355 500 произведений, 25 200 авторов.

Электронная библиотека книг » Мария Британ » Чувствуй себя как дома (СИ) » Текст книги (страница 5)
Чувствуй себя как дома (СИ)
  • Текст добавлен: 13 марта 2020, 07:00

Текст книги "Чувствуй себя как дома (СИ)"


Автор книги: Мария Британ


Жанры:

   

Ужасы

,

сообщить о нарушении

Текущая страница: 5 (всего у книги 20 страниц) [доступный отрывок для чтения: 8 страниц]

Глава 8

Анна

ПОСЛЕ

Изо дня в день я наблюдаю за Илоной, Павлом и Темычем. Как они вскапывают огород, как по вечерам кутаются в колючие пледы и бродят по улицам, как шутят друг над другом – мне интересна каждая мелочь.

У них все идеально ровно. Нет ни изъянов, ни торчащих ниточек. Если бы они были платьем, то определенно самым лучшим в мире.

По ночам я записываю это и сразу же порываюсь удалить – безупречная вселенная убивает книгу. Расщепляет ее на молекулы.

Я знаю, каково оно, потому что сама расщепляюсь. Но – продолжаю писать. Через силу. Без этого я быстрее состарюсь. За себя и за книгу. Пока история внутри, она будет грызть меня, плодить болезни и бессонницу. Сюжетам нужно жить на бумаге, а не в голове. Голова – плохой дом. Без евроремонта.

Облако ютится на краю стола, молчаливо сочувствует. А я все отчетливее понимаю, что этот кот мой. Мой с детства.

В субботу Градинаровы – какая замечательная у них фамилия! – вновь зовут меня покататься на троллее.

Я прошусь к Лидии в кухню и пеку пирожки, чтобы хоть как-то отблагодарить эту семью. За то, что они позволили разделить себя на буквы.

* * *

Мы топчемся у обрыва. Море закипает, бьется об скалу, вопит нам, чтобы мы убирались. Люди надоели ему. Миллионы лет назад.

Здесь, вдали от поселка, почти никого нет – лишь палатки у горизонта, грязный спринтер, оборудованный под дом, да старенькая «Волга» Градинаровых.

Слева – про?пасть. Дальше – маленький выступ и снова пропасть. Точно по скале потоптался великан, и она частично обрушилась. От раскидистого клена, под которым мы устроились, тянется троллей. Далеко-далеко. Растворяется в тумане. Несется навстречу тучам.

Павел вытряхивает из рюкзака карабины, Илона проверяет крепления, Темыч не моргая смотрит на море. Шевелит губами, будто у них с волнами свой язык.

– Ну что? – Павел с наслаждением втягивает соленый воздух. – Кто первый?

Я кошусь на троллей. Если он треснет, меня размажет по скалам, а туман заметет следы.

– Аня, вперед, – подмигивает Илона.

Я глотаю нервный смешок. Что, если троллей ведет прямиком в пекло? Или в пасть волнам?

А впрочем, это мне и нужно. Сама я не соскребу прошлое – потребуется нечто острое. Нечто тающее в тумане и ведущее в никуда.

Темыч роется в рюкзаке отца и вытаскивает игрушки. Рассаживает их, чтобы они полюбовались, как я исчезаю.

Павел закрепляет на мне страховку. Защелкивает карабины.

– Удачи. – Он окидывает меня пристальным взглядом. – Где-то посредине пути выступ. Во-о-о-н там. Заметили? Можете чиркнуть по нему ботинками. Сам обожаю так делать. Но лучше не рискуйте, подошвы сотрете. Попробуйте подогнуть ноги.

Я шагаю к пропасти. Трава вытоптана. Должно быть, Градинаровы часто катаются на троллее.

– Вас столкнуть?

Илона подкрадывается бесшумно, и я вздрагиваю.

– Н… Нет.

– Через пять минут я тоже буду на той стороне, не переживайте.

Я набираю в легкие влажный воздух, ветер бьет в спину, и…

Я обгоняю его. Ускоряюсь с каждым ударом сердца. Подо мной – вечность; следы великана бездонны. Дышать трудно, невыносимо. На языке – соль. Море целует меня, в горле клокочет: «лечу, лечу, лечу». Адреналин сочится через поры.

Естественно, я забываю подогнуть ноги. Ботинки чиркают по скалистой поверхности.

Прощайте, подошвы.

Но я не расстраиваюсь и парю в нескольких местах одновременно. Или вовсе – нигде. Я – падающая звезда. Загадывайте желание.

Туман рассеивается. Мой путь завершается так же стремительно, как и начался. Конечная – скала, впивающаяся в море черным клыком.

Кариес.

Между березами распята сетка, и я врезаюсь в нее, как муха в паутину. Несколько секунд ищу себя между потрепанными веревками. Себя десятилетнюю. Безрезультатно – я профессионал по игре в прятки.

Приземлившись, я отцепляю карабины. Неестественно прочные скалы, ветер слабый, растянутый, как жвачка, я, больше не падающая звезда, – все расслаивается. Туман стелется по траве, намазывается на нее маслом. Мы бы с моей любимой семьей стали беконом, и вышел бы бутерброд, но вот беда: нас здесь слишком мало.

Чуть поодаль, за дорогой, раскинулась роща. Я щурюсь. Между кленами – смутный силуэт мужчины. Огромные руки, – в них поместилось бы море – широкие плечи.

Господин великан выжидает. Хочет замести следы.

Он наблюдает за волнами – или за мной – не шевелится. Как дерево, по форме похожее на человека.

Раздается хохот, звонкий, трещинами расползающийся по туману. Илона. Новая падающая звезда.

– Чего застыли? Не понравилось?

Она отцепляет страховку и спешит ко мне.

– Понравилось. Хм… – Я кошусь на великана, а затем поворачиваюсь к Илоне. – Кто это?

– Где? Здесь никого нет, кроме нас.

– Там…

Только там и правда пусто.

– Ладно, – сдаюсь я. – Неважно.

Но чужак уже наследил в мыслях и где-то рядом с проклятым тиканьем нацарапал: «Важно».

Мы берем страховку и, обходя пропасть, идем обратно. Илона рассказывает мне, как счастлива жить по соседству с морем.

– У вас прекрасный сын. Очень интересный…

– Знаю я, о чем вы, – морщится она. – Просто… Чем ближе к морю, тем тяжелее прятать демонов. А у этого сорванца их хоть отбавляй.

– Вы не водили его к врачу?

– Он здоров, – откликается Илона чересчур резко для дружеской беседы. – Видите ли… Артем кое-что слышит. Кое-что, чего не слышат обычные люди. Конечно, психика ребенка не выдерживает.

Я пинаю камешек в пропасть, и его заглатывает море.

– О чем вы?

– Нечто умное и опасное общается с ним. Для этого нечто люди – домашние животные, – фыркает Илона. – Я не разрешаю Артему гулять самому. А муж, дурень, разрешает. Балбесы, что с них взять.

Мы возвращаемся к Павлу и Темычу. Они устроились под кленом за компанию с игрушками и жмурятся. Медитируют?..

Или беседуют с морем.

Я достаю из рюкзака пирожки. Мальчишки сразу же оживают, плюхаются на валуны у обрыва, и мы с Илоной присоединяемся к ним.

– Ешь, Темыч, а то дрыщ-дрыщем! – веселится Павел.

Жена пихает его в бок. Злится из-за «Темыча»?..

Странно, но сейчас, когда они так близко друг к другу, я не представляю их вместе. Даже сын для каждого – свой. Артем и Темыч. Они параллельны. И плевать, что спят в общей кровати.

Сердце сжимается. Градинаровы не идеальны. Не идеальны! Я спасу эту семью, построю им дом из букв.

Время мчится заодно с волнами. Илона и Темыч болтают не прекращая, и когда голоса внезапно затихают, я вздрагиваю.

Кто-то выключил звук. Павел бледнеет, Илона застывает, вцепляется в его локоть, а Темыч больше не играет с плюшевым кроликом. Шум волн, встревоженное дыхание ветра и – наше, возвращаются с кашлем Павла. Будто у него в легких – целое море.

Илона подскакивает и, спотыкаясь, несется к сумке.

Темыч зовет отца, дергает его за плечо, но тот не реагирует. Павел вот-вот вывернется наизнанку.

Илона трясется, и, когда подбегает к мужу со шприцом, едва держится на ногах. Я не вмешиваюсь, лишь наблюдаю. Удивительно – по безопасности жизни в школе у меня была пятерка. Заслуженная, я вызубрила весь учебник. Но сейчас, когда наступил момент «Х», в голове – ни строчки.

Суета прекращается быстро. Илона вводит лекарство Павлу в руку.

Темыч испуганно стискивает кролика.

Мир успокаивается. Павел еще покашливает, но уже не выворачивается наизнанку. Илона опускается на валун. Секунду назад эти двое пересеклись, а теперь опять параллельны.

Никто не издает ни звука. Нас оглушил кашель. Волны шумят предательски тихо, сердце бьется глухо, точно под ребра напихали ваты.

Мы запрыгиваем в «Волгу», когда Темыч вытаскивает из рюкзака телефон и тычет пальцем на время. В салоне душно. Павел выкручивает радио на максимум. Поет Titiyo – «Come Along». Эта песня им к лицу. К лицу моим параллельным персонажам.

Мы доезжаем до поселка за минут десять, не больше. Пока Павел заносит в дом рюкзаки со страховкой и игрушками, а я спрашиваю у Илоны:

– Что с ним?

– Аллергия, – слишком резко заявляет она. Шок? – Вообще-то я ношу лекарство для себя, постоянно летом задыхаюсь… Но в последнее время Паше тоже не очень хорошо. То пыльца, то пыль, то специи…

– Я люблю добавлять в выпечку ванилин. Ох… – Я хватаюсь за голову. – Что же вы не предупредили!

Илона хлопает меня по спине и исчезает в доме. За ней плетется Темыч и с каждым шагом все быстрее превращается в Артема.

* * *

До вечера я работаю над книгой. Печатаю, печатаю, печатаю… Но все не так. Параллельные линии ломаются и снова и снова рассекают друг друга.

Вот же она, Илона. Та, кто не любит, когда сына называют Темычем.

Вот Павел – человек, обожающий море и именно Темыча.

А вот мальчик с пакетом вместо лица, пощадивший лишь кролика и странного друга по имени Нечто.

У меня не получается их срисовать.

Я устанавливаю себе норматив по знакам – чтобы не выбиваться из ритма. Чтобы не захлебнуться. Звоню Рите в тысячный раз. В миллиардный – клянусь, что все отлично.

Не вспомнила.

Не пишу – ничего стоящего.

Покончив с нормативом, я выхожу на улицу. Мне так душно, точно я не напечатала ни буквы. А впрочем, это правда.

У калитки курит Павел. Дым обволакивает его и стелется туманом по земле.

Я взлохмачиваю волосы.

– Как вы?

– Лучше. Что, испугались? – хмыкает он и снимает очки.

– Есть немного. Простите.

– Забыли. – Он сжимает сигарету двумя пальцами и всматривается в нее с сожалением, словно курит стодолларовую купюру.

– А… – Щеки вспыхивают. Благо, я тону в сигаретном дыме. – Почему Илоне не нравится имя Темыч?

– Кто ее знает. Она как шляпа фокусника. Непредсказуемая до ужаса. Что наколдуешь, то и выпрыгнет. – Он запрокидывает голову и выдыхает новое облачко. Лицо вновь сползает. – Твое предложение в силе?

– Какое?

– О серфинге.

Я приподнимаю бровь.

– Но ведь вы не катаетесь.

– Согласен! Как это я до сорока дожил и не покатался? – подмигивает он. – Так что?

– А Илона?

– Придумаю что-нибудь. Для нее серфинг – больная тема. А я давно мечтал попробовать, да компании не было. – Он тушит сигарету и бросает ее в консервную банку, прикрученную к забору. – Мы познакомились с ней в городе. Как ни странно, у психолога. Она спасалась от прошлого. Я – тоже. Десять лет лечился, хоть и с перерывами…

– От чего?

Павел сует руки в карманы.

– Кхм… У нас с сестрой были некоторые разногласия. Мне не нравилась ее работа, но потом все наладилось. Сейчас она поет. Только поет.

* * *

Я выскальзываю из номера рано утром. Павел говорит Илоне, что проведет для меня экскурсию по поселку. Она чует ложь: уголки губ подрагивают, на лбу появляются морщины. Но – как ни в чем не бывало желает удачи.

Мы спешим на соседний пляж. Туда, где громоздится двухэтажное здание. На крыльце топчется мужчина в спасательном жилете. Павел объясняет мне, что незнакомец сдает в аренду доски и инструктирует.

В животе что-то трепещет. Наверное, чайка, но я не поддаюсь. Тренер выдает нам доски и лиши, а затем проводит зарядку. Мы пробуем работать с досками на суше, а после – отправляемся в море. Тренер учит нас грести. Меня шатает из стороны в сторону, зато у Павла получается сразу.

Спустя десяток неудач я все же ложусь на доску правильно. Вытягиваюсь, срастаюсь с ней, деревенею.

Тренер показывает Павлу, как ловить волну. Признается, что еще не встречал таких способных учеников. Я – то и дело переворачиваюсь.

Сердце тяжелеет на килограмм сто и барабанит, барабанит, барабанит. Ему тесно в грудной клетке. Мышцы ноют. Чем усерднее я гребу, тем отчаяннее мечтаю ощутить под ногами песок. Чайки во мне вопят, я слышу их даже под водой. И уже не знаю, где плыву: в море или в небе. Мой мир – соль и водоросли.

К счастью, доска не дает утонуть и тянет, тянет на поверхность. Я чувствую себя собакой на поводке.

– Напрягитесь! – командует тренер. – Попытайтесь лечь так, чтобы ноги сравнялись с гранью доски!

Я стискиваю зубы, и… у меня получается. Правда, ненадолго.

Черт с ним.

Я выползаю на берег – слишком болят мышцы – и высвобождаюсь от лиша.

По телу растекается липкое счастье.

Я не утонула.

Ура.

Чайки умолкают. Пока им некого оплакивать.

Я наблюдаю за тем, как Павел ложится на доску, как ловит волну, как поднимается – на целых пять секунд! А я не смогла даже полежать.

Зажмурившись, я представляю, что мне десять лет. С кем я была на пляже, когда так звонко кричали чайки? Почему едва не утонула? Зачем полезла в воду, если не умела плавать?

Я открываю глаза. На колене краснеет ссадина. Капельками крови сочатся ответы: я люблю море. Оно честно? со мной.

Оно помнит десятилетнюю девочку.

Мы возвращаемся домой к завтраку, мокрые и уставшие.

– Вы видели, Аня?! Я поймал волну! Уму непостижимо! Это же магия какая-то! – тараторит Павел. – Если честно, у меня такое ощущение, что я когда-то давно занимался серфингом, но потом напрочь забыл. Странн…

– Как экскурсия?

У крыльца мы сталкиваемся с Илоной. Она треплет Павла по макушке, зарывается пальцами в мокрые волосы, торжествует, радуется, что мы прокололись.

– Пора на завтрак. Догоняйте, Аня. Лидочка волшебница, а не повар! – шепчет она и увлекает мужа в столовую.

Я еще долго брожу вокруг дома. Аппетита нет, я наполнена морем, штормящим, черным. Что-то изменилось в нас – и во мне, и в Павле. И это «что-то» связано с чайками.

Глава 9

Захар

ДО

Мне шестнадцать.

Я до сих пор дружу с воображаемой подругой. Теперь воображаемой.

Тора, ты в курсе, что Ворон – самый старый дом в поселке?

Что он ужасный болтун и порой его нереально заткнуть?

Знаешь ли ты, Тора, как Ворон жесток, когда злится?

Это нам он рассказывает о магнитиках да о шансоне. Других он колотит, как я подушку перед сном. Мы особенные, Тора.

Тора?

Если бы ты была домом, я бы поселился в тебе. Побелил бы твои потолки. Со всех сторон тебя бы оплел виноград. Кружевным зеленым платьем. Ты бы не скрипела и не плакала – я бы не давал тебя в обиду. Ты бы пахла жареными орехами и яблоками.

Орехами и яблоками.

Ты постоянно так пахнешь.

Я жмурюсь. Ты улыбаешься.

Я открываю глаза. Тебя нет.

Вдали белеет мой рисунок. Он быстро стирается, но я изо дня в день его навожу. У меня ушла целая пачка мелков, чтобы наш кот жил хотя бы на стене.

Я шагаю к нему. Пришло время вновь обновить тебя, парень.

Навести контуры.

Эх, кто бы навел мои.

Я жмурюсь. Облако спит в мягком кресле.

Я открываю глаза. Облако корячится рисунком на кирпиче. Горбится, потому что у девятилетнего мальчугана дрогнула рука и хребет бедного животного изогнулся кардиограммой.

Здесь до сих пор пахнет яблоками и орехами. Я надавливаю на мел.

Тора так хотела отремонтировать Ворона.

Я – тоже.

Но теперь я понимаю: не дому – нам с Хлопушкой нужен ремонт.

Мелок ломается. Я переусердствовал. У Облака выпирает очередной позвонок.

Не бойся любви, пока она не скажет: «Здравствуй. Как поживаешь?»

Тора мечтала обклеить спальню на втором этаже розовыми обоями. Мечтала жить там и по утрам наблюдать, как из-за моря выныривает солнце.

А сейчас… Сейчас мое солнце – она.

Мой дом – она.

Мое одиночество – она.

Она. Она. Она.

Что мне делать, Ворон?

Что ты делал, когда твои хозяева отправились на тот свет?

Дом молчит, но за столько лет мы научились общаться и без слов. Если бы он смог, похлопал бы меня по плечу.

Я навожу проклятый рисунок.

Проклятое пятно на спине у кота.

Проклятые ладони.

А впрочем, одну можно убрать. Хлопушка нас больше не навещает.

Я стираю рукавом заветный отпечаток. Прощай, Тора. Ворон тоже тебя отпускает.

– Что ты здесь забыл? Не надоело?

Пашка.

Долговязый паренек, который никогда меня не бросит. Который будет обзываться Кирпичом даже на том свете.

– Не надоело, – отрезаю я.

Он приближается ко мне медленно, шаркает, как хромой волк.

– С кем ты болтаешь?

– С ними.

– С кем?

– С домами, придурок. – Я мысленно умоляю Ворона потерпеть и не швыряться люстрами.

Пашка косится на часы.

– Zahnrad. Твои?

– Нет. Его.

– Что ты как ребенок. – Пашка тянет меня в угол и хватает за воротник. – Семнадцатый год пошел, а ты до сих пор слюнтяй. Чмо недоразвитое. Что творится в твоих мозгах?

– Ничего.

И правда. Ничего.

– Ты забил на друзей. Забил на школу. Да ты на родителей забил, о чем я вообще? – цедит Пашка и вскидывает брови, как Эйнштейн на знаменитой фотографии. Разве что язык не показывает. – Ты не радуйся. Чихал я на тебя и твои мозги. Просто интересно, что с тобой не так.

Мне не ампутировали фантазию в детстве – вот что со мной не так. У кого-то воспаляются гланды, и их удаляют. У кого-то – аппендикс. Но вырезать фантазию почему-то никто не берется.

Я отталкиваю его.

– А с тобой что? Почему ты до сих пор спишь с плюшевым медведем?

Я говорю нарочно громко: Пашка редко ходит по заброшкам сам. Сейчас, должно быть, его друзья прячутся за воротами и думают, что я их не заметил. А я замечаю. Всегда. После того, как Воробей сломал этой твари нос, она не суется на мою территорию без подмоги.

Пашкино лицо вытягивается. Да так стремительно, что скоро из него получится скрутить собачку, как из надувного шарика для моделирования.

– Что ты сказал?

– Ты спишь с плюшевым медведем. Не отмажешься.

Из-за ворот доносится фырканье.

И Пашка вдруг начинает хохотать. Корчится, краснеет, будто через секунду выплюнет кишки. Вот только в глазах по-прежнему мраморный лед.

– Знаешь, Кирпич, – смех резко обрывается, – я пришел сюда, чтобы сжечь нахрен твое уютное гнездышко. Но когда увидел, как ты вырисовываешь эти дебильные ладони, решил, что, может, не стоит. Что, может, пожалеть тебя. Но ведь никто не жалеет кирпичей. Они из года в год пылятся, замурованные, умершие. Они падают и разбиваются. Ими рисуют на асфальте. И их никто не жалеет. Да-а-а… Какой же я идиот. Каюсь.

Пашка засовывает пальцы в рот и свистит. Четверо мальчишек в ободранных спортивных костюмах мгновенно вырастают за его спиной.

– Бензин не забыли, чуваки? – осведомляется тварь.

Мои органы превращаются в пульсирующий узел. Каждый «чувак» притащил по канистре.

Ворон.

Ворон, очнись.

Швыряй люстры. Круши потолки. Пробей тварям черепа, мне фиолетово. Похорони их в подвале.

Вчера я объяснял дому, какие на вкус жареные орехи, а сегодня он грустит. Сегодня Ворон не проронил ни слова. Я жаловался ему и давился соплями, но он даже не попытался влезть в мою башку.

Пашка скручивает мне руки. Я пинаю его ногами – бесполезно.

Мальчишки обливают бензином пол и лестницу. Поднимаются на второй этаж.

– Ворон, – сквозь зубы лепечу я.

– Что-что? – переспрашивает Пашка.

Я плюю ему в лицо и ударяюсь об что-то виском. Или меня бьют?.. Мир растекается черными кругами.

– Ворон! – чуть громче восклицаю я.

Но Ворон не откликается. Теперь я сомневаюсь, что он бы похлопал меня по плечу.

Дома не спят. Они стареют, когда их предают, рушатся, плачут, но не спят.

Я вспоминаю, о чем говорил Ворон семь лет назад.

Если я когда-нибудь замолчу, не сомневайся: я на море.

– Нет! Валите отсюда! – разоряюсь я, но Пашка только сильнее стискивает мои запястья.

– Мы тебя вылечим, Кирпич. Твоя любовь к домам – нездоровая любовь.

– Твари! Он живой!

Я ненавижу себя за то, что не могу прикончить этих гаденышей. Ненавижу Ворона за то, что он меня бросил. Ненавижу Пашку за то, что он тупой, но считает себя гением.

В полумраке, у лестницы, чиркает спичка. Нет, мне не победить тварей. Проклятый дым обволакивает шею и душит не хуже веревки.

– Подожди, Тоха, мы кое-что забыли. – Пашка вдавливает мою голову в стену. – Возьмите кто-нибудь часы и вытащите батарейки!

Я жду, как дурак, что посыплется штукатурка, что Ворон не подпустит тварей так близко к сердцу, но ничего не происходит. Мальчишка в кепке хватает часы, и вновь загорается огонек.

– Нет! – воплю я. – Умоляю вас! Пожалуйста! Отстаньте от него, он живой!..

Воздух сотрясает грохот: чудовище в кепке уронило часы. По полу разлетаются стрелки.

Тоха от испуга выпускает из рук спичку.

– Идиоты! – багровеет Пашка, но времени на разборки нет. Дом вспыхивает. – Валим!

Я упираюсь, но Пашка тянет меня к воротам. Волочет, будто мешок с картошкой. Толкает к валуну, подпирающему холм.

Я падаю.

Задыхаюсь.

По щекам текут слезы.

Пашка зажимает мне рот и поворачивает меня к Ворону.

Мой друг, мой преданный воин вспыхивает. Ему удалили сердце. Он уехал на море.

Где ты, Тора? Как же ремонт?

Я жмурюсь. Мы клеим розовые обои в спальне.

Я открываю глаза. Горящая крыша обваливается, а рядом со мной сидит мой враг, который никогда меня не бросит.

– Чего ты стонешь? Алло! – рычит Пашка. – Кирпич, почему ты такой слюнтяй?

В раскаленном воздухе его лицо тает.

Я чувствую себя сморщенным червивым яблоком. Из меня бы не получился пирог.

– Зачем? – хриплю я.

Двери Ворона падают.

– Считай, что я твой врач. Тебе ведь нужны здоровые мозги, если ты собираешься в универ.

Врач.

Тик-так, тик-так, тик-так…

– Ненавижу!

Я накидываюсь на тварь и уже не различаю, где земля, а где его лицо. Мышцы наполняются горячей силой. Второе дыхание.

Я сделаю из тебя землю.

Построю дом.

Выкую ворона.

Скручу, как пластилин.

– Зачем, зачем, зачем…

Я наваливаюсь на тварь всем телом и пихаю в ее рот песок.

– Ты псих! Успокойся!

Пашка давится, кашляет и – неужели? – всхлипывает. А мне фиолетово. Я запихиваю ему в глотку не попавший в мусорный бак пакет. Полынь. Собачье дерьмо.

Пашка, Пашка. Никудышный бы из тебя вышел дом.

Мне не дают закончить начатое. Кто-то визжит. Режет рот моим именем и оттаскивает меня от твари. Вокруг – люди. Много людей. Они пришли поприветствовать смерть.

Даже издалека я слышу, как скрипят половицы. Ворон плачет. Ворону больно.

Интересно, о чем он думает сейчас, за миг до темноты?

О чем бы думал я?

Мы не успели попрощаться.

Всюду – размытые силуэты.

В ушах звенит. Тикает.

Тварь поднимается. Плюется, отряхивается. К ней тоже кто-то подбегает. Раздаются знакомые голоса.

Естественно. Пашкины предки.

– Он снова напал.

Тварь смотрит на меня, и от ее взгляда обугливается кожа.

Тонкие пальцы стискивают мои плечи. Как бы я ни вырывался, они срастаются со мной.

– Чтоб ты сдох! – рявкаю я.

Пашка застывает. Отмахивается от вопросов предков и хромает ко мне.

– Это она, дурак. Она меня попросила. Так что пожелай ей того же. – Сунув руки в карманы, он наклоняется к моему уху. – Угадай, что она дала мне взамен. Не знаешь? Яблочный пирог. Обалденно вкусный.

«Я бы поселилась здесь».

«Ворон… Ты бы играл в прятки с нашими детьми?»

«Когда-нибудь я вернусь сюда. Если наши отпечатки по-прежнему будут здесь, я пойму, что ты не забыл о… нас».

«Теперь мы вместе».

Моя Хлопушка исчезла, а я не заметил. Когда это случилось? Ког-да? Я бы отмотал время и попытался ее удержать.

Мы ведь мечтали о ремонте, Тора.

Коридор, обклеенный обоями в горошек. Аромат пирога. Граммофон и сотни пластинок с нашими любимыми группами в гостиной. «Аквариум», «Кино», «Наутилусы»… Теплые тапочки с помпонами. Черно-белый телевизор. Сервиз за стеклянной дверцей шкафа.

Мы так мечтали об этом, Тора. Куда ты исчезла?

Почему ты исчезла?

Когда?..

Я все прозевал, Тора.

Нас оглушает душераздирающий треск. Ворон умер.

* * *

– Сынок, ты как? – Это батя.

Что-то мокрое на лбу.

– Дорогой, давай вызовем скорую! – Это матушка. – Он бредит уже пятый час!

Всхлипы.

– У него шок. Ты же в курсе… Его… увлечение и пожар…

– Господи, я же говорила, что добром эти похождения не кончатся!

Я пытаюсь пошевелить пальцами, но они так же безжизненны, как одеяло, давящее на меня с усердием маньяка.

– Мама. – Мой голос скрипит, точно лестница Ворона.

– Да? Что? О, мальчик мой, ты очнулся!

Глаза не открываются – веки будто кто-то зашил.

– Когда экзамены? – Капелька то ли пота, то ли слезы, то ли воды чертит линию на моей щеке.

– Какие экзамены? – недоумевает матушка.

Кровать проседает. Должно быть, предки опускаются рядом.

– Сынок, у тебя жар.

– Нет… Просто я хочу поступить в универ. Я ведь успею?


    Ваша оценка произведения:

Популярные книги за неделю