Текст книги "Случилось нечто невиданное (ЛП)"
Автор книги: Мария Даскалова
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 9 (всего у книги 14 страниц)
Глинобитный дом старого Арнаута, на вид непрочный, стоял на фундаменте глубоко врытых огромных каменных блоков. Никто не знал их происхождения. Строители наткнулись на них, изумились искусству старых мастеров и использовали их для фундамента нового дома. И между блоками получился просторный, глубокий и прохладный погреб. Сейчас в нем при свете сальной свечи напряженно пережидали обстрел те, что остались от семьи Арнаутов. Старый Арнаут то и дело беспокойно вскакивал с места, мелкими быстрыми шажками поднимался по каменным ступеням и выглядывал наружу. Катерина, больная дочь Кормщика, дрожала от холода и прикрывала слабые плечи домотканым шерстяным одеялом. В свете свечи ее лицо уподоблялось лику святой Марины, перед иконой которой она часто ставила свечи в небольшой церквушке Св. Марины. Неизвестный иконописец изобразил ее с большими печальными глазами, а глаза Катерины, которые обычно выглядели испуганными и печальными, сейчас были наполнены напряженным ожиданием. В них не было ни страха, ни печали. Внуки Арнаута тоже молчаливо слушали канонаду. Сосредоточенно прислушивался орудийному грохоту и Атанас, старший внук. Со времени злосчастной помолвки, которая в одночасье превратилась в похороны, юноша изменился неузнаваемо, он как будто возмужал. Его так же сильно влекло к учению, к книжности, но та задумчивость, отрешенность от мира, как будто для него ничего не существовало кроме книг и ученья, переменилась в нечто иное. Пережив настоящее, осознав его, этот молодой муж ничем не напоминал того испуганного новобрачного. И еще один человек, сидевший рядом с ним, сильно изменился. Рада. Старый отец капитана Николы вскоре последовал за сыном, и Рада осталась совсем одна. Пауна взяла ее к себе.
– Они не знают, что бьют по нашему кварталу. Не знают, где пороховые склады, где казармы. Туда надо бить, туда! – произнесла Рада. – Атанас, напиши об этом, укажи точно, где что находится.
– Пусть бьют! Дома построим, лишь бы поскорее приходили, чтобы не длилось это долго, – вздохнула Пауна. Она оставалась все такой же, сильной и ловкой, как прежде.
– А если разрушат все дома, куда же мы пойдем? – спросил Васильчо.
– Найдется куда, – ответил дед, – не беспокойся. А те подземелья на что? Здоровые, глубокие, просторные… Три квартала вместят.
– А кто в них жил? – не успокаивался мальчик.
– А я знаю? – пожал плечами Арнаут. – Об этом нигде не написано.
– Когда пойдете, возьмите меня с собой, – посмотрел мальчик на деда умоляющим взглядом.
– Помолчи уже, – накинулась на него Пауна.
– Если бы я не нашел ту дыру, то куда бы пошел бачо Атанас? – голос Васильчо затрепетал от обиды.
– Ты, ты, внучок… еще сходишь. Мы отправим твоего брата, а на встречу ты сопроводишь меня, будешь светить. Там такая темнота, куча всяческих лазов, тоннелей – заблудиться ничего не стоит…
– Детское ли это дело! Я пойду, – возразила Пауна.
– Сейчас нет детей, есть только воины. Не так ли, Васильчо?
Малец с благодарностью посмотрел на деда. Он почувствовал гордость. Большое дело он совершил. Вот как мужчины оценили то, что он разузнал.
Обстрел продолжался. Снаружи темнота летней ночи надвигалась как бы неохотно. Атанас встал.
– Дай ему серую куртку, Пауна. В белой идти нельзя, ее издалека видно. Хоть бы стрельба не прекратилась. Это как артиллерийское прикрытие, тебе, внучок, будет легче пробраться.
У деда проснулся опыт бывалого солдата. Доброволец минувшей русско-турецкой войны, он чувствовал себя пленником в осажденной крепости. Но он понимал, что его время прошло. Теперь очередь внука идти по пути своего деда, своего отца, своего дяди. И как опытный боец, дед наставлял его, как правильно ползти, прислушиваться, остерегаться наступать на сухие ветки, потому что ночью, когда закончится обстрел, станет тихо вокруг…
– И не вздумай идти вдоль берега. Там путь короче, но и турки не дураки, стерегут там внимательней.
Пауна принесла серую куртку и молча подала ее сыну. Она привыкла к опасностям, которые окружали ее и преследовали всю жизнь. Нрав у нее был крутой, поэтому рука ее не дрогнула, и вздохов не было. Может, и билось тревожно ее материнское сердце, но она этого не показывала. Она была женой моряка, и ее сердце болело бы более, если бы сын ее оказался трусом и скрывался бы в подвале как крыса.
– Довольно болтать, дел невпроворот впереди. Пошли уже, – поторопила она мужчин. – Попа Ставри найти, пол за алтарем взломать, по подземелью брести до стены долго… Ночи не хватит, а дело надо сделать.
– Мать твоя правильно говорит, – одобрил дед Арнаут.
– Если бы ты не пошел, то пошла бы я, – произнесла Рада.
Никто не удивился ее словам. Если бы она так и сделала, они бы не удивились. Несчастная Рада, с испепеленным горем сердцем, с плодом своей любви под сердцем ничем больше не напоминала ту красавицу, которая пела на помолвке так, что гости не могли отвести от нее глаз. Не было уже той Рады в алом шелковом платке, как роза цветущем на ее голове, Рады в парчовых туфельках, тонкий стан которой опоясывал расшитый цветами ремешок с серебряной застежкой. Не было той красавицы, которая гордо постукивала царьградскими каблучками по мостовой на торговой площади, где все поворачивались и смотрели ей вслед. Пополневшая, побледневшая, с лицом, опухшим от слез, в черной одежде, накрытая черным платком… Черной стала жизнь Рады…
– Хотела бы я улететь отсюда, – вздыхала она. – Когда возвращалась я сегодня с кладбища, шла все время вдоль стены… Высокая, мощная… Почему, боже, ты не дал мне крылья, чтобы я могла взлететь… Сотворилось бы такое чудо… С солдатами на улицах не разойтись… Дай бог здоровья Васильку за то, что нашел он ту дыру…
Все слушали Раду и чувствовали в ее голосе непереносимую муку. Пауне тоже было тяжко, так как она ничего не знала о своем муже. От Георгия Кормщика до сих пор не было вестей. Море выбросило на берег обломки досок и балок корпуса «Катерины», но от моряков не было и следа. Она сказала Атанасу:
– Поищи там отца. Может, и он у русских.
Больная Катерина была совершенно уверена, что ее Коста находится у них. Казалось, и Рада сейчас скажет: «Поищи Николу. Привет ему передай…»
Что же произошло? Что задумали эти люди?
Перед заходом солнца, когда затихла стрельба, Атанас и его дед, старый Арнаут, выбрались из подвала посмотреть, что стало в христианском квартале. Русские орудия продолжали бить по нему. Часть домов лежала в развалинах, некоторые горели.
Еще год назад поп Ставри попросил старого Арнаута, который славился плотницким искусством, поправить подгнивший пол на алтаре. При этом выяснилось, что под алтарем церкви Св. Георгия находилось большое подземелье. Вместе с попом они осмотрели его и решили сохранить в тайне эту находку. Подземелье имело разветвления, высотой в человеческий рост, широкие настолько, что втроем можно разойтись, обделанные кирпичом и плоскими камнями. Вырыто подземелье было глубоко и годилось в качестве укрытия. А времена были такие, что укрытие могло понадобиться. Тогда они много вздыхали и жалели, что не знали о нем раньше, во время греческой заварушки. Может, и не погибло бы тогда столько невинных людей.
Старый Арнаут и его внук Атанас вылезли наверх выяснить, много ли народа осталось без крова, поискать попа Ставри и проникнуть в подземелье. Попа они не нашли. Вновь возобновился обстрел, и они поспешили укрыться. Но они увидели нечто другое. У ворот порта турецкие солдаты складывали срубленные ветки деревьев. Из цитадели поротно выбегали солдаты, вооруженные как для атаки, но направлялись не к северным воротам, напротив которых находились русские позиции, а к южным. Что там готовится? – спросил себя старый. И потом, эти зеленые ветки… в нем заговорил старый воин. Если низамы следуют к южным воротам, значит, они выйдут на морской берег. А ветки им нужны для скрытности.
Ночи сейчас стояли безлунные, но ясные и тихие. И хруст попавшей под ноги сухой ветки слышен издалека. Крутой обрыв порос деревьями и кустами, по нему пройти невозможно. На песчаном пляже даже в темную ночь человека нетрудно заметить, не говоря уже о нескольких ротах солдат.
Поделившись своими мыслями с близкими, Арнаут сказал:
– Готовится засада против русских. Надо их предупредить.
Все были согласны с ним. Но как это сделать? Задумались. Было ясно, что паша готовит засаду, но как ее предотвратить? Был бы день, все обстояло бы по-другому. Каждое утро стражники выводили христиан копать окопы перед западной стеной крепости. Паша ожидал оттуда наступления русской армии. А вдоль дороги – сады и виноградники. Там можно было попытаться ускользнуть. А сейчас… Старый заговорил о подземных ходах. Тогда с попом Ставри они не нашли никаких других выходов из них. А такого не может быть. Кому нужны подземные ходы, если из них нет выхода? Тогда-то Васильчо и признался, что из подземелья есть выход к морю. Был он недалеко от причала, укрытый среди разросшихся корней криво растущего тополя. Васильчо рассказал, как еще до прихода русских он с друзьями ходил купаться в море. Они побросали одежду на корни. А потом увидели среди корней щель. Испугались, но разрыли ее. И открылась перед ними дыра. Васильчо, самый смелый из них, спустился вниз. Было темно, руками он ощупывал каменные стены, но свечи с собой не было, и он вернулся. Ребятишки поклялись не сказать никому ни слова об этой дыре. Решили набрать свеч и в ближайшее время самим осмотреть таинственный ход. Затеянное ими предприятие как-то осталось неосуществленным, но находка выхода из подземелья оказалась весьма кстати. Эта неожиданная весть всех взволновала. Время нельзя было терять. Как только наступит глубокая ночь, Юсуф-паша пошлет из засады солдат на еще не укрепленные позиции русских.
Старый Арнаут напрягал ум, чтобы понять планы паши, место засады, путь низамов. Он рассудил, что путь их будет пролегать по пляжу вдоль берега, потому что он короче и безопаснее. А может, отряд, который готовился укрыться в кустах, не будет действовать отдельно, а турецкое командование подготовит и другие силы для большого сражения…
Атанас собрался в дорогу. Тревожные мысли мучили Пауну, Катерину, Раду. А вдруг он не сможет вовремя добраться до русских позиций… А вдруг случится беда – пуля или что-то другое… Боже упаси! Страх стискивал горло и старого Арнаута, но он не подавал вида.
– Пора, внучок. В путь, – сказал он, а Пауна перекрестила сына.
Орудийная канонада продолжалась. Воздух пах дымом сгоревших домов. В темноте с криками метались стаи перепуганных чаек.
Мичман Кутузов
Хотя и невероятно редким, трудно уловимым бывает военное счастье, но теперь оно непременно улыбнется мичману Кутузову, пообещает ему сменить мичманские погоны на лейтенантские, украсить грудь каким-нибудь славным орденом…
Мичман Кутузов волновался. Когда предстоящая операция увенчается успехом, в чем он нисколько не сомневался, звезда мичмана наконец-то взойдет.
Приняв возложенную на него задачу, которая обеспечит выполнение его мечтаний, в небольшой промежуток времени до начала операции мичман успел написать два письма. В первом из них он уведомлял дорогую «маман» о своем отличном самочувствии. «Маман» постоянно тревожилась о здоровье своего любимца, который против ее воли стал морским офицером. Письмо к Софье Петровне имело совсем другое содержание. В нем он описывал все события, произошедшие от прибытия флота к Варне до нынешнего дня – 27 июля. А их было немало, поэтому письмо оказалось необычайно длинным, однако, несмотря на это, оно осталось незавершенным. Мичман собирался закончить его описанием предстоящих действий. Он удовлетворенно улыбался, перечитывая письмо, написанное его мелким красивым почерком. Он знал, что его письма Софья читает вслух Карлу Христофоровичу и его жене. А зная общительный характер Клавдии Ивановны, он был уверен, что о его подвигах узнают все барышни Николаева. Это было очень приятно. А как иначе… Софья мила, привлекательна и талантлива, но ее трудно понять. Мичману нравились кокетливые, шаловливые девушки – прелестные беззаботные бабочки, с приличным состоянием и хорошим положением в обществе. Кузина Софья была для него доброй приятельницей, с которой он делился своими мыслями. Какой огромный интерес вызовет его письмо! Императорский смотр, случившийся так удачно, похвала императора ему и его матросам… рукопожатие, которым он был удостоен…
В жизни мичмана Кутузова наступили изменения. Произошли они совсем недавно. Из Севастополя прибыл новый корабль – «Рафаил». Этот прекрасный фрегат заслуживал, чтобы на нем служил отличный экипаж. Командиром фрегата был капитан-лейтенант Стройников. К своей огромной радости мичман Кутузов был переведен с брига «Соперник» на фрегат «Рафаил». Новый корабль, новый экипаж, новый командир, новые берега! Новые… новые…
У мичмана при Варне наступила полоса везения, его надежды начали оправдываться. Назначение на новый корабль свидетельствовало об огромном доверии. Сегодня он будет участвовать в выполнении ответственной задачи: его включили в состав десанта по захвату турецкой флотилии. Об этом он не мог заранее написать ни «маман», ни Софье Петровне, но после операции он закончит письма со всеми подробностями. А затем обязательно последуют: орден, благодарность, а может, и золотая сабля… Он страстно ожидал всего этого.
Часы короткой летней ночи летели быстро. До начала оставались считанные минуты. Слегка дрогнувшей рукой мичман захлопнул крышку карманных часов, посмотрел на незаконченные письма, погасил лампу и вышел. Его встретила тишина теплой ночи. Назначенные под его команду матросы уже ожидали на палубе. И залив, и берег тонули во мраке. Обстановка полностью благоприятствовала предстоящим действиям. Тонкий серп луны уже исчез за горизонтом, легкий ветерок гнал по небу белые кучевые облака, которые умеряли силу света звезд. Чудесная ночь для исполнения замысла адмирала!
Мехмед Иззет-паша не принял ультиматума. Он ответил посланием, в котором гордо и самонадеянно заявлял, что аллах стоит на стороне правоверных и подарит ему счастье вкусить плоды победы над неверными. Адмирал с чистой совестью ответил огнем на это послание. Началась осада Варны силами русских сухопутных войск и Черноморского флота. Генерал Шильдер, инженер-сапер, предложил командованию план минной войны против крепости. План посредством траншей и рвов означал настоящее подземное наступление. В плане генерала Шильдера предусматривалась координация действий флота, морских десантных батальонов генерала Перовского, егерей, генералов Сухтелена и Ушакова. В тысяче шагов от крепостных стен воздвигались брустверы, копались рвы, с необычайной быстротой устраивались артиллерийские позиции для снятых с кораблей орудий. Гарнизон крепости реагировал на эти работы непрерывными атаками. Отражая нападения, русские строили свои сооружения и непрерывно сокращали расстояние до стен крепости. За четыре дня они продвинулись на четыреста шагов. Немецкие, французские и английские гаубицы и мортиры турецкой артиллерии непрерывным огнем пытались остановить это наступление земляных работ, но ни их огонь, ни внезапные набеги кавалерии, ни отчаянные атаки албанской пехоты не имели успеха.
С приходом флота к Варне обстановка в городе накалилась. Напористые действия адмирала Грейга не ослабевали ни на минуту. Хитрый замысел паши провалился – заботливо подготовленная засада не сработала, осуществить ее помешал фрегат «Евстафий». Когда корабль вышел из Евксиноградского залива, у турок создалось впечатление, что он идет вдоль береговой линии с разведывательной целью. Но когда он приблизился к месту, где под зеленым покровом кустов и деревьев скрывались турецкие части, и открыл ураганный огонь из своих орудий, то стало ясно, что кто-то предупредил русских о готовящейся тайной операции. Но если говорить о тайных операциях, проведенных быстро, умело и неожиданно для неприятеля, не давая ему времени, чтобы опомниться, то следует привести в пример ту операцию, которую русский адмирал провел этой ночью и дал своему турецкому коллеге урок морской тактики и стратегии.
Присутствие в заливе турецкой военной флотилии тревожило адмирала. Ему был знаком мусульманский фанатизм. Ничто не мешало превратить эти небольшие и маневренные корабли в горящие факелы – брандеры. Возможность применения брандеров, чтобы сжечь его прекрасные линейные корабли, фрегаты, бриги, созданию которых он отдавал все силы – такая возможность была реальна. И чтобы избежать опасности от этих морских ос, как назвал адмирал эти неприятельские корабли, исключить превращение их в летящие искры, способные сжечь его флот, он придумал план по их обезвреживанию. Не шла речь о грандиозном морском сражении под стенами Варны. Его план был удивительно прост: шлюпки против кораблей. Кучка смельчаков против многочисленных корабельных экипажей. Шестнадцать гребных шлюпок против такого же количества боевых кораблей. Коллегам адмирала план представлялся неоправданно рискованным, авантюристичным – впрочем, вполне в стиле этого чудака Грейга. Адмирал же полагался на матросов и молодых офицеров – своих воспитанников. Все зависело от их умения, ловкости, самообладания и смелости. Он верил, что такие качества присущи им в полной мере.
Мичман Кутузов стал одним из офицеров, которым поручено этой ночью вести смельчаков на абордаж неприятельских кораблей. Он знал, что выступает против многочисленного неприятеля, что придется действовать холодным, а не огнестрельным оружием, чтобы ночь оставалась тихой и спокойной…
Сердце мичмана Кутузова билось учащенно. Не от страха. Бурлящая молодая кровь мичмана исключала появление этого подлого чувства, но волнение оставалось, потому что участвовать пришлось в чем-то совсем необычайном.
Часы показывали десять вечера. На спокойных водах залива лежала сонная ночь. Спали звезды, покрытые нежной белой пеленой летних облачков. Наступило время действия.
Перед этим в девять вечера бригантина «Елизавета» незаметно сменила место стоянки, углубившись в залив и встав правым бортом к крепости, а левым – к своему флоту. К этому борту в десять часов под прикрытием ночного мрака, почти совсем бесшумно, обмотав уключины ветошью, проскользнули шестнадцать гребных катеров и баркасов. В одиннадцать часов они оставили укрытие у левого борта бригантины и направились к темным силуэтам турецких военных кораблей. Мичман Кутузов направил свой катер к восьмому в ряду кораблей, название которого – «Ялдыз»[19] – он узнал заранее. Шедший справа от него баркас под командой его приятеля мичмана Ветрова устремился к седьмому, с тревожащим названием «Илдырым»[20].
Катер Кутузова приближался к «Ялдызу». На корабле не было заметно никаких признаков жизни, как будто поголовно все спали. К своему собственному удивлению мичман внезапно почувствовал, что им овладело полное спокойствие. Это удивительное спокойствие прояснило его мысли, сделав их бодрыми и рассудительными. Он ощутил прилив сил, жажду действий. Он был готов к битве. Ритмичные удары сердца больше не отдавались в ушах грохотом безумного тока крови. Сейчас сама спящая тишина казалась ему оглушительной.
Катер бесшумно подошел к борту «Ялдыза». Один из матросов держал в руках абордажную лестницу. По знаку Кутузова тот зацепил лестницу крючьями за планширь корабля. Темные силуэты матросов стали взбираться наверх, но первым на борт вражеского корабля ступил мичман Кутузов. В этот момент ночь проснулась: тишину нарушили одиночные выстрелы, раздавались ужасные выкрики, сигнальные ракеты осветили ночной небосвод. Усилилась пушечная и ружейная пальба. Тревожные сигналы были услышаны в крепости. Еще не освободившись полностью ото сна, не разобравшись в том, что случилось на рейде, гарнизон крепости открыл сильный заградительный огонь. Ему не замедлили ответить орудия с русских позиций. Огонь, грохот, крики, выстрелы смешались воедино в эту страшную, полную неизвестности ночь…
Рано утром, едва рассеялся ночной мрак, глазам турецкого командования открылся пустой рейд. На нем не было ни одного турецкого корабля.
Русский адмирал Грейг показал своему противнику, на что способен русский матрос. Варна стояла открытой силам русского флота, и каков был первый шаг к овладению крепостью, таковыми же обещали быть и следующие.
Спрятанные чувства…
Невысказанные слова…
В переполненном офицерами адмиральском салоне флагманского корабля «Париж» было душно. Несмотря на открытые двери и иллюминаторы, ветерка совершенно не чувствовалось. Мужчины потели, несмотря на носимую ими летнюю форму. Но сейчас не жара занимала их. Они были возбуждены предстоящим награждением героев и оживленно переговаривались.
Капитан-лейтенант Казарский, войдя в салон, увидел, что места за столом уже заняты, и пробрался к одному из иллюминаторов. Там было не так душно, и оттуда можно было оглядеть весь салон. Он поискал глазами мичмана Кутузова: хотел его поздравить с первой наградой – орденом за храбрость. Казарский волновался и от всего сердца радовался за своего приятеля. И не только за него. Он гордился всеми молодыми офицерами, принимавшими участие в блестяще исполненной ночной операции.
Казарский продолжал искать взглядом Юрия Кутузова. Он увидел мичмана Ветрова, приятеля Юрия. С напряженным лицом мичман разговаривал со своими коллегами – Салковским и Ситниковским, которые тоже участвовали в операции. Стоявший рядом с ними поручик Тыртов улыбался кому-то и махал рукой. За огромным эллипсовидным столом уже сидели и остальные участники ночного боя: Юрковский, Ольшевский, чернокудрый Манганари, краснощекий блондин Аркулов, Вишневский, худой и подвижный Конкевич… Все герои дня были тут, только Кутузов отсутствовал. «Неужели опаздывает?» – недоуменно подумал Казарский, но отбросил эту мысль как нелепую и продолжил искать его глазами.
Заметив в толпе друга по кадетскому корпусу командира брига «Орфей» Колтовского, Казарский подошел к нему. Они обменялись рукопожатием. В этот момент в салоне послышалась команда. Все затихли. Зашел командующий флотом в сопровождении старших офицеров. Адмирал поздоровался и пригласил присутствующих занять свои места. По правую руку от адмирала сел начальник штаба главного командира Черноморского флота капитан второго ранга Мелихов, под непосредственным руководством которого проводилась абордажная операция. Мелихов старался выглядеть невозмутимым, но выражение лица выдавало его: он чувствовал себя гордым и счастливым. Позднее, будучи уже вице-адмиралом, он для памяти подробно опишет ту ночь 27 июля 1828 года.
Но где же Юрий Кутузов, тревожился Казарский.
Адмирал заговорил. Он поздравил начальника штаба и младших офицеров с блестящим выполнением поставленной задачи, дал краткую и точную оценку их действий, подчеркнув, что успеху операции способствовало строгое выполнение требуемых условий: секретность, неожиданность, быстрота. Адмирал говорил медленно, спокойно. Его голос звучал в тишине мягко и как-то озабочено. В нем нельзя было уловить ни гордости, ни ликования от этой большой победы. Он сообщил, что были захвачены все корабли флотилии вместе с ее командующим Кавес-пашой. И удивил офицеров высказыванием сожаления по поводу значительных потерь противника.
– Никто не может обвинить нас в жестокости, варварских расправах, излишнем кровопролитии. Численность наших абордажных команд не может идти ни в какое сравнение с превосходящей численностью вражеских экипажей. И если они потеряли почти половину личного состава флотилии, то только потому, что сами создали панику, которая их и погубила.
Когда капитан второго ранга Мелихов докладывал адмиралу результаты проведенной операции, тот был удивлен значительным числом потерь противника. Четыреста турецких матросов просто исчезли. Вероятно, в стремлении спастись бегством они утонули. Адмирал не любил излишнего кровопролития. Он и на войне оставался гуманистом, ценил человеческие жизни.
– Да кто же жалеет противника на войне, – тихо произнес офицер рядом с Казарским, удивленный высказыванием адмирала.
– И все же прежде всего адмирал остается человеком, – шепнул Казарскому капитан-лейтенант Колтовский, восхищенный человечностью командующего. – Он не принял более легкого варианта – сжечь или потопить вражеские корабли, а решил пленить их вместе с экипажами.
Казарский слушал адмирала с тревогой. Кутузов так и не появился. «С ним что-то случилось?» – подумал капитан-лейтенант. Адмирал продолжал говорить. Он познакомил офицеров с предстоящими задачами флота, сказал, что захват вражеской флотилии есть только одним из шагов на пути к овладению столь могучей крепостью с многочисленным гарнизоном. Также он напомнил всем, что не исключено появление целого турецкого флота, да и турецкая армия поспешит к Варне, так как Порта вполне понимает важное военное и стратегическое значение этой черноморской крепости.
Наконец, пришло время для вручения наград. Казарский был уже убежден, что с Юрием случилось что-то плохое. Адмирал начал называть имена. Командиры абордажных команд по очереди подходили к нему.
Казарский посмотрел недоуменно на своего приятеля Колтовского:
– Видел ли ты Кутузова?
– А ты не знаешь? Он в полевом лазарете. Говорят, что он сильно изранен.
Сдержанный и волевой Александр Иванович побледнел. Он не ожидал самого плохого.
Адмирал произнес имя мичмана Кутузова. Тот был награжден за храбрость орденом Святого Георгия. Кто-то из стоявших рядом негромко произнес: – Уж не посмертно ли?
Собравшиеся в салоне начали расходиться. Командир корабля «Норд Адлер», разговаривая с Колтовским, заметил, что эту славную операцию будут изучать, и она займет заметное место в боевой летописи русского флота. Александр Иванович двигался в толпе офицеров, но не слышал ведущихся вокруг него разговоров. Все его мысли были заняты одним: надо поскорее увидеть Юрия, помочь ему чем-нибудь.
– Саша, вернись, – донесся до него голос Колтовского. – Тебя зовет адмирал.
На другой день бриг Казарского покинул рейд Варны и направился в Николаев. Он получил приказ сопровождать транспорт с ранеными и больными воинами сухопутного отряда. «Соперник» также вез почту и приказы адмирала его заместителям в Николаеве. Среди больных и раненых на борту брига был и тяжело раненый мичман. Находясь без сознания, он ничего не видел, ничего не чувствовал, и даже не страдал от полученных ран. Только одна пульсирующая жилочка на виске показывала, что он еще жив. Эта жилочка давала надежду Александру Ивановичу.
Он был всецело охвачен мыслью, что если приведет свое судно скорее в Николаев, то мичман будет спасен. Изредка покидая шканцы, он спускался в кубрик, где разместили раненых, садился подле койки своего друга и с болью в сердце всматривался в его лицо. Казарскому хотелось растормошить его, привести в чувство, влить в него свои жизненные силы, придать ему волю к борьбе. Но мичман, казалось, уже разорвал все связи с жизнью.
После долгих колебаний Александр Иванович прочитал недописанные Юрием письма. Письмо к матери, решил он, он отправит немедленно, добавив в него, что сын ее ранен, но не опасно. Письмо Софье Петровне он доставит лично. Казарский знал, что те регулярно переписывались. Но были ли между ними глубокие чувства? Этого он не знал. Александр Иванович хорошо знал своего младшего приятеля, и сильно сомневался, что тот был готов к постоянной привязанности. Беззаботный, относившийся ко всему с завидной легкостью, он и к любви относился несерьезно. Капитан-лейтенант позволил себе прочитать письмо, адресованное Софье, стараясь понять, как та воспримет ранение мичмана. Кроме хроники событий и выражения надежд на успех при Варне, в нем ничего больше не было.
Здание госпиталя в Николаеве было построено недавно, но уже в начале войны оно переполнилось больными и ранеными, они лежали даже в коридорах. Больных и раненых, прибывших из Варны, кое-как разместили для осмотра их главным врачом. День уже клонился к концу, и кроме дежурного врача – молодого, только начинавшего врачебную практику – и одного пожилого, еле передвигавшегося фельдшера, в госпитале никого не было. С большим трудом Александр Иванович смог поместить мичмана в комнату, которая перед войной была, вероятно, служебным помещением – узкую, длинную, с небольшим оконцем, выходившим на северную сторону. Там уже лежали два офицера. Поставили туда и третью койку. От прапорщика, раненного при Браиле, шел тяжелый дух гниения. Другой, поручик с ампутированными ногами, тут же рассказал, как он на позиции под Анапой глупо пнул залетевшее турецкое ядро. А то возьми да взорвись, оставив несчастного без ног. Раненый мрачно шутил сам над собой. Он уже свыкнулся с мыслью, что стал калекой, и обещал приглядывать за Юрием. Александр Иванович расстроился – его другу требовалась немедленная помощь, а получалось, что он получит ее только на следующий день. И если тот умрет этой ночью, то получится, что он зря торопился, и лучше бы было оставить его в полевом лазарете. Казарский поспешил поискать помощь Карла Христофоровича.
– Александр Иванович? – изумленно воскликнула Софья Петровна. Только что срезанные цветы выпали из ее рук, и прямо по клумбе она бросилась к нему. – Но что с вами? Уж не больны ли вы?
Длительное утомление сказалось на обличии капитан-лейтенанта. Наполненные тревогами бессонные ночи отразились глубокими тенями на его бледном лице.
Услышав тревожные возгласы Софьи, из дома выскочили Клавдия Ивановна и Карл Христофорович. Дорогого гостя проводили в просторную гостиную, окружили его вниманием и заботой. Узнав о том, что привело его сейчас к ним, они были потрясены плохой вестью.
– Какое несчастье! Ах, какое несчастье…
Клавдия Ивановна растерянно повторяла эти слова. Карл Христофорович почти бегом накинул летний пиджак и, выходя, сказал, что главный врач – его добрый приятель и не откажется немедленно заняться мичманом. Софья Петровна опечалилась, глаза ее наполнились слезами. Успокоившись, что его друг попадет в хорошие руки, Александр Иванович опустился на удобный диван. Все здесь было ему близко и понятно. И нарядные занавески приятных цветов, и стол со скатертью, вышитой самой Клавдией Ивановной, и слоник черного дерева, и кукла-балерина, вся в кружевах. Казалось ему, что он находится в своем родном доме. Устало, как бы в полусне, он приглядывался к Софье Петровне. Ему хотелось сказать вслух те сокровенные слова, которые хранились в глубине его сердца. Хотелось протянуть руку и коснуться ее, вдохнуть свежий аромат длинных русых волос…
