Текст книги "Случилось нечто невиданное (ЛП)"
Автор книги: Мария Даскалова
Жанры:
Роман
,сообщить о нарушении
Текущая страница: 6 (всего у книги 14 страниц)
Софья Петровна извинилась и, оставив дам ломать головы над этой тяжелой проблемой, уединилась в библиотеке Карла Христофоровича. Этим утром она получила второе письмо от мичмана Кутузова. Как и прежде, она прочитала его вслух перед всеми, потом просмотрела его еще раз в своей комнате и теперь, в тишине библиотеки, она читала письмо в третий раз.
«Уважаемая Софья Петровна,» – писал мичман, – «может, это письмо Вы не получите, если счастье мне изменит. Я остался жив и здоров, так что продолжаю беспокоить Вас своими письмами. То, что Анапа пала, для Вас, Софья Петровна, наверняка не новость, но мне хотелось, чтобы Вы получили подробности именно от меня, Вашего преданного друга и кузена, непосредственного участника тех событий. Крепость сдалась после ожесточенного сражения. Самый горячий день был двадцать восьмого мая. Наши славные егеря и матросы изумляли мусульман своей невиданной доселе храбростью. Молодцы! Попробуйте, дорогой друг, перевести это слово на французский, английский или немецкий. Ничего не получится! Оно имеет истинный смысл только на русском языке…»
Софья Петровна прервала чтение и задумалась. Она хотела представить себе сражение, но не смогла. Как выглядели подступы к крепости… где находились русские воины, смело атакующие многотысячного неприятеля…
Софья продолжила чтение.
«Нашим удалось отрезать значительную часть противника, заступить им путь бегства к крепости и прижать их к морю. Это было последнее нападение, которое они осмелились предпринять. Противники капитулировали. Мы захватили два корабля с десантом и не позволили крепости получить подкрепления в критичный час. Действия сухопутного отряда генерала Перовского и массированный артиллерийский обстрел с кораблей принудили крепость вывесить белый флаг. Это случилось рано утром двенадцатого июня. Наши тоже подняли белый флаг на берегу, около поста флажного телеграфа. Немедленно вслед за этим на быстроходном адмиральском катере были отправлены парламентеры с нашими условиями капитуляции. Они, судя по всему, оказались слишком трудными для паши, и он попросил четыре дня на размышление. Адмирал Грейг дал ему пять часов. В течение этих пяти часов развивались события, в которых и я принял участие. Дипломат Иван Ботьянов в крепости провел переговоры, которые продлились три часа. После полудня он вернулся на «Париж» в сопровождении нескольких турецких сановников. Те остались на флагманском корабле как заложники, а Ботьянов вернулся в крепость с группой наших матросов и офицеров, среди которых был и я. Переговоры продолжились, а мы, хорошо вооруженные, заняли посты у крепостных орудий, чтобы контролировать их артиллеристов, дабы те не открыли внезапный огонь. Офицеры противной стороны, также вооруженные, расположились у наших позиций. Вы спросите, зачем это понадобилось? Турки требовали уступок, наши не соглашались. Была опасность того, что переговоры прекратятся и возобновятся боевые действия. Тогда из контролирующих крепостные орудия я и мои коллеги превратились бы в мишени для стрельбы. Уже возвращаясь на катере, мы комментировали пережитое напряженное положение, в котором нервы наши были на пределе. Ботьянов нас успокаивал. Он говорил, что был полностью уверен в благополучном исходе переговоров, так как хорошо знал восточные нравы. Свои уверения он сопроводил одной турецкой поговоркой: «Руку, которую не можешь сломать, должно целовать». Такой вот поговорке придерживались наши противники и, видимо, превратили ее в золотое правило. Сдался весь гарнизон во главе с пашой. Их отправили вглубь России. Интересное зрелище представлял гарем паши, но я, к сожалению, не смог его увидеть. Сегодня комендантом Анапы стал полковник Пономарев, командир Таманского полка. В тот же день состоялось большое волнующее торжество. К нам из главной штаб-квартиры добрался полковник Толстой. Павел Матвеевич – флигель-адъютант великого князя – прибыл с поручением отнести в главную штаб-квартиру ключ от Анапы и знамя турецкого гарнизона. Какой неописуемый вид представлял сам Толстой! Он походил на мифического героя. Красивый, богатырского телосложения, с густой кудрявой русой шевелюрой, с хорошим мужественным лицом – он был олицетворением русской силы и мощи. Толстой принял от адмирала ключи крепости и захваченное мусульманское знамя. Этот Илья Муромец взял в руки знамя, которое сотни лет познавало одни победы и добралось до самой Вены. Покорно склоненное, оно свисало из рук русского воина. По случаю победы корабли эскадры дали салют из всех орудий. Вот какие моменты мы переживаем.
Итак, Софья Петровна, через несколько дней мы отплываем к Варне. Что принесет нам эта черноморская красавица? – спрашиваем мы сами себя, но не находим ответа. Нам известно, что она сильно укреплена, что там имеется многотысячный хорошо вооруженный гарнизон, обученный европейскими инструкторами, знаем, что турецкое командование возлагает на нее большие надежды. Пока Варна является для нас таинственной загадкой, к которой мы отправляемся с тревогой и интересом.
Заканчиваю письмо, в конце добавляю последние новости. Они взволновали многие сердца, только мое оставили равнодушным. Посудите сами. За взятие Анапы вице-адмирал Грейг стал полным адмиралом. Было роздано много отличий, орденов, медалей, чинов, золотых шпаг… Капитан-лейтенант Стройников стал капитаном второго ранга, мой командир стал капитан-лейтенантом, и только я остался обойденным. Но я не оставляю надежд на будущее, а будущее – это Варна. Я не честолюбец, но и не трус. Если уж воевать, то как следует…»
Софья отложила письмо и задумалась. Как ей хотелось поделиться своим волнением! Но с кем? Тети она стеснялась, да та и не смогла бы ее понять. Не решалась она и потревожить погруженного в звездные карты Карла Христофоровича. Кто сможет понять сердце девушки? Она, как и другие, мечтала о друге, о любимом. Смелом и умном как адмирал, гордом и сдержанном как командир «Соперника». Ей припомнились его черные миндалевидные глаза, она услышала его теплые нежные слова, обращенные к ней… увидела его сердечную улыбку… Тетя ей говорила, что он не был щедр на такие изъявления чувств… Но вот же не он, а мичман пишет ей письма. А от Александра Ивановича она не получила даже короткого привета…
Если кто-нибудь сказал бы ей: «Софи, флот возвращается» – что бы она сделала? Может, помчалась бы на пристань, презрев условности хорошего воспитания. Но кого бы она побежала встречать? Адмирала, смелого капитана или мичмана? Возвращения кого из них она ждала, чтобы заполнить пустоту в своем сердце?
Романтичная ночь, ужасный день
1
Феликс Петрович тормошил спящего Муравьева.
– Андрюша, просыпайся. Вставай. Ведь ты поэт, не можешь пропустить…
Он не остановился, пока не поднял приятеля с кровати. С мутной головой, натруженными ногами Муравьев вышел из палатки, не понимая зачем и почему.
– Смотри, Андрюша, какая прелесть! Красиво, верно? Грешно спать в такую ночь. – И Феликс широким жестом показал на открывавшийся перед ними вид.
Взгляду Муравьева действительно открылась пленительная картина. Он онемел от восхищения. Но так как Феликс не мог не поделиться вслух своими чувствами, он продолжал экзальтированно комментировать. Как прекрасно сияет луна… Как серебристо блестят палатки, и если бы их не было, картина была бы неполной… Не упустил он и обратить внимание на величественную тишину.
– Феденька, помолчи немного, – взмолился Муравьев.
Красивая долина Бабадаг, небольшой оазис посреди безводной Добруджи, приютила на ночь части второй армии. В долине и по склонам окружающих холмов догорали лагерные огни. Бескрайний ряд палаток белел при лунном свете. В черном небе ярко горели звездные огни. Молодые люди молчали, плененные величественной красотой ночи. Муравьев погрузился в мысли о неразгаданных тайнах природы. С Феликсом все было проще. Он был влюблен, а такие ночи – сущая благодать для влюбленных.
– Феденька, и наипрекрасное становится обыкновенным, если долго его созерцать, – сказал Муравьев. – Теряется красота, свыкаешься с ней. Да и утром нас ждет долгий и тяжелый поход. Не пора ли поспать?
Муравьев был прав – и в отношении ночи, и в отношении похода. Всего через несколько часов армия начнет движение от Бабадага к Карасу.
Утром их обоих позвали в дипломатическую канцелярию. Ночная тишина и романтика пропали. Со всех сторон напирали крики, шум и суета. Солдаты сворачивали палатки, а возле единственного колодца в центре лагеря собралась толпа. Слышались торопливые команды, ржали лошади… Предпоходное настроение охватило всех – и солдат, и командиров.
– Давай и мы умоемся, – предложил Муравьев.
– Стоять в такой очереди? Исключено! И потом, знаешь, для чего можно пропустить одну помывку? Не знаешь. А у нас есть шанс увидеть императора со всей его свитой. И Дибича, и всех иностранных послов. Как тебе это? Надо только поторопиться.
Послы были уже готовы. Элегантные, в блестящих мундирах, гладко выбритые, они ожидали императора и вели между собой разговоры.
– Вон тот в красном мундире, видишь? – сказал Феликс. – Это французский посол герцог де Мортимар. Он разговаривает с графом Сент-Алдегонтом. – Феликс Петрович стал старательно объяснять, кем были облаченные в великолепные офицерские мундиры молодые люди, которые толпились вокруг герцога. Эта молодежь пила шампанское, закусывала на ходу и смеялась. Феликс саркастически прошелся по их адресу.
– Ты мне сам говорил, что в твоих жилах течет и немного французской крови, – подначил его Муравьев.
– Не имею ничего общего с этим роялистским сбродом, – ответил с обидой Феликс. – Это сборище принадлежит старой Франции. С ними у меня нет ничего общего.
Определив ясно и категорично свою позицию, он продолжал показывать Муравьеву остальных послов. Андрей узнал, что те в серых и белых мундирах – из австрийского посольства, собственными глазами узрел самого австрийского посла ландграфа Гессен-Гамбургского, который разговаривал с капитаном Мольером.
– Ну и шуточки у тебя, безбожник! – вознегодовал Муравьев. – Какой тебе Мольер.
– Клянусь, никаких шуток. Дело серьезное. Тем более, что капитан Мольер не переносит шуток. Он ничего общего не имеет с автором «Тартюфа». Я уверен, что он даже не слышал имени своего знаменитого однофамильца. – Феликс Петрович рассмеялся.
– Интересно, чем занимаются здесь эти блестящие мундиры?
– Затрудняюсь ответить тебе по-русски, Андрюша, – ответил Феликс. – Могу сказать точно по-турецки. Высматривают сеир. Понял? – и он принялся объяснять, что означает это турецкое слово.
Молодые люди направились к дипломатической палатке. Внезапно Феликс дернул Муравьева за рукав.
– Подожди! Видишь, это Дибич. Это одна из знаменитостей. Только не пялься так на него, неудобно, Андрюша.
Муравьев и от других слышал о начальнике императорского штаба бароне Дибиче, но никогда не видел его. Поэтому при словах Феликса Петровича застыл на месте. Короткое тучное тело «блестящей знаменитости» носили маленькие кривые ножки, которые бог знает как выдерживали такую тяжесть.
Дибич вошел в императорскую палатку, перед которой уже толпился генералитет. Феликс Петрович начал перечислять имена князей, баронов и графов, известных своим происхождением.
– Вон князь Евгений Вюртембергский, старый участник Бородинской битвы. А вот там крупный русый красавец – это граф Толстой, рядом с ним князь Долгоруков. Молодой генерал – это Делингсгаузен, многообещающая личность. Он разговаривает с графом Нессельроде… Ты ведь знаешь, кто такой Нессельроде?
Чем больше имен слышал Муравьев, тем больше он убеждался, что его дворянское происхождение – ничто по сравнению с такими величиями, в чьей власти находились государство и весь народ. Насмотревшись на знаменитостей, они отправились в канцелярию. Там царила полная неразбериха. Они так и не узнали, кто их вызывал. Кто-то мимоходом подсказал, что их искал сам Антон Антонович, но тот, вероятно, уже в главной штаб-квартире. Вдвоем они отправились туда и встретили там такой же беспорядок. Никто не обращал на них внимания. Наконец они наткнулись на самого главнокомандующего фельдмаршала Витгенштейна. Старик держал в руках какой-то лист и гневно кричал на начальника штаба Киселева. Феликс Петрович и Муравьев, посторонившись, встали неподалеку от входа.
– Вы читали, что пишет Рот? Он говорит о каком-то болгарском отряде! Кто ему разрешил составить отряд из болгарских добровольцев? Он понесет за это ответственность! Что за своеволие! Пишите… садитесь и пишите. Распустить этот дьявольский отряд!
Генерал Киселев, однако, только усмехался и перекладывал в папки на походном столе различные приказы и донесения, не выказывая никакого намерения сесть и писать. Молодежь почувствовала себя неудобно.
– Пойдем отсюда, – шепнул Муравьев другу.
В главной квартире непрестанно сновали адъютанты, офицеры по особым поручениям, искали то или другое, но Антона Антоновича там не было, и они незаметно вышли.
– Андрюша, слышал? Болгары сформировали отряд. Браво! А наш главнокомандующий разгневался. Что за глупость! Цезарь никогда бы такого не сделал. Что за военачальник, который отказывается от помощи. Знаешь, какие перед войной имелись проекты об участии в ней болгар?
Муравьев развел руками. Он о таковых даже и не слышал. Тогда Феликс Петрович рассказал ему об интересных проектах адмирала Сенявина и офицеров генштаба Серистори и Ланжерона.
– Это умные люди, – сказал Феликс. – И все трое по отдельности предложили свои проекты по организации участия болгарского населения в предстоящей войне. Они знали болгар по минувшим войнам и понимали, что так или иначе болгары примут участие в войне. Будут участвовать в любом случае – с разрешением или без такового. Поэтому все трое предложили организовать партизанскую войну в тылу врага. Вроде той, что была у нас в 1812 году.
– Это было бы чудесно, – одобрил Муравьев.
– Да, но если бы один из этих проектов был принят, и на болгар возложили бы партизанские действия, то тогда этот народ должен был бы получить свободу и независимость. А это Европе не выгодно. И мы идем проливать тут свою кровь, подвергаться тысяче опасностей, сообразуясь с французскими, английскими и австрийскими желаниями. Это называется… политикой. – И Феликс Петрович обозвал европейскую политику крепким русским словом, характеризующим поведение уличной проститутки.
Через час армия в походном порядке – авангард, кавалерия, пехота, артиллерия и обоз – двинулась от Бабадага к Карасу под палящими лучами добруджанского солнца. Двинулись вперед и обе главные штаб-квартиры – императорская и армейская, со всем дипломатическим корпусом, сопровождаемым дипломатическими условностями, прислугой и специальной кухней. Позади армии осталась цветущая долина Бабадаг, а перед ней лежала знойная безводная ширь Добруджи.
– С таким замечательным продвижением мы будем проходить по три или четыре версты в день, – тяжело вздохнул Феликс Петрович, проведя верхом несколько часов под палящим солнцем. – А как припекает! Господи помилуй!
– Феденька, какой-то фантазер вроде тебя придумал это название – Добруджа. А? Добруджа. С какой стати? – Таким же тоном отозвался Муравьев, стирая с лица пот. – Голая и сухая земля. Реки без воды… Что за добро имеется в этой земле, не понимаю.
Остановились пообедать и отдохнуть в опустевшем селе. Вода во фляжках сильно нагрелась, надо было поискать свежей. В селе не могло не быть колодца. Феликс Петрович отправил Ивана Ильина на его поиски. Но тот вскоре вернулся, присел у повозки и закрыл глаза.
– Тебе что, плохо? – испуганно спросил его Муравьев.
Старый казак стучал зубами как в лихорадке, лицо его побледнело. Феликс Петрович забеспокоился.
– Эй, казак! Не пугай нас. Что с тобой? Подожди, я тебе… я сейчас… И Феликс Петрович стал рыться в сундуке. Там у него лежала прибереженная на всякий случай бутылка из императорских запасов.
– Что им сделали бабы и детишки, ваше благородие? Что они им сделали? Собственными глазами видел. Мать с дитём повесили. – И он начал креститься: – Помилуй, господи, души несчастных… Да разве так можно! Мне рассказывали, но я не верил. Язычники проклятые! Дитё не пожалели…
Только сейчас Феликс и Андрей вспомнили слова болгарина, сказанные в той корчме близ Сатуново, о султанском фирмане. Эти несчастные, наверно, отказались покинуть село.
Закаленного не в одном бою казака все еще трясло от пережитого ужаса. Много раз он рассказывал их благородиям о том, что приключалось с ним по пути от Бородино до Парижа; как по воле судьбы сражался у Кутузова, выкручивался из самых удивительных положений, но никогда не страшился встречи со смертью, но со смертью воинской, а не с глумлением зверей над женщинами и детьми.
– А малой-то похож на моего внука, – смахнул с глаз слезу старый казак. – Ну что ж. Получат они и от меня, Ивана Ильина, запомнят надолго.
Зной и палящее солнце напомнили друзьям о томившей их жажде. Они пошли к единственному колодцу, находившемуся на краю села. Слышались крики и неописуемые ругательства. Взволнованная толпа усталых и жаждущих солдат шумела у колодца. Все напирали, толкались, лишь бы поскорее добраться до воды. С потрескавшимися от жары губами, покрытые плотным слоем пыли, они не могли спокойно дожидаться своей очереди. Счастливцы, добравшиеся до воды, пили долго, плескали на лица, наполняли фляжки, а стоящие сзади ругались, некоторые даже пытались прорваться силой.
– Голод – ничто по сравнению с жаждой, – уныло заметил Феликс Петрович, расстроенный открывшимся ему видом. – Нам надо подождать. Солдаты устали больше.
– Федя, посмотри! Надо же! Это форменное безобразие!
Феликс Петрович посмотрел туда, куда показывал Муравьев. Неподалеку от колодца устроили на скорую руку навес для иностранных дипломатов. Большинство из них сидело за походными столами, они что-то пили и с интересом наблюдали за происходящим вокруг колодца.
– Знаешь, что они пьют? – хриплым голосом отозвался Феликс. – Шампанское со знаменитой сельтерской минеральной водой. Что за невоздержанность, что за бесчеловечность на виду у пыльных и жаждущих солдат. Пошли отсюда, Андрюша. – И хотя перед его глазами вились огромные черные круги, и хотя жажда толкала его в сторону колодца, он повернулся и пошел назад к повозке. Муравьев последовал за ним.
– Получается, что быть дипломатом в наше время – это поистине подло, а быть европейским дипломатом – преступно.
Андрей Муравьев молчал. Ему не хотелось припоминать расстроенному приятелю, каким воодушевленным и исполненным энтузиазма тот был на пути в Болгарию. Каким счастливым тот чувствовал себя всего несколько часов назад, созерцая звезды над Бабадагом…
– Если у меня когда-нибудь появится сын, я его направлю по певческой стезе. Ни в коем случае он не будет офицером или дипломатом, – решил Феликс Петрович и спрятался в тени под повозкой.
2
Части третьего корпуса добрались до добруджанского села Карасу и задержались там примерно на полмесяца. Ждали подхода от Браилы седьмого корпуса. Крепость в конце концов была взята, но корпус потерял треть своего личного состава. Феликс Петрович выходил из себя от злости и из-за потерь при Браиле, которые он считал непомерными вследствие бездарности командования, и из-за промедления в Карасу. Кто на войне умеет ценить время, тот обеспечивает себе победу – такую теорию развивал он перед Муравьевым. Андрей соглашался с ним, так как уже прочитал записки Цезаря.
Части второй армии бездействовали в Карасу, бездействовали и обе главные штаб-квартиры. Но Феликс Петрович не бездействовал. Он писал письма всем своим приятелям и знакомым. Завершив рабочий день в дипломатической канцелярии – а день проходил в написании и переписывании договоров, статутов и статей, связанных с устройством нового греческого государства, – он усаживался в палатке и принимался за письма. Наиболее часто он писал своему приятелю Кривцову в Берлин, где тот был секретарем посольства. Дипломатическая почта не подлежала цензуре и Феликс Петрович выражался смело. Со всем юношеским жаром он критиковал командование. Ему и в голову не приходило, что если письма попадут не к адресату, а, скажем, в тайную службу безопасности великого цензора графа Бенкендорфа, то и его самого, и Кривцова могут ждать большие неприятности, и оба могут попрощаться с дипломатической карьерой. Но о таких последствиях разгоряченный справедливым гневом молодой человек даже и не подумал. Вот, например, что он писал Кривцову:
«Никто не хочет признать, что мы избрали плохой, неправильный план ведения войны. Осада Браилы – не была ли она совершенно бесполезной? Там пали тысячи излишних жертв. Для чего? А осада Анапы не была ли настоящей глупостью? И там были немалые потери. Флот нужен здесь, у болгарского побережья, а не на другом конце Черного моря. Мы потеряли много времени и дали возможность туркам укрепиться в Варне и Шумене. О Силистре и говорить нечего. Здесь в Карасу мы бездействуем. Среди воинов распространяется лихорадка и дизентерия, а обозный скот голодает. Дорогой друг, представь себе наше положение. Мы все еще находимся в самом начале войны. А по поводу командования сам делай вывод. Мы стоим тут и ждем. Ждем седьмой корпус. Ждем прихода из России второй половины армии, и бог его знает, когда она придет! К Силистре отправили шестой корпус генерала Рота, но у того недостаточно сил для осады такой превосходной крепости. Он ждет осадную артиллерию, просит подкреплений. Когда он их получит – никому не известно. В Малой Валахии бездействует десятитысячная группировка войск на случай нападения Австрии. Видишь, как бессмысленно разбросаны силы по разным направлениям. И такое положение будет продолжаться, потому что нам предстоит посылать части к главному городу Добруджи – Хаджиоглу-Пазарджик, к Каварне и Балчику, к Варне и Шумену. По моему мнению, так не воюют. Где наше главное направление? Где мы нанесем основной удар? Думаю, что этого не знает и само наше главное командование».
Вот такие критические письма посылал Феликс Петрович Кривцову. И чем больше проходило времени, тем больше росла его дерзость. В другом письме он писал:
«В главной штаб-квартире царит беспорядок, огромная неурядица. Ежечасно возникают ссоры, напряжение растет, и мне кажется, что приближается момент, когда разгоряченная атмосфера самовозгорится и весь штаб взлетит на воздух».
Феликс Петрович подвергал уничижительной критике не только русское командование, но и всю европейскую дипломатию.
«Мы здесь несем потери, – писал он графу Строганову, – и будем продолжать их нести, потому что мы воюем, а не занимаемся сплетнями, как они. Мы предлагаем экономическую и политическую независимость Греции, Молдавии и Валахии, и, представьте себе, с тревогой спрашиваем, согласятся ли они? Куда мы докатились! Пока Джон Буль сует нам палки в колеса и мы мучительно пытаемся их преодолеть, славный господин Меттерних готовится ударить нам в спину. Вот как действует дипломатия просвещенной Европы. И что они поддерживают? Бесчеловечность и беззаконие варваров».
От славного характера Феликса Петровича больше всех пострадал начальник разведывательного отдела генерал Берг.
Положение в разведке оказалось сложным и запутанным. Феликс позаботился рассмешить своих приятелей неудачами генерала. За полтора года до объявления войны генерал Берг, полковник Тучков и другие офицеры разведывательного отдела военного министерства провели разведоперацию на территории Болгарии. Переправившись через Дунай, они проехали как дипкурьеры разными маршрутами по Болгарии в Царьград. Результаты этого нелегкого путешествия по Турецкой империи они отразили в секретных картах. Со всей аккуратностью на них были нанесены города, села, дороги, тропинки, колодцы, источники, реки, пригодные для ориентировки кладбища, мосты, поместья и другие примечательные объекты. Но сейчас оказалось, что ничего этого нет на указанных местах. Куда, черт побери, они девались? Почему так получилось? Никто не мог дать вразумительного ответа, но суровая правда оставалась: карты не соответствовали действительности.
Феликс Петрович, скуки ради, сочинял остроты и каламбуры на злосчастного генерала и его подчиненных. Так проводили время в Карасу.
Бурное Черное море
Нагруженная зерном «Катерина» покачивалась на якоре напротив причала в Балчике и и ожидала, когда другие гемии каравана закончат погрузку. Георгий Кормщик и двое его матросов – Стоян и Христо из Галаты – закрывали брезентом люк трюма. Кормщик часто бросал взгляд на гемию Трендафила Пеева «Сатурн», где заканчивалась погрузка. Солнце палило немилосердно. Жара стала невыносимой, но люди продолжали работать. Ни одного облачка не появлялось на небе, чтобы прикрыть солнце, не было ни единого дуновения ветерка, чтобы разогнать духоту, и работный люд купался в своем собственном поту. Море выглядело спящим. Ни волны, ни даже морщинки. Нагретые солнцем холмы Балчика излучали зной.
Георгий Кормщик потерял счет, сколько раз он прошел между Балчиком и Варной. И еще его гемии придется сновать туда-сюда, пока низамы не заберут последнее зерно из амбаров людей Добруджи. Варна усиленно запасалась. Ее склады трещали от зерна. Война еще шла далеко от Варны, у Дуная, но крепость уже готовилась к осаде. Повсюду в Варне и Балчике кишело аскерами и стражниками. Загруженные зерном гемии охранялись кораблями Кавес-паши.
Хотя портовые власти и запрещали собираться группами свыше трех человек, а стражники прилежно исполняли их приказ, на причалах можно было узнать все новости, неведомыми путями достигавшие слуха людей. На этот раз был пущен слух, что русские корабли появились у Кюстенджи. Все поверили, и эта новость придала силы матросам и шкиперам, они стали смотреть веселее и не обращали внимания на жару. Георгий Арнаутов и Трендафил Пеев из Балчика приступили к выполнению давно принятого решения.
В полдень караван судов тронулся в путь. Возглавлял его «Ялдыз», небольшой военный корабль, быстрый, поворотливый и хорошо вооруженный. Им командовал Эммин – сын Джанавар-бея. По сторонам каравана шли два других корабля, а замыкал строй военный баркас с мортирой. Появился слабый ветер. Он дул лениво, едва надувая паруса, и гемии, казалось, ползли по зеркальной воде залива.
– Это не море, а какой-то муравьиный водопой, – пробормотал Христо, один из матросов Кормщика. У него был добрый, покладистый характер, хотя из-за легкого косоглазия его лицо выглядело суровым.
– А наша «Катерина» не гемия, а уточка, – ответил ему Стоян. – Ути, ути…
Кормщик был человеком веселым и разговорчивым, а матросы у него были молчальниками. Говорили мало, но работали за троих. От начала перевозки зерна варненским туркам были недовольны, но из уважения к Кормщику не покинули его, как задумывали сначала. Они годами работали на «Катерине», любили и уважали ее хозяина. А он, в свою очередь, верил им и не скрывал своих планов. Оба матроса их одобрили, как будто только этого и ожидали. Вот только погода им не нравилась. Жара, безоблачное небо, безветрие…
Кормщик был озабочен. Если они придут в Варну затемно, он не сможет увидеться со своими. Его план провалится. Но этот план был не только его, он был общим. Георгий Арнаутов тревожно посматривал на прозрачное как стекло небо, и получалось, что дела пошли не так, как он рассчитывал.
От событий неосуществленной помолвки прошло около двух месяцев; не так уж и много времени, но жизнь они перевернули. Судьбы людей, собравшихся тогда на помолвку, существенно изменились. Разверзлась земля под их ногами и повлекла за собой. Капитан Никола погиб, Рада овдовела. О Деспине и Йовчо не было никаких вестей. Николай и Тодор исчезли из города. Они собрали дружину варненской молодежи, гайдуковали где-то у Делиормана и ждали прихода русских. Бойчо Богданов тоже ушел к своей дружине в Батовицкие леса. В Варне остались сын и зять Кормщика – Атанас и Коста. Георгий просил их уйти в отряд Бойчо, но они отказались. Атанас верил, что найдутся следы исчезнувшей невесты, что он узнает что-нибудь о ее похитителях. Зять Коста сказал Кормщику, что видел в Варне своего смертельного врага Юсуф-пашу Серского и его сына. Он собирался свести счеты с пашой, и его намерение мстить пугали Кормщика. Сила была на стороне паши, а его зять был молод, буен и ослеплен ненавистью. Когда план бегства на «Катерине» созрел, Георгий поуспокоился. Он уже знал, как вытащить двух молодых и сильных мужчин из города. Трендафил обещал взять их в команду большой гемии «Сатурн». «Эх, как не хватает сейчас капитана Николы, – думал Кормщик. – Хороший человек ушел из жизни. Погубила его злоба Дервиша Сулеймана».
Прислонившись к мачте, он засмотрелся на спокойную гладь моря, вспоминая похороны капитана Николы. Погребальную службу проводили во дворе церкви Святой Марины. В последний путь его провожали все христиане города. Митрополит Филотей отпел его и проклял убийц. Голос его звучал громогласно, а внезапно налетевший ветер разносил его слова: «А-на-фе-ма!» Белая борода митрополита тряслась, длинные поседевшие волосы развевались на ветру. Произнося проклятие с поднесенной рукой, старец был страшен…
Что происходило сейчас в Варне? А что еще должно произойти! Город находился под управлением Юсуф-паши Серского. Георгий Кормщик сам его видел, когда тот выходил из громадной каменной мечети Карык, одетый в новую униформу – феску с кисточкой вместо чалмы и пелерину. Говорят, что такие одежды носил и сам султан. Паша выглядел поседевшим и похудевшим. Глаза его смотрели не жестоко, а непривычно мягко и мудро. Эти его глаза поразили Георгия. Но внешний вид обманчив. Врагу нет веры, тем более Юсуф-паше, прибывшему из Греции, где он пролил реки крови.
Такие вот мысли вертелись в голове Кормщика по пути в Варну. За «Катериной» так же едва полз «Сатурн». Старая дружба связывала капитанов этих двух гемий. Друг друга они знали с давних пор, но подружились, когда поступили добровольцами в войско Ипсиланти. Семь лет назад в Валахию стеклись тысячи болгар, чтобы поддержать греческое восстание. В сущности, на Балканах готовилось всеобщее восстание, и все – греки, болгары, валахи и сербы – готовились выступить против общего врага. Все верили, что русский император Александр I их не оставит в беде, и Россия объявит войну султану, как только вспыхнет восстание. Но этого не случилось. То ли потому, что сил у него было мало, то ли потому, что боялся великих держав, которые поддерживали Турецкую империю, но император не поддержал Ипсиланти. Тот оказался изолирован, в одиночестве. Сил его войска не хватало, чтобы противостоять огромной османской армии. Войска Ипсиланти в Валахии были разгромлены. Тогда погиб, сраженный пулей, Петр, младший брат Кормщика. А сам он вместе с Трендафилом смог добраться до Кюстенджи. Там их взял на борт капитан Антонио и отвез на своей гемии «Сатурн» в Грецию, где борьба продолжалась. Там было уже не восстание, а настоящая война, в которой капитан Антонио был одним из руководителей. Он погиб, но не от пуль турецких аскеров Юсуф-паши, а от рук греческих чорбаджиев – коджабашитов. Имелись вещи, в которых ни Георгий Арнаутов, ни Трендафил Пеев тогда не разбирались. И капитану Антонио, и воеводе Бойчо были больше ненавистны чорбаджии, нежели турецкие аги. Они оба считали, что свои страшнее – не знаешь, когда тебе всадят нож в спину. А те, другие – просто враги, явные противники.
