотографии, отчаянно пытаюсь вспомнить, что было у нас с Эдит десять лет назад. Мы ужинали. Да, вот что, мы ужинали, сидели в большой столовой, да, в большой столовой, Эдит подавала индейку, пережаренную, я еще думал, сказать ей, что пережарено, или промолчать, а то ведь обидится, как пить дать обидится… Вспомнить бы еще, о чем мы говорили, вот здесь записано у меня в блокноте – кофе, а что кофе, плохой, что ли, был кофе, или купить надо кофе, или новый какой-то кофе появился, или…

Не помню.

Каждый раз говорю себе – не забыть.

Каждый раз – не помню.

Вхожу в большую столовую, отсюда с балкона видны далекие холмы, опустевшие замки, чьи-то поместья, в которых больше никто не жил. Спрашиваю себя, когда ушел последний, вернее, предпоследний – понимаю, что не помню. Совсем. Да мне и не нужно это помнить, главное – Эдит.

Сажусь за стол, готовлюсь к переходу.

Часы с треснувшим циферблатом бьют полдень.

Перехожу.

Темнеет в глазах, впиваюсь руками в подлокотники кресла, тут только бы не упасть без сознания…

– Ты чего?

Сердце падает куда-то к центру земли.

Эдит.

– А… голова закружилась.

– Что-то часто она у тебя кружиться стала.

Сжимаю зубы, черт, черт, черт, две минуты – не вариант, если я через каждые две минуты буду терять сознание, так меня Эдит в больницу отправит…

– Э-э-э… чего там про кофе?

– Да я говорю тебе, новый сорт…

Киваю. Вспомнить бы еще, что там с новым сортом, купить надо новый сорт, или уже купили, или что… Впиваюсь зубами в мясо, спохватываюсь, пережаренное же, ну, не в уголья, но я бы есть не стал, и вообще…

– Ты чего?

Сжимаю руку Эдит, сердце еще раз падает к центру земли, пробивает землю насквозь. Две минуты. У меня есть две минуты. Эдит вытаскивает руку, хмурится:

– Да оставь ты, что ты, в самом деле…

Я надоел ей, я понимаю – надоел. Тут тоже сложно, удержаться на грани, за которой Эдит вспыхнет, что я ей надоел, уйдет, хлопнет дверью…

Не выдерживаю.

Обнимаю Эдит, целую, крепко, горячо, жадно, пропади оно все пропадом, пропади, пропади…

Часы отсчитывают две минуты, переваливают на третью, мне плевать, мне на все плвать, обнимаю Эдит…

…я появляюсь из пустоты за спиной Эдит, смотрю на себя, обнимающего Эдит, многозначительно стучу по запястью, время, время…

Все понимаю.

Исчезаю.

Вот так, из объятий Эдит. Тут же окликаю её сзади, Эдит оборачивается, не понимает, она испугана, я отшучиваюсь, бормочу какие-то дежурные вежливости про прикольно получилось, правда… Сажусь за стол, все-таки не выдерживаю, мимоходом кладу руку на плечо Эдит, все-таки не видел её десять лет…

…она не знает, что я не видел её десять лет.

Индейка. Пережаренная. Вежливо выбираю кусочки, которые получше. Эдит смотрит на мою тарелку, спохватывается, хмурится:

– Не получилось?

Снова бормочу какие-то вежливости про ничего страшного и с кем не бывает. Вздрагиваю – когда вижу за её спиной самого себя, да какого черта, две минуты еще не закончились, какого, какого… Я за спиной Эдит прикладываю палец к губам, тут же появляюсь еще один я, и еще, и еще. Сердце сжимается, я жду, что они набросятся на меня – нет, ничего не происходит, они просто стоят и смотрят.

…возвращаюсь. Хочу сказать – домой, понимаю, что мой дом не здесь, где пустое поместье и заброшенные замки вдалеке, а там, где пережаренная индейка, где новый сорт кофе, непонятно, зачем и почему…

Отмечаю дату на календаре. Через десять лет. Эдит. Бьется в голове отчаянная мысль, а если не десять, а если двадцать, а если хотя бы пятнадцать – у меня дольше будет Эдит, не тысячу лет, а две тысячи, или сколько там, я запутался, считать надо, я не люблю считать, я никогда не любил считать, еще с детства, еще с этого вот – достали двойные листочки, еще…

Нет, считать, считать, с нашего первого дня до самого конца – пятьдесят лет, семь месяцев, пять дней, шесть часов, сорок минут, тридцать секунд не считаю. Итого двадцать шесть миллионов восемьсот тридцать шесть тысяч двести сорок минут, из них уже прошло… тьфу, что я считаю вообще, как будто во всех месяцах тридцать один день, они же все по-разному, чер-р-р-т, я сойду с ума…

Один раз в двадцать лет. Или хотя бы в пятнадцать. Нет, нет, немыслимо, я и так за десять лет успеваю почти забыть Эдит. Надо бы раз в пять лет. Или в три. Но тогда Эдит закончится еще быстрее.

Думаю, откуда были те, которые стояли за спиной Эдит: оттуда, где я еще хожу навещать Эдит, или оттуда, где Эдит уже закончилась. Надо будет как-нибудь спросить у них в следующий раз. Как-нибудь знаками. Хотя, что мне это даст. Ничего.

(Они приходили еще два раза – через десять и через двадцать лет, второй раз я знаками, полунамеками поговорил с собой, узнал, что им уже не досталось Эдит. Я ждал, что они убьют меня, потому что у меня есть Эдит, а у них уже нет. В тот вечер Эдит обернулась и увидела нас всех – все, кроме меня, тут же исчезли, я опять начал бормотать что-то про приколы и фокусы. В следующий раз они не пришли – а может, и в предыдущие разы, может, кто-то из нас предупредил остальных больше не приходить вот так, всем сразу.)

Отмечаю в календаре дату через триста лет – когда я попаду к Эдит в половине одиннадцатого вечера, когда мы поднимемся в спальню, задернем шторы, и Эдит расстегнет платье. Понимаю, что дальше не буду делить время по минутам – эти несколько часов будут принадлежать мне одному. Потом так и быть уступлю место себе через десять лет, чтобы лежать рядом с Эдит, смотреть на неё спящую. Но это уже потом.

Думаю, что будет без Эдит. Совсем без Эдит. Вечность без Эдит. Тут же гоню от себя эту мысль. У меня еще есть тысячу лет Эдит. Или две тысячи лет. Каждый раз считаю, каждый раз сбиваюсь со счета…

Третий с половиной этаж

…когда я вошел в этот дом, то был потрясен – снаружи было лето, знойное, жаркое лето, но стоило мне переступить порог за массивной кованой дверью – и я буквально провалился в осень, покатился вниз по лестнице, окруженный шуршащими разноцветными листьями. Меня обдало холодком – не зимним морозцем, а таким, легким, как бывает в начале осени, а когда я немного пришел в себя и направился к уютно потрескивающему камину, меня обдало поистине ноябрьским холодом, какой случается в конце месяца перед первым снегом. Я был настолько потрясен, что заметался по дому в поисках выхода – но это оказалось не так-то просто. Наконец, я выискал комнату, обстановка в которой немного напоминала сентябрьский полдень, и даже налил себе глинтвейна в ожидании хозяйки…

…чем больше я смотрела на чертеж, тем меньше понимала, для кого и для чего я строю этот дом: бесконечные переходы, лестницы, ведущие в никуда, комнаты, как будто повисшие в пустоте, интерьеры, словно насмехавшиеся над законами земного притяжения. Окна, выходящие из комнаты в комнату, двери, ведущие в тупики или на улицу на высоте третьего с половиной этажа, башенки внутри комнат, камины снаружи – это был еще не полный перечень сюрпризов, которые приготовил дом. Я была уверена, что заказчица выжила из ума – и если бы не щедрая оплата, я бы в жизни не согласилась на строительство. Но бесконечные долги и безденежье вынудили меня взяться за это рискованное дело – и не было ни одного дня, когда бы я не сожалела о принятом решении. Очень скоро я начала замечать, что, несмотря на знойную погоду на улице, в свежепостроенном доме воцарился холодок, а иногда комнаты заволакивало промозглым белесым туманом. Я готова был сию минуту прекратить строительство – но дом, казалось, не отпускал меня, завораживал, заволакивал, очаровывал все больше и больше. Я стала ловить себя на том, что мне не хотелось покидать этот дом, я ночевала там, даже облюбовала себе комнату в левом крыле под самой крышей – правда, через две недели эта комната переместилась в правое крыло, а потом и вовсе стала кочевать по всей постройке. Меня больше не пугало то, что я не вижу заказчицу, я не жаждала встречи с ней, более того – чем дальше, тем больше мне казалось, что я знаю хозяйку, я знакома с ней давным-давно, более того… Однажды утром я обнаружила, что дом был готов, а может, он был готов еще вчера вечером, я так была измотана, что не заметила. В то же утро я поняла, что знаю, где находится комната хозяйки: достаточно было подняться на третий этаж, повернуть направо, где пол и потолок меняются местами, спуститься на третий с половиной этаж и войти в дверь, которой не было. Именно там я ожидала увидеть комнату хозяйки, именно там я увидела свою комнату – и поняла все.

Кажется, скоро наши дети станут спрашивать, что такое осень – сказала Джейн. Кажется, скоро наши дети станут спрашивать, что такое осень, поддакнул Кевин. Они казались себе последними, кто помнил, что была когда-то какая-то осень – с желтыми листьями, с белыми осенними туманами, со стаями птиц, улетающих в серую дымку, с долгими вечерами у камина, с клетчатыми пледами. Уже который год осени не было – не так, как бывает, когда лето задержалось до октября, а зима обрушилась белыми метелями с первым ноября – а не было совсем. Где-то до середины октября стоял августовский зной, который буквально за считанные дни сменялся снегопадом. Что такое осень – спрашивали дети. Что такое осень – спрашивали внуки. Не было никогда никакой осени – говорили дети. Не было никогда осени, вторили внуки. Скоро мы уже и сами стали сомневаться, что была когда-то какая-то осень – а может, мы её просто придумали…

Я нашел её не сразу – точнее сказать, я вообще не верил, что кого-то найду. Она сидела в уютном кресле у камина, но несмотря на пламя очага в комнате царил промозглый холод. Она сидела, завернувшись в плед и пила горячий чай – и, казалось, нисколько не удивилась моему визиту. Я хотел напомнить ей про её долг, но ту же спохватился, что она никому ничего не должна. Не зная, с чего начать, я спросил, зачем она укрылась в этом доме – и получил ответ:

– Я прячусь от осени.

– Простите? – мне показалось, что я ослышался.

– Вам нравится, правда? Чудесный дом. Я сама его построила. Чтобы прятаться от осени.

– Но… как же…

– …а вам что, не хочется пережить осенние холода в теплом доме?

– Хочется, но…

– Ну, вот видите, мы друг друга прекрасно понимаем! Вот и тоже всю жизнь мечтала… Только… только у меня не получилось ничего…

– Отчего же… не получилось?

– Вот вы в строительстве разбираетесь? Вот скажите мне, что я не так сделала, почему мне здесь всегда так холодно?

– Эм… э…

– Вот я дом построила, прячусь от осени, а куда я ни пойду, везде холод такой…

Я молчал, я не знал, как сказать ей, что ей никуда не спрятаться от осени – потому что…

Лестница – нет

Лестница – нет.

Сквозь сон:

Лестница – нет.

Семь утра. Почему семь утра, почему, почему семь утра, почему не двенадцать, не час, не три часа дня. Нет, семь утра. (лестница – нет) Встаю – кажется, слышал будильник, да бред собачий, нету здесь никаких будильников, и в помине нету, а ведь слышал же, ну, померещилось. В школу, в какую, на хрен, школу, забил давно на эту школу. Поступать, какое, на хрен, поступать, и на поступать давно забил, куда я поперся, куда, куда, куда…

Лестница – нет. Вытряхиваю из памяти эту лестницу – нет, смотрю на обрывок бумаги на столе, а-а-а, вот она – лестница, вот она где спряталась, рву бумагу на мелкие клочки, бросаю в корзину…

Наскоро одеваюсь, наскоро сбегаю по лестнице в зал, ничего не происходит, и почему телефон напоминает мне – лестница – нет. Привет, ма, ага, пошел, ага, вернусь, не знаю, когда, короче, вернусь. Куда я поперся вообще, куда, куда, выруливаю на проспект, в универ еду, в какой универ, отродясь я в этом универе не был…

Притормаживаю, выхожу, куда я вообще приперся, зачем я здесь, пожимаю руки, кто все эти люди, отчаянно пытаюсь вспомнить по именам, не могу. Наклоняюсь над записями, это еще что за закорючки, а-а-а-а, помии-и-илуйте, не понимаю ничего, – понимание приходит само, откуда здесь третья степень, а-а, вот отсюда вылезла, а если здесь третья степень, это означает только одно, – что черных дыр существовать не может.

Только с таким заявлением на смех поднимут, не поверят, да я сам себе не верю, перепроверять надо миллион раз… Дети, отвяжитесь, видите, работаю, стоп, стоп, стоп, какие дети, откуда здесь дети, а вот, дети, я им картохи принес, наварил, курицу принес, наварил, что ты есть не будешь, тебе тут что, ресторан, что ли… Так, кто не съест, того в ресторан не возьму, поняли, да?

Сжимаю зубы, а ведь мне теперь эту ораву в ресторан в какой-нибудь тащить, за мороженым, они же разнесут там все, и буду ловить на себе косые взгляды. А этот корень откуда взялся, не должно быть здесь корня, да как не должно, вот он, а если здесь корень, это значит только одно, что кроме черных дыр есть где-то белые дыры, понять бы еще, где… Так, стоп, где я нахожусь вообще, я же в универе был, почему я в обшарпанной квартире, ремонт здесь надо делать, вот что, а, так дебил я конченный, не будет здесь никакого корня, выдумал тоже, корень…

Это я поначалу пугался, когда такое случалось, когда одновременно там и здесь, на героин грешил, много на что грешил, потом привык, теперь уже спокойно смотрю на все три стороны, только смотреть надо по очереди, сначала на одну сторону, потом на две, а там и третью можно подключать. А до этого третью сторону надо придерживать, а то как выскочит, как выпрыгнет, и перемешается все в голове. Приотпускаю третью сторону – она только того и ждет, срывается с места, ломится в двери, наваливается всей массой, окружает, обжигает, крылатые часы, почему здесь крылатые часы, почему здесь время, закрученное в ленту Мебиуса, почему здесь пустой город, здесь, на картине, и опять, опять ничего не получилось, картина как будто разваливается на части, у меня все картины разваливаются на части, напрасно учу всякие золотые сечения, основы из треугольников и квадратов, вот здесь три человека на картине, тут треугольник за основу, а тут четыре, это квадрат…

Тьфу.

Отбрасываю карандаш, ни хрена не получается, ни хрена. Нет, можно, конечно, раскрасить все это, тени добавить, еще что-нибудь такое, только не поможет все это, не поможет, уже знаю, ничего не выйдет.

Вечереет. Все трое понемногу отпускают меня, укладываю детей спать, припоминаю какие-то отговорки, а кто первый заснет, тому можно не спать всю ночь, а Катюшка в сентябре в школу пойдет, это же вообще трындец начнется, начинаю понимать своих родителей…

Еду домой, теперь можно и домой поехать, что-то торкает, что-то стучит в сознание – их должно быть четверо.

Не трое.

Четверо.

Отчаянно ищу четвертого или четвертую, не нахожу, не вижу, не чувствую. С чего я вообще взял, что был какой-то четвертый, а ведь был…

Прислушиваюсь к себе.

Притормаживаю.

Здесь.

Да, здесь, на перекрестке у фонаря, она уже ждет меня, от волнения ен могу вспомнить её имя. Смотрит на меня удивленно, да я сам на себя смотрю удивленно, почему без цветов, почему вообще безо всего, хоть бы конфет каких, что ли, купил. Стараюсь спасти ситуацию, показываю на ближайшее кафе, она ахает, дорого, дорого, делаю широкий жест, за все плачу. Она спрашивает, к кем я работаю, понимаю, что не знаю, что ответить, вру что-то про космонавта. Думаю, что я вру, чего мы вообще тут сидим, что мне мешает привести её домой, мама, папа, это (имя, имя не помню), моя невеста. И детей привести… стоп-стоп-стоп, это что будет, и она, и дети… теряюсь, чувствую в забытьи, Катюшка кашляет, выбираюсь в темноте из постели, надо ей сироп дать…

Прощаемся, она встает на цыпочки, целует меня, хочу сказать, что мы непременно поженимся, вспоминаю про детей, не говорю. Выруливаю на проспект, звонит Кабаныч, не понимаю, зачем Кабаныч, почему Кабаныч, какой клуб, зачем клуб, какой героин, зачем героин, какие девки, зачем девки, не понимаю, не понимаю…

Иду домой, привет, ма, привет, па, да ничего я не кислый, да норм все. Что-то подсказывает мне, что это еще не конец, сегодня будет еще что-то, что-то, что-то… Пол покачивается, приплясывает под ногами, или нет, это не здесь пол покачивается и приплясывает, это где-то там, там, самолет посреди океана, почему посреди океана, нас пятеро, один прыщавый в очках, будто не видит, что вода подступает, женщина срывается на крик, у меня дети, у меня дети, парень звонит кому-то, все хорошо, все хорошо у меня, я тебя люблю, еще одна девушка сидит у самой воды с отрешенным видом, прижимает к себе скетчбук, мельком вижу крылатые часы на фоне заброшенного города. Лестница, лестница, подсказывает память, какая к черту лестница, откуда лестница, а вот – лестница, спускается с неба, отталкиваю одного, другого, кому-то заезжаю промеж глаз, кто-то визжит, карабкаюсь, скорей, скорей, скорей…

…просыпаюсь.

Семь утра, еще спать да спать, нет, какого черта я встаю, куда я спешу, какие часы, почему крылатые часы, вот так, на фоне полной луны, и будь я проклят, если картина снов развалится на части, как это, развалится на части, не понимаю. А еще завтрак надо сготовить, это не здесь, это где-то там, там, а еще… Это еще что, откуда это, зачем это – лестница – нет, какая-то запись на обрывке бумаги, зачем, для чего, бросаю в корзину, некогда, некогда, некогда…