Текст книги "Воспоминание о Вальсе"

Автор книги: Мария Фомальгаут

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 6 страниц)

Воспоминание о Вальсе
Мария Фомальгаут

© Мария Фомальгаут, 2018

ISBN 978-5-4493-4933-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Безбенная осень

Высветилась полная луна.

Осень в этом году безлунная.

Лунная осень – но безлунная.

Так думает Бен.

Бен смотрит и думает, какая будет осень – такая или такая. Будет осень луны или осень без луны. Потому что это совсем-совсем-совсем разные осени. Осень Луны – она трепетная, радостная, наполненная восторженным ожиданием. Осень без Луны – она мрачная, она отчаянная, она такая, что надо смириться, просто смириться, пережить, просто пережить это безлунье, как смирится, как пережить, легко сказать, невозможно сделать…

Бен смотрит на осень, выбирает осень – лунную или безлунную. Потому что осени на выбор две, а осень одна, разрывается осень на части, не знает, какой ей быть. Бен думает, где осень разрывается – в его сознании или по-настоящему, и что будет, когда осень рассыплется на куски, – Бен сойдет с ума или разлетится вдребезги весь этот мир…

Укажите ваше имя.

Укажите ваши места работы.

Посещали ли вы раньше Луну?

Бен думает, сколько в следующем году у него будет осеней. Если на Луну не пустят, осень будет одна. Безлунная – но осень. А вот если пустят, то у Бена может получиться две осени, сначала осень на земле, потом осень на луне. Это если Бена позовут на Луну зимой. Или вообще не получится ни одной осени, потому что Бена позовут на Луну как раз осенью, когда на Луне еще лето.

И вот это тоже убивает Бена, что он не знает, сколько у него будет осеней. Бен думает. Можно сначала пережить осень на Земле, потом осень на Луне, потом вернуться на Землю, но уже на другую сторону, там осень, потом снова на Луну, только уже на обратную сторону Луны, там тоже осень… И будет у Бена всегда осень.

…мы рассмотрели ваше заявление, и у нас возникли следующие вопросы относительно ваших данных:

Вы уверяете, что родились в 1859 году, что никак не может соответствовать истине, потому что сейчас 2049 год, а это значит, что вас просто не может быть в живых.

Далее Вы пишете, что были убиты в 2030 году, что так же не может соответствовать истине, потому что Вы живы сейчас.

В связи с этими и другими данными мы вынуждены отказать Вам в разрешении на посещение Луны.

С уважением, мистер Клок.

Бен всё понимает.

Осень будет безлунная.

Все-таки пишет опровержение, сам не знает, зачем.

…от вас могут потребовать доказательства: например, если вы скажете, что работаете, у вас могут спросить, с чего начинается ваш рабочий день, что вы делаете, когда приходите на работу.

Бен задумывается. Представляет себе, как он ответит:

– Я не прихожу на работу. Я всегда на работе.

– С чего начинается ваш рабочий день?

– Он не заканчивается.

Мистер Клок задумывается, мистер Клок не верит, что-то тут не сходится, темная лошадка этот Бен, очень темная, что-то замышляет этот Бен, понять бы еще, что. Мистер Клок спрашивает:

– Вот здесь указана ваша деятельность до две тысячи тридцатого года… чем вы занимались с тридцатого года по настоящее время?

Бен мнется, Бен не знает, что ответить.

Вы что-то скрываете?

Послушайте, я правда не знаю.

Клок сворачивает воображаемый разговор. Думает, кто он, мистер Клок, который представил себе Бена, или Бен, который представил себе мистера Клока. Не знает.

Мистеру Клоку не нравится Бен, темная лошадка этот Бен, очень темная. И в то же время – нравится. Мистер Клок любит тайны, мистер Клок всю жизнь мечтал о тайнах, пусть этот Бен задумает что-то плохое, а мистер Клок его разоблачит, и мистеру Клоку будет почет и уважение. Или, наоборот, Бен попал в беду, а мистер Клок ему поможет и разоблачит злодеев, из-за которых пострадал Бен. Или… или много еще всяких «или».

Клок не знает, какая в этом году будет осень, осень хорошего Бена или осень плохого Бена. Осень плохого Бена, она простая и понятная, ровная и гладкая, светлая и чистая, Бен плохой, мистер Клок хороший. А осень хорошего Бена будет темная и мутная, и ничего в ней непонятно будет.

Мистер Клок пишет ответ:

Вынужден отказать Вам в праве посещения Луны в связи с тем, что вы не существуете, поскольку на Земле согласно последним данным не осталось людей.

Задумывается. Размышляет, надо ли подписать – в связи с последней войной, или будет посолиднее – в связи с последними боевыми действиями. И про людей тоже как-то легкомысленно, надо – населения. Или – человечества. Или еще как…

Бен думает.

Осень будет безлунная.

И следующая.

И следующая.

И сле…

И все-все.

Или все-таки нет.

Бен пишет ответ, смотрит на осень, на облетающие листья, осень рассыпается напополам, осень не знает, какая она будет – осень с луной или осень без луны, бедная, бедная осень, что ей делать…

– Ну, конечно же! – мистер Клок хлопает себя по лбу, – как я мог не догадаться! Ведь на Земле не осталось людей! Вы не человек!

– Ну да… прошу прощения, там нигде не просили указать, что я не человек…

Ничего страшного… мне следовало проверить… – мистер Клок делает широкий жест, – добро пожаловать на Луну!

Бен осторожно входит на Луну, долго вытирает ноги, ищет, куда повесить пальто, не сразу спохватывается, что у него нет никакого пальто, потому что он не человек…

Мистер Клок показывает Бену луну, глубокие кратеры, лунные города, Море Ясности, а это вот прямая стена, нет, это не люди сделали, это она сама…

Бен осторожно спрашивает:

– А что… на Луне… больше нет никого?

– Увы, – мистер Клок сокрушенно вздыхает, – к сожалению, да.

Мистер Клок просыпается. Бена нет, еще бы был какой-то Бен, Бен там, на Земле, понять бы еще, что это за Бен, и что за осень будет, осень хорошего Бена или осень плохого Бена….

Утром осень ненадолго становится осенью луны – ровно до обеда, а потом как-то резко переходит в осень без луны, когда Бен ждет письма, ждет ответа от мистера Клока, ответа нет. В два часа пополудни ненадолго появляется лунная осень – когда приходит письмо, но тут же осень становится безлунной, когда Бен видит, что это браузер поздравляет его с днем рождения.

Еще с детства я знал, что буду разгадывать тайны, находить ответы на неразрешимые вопросы: возможно, именно поэтому я решил работать в миграционном отделе…

(из ненаписанной автобиографии мистера Клока)

Мистер Клок спускается в архив, воровато оглядывается, мистер Клок понимает, что его не ждут в архиве, ему нельзя в архив, мистер Клок ждет, что сейчас кто-нибудь распахнет дверь, крикнет торжествующе – ага, попался! – и Клок даже ненадолго забывает, что он один на Луне, совсем один. Перебирает воспоминания, одно, два, тысячу, находит…

Второй круг, второй круг, второй круг…

…требуем немедленного приземления…

Это Бену говорят.

…обвиняется в гибели последних выживших…

…Это про Бена говорят.

Клок понимает. На Клока наваливается осень плохого Бена, осень спокойная, ясная, размеренная, когда хороший мистер Клок разоблачил плохого Бена. Осталось немного, совсем немного – вычислить Бена, где он там, на Земле, а то Земля-то большая, а Бен маленький, ищи-свищи этого…

…стоп.

Бен.

Беджамин.

Мистер Клок открывает энциклопедию, перебирает Бенджаминов, Бенджаминов, Бенджаминов, спохватывается.

Франклин.

Ну, конечно, кто же еще.

Стоп-стоп, какой Франклин, какой Бенджамин, его давно уже в живых нет, давным-давно…

А вот.

Памятник.

Ну, конечно же, памятник, как же мистер Клок сразу не догадался. Мистер Клок умный, мистер Клок с самого начала знал, что будет разгадывать секреты и расследовать тайны. Мистер Клок выискивает на карте памятники, многонько нашел, ну да ничего, мистер Клок знает, что делать…

Клоку становится страшно – всего на одно мгновение, когда он поворачивает ключ в замке и нажимает ПУСК.

Ничего не происходит. Оно и не должно ничего происходить, происходит где-то там, на Земле, где мертвая пустыня от побережья Флориды до Калифорнии становится еще более мертвой пустыней.

Мистер Клок осторожно вычеркивает имя:

Бен.

Осень хорошего Бена и осень плохого Бена рассыпаются в прах, и появляется третья осень, осень, которую никто не ждал, безбенная осень, которая еще сама толком не понимает, какой ей быть.

Мистер Клок ложится спать, зачем-то вертит в памяти воспоминание Бена, снижение, снижение, на второй круг, на третий круг, на пятый, на десятый…

Воспоминание.

Еще одно.

Мистер Клок сжимает воспоминание о втором круге, протягивает Бену, Бен повторяет:

Ничего… я его приберегу… теперь это будет мое воспоминание…

А ты-то как с ним…

…а ничего… переживу…

Мистер Клок спохватывается, мистер Клок хочет вернуть бенную осень, хоть доброго Бена, хоть злого Бена, неважно, да не будет никакой осени злого Бена, только доброго, только… только не будет осени доброго Бена…

Мистер Клок посылает запрос. Просто так. В никуда. Надеется на что-то, сам не знает, на что, осень вздрагивает, настораживается, думает, а не стать ли ей ненадолго бенной осенью, осенью хорошего Бена…

БЕН НА СВЯЗИ

Мистер Клок не понимает. Темная лошадка этот Бен, слишком темная, только что был мертвый, и нате вам, живехонек…

Бен? – спрашивает мистер Клок.

Бен, – отвечает Бен.

А полностью?

Биг Бен.

Мистер Клок хочет хлопнуть себя по лбу, тут же спохватывается, что у него нет лба. Ну конечно, как он мог не понять, это же никакой не Бенджамин, и не Франклин…

Безлунная осень как-то моментально становится осенью лунной, наваливается своей лунностью со всех сторон.

…Уважаемый Бен, приглашаем Вас в увлекательное путешествие на Луну…

Бен не заставляет себя долго ждать, сбрасывает штепсельный разъем, ключ на старт, продувает двигатель азотом, закрывает дренажные клапаны, убирает кабель-мачту…

Пуск…

Зажигание…

Вспыхивает топливо…

Контакт подъема…

Биг Бен отрывается от земли.

Рвется в облака.

Мистер Клок хочет открыть дверь, но вспоминает, что на Луне нет никакой двери.

Биг Бен хочет вытереть ноги у входа, но вспоминает, что у него нет ног, и входа нет, хочет повесить пальто, но тут же вспоминает, что пальто у него тоже нет.

Мистер Клок хочет показать Биг Бену луну, спохватывается, что…

….нет-нет, Луна есть.

А спохватывается мистер Клок, потому что смотрит на Биг Бена, а где часы у Биг Бена, а нету часов…

Мистер Клок хочет спросить про часы.

Смотрит на самого себя.

Не спрашивает.

Понимает.

Медленно встает на место циферблат, медленно поворачиваются шестеренки, движутся стрелки, гулкие удары нарушают тишину – бом-м-м-м, бом-м-м-м, бом-м-м…

Висит луна.

На луне башня.

На башне часы.

Пришла лунная осень.

Осень доброго Бена.

– Вы писали? – спрашивает редактор.

Откашливаюсь:

– К вашим услугам.

– Скажите, пожалуйста… вот вы называете башню Биг Беном…

– Ну да.

– А часы на башне у вас называются мистер Клок…

– Ну да.

– …а известно ли вам, что на самом деле башня называется башней Елизаветы?

– Да?

– …а Биг Беном называются как раз часы!

– М-м-м… не знал, не знал…

– Дальше… вот вы пишете про осень на луне…

Меня передергивает. Уже готовлюсь признаться, что на луне никогда не был, и не знаю, какая там осень.

– …а вы в курсе, что на Луне нет осени, потому что лунная ось почти не наклоняется?

– Надо же…

– Откуда же вы родом, что не знаете таких элементарных вещей?

Понимаю, что меня раскусили. Жестко. Безжалостно.

Редактор повторяет:

– Откуда вы?

Существа

Виргиния – читает Джейми. Джейми умеет читать. Так называется наша земля, думает Джейми.

Мы называем их существами, говорит тетушка. Мы называем их существами, говорит дядюшка. Про них не говорят, говорит сестра. Про них не говорят, говорит старший брат. А где мама, спрашивает Джейми. А где папа, спрашивает Джейми. А их нет, говорит тетушка. А их нет, говорит дядюшка.

Собирают на стол. Сегодня день Благодарения, сегодня индейка будет. Прошел темный Самхейн, холодно стало, поднимаются над полями белые туманы, листья облетели. Тетушка волнуется, что дособирали урожай с поля после Самхейна, как бы чего не случилось. Дядюшка говорит, что все будет хорошо. Дядюшке можно верить.

Через много лет история будет вспоминать, как первые поселенцы переживали первые зимы – думает старший брат. Про нас будут говорить, думает старший брат. Выходит в поле убрать пугало до первого снега. Возвышается черный силуэт мельницы на фоне полной луны.

Сестра помогает тетушке убирать посуду после ужина, вспоминает, что не сняла простыни во дворе. Выходит в темноту двора, простыни хлопают на ветру.

Крик в темноте ночи.

Тетушка вздрагивает.

Дядюшка хватает ружье. Старший брат хватает ружье. Оба бегут в темноту прочь из дома. Тетушка закрывает лицо руками.

А где сестра, спрашивает Джейми. А где дядюшка, спрашивает Джейми. Тетушка молчит, кусает губы. Старший брат рубит дрова во дворе.

Мы называем их существами, говорит лавочник. Мы называем их существами, говорит мельник. Мы называем их существами, говорит священник. Они приходят по ночам, говорит мельник. Они приходят по ночам, говорит лавочник. Кто-то поговаривает, что надо вернуться. Кому-то говорят, что обратной дороги нет. Остов корабля возвышается на фоне заката, еще видны буквы – Мэйфлауэр. Мэйфлауэр – читают люди. Мэйфлауэр – читает Джейми, учится читать. Обещали корабли, говорит священник. Обещали корабли, говорит булочник. А уже полтора года, как кораблей нет, говорит тетушка Салли. Полтора года нет, говорит тетушка Бетти.

…когда прибыли корабли, в колонии не оказалось никаких следов жителей кроме останков одного человека. Что случилось с первыми поселенцами, не известно до сих пор. Так думает дядюшка, тут же гонит от себя эти мысли.

Ночь сгущается над Джеймстауном. Люди расходятся по домам, включают телевизоры, Джейми просит планшет, тетушка не велит планшет. Тетушка показывает Джейми звездочку над мельницей, говорит:

Земля.

Джейми радуется, вот теперь если школьный учитель спросит, что там за звездочка, Джейми скажет:

Земля.

Мы называем их существами, говорит тетушка. Мы называем их существами, говорит старший брат. Люди снова посылают сигнал на Землю, снова ждут ответа, не дожидаются.

А мы переживем зиму, спрашивает Джейми. А мы переживем зиму, спрашивает тетушка. А это от автора зависит, говорит священник. А кто наш автор, спрашивают люди. А неизвестно, говорит священник. Разве не создал нас автор по образу и подобию своему, спрашивают люди. Да кто же его знает, говорит священник. Если автор окажется таким же, как мы, значит, он за нас, значит, можно не бояться, переживем зиму. А что может быть еще, спрашивают люди. А он может быть такой, как существа. Людям страшно, люди закрывают на ночь ставни. Близится Сочельник близится Йоль, жрецы собираются на холме, священник смотрит на них, недовольно качает головой. Жрецы чертят руны, смотрят в неведомое. Возвращаются в городок, говорят – все в порядке. Видели автора, создал он нас по образу и подобию нашему. Городок ликует, люди выходят из домов, празднуют веселое Рождество, брат елку принес, Джейми елку наряжает, тетушка готовит пудинг и сосиски с клюквой.

Наступает ночь.

…когда прибыли корабли, в колонии не оказалось никаких следов жителей кроме останков одного человека. Что случилось с первыми поселенцами, не известно до сих пор.

А почему так, спрашивает Джейми, вернее, уже не спрашивает. А почему так, спрашивает тетушка, вернее, уже тоже не спрашивает. Автор же создал нас по образу и подобию своему. Создал, отвечают жрецы, вернее, уже не отвечают. А кто сказал, что он должен быть на нашей стороне, говорят жрецы, вернее, уже не говорят. А на чьей стороне. Мы называем их существами, говорит дядюшка, вернее, уже не говорит. Мы называем их существами, говорит тетушка…

Честер-Честер

Глэдис стоит за спиной. Я не вижу, но знаю – стоит за спиной. Смотрит мне в спину. Она не набросится, говорю я себе, не кинется, не сожмет мне горло, как раньше, уже прошли времена, когда она старалась придушить меня. Теперь все будет хорошо, говорю я себе. Теперь все будет хорошо.

Глэдис кладет руки мне на глаза, я вижу комнату сквозь её ладони. Всё-таки смеюсь (делаю вид, что смеюсь), закрываю её ладони своими:

– Ку-ку.

Оборачиваюсь, встречаюсь взглядом с пустыми глазницами Глэдис. Она молчит. Она всегда молчит с того дня. Но сегодня, вроде, в настроении. Осторожно протягиваю руки к маленькому Дэнни – если даст подержать Дэнни, точно в настроении.

Обнимаю Дэнни, Дэнни тянется красной осклизлой ручонкой к моей цепочке для часов, хочу спросить, где все его игрушки, не спрашиваю, вынимаю, отдаю часы…

…дверной колокольчик одергивает нас всех, Дэнни всхлипывает, Глэдис шипит, это она умеет, шипеть. Знаками, знаками показываю, что мне тоже очень жаль, что я, вроде, никого не ждал, ну что поделать, пришли, так пришли, куда деваться…

Открываю, смотрю на хорошо одетого молодого франта, молодой франт смотрит на нас, судорожно хватается за воздух, делает шаг назад, хочет бежать. Беги, беги, думаю про себя, все-таки добавляю несколько дежурных фраз про не бойтесь и все хорошо.

– Э-э-э… я слышал… вы раскрываете преступления?

– Да, к вашим услугам, – отступаю назад, – проходите пожалуйста.

Делаю Глэдис отчаянные знаки, ты бы, хоть, отступила, что ли, или нет, послать её, что ли, на кухню, сделать гостю чай, или не надо, не будет гость такой чай, который заваривала Глэдис…

– Собственно, в чем дело… отца у меня убили.

– Вы уверены… что это именно убийство?

Молодой франт посмеивается:

– Ну, знаете ли, пулевое ранение не может быть чем-то другим.

Глэдис мотает головой, что-то подсказывает, подхватываю её мысль:

– А может… он сам?

– Его убили из дробовика с улицы. Я хочу знать, кто это сделал.

– Пожалуй, нам придется взглянуть на место преступления.

– Да, конечно же… вы поедете прямо сейчас?

Киваю. Передаю Дэнни Глэдис. Молодой франт оторопело смотрит на Глэдис, как она парит за мной по воздуху, не сразу понимает, что «мы» относится к нам ко всем, и Глэдис тоже поедет с нами, вон она кутается в норковое манто, торжествующе ликую, ага, понравилось все-таки, и шляпка ей понравилась…

– Ну, привет.

Говорю тебе – ну, привет, – ты молчишь. Ты всегда молчишь. Думаю, это ты обиделась, или ты теперь не можешь говорить. Нет, все-таки обиделась, еще бы не обиделась, в правом крыле стучат, сверлят, грохочут, ну что ты, родная, тебе же лучше будет, дом отремонтируют, уютно станет, я туда уже мебель заказал, а старые кресла оставим, и столик тоже. Разворачиваю рекламный проспект, показываю детские кроватки, выбирай любую, ты сердишься, ты разрываешь бумагу на клочки. Меня прошибает холодный пот, не к месту и не ко времени вспоминаю, что ты можешь и бумагу разорвать, и швыряться мебелью, и шею мне свернуть…

Развожу огонь в очаге, ты подбираешься поближе. Думаю, что для тебя значит огонь, или ничего не значит, может, тебе тепло нужно, может, еще что-то. Ловлю твою руку, холоднее самого льда, бормочу что-то, что холодно же, хочу набросить на тебя шаль, ты отскакиваешь, отвечаю что-то, что ты хоть сына нашего пожалей, ему же холодно – я так и не успел заметить, кто это, но мне почему-то кажется, – сын…

Думаю, надо потихоньку сказать тебе, что скоро ремонтники и в это крыло переберутся – успеть до настоящих холодов, до снегопадов, хорошо хоть осень затянулась в этом году. Ты сердишься. Я так и знал, что ты будешь сердиться, ну да ничего, тогда ты тоже сердилась, когда мастера в дом пришли, стали убирать мусор, ставить окна, покрасили лестницы, сорвали обои, ты сердилась, а я показывал тебе каталог, вот, я нашел такие же обои, такие же, все здесь будет хорошо…

Мне не меньше тебя хочется, чтобы здесь все было, как раньше. Особенно в наших комнатах в мансарде. Я даже кресла там оставлю, только обивку поменяю, хорошо? Оглядываю обшарпанную комнату, хватаю шпатель, соскабливаю то, что осталось от штукатурки, чтобы успокоиться. Кажется, тебе нравится, ты подбираешься ко мне, тоже начинаешь соскребать штукатурку, переглядываюсь с тобой, как раньше, как в детстве, – обстановка начинает неуловимо разряжаться. Ты спохватываешься, ты набрасываешься на меня, сжимаешь мое горло, еще пытаюсь отбиваться, как в детстве возились на ковре, и нянечка ворвется, завизжит, эт-то ш-што т-т-такое, – понимаю, не игра, не игра, еще пытаюсь вырваться, мир меркнет…

…экипаж замирает возле дома, покачивается на рессорах. Выходим все четверо, прохожие оглядываются на Глэдис, кто-то кричит, кто-то кого-то успокаивает, да это же чета Черри-Джемов, а вы про них не слышали, да что вы, да весь город говорит… Кто-то осторожно спрашивает, а не пьет ли она кровь, кому осторожно отвечают – нет, нет, что вы. Подходим к дому, не дом, настоящий замок, прошу показать мне окно, в которое стреляли, молодой франт показывает неприметное окошко в башне, Глэдис парит над землей, поднимается к окну, просачивается в комнаты сквозь стены, что она там ищет, здесь надо искать, в саду вокруг дома, где прятался убийца с ружьем, если он вообще прятался здесь, а не в доме напротив. Оглядываю заросли, верно, стрелять отсюда довольно удобно, но что-то не сходится, что-то, что-то, что-то… А, ну да, я же не вижу, что там в окне, за стеклом, видно только отражение неба. Надо будет спросить, горел свет в тот вечер, когда убили хозяина. Спохватываюсь, что потерял молодого франта, ах да, кажется, он вошел в дом, спешу на крыльцо, в прихожую, в зал с двумя изогнутыми лестницами, по шахматному клетчатому полу, а вот он, мой заказчик, под аркой целуется с молоденькой барышней, вот те на…

Молодой франт смущается, барышня краснеет, мой заказчик неловко представляет мне свою кузину, осторожно шепотом просит, вы уж как-нибудь постарайтесь, чтобы кузина моя супругу вашу не видела, впечатлительная она у меня барышня… вовремя сказал, вот уже спешит ко мне моя благоверная, несет треснувшую табакерку, собирает улики.

– Там никто не живет, – повторяет прохожий.

Он смотрит на прохожего, добавляет еще полсоверена.

– Туда нельзя идти, – добавляет прохожий.

– А что такое?

– Дурное место там… дурное…

– Притон там, что ли? Наркоманы какие…

– Да нет…

– А что?

– Да… нечисто там.

– Ну, конечно, дом заброшен, убирать там надо…

– Да нет…

Он добавляет еще соверен.

– Призрак там…

– …это вы убили отца.

Смотрю на молодого франта, повторяю:

– Это вы убили отца.

Ожидаю чего угодно – возмущенного «Да как вы смеете!», нервного смешка, спокойного – «Каковы ваши доказательства», уже готовлюсь выскочить за дверь, если он вытащит оружие, уже готовлю какие-то аргументы, а вот вы вышли из гостиной в половине пятого, спустились в сад, и…

…ничего подобного.

Молодой щеголь откашливается:

– Ну, мы же не хотим, чтобы об этом узнали, правда?

– Простите?

– Ни вам, ни мне это не нужно… верно ведь?

– В смысле?

– Тысяча фунтов вас устроит?

– Что вы имеете в виду?

– А полторы?

– Но…

– Сэр, посудите сами, что вы получите, если разоблачите меня? Очередную благодарность от полиции. Пару строк в газете. И все. А полторы тысячи на дороге не валяются.

Уже готовлю фразы – Да как вы смеете, да за кого вы меня принимаете, наконец-то эти слова пригодились мне в жизни. Краем глаза замечаю Глэдис, она делает мне отчаянные знаки, кивает, соглашайся, соглашайся. Я взглядом показал ей, что о согласии не может быть и речи – Глэдис заметалась по комнате, изображая отчаяние, и даже сделала вид, что хочет выбросить маленького Дэнни в окно – я знал, что с Дэнни ничего не случится, упади он хоть с самой высокой башни, но все равно я понял, что Глэдис рассержена, и очень сильно.

– Х-хорошо, – ответил я, – я… мы… мы согласны.

Вот и отлично, я знал, что умные люди всегда могут договориться, – он крепко пожимает мне руку, меня передергивает. Сегодня в нашей паре с Глэдис моя очередь обижаться. Или, по крайней мере, потребовать объяснений. И что-то мне подсказывает, что объяснений не будет…

Он входит в дом, который ему указали. Он понимает, что идет навстречу своей гибели – но чувствует, что ему уже все равно. Заброшенный дом встречает мрачным молчанием, две изогнутые лестницы поскрипывают почему-то сами по себе, опавшие листья осыпают клетчатый пол…

Он поднимается по лестнице на второй этаж, и дальше, в мансарду, там все осталось как было, только обивка на креслах поистрепалась, штукатурка обсыпалась, и листья, листья, кругом листья из разбитого окна.

«– А давай на поезде уедем.

«– А давай.

«– А давай в Честер.

«– Ты чего, мы и есть в Честере!

«– А я в Че-е-е-стер хочу-у-у-у! Ма-а-ма-а-а-а!

Что-то тут есть. Совсем рядом. Или кто-то. Или не что-то и не кто-то. Он настораживается, он прислушивается к тишине осени, шорохи листьев сзади, ближе, ближе…

Он оборачивается. Смотрит на пустые глазницы, на спутавшиеся волосы, не сразу понимает, что существо перед ним парит в воздухе. И так же не сразу замечает маленький кроваво-красный комочек на руках существа, вздрагивает, бормочет что-то, что я наделал, что наделал…

Думаю, сказать Глэдис, что это она виновата, или нет. Нет, все-таки не говорить, да и вообще как-нибудь изловчиться, чтобы не брать её с собой. Осторожно доедаю бекон, осторожно завожу разговор, что погода сегодня скверная, морозы ударили к Сочельнику, нет ничего лучше, чем сидеть у очага, да и маленькому Дэнни вредны прогулки в такую погоду… Глэдис удивительно быстро соглашается, отпускает меня одного, как-то подозрительно быстро. Нет, вроде все в порядке, притерпелись, притерлись друг к другу, конечно, как в детстве уже не получится, но все равно хорошо…

Иду к экипажу, Глэдис выскальзывает из дома, ага, всполошилась… нет, набрасывает мне на плечи шарф, киваю, спасибо, спасибо, не бойся, не замерзну. Устраиваюсь в экипаже, констебль начинает что-то увлеченно мне рассказывать, слушаю краем уха, стараюсь собраться с мыслями…

– Так вы говорите… суицид?

– Да, застрелилась из дамского пистолета.

– Любопытно… сначала отец семейства, потом племянница… вы уверены, что она сама?

– Да, в этом нет сомнений, она оставила письмо…

– Но ведь и письмо можно подделать, не так ли?

– Разумеется… но здесь не остается сомнений… Дело в том, что покойный мистер Джем в завещании поделил все имущество между сыном и племянницей. Молодой мистер Джем соблазнил свою кузину, пообещал жениться… Уговорил её переписать на него все до копейки, а потом потребовал покинуть дом…

– Кажется, вы говорили, что у неё были родственники где-то в деревне?

– Были… Дело не в этом… разбитое сердце не склеишь… Кроме того, вскрытие показало, что она ждала ребенка…

– Вот оно что… – спохватываюсь, – но если вы все знаете, зачем вы меня позвали?

– Дело в том, что мерзавец бежал. Полиция ищет его, но безрезультатно, мы думали, хоть вы поможете найти негодяя…

– Есть хоть какие-то зацепки?

– Да… вот обрывок его квитанции на поезд…

Смотрю на маршрут, ничего не понимаю, Честер-Честер, как такое может быть.

Спохватываюсь.

Понимаю, что знаю, где злодей.

И что мы его никогда не найдем.

«– А давай уедем далеко-далеко.

«– А давай.

Он спешит на поезд, он хочет зажать уши, чтобы не слышать голоса памяти. Сжимает в руке посадочный талон, Честер-Честер, почему Честер-Честер, ошибка какая-то. Неважно, неважно, уже все неважно, бежать, бежать, где не схватят, где не будет объявлений на столбах, разыскивается.

«– А давай на поезде уедем.

«– А давай.

«– А давай в Честер.

«– Ты чего, мы и есть в Честере!

«– А я в Че-е-е-стер хочу-у-у-у! Ма-а-ма-а-а-а!

Нет, нет, не вспоминать. Он вбегает в поезд, ветер подхватывает билет, рвет из рук, гонит по перрону, контролер хлопочет, ничего, ничего, я видел ваш билет, видел…

– Приехали, сэр.

…он выходит из поезда, оглядывается, не понимает, это Честер, нет, не Честер, или Честер, и в то же время не Честер, вот этого дома не было, а особняк Фишеров совсем обветшал, и маленькие улочки вымостили камнем…

«– А ты вырастешь, на мне женишься?

«– Еще как женюсь!

«– А не врешь?

«– Еще чего, буду я врать…

Не думать, не думать, не вспоминать… он хочет просочиться гостиницу, не успевает, видит в конце улицы дом с пустыми глазницами окон, холодеет – будь он проклят, если не видел этот дом раньше…

– Скажите… кто живет в этом доме?

Оторопевший прохожий цедит сквозь зубы:

– Э-э-э… никто.

Он показывает прохожему соверен:

– Там никто не живет, – повторяет прохожий.

Он смотрит на прохожего, добавляет еще полсоверена.

– Туда нельзя идти, – добавляет прохожий.

– А что такое?