Текст книги "Правда по Виргинии"
Автор книги: Мария Фашсе
сообщить о нарушении
Текущая страница: 4 (всего у книги 13 страниц)
На остановке я вспомнила еще одну вещь о моем отце: он не знал названий ни деревьев, ни птиц, ни столиц Африки и Азии, но выдумывал их для меня. Он считал, что уж лучше соврать, чем ничего не ответить.
А еще ему нравились карнавалы. Он весь год ждал парада на проспекте Маипу, не где-нибудь в центре, не на Гуалегуачу: парад в Банфилде. Три квартала, залитые светом, народ в маскарадных костюмах, гирлянды, барабанная музыка: может быть, именно таким представлял рай мой отец.
12
Диего рассматривал мои ноги, словно впервые видел меня обнаженной. Казалось, он удивлялся тому, что у нас, женщин, есть ноги. Зачем они нам нужны?
Я еще не сделала педикюр, я записалась на понедельник, чтобы не стыдно было разуться перед Сантьяго. Утром, пока принимала душ, я случайно ободрала ноготь на большом пальце ноги. Я положила ногу со здоровым ногтем на другую. Диего присел передо мной на корточки и своими большими руками положил мои ноги ровно. Он бросил взгляд на обрезанный коврик, разноцветные бумажки, исписанные салфетки, маркеры, газеты и журналы, разбросанные по полу.
– Ты осознаешь, что твой кругозор сужается? – улыбнулся он. – Раньше ты читала книги.
– Но я читала меньше и знала меньше. Все равно я читаю какие-то книги. Я снимаю ксерокс с нужных мне страниц и затем складываю их в папки с разными заметками по этим темам. Заметки, конечно, дают фрагментарное описание, но более широкое. Это как Интернет, хотя мне больше нравятся бумаги, я предпочитаю свои папки.
Я вдохнула воздух. Иногда такое со мной случалось: когда я столько наговорю, мне потом становится трудно выговаривать слова. Я говорила много и на одном дыхании, скороговоркой, которую я сама усложняла еще больше в процессе говорения. Этому меня тоже обучил Диего. С того времени, как мы стали встречаться, я поняла, что мне придется в любой момент поддерживать разговор; как те пациенты, которые периодически выполняют упражнения для того, чтобы разработать долго бывшую в неподвижности руку.
– Я ездила к маме, – сказала я.
– Как она?
– Хорошо. Передает тебе привет.
– А сейчас ты о чем пишешь? – спросил он, пока помогал мне собирать бумаги в папку.
– О снах.
– Не вижу Фрейда…
– У него все очень надуманно. Кроме того, я потеряла к нему всякое уважение после истории о Билли Вилдере.
– Какой истории?
– В тысяча девятьсот двадцати шестом году журналист Вилдер должен был взять у него интервью в Вене; его встретила женщина и пригласила пройти, и он смог рассмотреть приемную из зала, через дверь. Его внимание привлекло то, что диван был очень маленьким, и он понял, что все фрейдистские теории основаны на анализе лилипутов.
– То есть на нас они не работают? – засмеялся Диего и посмотрел на мои ноги, которые он держал в своих руках.
– И тут появился Фрейд с салфеткой на шее, он был Велдеру по пояс, и, когда Велдер сказал, что он журналист и хочет взять у него интервью, Фрейд его выгнал. Поэтому я предпочитаю Сакса.
– У тебя есть его книги?
– У меня есть парочка длинных статей и несколько рецензий. – Я показала ему заметку из «Нью-Йорк таймс»: на фотографии полный мужчина с белой бородой, почти лысый; три морщины, как шрамы, пересекают лоб, одет в белую футболку, в руках держит периодическую таблицу.
– Еще ему не нравилась музыка.
– Саксу?
– Нет, Фрейду.
Нам не хватает занавесок, подумала я. Но никто не будет смотреть на нас в это время, время сиесты и мыльных опер, к тому же Диего почти никогда не делает это на диване.
– Странно, что ты вернулся с работы так рано, – сказала я.
– Мне очень захотелось тебя увидеть.
Мы бы могли пережить второй медовый месяц. Мы бы могли наслаждаться тем, что вдвоем. По крайней мере Диего этим наслаждался. У меня же, напротив, было ощущение затишья перед бурей. Иногда я сильно скучала по Августину, большую часть времени на меня нападала какая-то непонятная тоска, что-то похожее на желание, чтобы Сантьяго в итоге не приехал.
Диего немного сжал губы, мускулы у него на лице напряглись, и он заморгал. Локон волос упал ему на лоб, он теребил ремешок своих часов. Я сняла их и положила на стол. Ему до сих пор трудно давалось начало. Я следовала его движениям, использовала моменты, когда он приближался ко мне, чтобы поцеловать его и начать.
Он внимательно осмотрел мои уши, сначала одно, затем другое.
– У тебя симметричные родинки. – Он потрогал их. – По одной на каждом ухе, еще на шее и на грудях, вот здесь.
– Никто никогда не обращал на это внимание, – соврала я и поцеловала его.
Он снял с меня очки, положил их к часам и отвел меня за руку в спальню, словно мы были детьми, словно он повел меня прогуляться или поиграть в свою комнату.
Джинсы с трудом сползли с моих бедер, я взяла его руки в свои и медленно опустила их себе на лодыжки, разула одну ногу, затем вторую.
Это Диего делал лучше всех: казалось, на фалангах пальцев у него есть маленькие компасы, поэтому они прекрасно знали, куда двигаться. Я понимала, что люблю ощущение, которое возникает после его прикосновений.
– Если ты когда-нибудь уйдешь, – однажды сказала я ему, – оставь мне свою руку.
– Нет, – поправил он меня, – либо весь я, либо ничего.
– Скажи мне, – сказал Диего.
– Что ты хочешь, чтобы я тебе сказала?
– Что-нибудь.
Это была своеобразная игра. Диего нравился мой голос после занятий любовью, поэтому он всегда пытался заставить меня разговаривать.
– Ты заметила?
– Что?
– Что с тех пор, как уехал Августин, ты снова начала кричать. – Он накрылся одеялом, несмотря на то что было очень жарко.
– Громко? Я громко кричу?
– Достаточно. Но мне нравится, мне этого не хватало.
Мы обычно не говорили о таких вещах, но иногда я думала, что это я научила его заниматься любовью. Сантьяго научил меня, а я научила Диего. Не думать, например. Я, которая не прекращала думать ни на одну секунду, которая думала о нескольких вещах одновременно, которая думала, даже когда спала, даже когда видела сны. Для меня секс стал оазисом в пустыне: единственным местом, где я могла вообще ни о чем не думать. Секс и танцы были не совместимы с размышлениями; Диего не умел танцевать, но мы с ним занимались любовью, и я добилась того, чтобы он тоже ни о чем не думал. Чтобы он не вскакивал с кровати, как чертик на пружинке, когда мы заканчивали. Я научила его забывать обо мне, быть эгоистом, иногда даже жестоким. Делать это в любое время суток, в разных местах в доме, со светом или без, медленно или быстро. Нам больше нравилось медленно. Мы называли это «эрозия». Мне нужно будет сдерживать себя и не кричать, когда приедет Сантьяго. Может, рассказать ему? Может, рассказать ему сейчас про Сантьяго?
– Как дела у Веро с ее женихом? – спросил Диего, рассматривая на потолке влажное пятно рядом с люстрой.
– Плохо. Они то ругаются, то мирятся, потом снова ругаются. Единственная причина, почему они до сих пор вместе, – это то, что они прекрасно проводят время в постели.
Диего заложил руку за голову.
– В какой-то степени я могу их понять, – продолжила я и увидела, как его тело под одеялом напряглось.
– По крайней мере со мной у тебя нет такой проблемы. – Я хочу сказать, что нас связывает не только это.
Он сел на край кровати, спиной ко мне и начал одеваться, как в первые разы, когда мы занимались любовью.
Ему не нравилось его тело, и он не хотел, чтобы я его видела. Однако мне он казался красивым: высокий, стройный, покрытый волосами. Я потратила несколько месяцев, чтобы хорошенько рассмотреть его голым. Я раскрывала его ночью, пока он спал, и любовалась им.
Он пошел в гостиную забрать свои часы, как герой идет забирать свою шпагу, без которой он теряет свое могущество.
Я надела футболку, пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Достала щипчики из косметички и выщипнула волос, который вырос у меня на подбородке. Затем я рассмотрела свои глаза; я использовала зеркало, как лупу, которую настраивала, приближаясь и отдаляясь. «Виргиния Гадеа, – сказала я. – Виргиния Гадеа, Виргиния Гадеа». Я прильнула губами к зеркалу и снова отодвинулась. Это была красивая сцена.
Иногда моя жизнь казалась мне пародией на какой-нибудь фильм. Но не все сцены были хорошими. Надо, чтобы у человека было две жизни, подумала я, вторая должна состоять из того, что нам нравится в первой, чтобы мы могли пережить это еще раз. Однако это было свойственно только плохим фильмам: сплошные кульминации, яркие моменты и никакого круговорота событий. Может быть, это вовсе и не проблема плохих сцен, а всего лишь недостаток средств.
13
Мужчины-партнеры Виргиния Гадеа
Я не великая спортсменка. На самом деле я совсем не спортсменка, иногда по утрам я просыпаюсь с ярко выраженным желанием пробежаться, но потом не осмеливаюсь издеваться сама над собой. В таких случаях я понимаю, что, однажды пересилив себя, в следующий раз я могла бы пробежаться, не прилагая особого труда. Это любопытный феномен, который повторяется: я отказываюсь от обеда и днем умираю от голода, но если я продолжу голодать, я смогу отказаться от ужина и, возможно, от завтрака на следующий день. Мои подруги утверждают, что если пару месяцев не заниматься любовью, то потом можно обходиться без этого многие месяцы и даже годы. Большинство нас, женщин, нуждаются в том, чтобы ставить себе такие необходимые условия, чтобы любить себя. А также определенные надуманные условия, чтобы их любили. Кажется, у мужчин нет такой проблемы, по крайней мере это утверждают все мои знакомые мужчины. Женщины – это партнерши, во всяком случае, те женщины, с которыми мужчины хотят переспать, а потом распрощаться.
Я никогда не встречалась с женщиной-партнершей, но имела возможность оценить достоинства, мужчины-партнера. Танцевать – это не то же самое, что и заниматься любовью, но достаточно и этого, чтобы ввести в игру мужчину-партнера.
Как его узнать? Мужчина-партнер обычно не красавец – хотя встречаются и такие, – в любом случае, он выглядит красавцем, когда танцует в красном свете прожекторов, с женщиной, которая первая нашла его. Для начала, он умеет останавливаться: выпрямив тело, в вызывающей позе. Его ноги обычно плавно следуют ритму музыки.
Женщины, которые не очень хорошо танцуют, или те, которые совсем не умеют танцевать, могут начать с того, что попросят дать им несколько уроков танго. Учитель обычно гарантирует посредством взаимодействия, которое обязательно в паре, мужчину-партнера на время занятий, и все счастливы, потому что уже танцуют лучше, чем вначале, когда только пришли.
Мы все должны провести хотя бы пятнадцать минут в своей жизни с мужчиной-партнером. Проблема с ними такая же, как и с женщинами-партнершами: в большинстве своем они отрицают, что их предназначение – это временная деятельность. Они хотят разговаривать с нами, пока танцуют, хотят узнать наш знак зодиака, наши вкусы и увлечения, хотят показать, что они эксперты не только в искусстве танцев, но и в кино, музыке и живописи. Нам не остается другого выхода, как с большей или меньшей деликатностью дать им понять, что их обязанности заключаются только в том, чтобы держать нас за талию и кружить, чтобы мы летали по танцплощадке. Потому что в этом и заключается мимолетное и неотразимое очарование мужчин-партнеров: мы можем забыться, позволить им вести нас; они выбирают за нас нужное направление, и мы остаемся счастливые и довольные, уверенные в том, что их желания совпадают с нашими.
Уроки танго и милонги:
«Ла-Вирута» – ул. Армениа, 1366: среда с 21 до 23 ч.; пятница и суббота с 22.30 до 24 ч.; воскресенье с 20 до 24 ч. (затем танцы).
Салон «Каннинг» – ул. Скалабрини-Ортиз, 124: вторник, пятница и суббота с 21 до 23 ч. (затем танцы).
«Ниньо-Биен» – ул. Умберто, 1 1311: четверг, пятница и суббота с 21 до 23 ч. (затем танцы).
14
Магическое сочетание оправы кольца с большим камнем из зеленого стекла. Другие скрывают ненастоящее золото, а мне никогда не нравилось все золотое. Зеленое кольцо мне подарила Веро на прошлый день рождения; она мне его вручила там, в «Ла-Вируте». Тем вечером я не прекращала танцевать ни на минуту и решила, что буду надевать его на все танцы милонги как талисман.
В воздухе кружился серпантин и витал запах пиццы, который танцовщицы пытались зажевать мятными подушечками.
– Мы сегодня пойдем? Мне необходимо потанцевать.
«Необходимо» было любимым словом Веро, она его использовала очень часто. «Мне необходим воздух», «Мне необходима вода», «Мне необходима сигарета», «Мне необходимы туфли», «Мне необходим мужчина».
Серия танцев пуглиесе подходила к концу, а мы продолжали сидеть, без желания разговаривать, глядя на танцплощадку. Женщины, их ноги: пятка, носок, поворот, ноги сплетаются и кружат в такт с ногами мужчин; веки опущены, на лице блаженная, сексуальная улыбка. У мужчин челки, гель и прямые брови, даже молодые и современные парнишки переодеты в танцоров танго.
Веро сделала мне знак. Там был Рикардо, в своей синей в полоску рубашке, аккуратно заправленной в штаны с темным кожаным поясом, на бронзовой бляшке была выгравирована лошадиная голова.
Мы прижались щеками друг к другу; от него пахло мылом. Я закрыла глаза, и мое тело начало двигаться, прекрасно повторяя его движения, мы танцевали слаженно, как соединяются части пряжки на его ремне. Все было так просто. Я скользила с такой естественной легкостью, с какой мне хотелось бы скользить и в жизни. Мы пересекали зоны кружения, мы сталкивались с некоторыми парами; каждый такт, в каком-нибудь повороте я открывала глаза и смотрела на лицо Рикардо в зеркала салона.
– А как же все твои женихи и мужья? Они разрешают тебе приходить сюда?
Я выдавила из себя улыбку. Всегда одна и та же шутка.
– Почему ты не пришла в прошлую пятницу?
– Не смогла.
– Ты должна приходить, – он закончил поворот и закрыл объятия, чтобы сказать то, что он собирался мне сказать, и чтоб при этом я на него не смотрела, – когда ты не приходишь, я чувствую, что мне чего-то не хватает.
Я не хотела, чтобы он говорил. Я хотела только танцевать. Как Катель Голлет, британская принцесса, погрязшая в развратных удовольствиях и танцах. «Когда я встречу достойного рыцаря, способного танцевать со мной двенадцать часов подряд, я подарю ему свою руку и сердце», – пела Катель. Дьявол переоделся статным танцором в черно-красном костюме и в шляпе с пером грифа, и для Катель все закончилось трагично. Но Рикардо не был статным и был одет в синее. Рикардо был всего лишь мужчиной-партнером.
Я знала, почему я ему нравлюсь, хотя даже он этого не знал. Причина была не в моем теле, не в волосах, не в глазах: я ему нравилась, потому что я не разговаривала. Прежде всего, я не рассказывала о себе, я вообще исключила первое лицо из своего словарного запаса. Я не говорила фразами типа: «Я из тех людей, которые…» Я концентрировалась только на танце, на музыке или на чем-то другом, чем не был он или я сама. Я устремляла взгляд куда-то между его подбородком и шеей и никогда не смотрела ему в глаза, хотя мне нравилось прикасаться к его телу, его плечам, бицепсам и спине. Он мог догадываться об этом по тому, как я сжимала руку, по тому, как моя рука мягко скользила по его рубашке.
Танец закончился. Я оставила его в дальнем конце салона и вернулась за свой столик; поток танцоров колыхался то вправо, то влево, как воды Красного моря.
Веро ушла в туалет, чтобы в очередной раз накраситься. Адриана только что пришла, у нее был отсутствующий вид, свойственный женщинам, которые влюблены в кого-то, кого в данный момент нет рядом, и которые с головой погружены в свою любовь. Она стерла выражение печали со своего лица, как снимают макияж хлопковыми подушечками. Предмету ее обожания было сорок лет, он был разведен, имел сына, его звали Клаудио. Я огляделась вокруг: столики, еще столики, барная стойка, мужчины, которые кивают головами в надежде, что она их заметит.
– Тебя со всех сторон приглашают танцевать.
– Где? – весело спросила Адри; она курила свою «Виржинию Слимс», словно через мундштук.
– Гэри Олдмэн, вон там, за барной стойкой; наемный убийца в углу со стороны туалета; Шварценеггер за своим обычным столиком…
– Как Диего? – спросила Веро.
Она вернулась из туалета. Ее, кожа была такого бледно-зеленоватого цвета, который появляется летом, когда не загораешь, на губах – темно-лиловая помада, которая ей совсем не шла. Еще она распустила волосы. Я сразу вспомнила слова мамы: «Когда ты красишься и распускаешь волосы, сразу становишься другой». Веро и была другой: напуганной и тревожной.
– Диего – хорошо, – ответила я.
– Ты никогда ничего не рассказываешь.
Она была права. Почему я никогда не говорила о Диего? Иногда это заставляло меня сомневаться в искренности моей любви к нему. Женщины всегда находят повод поговорить о мужчинах, в которых они влюблены. Они цитируют сказанное ими, рассказывают их истории и даже повторяют их шутки. Я раньше тоже это делала, но не с Диего. Когда-то я рассказывала о Томасе, потом о Сантьяго, когда мы уже расстались. Мне лучше не вспоминать, сколько раз я произносила имена «Томас» и «Сантьяго». Это был способ позвать их, перенести их поближе к себе. Может быть, я не говорила о Диего, потому что он и так всегда был очень близко, не было необходимости вспоминать его, звать. Он был всегда на расстоянии вытянутой руки. В любом случае, сейчас я могла бы рассказать им о Сантьяго, о его приезде в Буэнос-Айрес.
Девять лет назад я рассказывала о Сантьяго, сидя за этим самым столиком.
– Говоришь, он делал тебе вот так? – Веро затыкала уши и закрывала глаза. – Здорово, внутри все шумит.
– Да. И целовал, как будто дуя мне в рот. Он целовал меня всю, до пальцев на ногах, и у меня было ощущение, что все, что меня окружает, – мое.
Я удивлялась самой себе, что рассказываю такие подробности, немного приукрашивая их. Но это опять же был способ еще раз призвать его.
– Это техника индейцев майя? Или, может, инков из Колумбии? – говорила Адри. – Мы можем называть это «колумбийка». Сделай мне колумбийку. Представляешь себе?
Еще я рассказывала о Сантьяго после его звонков.
– Ты уверена, что это был он?
– Да. 00 571 61 64132 – звонок из Боготы, я это уже выяснила.
– Может быть, это звонили Диего?
– Кто может звонить Диего из Колумбии? В любом случае, ему бы оставили сообщение.
Затем начинались дебаты: сколько времени можно быть влюбленной в мужчину, не видя его? «Всю жизнь», – утверждала Веро (не видеть его – это совсем ничего не значит). Для Адри все зависело от того, влюблена ли ты еще в одного или нет, она говорила, что можно влюбиться сразу в двух, особенно когда один находится где-то далеко. «Все зависит от этого», – говорила она. Слишком много условностей, и мы меняли тему.
– Сегодня ты войдешь в мое прошлое, в прошлое моей жизни. Три чувства сохранит моя раненая душа: любовь, грусть и боль, – пела Веро, и у нее неплохо получалось.
Скорее всего, я смогу сказать это: сегодня ты войдешь в мое прошлое.Они, наверное, уже забыли о Сантьяго. Зачем им сейчас все рассказывать? Он пробудет здесь всего лишь неделю, даже меньше, четыре дня, и я придумаю очередную отговорку – как уже делала это много раз – на следующую пятницу.
Четыре дня с Сантьяго. Сантьяго будет спать в нескольких метрах от нашей с Диего кровати, в кровати Августина.
Августин сейчас уже, наверное, спит. Но не в своей комнате, а в каком-нибудь гамаке, в палатке у моря. Хорошо ли он спит? Не холодно ли ему? Слышит ли он шум волн? Скучает ли он по мне?
– О чем ты думаешь? – спросила Веро.
– Об Августине.
Рикардо ушел, и единственная кто танцевал, была Адриана. Иногда сразу двое подходили пригласить ее на танец. Мы с Веро предоставляли им второе право выбора, но мужчинам это казалось невежливым, или они просто предпочитали выбрать другую.
Веро и Адри два раза в неделю посещали психолога и спортзал, я заменяла эти процедуры пятничным сеансом танго. Я утверждала, что это дает тот же эффект, и даже лучше, чем все эти терапии: нет необходимости говорить, познавать саму себя, искать объяснения и решения того, что его не имеет. Они были не согласны. Однако с того времени, как у Адрианы появился жених, она перестала посещать психолога, а Веро терапия, по всей видимости, не очень-то и помогала: она вертела стакан в руках, рвала салфетки, грызла ногти, собирала и распускала волосы, откидывала их рукой то направо, то налево.
– Ты красивая, Веро. Тебе очень хорошо с такой прической, – соврала я.
Веро удивленно приподняла брови, но ее глаза засияли.
– Ты тоже. Как у тебя с Диего?
– Хорошо. Очень хорошо.
– Ты не можешь его клонировать? Он отличный муж.
Я подумала о Диего; он, наверное, смотрит фильм в гостиной или читает газету, рубрики, которые не успел прочитать за завтраком, помешивая свой кофе, подложив подушку под спину. Моему мужу нравилась рутина. Для меня Диего был как часы: я могла расстроиться, потеряться, что-то изменить, но я всегда была уверена, что он непременно будет там, проявляя определенную активность в определенное время. Расписания, перегоревшие лампочки, розетки, корм для рыбок, оплата налогов, жилья, страховок, перевозок. Пластиковая посуда, электрические приборы, светские разговоры: он умел справляться со всем этим так, как я не умела этого делать. Моя жизнь стала значительно проще с того момента, когда в ней появился Диего.
В доме в Банфилде не произошло никаких видимых изменений со смерти папы. Все те же программы, еда, правила, расписание. Мое детство было ограничено этим повседневным ритмом, который заставил меня поверить в то, что мир предсказуем и приветлив. Диего брал на себя все наши с Августином обязанности. Сейчас, когда я уже не жила с матерью, он был хранителем семейного очага.
– Ты не похожа на замужнюю, – сказала Веро. По ее интонации я поняла, что она не в первый раз произносит эту фразу, но я только что ее услышала. – Ты ведешь себя не как замужняя женщина.
– А как ведут себя замужние женщины?
– Не знаю. Но мне кажется, что не так, как ты. Например, вот сегодня пятница, вечер, а ты здесь, танцуешь милонгу. Мне-то это приятно, но что говорит Диего?
Я посмотрела вокруг: с одной стороны танцоры, с другой – вереница столиков.
– Бедненький, – сказала я.
– Что?
– Вон там. Он уже час глаз с тебя не сводит. «Бедненький» подошел к столику справа от нас и пригласил на танец девушку в белых брюках. Но Веро уже немного приободрилась. Лучший способ вызвать симпатию у женщины (знакомой или незнакомой) – это хвалить ее внешность и одежду, сказать ей, что ею заинтересовался какой-нибудь мужчина, не важно, на самом деле это так или нет. Она сразу же преображается. Как преображается лицо Августина, когда я хвалю его рисунки, точно так же реагируют мои подруги. Мне ничего не стоит сделать их счастливыми на несколько минут, пусть даже посредством такой маленькой лжи.
– Как ей не идут эти белые брюки! Правда? – сказала Веро, показывая на девушку. Когда она высоко задирала ноги, можно было заметить явные следы целлюлита по бокам.
– А эти пряжки, – добавила я, но Веро не смогла их разглядеть, потому что другие пары загородили обзор.
– Вы позволите?
Альваро было уже под пятьдесят. У него было яйцеобразное лицо и глаза бледно-голубого цвета. И я позволила. До того как закрыть глаза, я увидела, как молодой человек в ботинках со шнурками, с которым Веро хотела потанцевать, пригласил Адриану. Я также увидела, как пришел Томас и встал около барной стойки в глубине салона, перед танцплощадкой. Он, должно быть, хорошо танцует. Томас смотрел на меня. Я никогда не видела, как танцует Томас; девчонки видели. Адри говорила, что он танцует прекрасно и всегда выбирает самых красивых девушек.
– …Тебя не задевает то, что я тебя поправляю? Нет? Я тебе говорю о волне… – говорил яйцеголовый Альваро.
– Нет. – Конечно, меня не задевает, что меня поправляет тип, который совершенно не чувствует ритма.
– …ага, поэтому ты однажды пришла в «Ниньо-Биен». Так что с волной?
Как ему удается так часто использовать это слово? Кто ему сказал, что слово «волна» входит в молодежную лексику? Кроме того, я не была молодой.
– Ты напряжена, расслабься. Я тебе это говорю, чтобы мы смогли сделать волну.
– Меня немного подташнивает, я пойду посижу. Парень в ботинках со шнурками подошел к стойке и поздоровался с Томасом.
– Надо было спросить у него кое-что, – сказала Веро.
– У кого?
– У Гэри Олдмэна, кто он такой. Он гей, женатый, или просто у него есть невеста?
– И что, ты у него спросила? – поинтересовалась Адриана.
– Да. Он женат.
– Что он тебе сказал?
– Сказал, что да. «Не хотела спрашивать это у вас», – сказала я ему. «А я не хотел тебе отвечать», – парировал он. А тут танец кончился, и я пошла к своему месту. – Почему мужчины, вместо того чтобы идеализировать меня, игнорируют, ответь мне?
– Хватит и того, чтобы один тебя идеализировал, и остальные перестануг тебя игнорировать, – сказала я. – Посмотри на Адриану, они вьются около нее, как мошки. Словно знают, что есть где-то мужчина, который ее обожает.
– Все равно что кредиты в банках: их дают тем, кто в них меньше всего нуждается, – сказала Веро. – Кредита в банке мне тоже не дают…
Адри рассмеялась. Смех ее тоже менял: он делал ее более ветреной, нежной.
– Дело в том, что мы на самом деле становимся лучше, когда влюбляемся. Тебе никогда не доводилось чувствовать, что он постоянно на тебя смотрит, хоть его тут и нет, и что ты должна разговаривать и вести себя так, чтобы оправдать его ожидания?
– Ты мне напомнила слова моей бабушки.
– Какие?
– Что после того, как умер дедушка, ей было стыдно ходить в ванную, потому что она знала, что он везде и что он наблюдает за ней.
– Чем ты сейчас занимаешься, Адри? – спросила Веро, когда закончилась «Жизнь моя»; мы слушали ее молча, потому что это была любимая песня танго всех троих.
– Ты имеешь в виду курсы, семинары, книги, йогу и все такое? – вздохнула та. – Ничем. Я ничем не занимаюсь. Когда ты влюблена, ты ничем не занимаешься: не работаешь, не учишься, не думаешь. Я даже не слежу за своими цветами. Любовь занимает слишком много времени: у тебя заканчиваются идеи, пропадает желание что-то делать. Ты только и занимаешься тем, – она откинулась назад и подняла руки вверх, словно загорала, – что любишь.
Я спросила саму себя, не для этого ли умерла любовь: чтобы дать нам возможность заниматься остальным. Или, может быть, все наоборот: любовь позволила нам убежать от всего остального, освободиться от обременительных обязанностей или того, что мы считали обязанностями, которые мы, женщины, иногда себе придумываем. Любовь по отношению к этим незначительным обязанностям то же самое, что и война по отношению к демографическому взрыву.
Молодой человек в ботинках со шнурками вернулся. Он посмотрел на меня, и я даже подумала, что он собирается пригласить меня, но он снова пригласил Адриану; он сделал небольшой реверанс, который остался ею незамеченным.
Веро устало потрясла головой и посмотрела на часы. Казалось, она готова расплакаться в любой момент.
– Веро, знаешь, чего тебе не хватает?
– Да. Жениха, мужа или любовника. И, прежде всего, перестать ходить сюда.
– Нет, чувства юмора.
– Но у тебя тоже его нет.
– Я знаю.
– Да, мне не хватает чувства юмора, но я ведь не поэтому одна. Вспомни Хуана.
– Хуана Адри? – Да. Хуан, Марсело: их всех пугало ее чувство юмора. Чувство юмора не идет женщинам; расскажешь какой-нибудь анекдот или прокомментируешь что-нибудь, и на тебя смотрят, словно ты какой-нибудь трансвестит.
– Ну с Клаудио же все по-другому. Я много раз видела вас вместе и…
– Клаудио – это исключение, и, кроме того, он – не мой тип. – Она позвала официанта и показала ему пустую бутылку из-под минеральной воды, чтобы он принес новую.
Я посмотрела в сторону бара. Томас уже ушел оттуда, на танцплощадке его тоже не было.
– Это здорово, правда? – Что?
– Что у нас с тобой разные вкусы на мужчин, – сказала я и подумала, что зря я это сделала.
– Хорошенько подумав, я пришла к выводу, что мне надо попробовать другой тип мужчин, потому что я не могу найти свой тип.
– Вспомни слова Робин, – сказала Адри, подойдя к столику в сопровождении своего партнера.
– Робина Гуда? – спросила я.
– Нет, Робин Норвуд. «Голодные люди делают плохие покупки».
Я немного задумалась, чтобы понять ее. Это была плохая фраза.
– Как глупо, – продолжила Адри, словно вспомнила о чем-то. – Знаешь, что сказал мне тот парень?
– В ботинках со шнурками?
– Да. Его зовут Фернандо, и он великолепно танцует, если он тебя пригласит, ты это поймешь.
– Так что он сказал?
– Томас сказал ему, что восхищается тобой.
– Восхищается мной? Что еще?
– Ай, Виргиния, он же старик, – сказала Веро.
– Одиннадцать лет назад он не был стариком, – сказала Адри.
– Тогда он тоже был стариком, – настаивала Веро.
– Вот, он тобой восхищается после всего того, что произошло. Ты помнишь? Оказывается, сейчас он тобой восхищается.
– То что он восхищается, еще ни о чем не говорит. Это не значит, что он оставит свою жену.
– Ладно, но какое значение это имеет сейчас?
– Мужчины, они неженки. Знаешь, какой это цвет для того парня? – Она показала на свой темный топ. – Красный. У них все в примитивных цветах. Примитивные цвета, примитивные чувства: они сами по себе примитивные. Они не различают бордовый, алый и лиловый. Мои глаза, например, какого они цвета?
Веро приблизилась к ней, слишком близко для того, чтобы рассмотреть то, что она и так знала:
– Зеленые, темно-зеленые, в центре немного сероватые, а по краям чуть-чуть желтые.
– А вот Августин различает цвета, – сказала я, – но это, наверное, потому, что ему нравится рисовать…
– Да, в конце концов, – вздохнула Вереи открыла бутылку с минеральной водой, – мне было гораздо лучше с Андресом. По крайней мере…
– Да нет, не было тебе лучше, – сказала Адри, – не в сексе счастье. Хотя иногда нам так кажется.
– Адри, любовь сделала из тебя философа, – заметила я. – В следующий раз, когда увидишь Томаса, предложи ему тему для статьи в журнале.
– Дело в том, что она прочитала «Женщины, которые слишком любят», – сказала Веро. – Это ценная книга, ты всегда можешь найти там хороший совет. Посмотри на меня.
– Наверное, ты никогда не влюблялась, наверное, ты убеждала сама себя, что влюблена, чтобы как-то ответить себе на вопрос, почему тебе было так хорошо в постели.
Веро налила себе еще минеральной воды, кинула в стакан два кубика льда, при этом немного забрызгав скатерть.
– Смотрите, – сказала она, – счастливая парочка. Парочка подростков, которые, казалось, сошли с рекламы зубной пасты, скользила по залу, как единое тело. Он шептал ей что-то на ухо, они улыбались, иногда целовались, не прекращая танцевать.
