Текст книги "Сицилиец"

Автор книги: Марио Пьюзо

сообщить о нарушении

Текущая страница: 1 (всего у книги 24 страниц) [доступный отрывок для чтения: 9 страниц]

Марио Пьюзо
Сицилиец

Посвящается Кэрол

Книга I
Майкл Корлеоне
1950

Глава 1

Майкл Корлеоне стоял на длинном деревянном причале в Палермо и наблюдал, как большой океанский лайнер отправлялся в Америку. Ему предстояло отплыть на этом корабле, однако от отца поступили новые инструкции.

Он помахал на прощанье людям в маленькой рыбацкой лодке, которые привезли его на этот причал, – людям, охранявшим его все эти годы. Рыбацкая лодка плыла по белесому следу за кормой океанского лайнера, словно храбрая маленькая уточка за матерью. Люди на ее борту помахали в ответ – он их больше никогда не увидит.

По причалу сновали рабочие в кепках и мешковатых штанах, они разгружали корабли, загружали грузовики, стоявшие на длинном причале. Эти жилистые, небольшого роста люди в приплюснутых, прикрывавших лица кепках походили скорее на арабов, чем на итальянцев. Среди них были и его новые телохранители, которые обеспечат его безопасность до того, как он встретится с доном Кроче Мало, Саро di Capi, главою мафии. Здесь, на Сицилии, их именуют «Друзьями друзей». Для газет всего мира они – мафия, но на Сицилии слово «мафия» никогда не слетает с уст рядовых граждан. Так же, как никогда не скажут про дона Кроче Мало «Саро di Capi», а только – «Добрая душа».

Во время своей двухлетней ссылки на Сицилии Майкл слышал много рассказов о доме Кроче, иной раз настолько фантастических, что в существование такого человека верилось с трудом. Однако полученные от отца инструкции были недвусмысленны: ему приказано отобедать с доном Кроче сегодня. Они должны договориться о побеге с Сицилии известного разбойника Сальваторе Гильяно.

Майкл Корлеоне не мог уехать с Сицилии без него.

Не далее чем в пятидесяти метрах от причала на узкой улочке стоял большой черный автомобиль. Перед ним маячили трое – они казались темными прямоугольниками на фоне ослепительного полотна солнечного света. Майкл направился к ним. На минуту остановился, чтобы закурить сигарету и взглянуть на город.

Палермо раскинулся на дне чаши, образованной когда-то действовавшим вулканом, с трех сторон его окружали горы, а с четвертой он вырывался к ослепительной голубизне Средиземного моря. Город мерцал в золотых лучах сицилийского полуденного солнца. По земле словно змеился красный свет – казалось, это следы крови, пролитой на сицилийской земле за многие столетия. Золотые лучи солнца ласкали величественные мраморные колонны греческих храмов, стройные мусульманские минареты, причудливую вязь на фасадах испанских соборов; на склоне далекого холма виднелась мрачная зубчатая стена древнего норманнского замка. Наследие самых разных и жестоких военных правителей на Сицилии можно обнаружить еще и с более ранних, предшествовавших рождеству Христову времен.

Там, дальше, за стенами замка остроконечные горы держали чуть изнеженный Палермо в смертельном объятии, словно они вместе молитвенно преклоняли колени, натянув веревку, туго обмотанную вокруг шеи города. В вышине бесчисленные красноватые ястребки носились по хрустально-голубому небу.

Майкл направился к трем мужчинам, ждавшим его в конце причала. На черных прямоугольниках стали выделяться лица и фигуры. С каждым шагом он различал их все четче, а они как бы расступались, расходились, словно хотели при встрече окружить его со всех сторон.

Все трое знали историю Майкла. Знали, что он младший сын великого американского дона Корлеоне, Крестного отца, чья власть простиралась даже на Сицилию. Знали, что Майкл убил полицейского в Нью-Йорке, расправляясь с противником империи Корлеоне. Знали, что из-за убийства ему пришлось бежать и скрываться на Сицилии и что теперь наконец, когда вопрос «улажен», он намеревается вернуться домой и занять место принца-наследника в семействе Корлеоне. Они смотрели на Майкла, на то, как он быстро и легко движется, как все осторожно оглядывает, какой у него изможденный вид человека, знавшего и страдания и опасность. Он, безусловно, был достоин «уважения».

Когда Майкл сошел с причала, первым его приветствовал священник в сутане, обтягивавшей пухлые телеса, и в фетровой грязной шляпе. Белый воротничок священника припорошен был рыжей сицилийской пылью, но лицо над ним выглядело по-мирски упитанным.

Отец Беньямино Мало, брат великого дона Кроче, держался застенчиво и благочестиво, он был предан своему прославленному родственнику, ни разу не смутившись, что носит дьявола у самого сердца. Недоброжелатели намекали, что он передает дону Кроче даже тайны исповедей.

Пожимая руку Майкла, отец Беньямино нервно улыбался и, кажется, был приятно удивлен, вздохнув с облегчением при виде дружелюбной улыбки Майкла, совсем не походившей на улыбку убийцы.

Второй поздоровался не столь сердечно, хотя и достаточно вежливо. Это был инспектор Фредерико Веларди, глава тайной полиции всей Сицилии. У единственного из троих на его лице не сияла приветственная улыбка. Он казался худым и слишком хорошо одетым для человека на государственном жалованье. Холодные голубые глаза выдавали его родство с норманнскими завоевателями. Инспектор Веларди не испытывал никакой любви к американцу, убившему высокопоставленного полицейского. От такого и на Сицилии можно ожидать чего-нибудь в том же духе. Веларди пожал Майклу руку, словно скрестил шпаги.

Третий был выше ростом и крупнее – рядом с двумя другими он казался огромным. Цепко обхватив руку Майкла, он притянул его к себе и заключил в объятия.

– Брат Майкл, – сказал он, – добро пожаловать в Палермо. – И посмотрел на Майкла дружелюбным, но настороженным взглядом. – Я – Стефан Андолини, мы с твоим отцом вместе росли в Корлеоне. Я ведь тебя в Америке ребенком видел. Помнишь меня?

Как ни странно, но Майкл помнил. Ибо Стефан Андолини – редчайший случай для сицилийца – рыжий. Это было его проклятьем, поскольку сицилийцы считают рыжим Иуду. Да и лицо его невозможно было забыть. Рот – огромный, неправильной формы, с толстыми губами, похожими на куски мяса с кровью, над ним – волосатые ноздри и глубоко сидящие глаза. Хоть он и улыбался, его лицо наводило на мысль об убийстве.

При взгляде на священника Майкл сразу понял, что к чему. Но присутствие инспектора Веларди его удивило. Андолини, выполняя родственные обязанности, старательно объяснил Майклу официальный статус инспектора. Майкл насторожился. Что он здесь делает? Веларди считался одним из самых беспощадных охотников на Сальваторе Гильяно. Инспектор и Стефан Андолини явно не любили друг друга; они вели себя с подчеркнутой вежливостью – словно люди, готовящиеся к смертельной дуэли.

Шофер открыл дверцу машины. Отец Беньямино и Стефан Андолини, слегка похлопав Майкла по плечу, заставили его сесть сзади. Отец Беньямино с христианским смирением настаивал, чтобы Майкл сел у окна, а он – в середине, так как Майкл тогда сможет увидеть красоты Палермо. Третьим на заднем сиденье сел Андолини. Инспектор уже успел вскочить в машину рядом с шофером. Майкл заметил, что он держит ручку двери, чтобы можно было моментально ее открыть. В голове Майкла мелькнула мысль: вероятно, отец Беньямино забрался в середину, чтобы не стать мишенью.

Машина, словно большой черный дракон, медленно пробиралась по улицам Палермо. Вдоль проспекта стояли элегантные дома в мавританском стиле, массивные общественные здания с греческими колоннами, испанские соборы. Частные дома, выкрашенные голубой, белой, желтой краской, на фасадах – балконы, свешивавшиеся с них цветы образовывали над головой как бы еще одну дорогу. Это было бы прелестное зрелище, если в не отряды карабинеров – итальянской государственной полиции, – которые стояли на каждом углу с винтовками на изготовку. Карабинеры находились и наверху, на балконах.

Их машина явно выделялась среди повозок, особенно сельских, запряженных мулами, в основном везших свежие продукты из деревень. Повозки эти – каждая деталь их, вплоть до спиц и оглобель – были выкрашены в веселые, яркие цвета. На боковых стенках многих из них – изображения рыцарей в шлемах и королей в коронах: сцены из легенд о Карле Великом и Роланде, этих древних героях сицилийского фольклора. Но на некоторых повозках под изображением красивого юноши в молескиновых штанах и белой безрукавке, с пистолетами за поясом и винтовкой через плечо Майкл видел надпись в две строчки, которая всегда оканчивалась большими красными буквами – ГИЛЬЯНО.

Во время своей ссылки на Сицилии Майкл немало слышал о Сальваторе Гильяно. Его имя все время мелькало в газетах. Люди повсюду говорили о нем. Жена Майкла Аполлония однажды призналась, что каждую ночь молится за Гильяно, за него молились почти все дети и молодежь Сицилии. Они обожали его – ведь он был одним из них, такими все они мечтали стать. Хотя ему не было и тридцати, он считался великим военачальником, так как сумел одолеть посланные против него отряды карабинеров. Гильяно был красив и добр, ибо раздавал большую часть своих преступных доходов бедным. Он был благороден и никогда не разрешал участникам своего отряда приставать к женщинам или священникам. Если казнили доносчика или предателя, он всегда давал жертве помолиться и очистить свою душу, чтобы прийти к согласию с правителями мира иного. Все это Майкл уже знал.

Они свернули с проспекта, и взгляд Майкла привлекла огромная надпись, сделанная черными буквами на одном из домов. Он успел заметить в верхней строчке слово «Гильяно». Отец Беньямино наклонился к окну и сказал:

– Это одна из прокламаций Гильяно. Несмотря ни на что, ночью он по-прежнему правит в Палермо.

– А о чем она? – спросил Майкл.

– Он разрешает жителям Палермо вновь ездить на трамваях, – ответил отец Беньямино.

– Он разрешает? – улыбнулся Майкл. – Разбойник разрешает?

Стефан Андолини в противоположной стороне салона рассмеялся.

– Дело в том, что на трамваях ездят карабинеры, и Гильяно их взрывает. Поначалу он предупредил жителей, чтобы они не пользовались трамваями. А теперь обещает больше не взрывать.

Майкл спросил сухо:

– А почему Гильяно взрывает трамваи, в которых ездят полицейские?

Инспектор Веларди повернул голову.

– Потому что Рим по глупости арестовал его отца и мать за сотрудничество с известным преступником, их собственным сыном. Республика не отменила фашистских законов.

– Мой брат дон Кроче договорился об их освобождении, – не без гордости сказал отец Беньямино. – О, брат очень сердился на Рим.

Боже, подумал Майкл, дон Кроче сердился на Рим? Какого черта значил этот дон Кроче, если не считать, что он pezzonovante, главарь мафии.

Машина остановилась перед зданием розового цвета длиною в целый квартал. Каждый из его углов украшали голубые башенки. Перед входом с натянутым над ним широким навесом в зеленую полоску, на котором значилось «Гостиница Умберто», стояли два швейцара в ослепительных униформах с золотыми пуговицами. Но это великолепие не привлекло взгляда Майкла.

Наметанным глазом он окинул улицу перед гостиницей. Заметил по крайней мере десяток охранников, прохаживающихся парами или облокотившихся на металлические перила. Люди эти и не скрывали, для чего они тут. Под расстегнутыми пиджаками виднелись револьверы. Когда Майкл вылез из машины, двое из них, с тонкими сигарами в зубах, на мгновенье заслонили проход, внимательно его оглядывая, словно прикидывая, какая потребуется могила. На инспектора Веларди и других они не обратили внимания.

Когда их группа вошла в гостиницу, охранники заблокировали за ними вход. Еще четверо, оказавшихся в вестибюле, провели их по длинному коридору. Они держались так горделиво, словно служили во дворце у императора.

Конец коридора перегораживала двойная массивная дубовая дверь. Человек, восседавший в высоком, троноподобном кресле, поднялся и отпер дверь бронзовым ключом. Он поклонился, одарив при этом отца Беньямино заговорщической улыбкой.

Перед ними открылась анфилада пышных комнат; за распахнутыми окнами простирался роскошный сад, из которого доносилось благоухание лимонных деревьев. Когда они вошли, Майкл заметил, что у двери с внутренней стороны дежурят двое. Интересно, подумал Майкл, почему так охраняют дона Кроче? Он друг Гильяно, но он и доверенное лицо министра юстиции в Риме, поэтому ему нечего опасаться карабинеров, заполнявших Палермо. Тогда кого и чего боится великий дон? Кто его враг?

Мебель гостиной когда-то предназначалась для итальянского дворца – кресла гигантских размеров, диваны, длиной и шириной похожие на корабли, массивные мраморные столы, словно украденные из музеев. Они служили хорошим фоном человеку, вышедшему им навстречу из сада.

Он раскрыл объятия Майклу Корлеоне. Стоя, дон Кроче был что в ширину, что в высоту почти одинаковым. Массивную львиную голову венчали тщательно подстриженные густые, с сединой, вьющиеся, как у негра, волосы. Глаза темные, как у ящерицы, – словно две изюминки, вставленные над мясистыми щеками. Щеки эти – два больших куска красного дерева; левая – гладкая, другая – набрякшая, со складкой. Рот был удивительно аккуратный, над ним – тонкие усики. Главным в лице был крупный, горбатый, как у императоров, нос.

Однако все, что было ниже этой императорской головы, принадлежало крестьянину. Могучую талию его охватывали огромные, плохо сидящие брюки на широких светлых подтяжках. На нем была необъятная, свежевыстиранная, но неглаженая рубашка. Ни галстука, ни пиджака не было, и он ступал по мраморному полу босыми ногами.

Он совсем не походил на человека, который «клевал» с каждого делового предприятия в Палермо, вплоть до последней рыночной стойки на площади. Трудно было поверить, что он повинен в тысяче смертей. Что Западной Сицилией правит скорее он, чем римское правительство. И что он богаче, чем герцоги и бароны, владевшие огромными поместьями на Сицилии.

Порывисто обняв Майкла, он сказал:

– Я знал твоего отца, когда мы еще были детьми. Я рад, что у него такой хороший сын.

Затем поинтересовался, как добрался до него гость и не нуждается ли в чем. Майкл улыбнулся и сказал, что его устроил бы кусочек хлеба и капля вина. Дон Кроче тут же повел его в сад, потому что, как все сицилийцы, он ел по возможности на открытом воздухе.

Стол был накрыт у лимонного дерева. Он блистал изысканным стеклом и белоснежными скатертями. Слуги отодвинули широкие бамбуковые кресла. Дон Кроче оживленно и учтиво рассаживал гостей за столом; он выглядел моложе, чем был на самом деле, а ему уже шел седьмой десяток. Он посадил Майкла по правую руку от себя, а своего брата – священника – по левую. Инспектора Веларди и Стефана Андолини поместил напротив и вообще относился к ним с некоторым холодком.

Все сицилийцы – любители поесть, и одна из немногих шуток, которые люди позволяли себе относительно дона Кроче, гласила, что он сначала набьет живот, а уж потом пойдет бить врага. Вот и теперь он сидел с благостной, довольной улыбкой, держа наготове нож и вилку, пока слуги носили еду. Майкл оглядел сад. Его опоясывала высокая каменная стена, и по крайней мере с десяток охранников сидели за маленькими столиками, но не более двух за каждым, причем достаточно далеко, чтобы не докучать дону Кроче и его собеседникам. В саду стоял запах лимонных деревьев и оливкового масла.

Дон Кроче самолично угощал Майкла: положил жареного цыпленка и картофель на его тарелку, проследил за тем, как посыпали тертым сыром спагетти на другой тарелочке поменьше, наполнил его бокал мутноватым белым вином местного производства. В его действиях чувствовалась искренняя забота, заинтересованность в том, чтобы его новый друг хорошо поел и попил. Майкл проголодался, он не прикасался к еде с самого утра, так что дон то и дело угощал его. При этом он внимательно наблюдал за трапезой остальных гостей, и по его знаку слуга то и дело доливал бокал или наполнял пустую тарелку.

Наконец они покончили с едой, и, потягивая кофе, дон приготовился перейти к делу.

– Значит, ты собираешься помочь нашему другу Гильяно убежать в Америку, – сказал он Майклу.

– Таковы мои инструкции, – ответил Майкл. – Я должен обеспечить его приезд в Америку без всяких злоключений.

Дон Кроче кивнул, на крупном лице цвета красного дерева царило сонное удовлетворенное выражение обжоры. Его вибрирующий высокий голос явно не соответствовал лицу и телу.

– Мы с твоим отцом обо всем договорились, я должен был передать тебе Сальваторе Гильяно. Однако ничто в жизни не идет гладко, всегда что-то случается. Теперь мне трудно сдержать обещание. – Он поднял руку, не давая Майклу прервать себя. – И я не виноват. Своей позиции я не изменил. Но Гильяно больше никому не доверяет, даже мне. На протяжении многих лет, с самого первого дня, когда он оказался вне закона, я помогал ему выжить; мы действовали совместно. С моей помощью он стал самым известным человеком на Сицилии, хотя ему сейчас всего лишь двадцать семь лет. Но его время прошло. Пять тысяч итальянских солдат и полицейских рыщут по горам. А он все равно отказывается положиться на меня.

– Тогда и я ничем не смогу ему помочь, – сказал Майкл. – Мне приказано ждать не более семи дней, после чего я должен отправиться в Америку.

Но и говоря это, он не мог понять, почему для отца так важен побег Гильяно. После стольких лет изгнания Майклу ужасно хотелось домой, он беспокоился о здоровье отца. Когда он бежал из Америки, отец лежал тяжело раненный в больнице. Уже после его бегства убили старшего брата Сонни. Семья Корлеоне вела отчаянную борьбу за существование с Пятью семействами Нью-Йорка. Борьбу, которая перекинулась из Америки в самый центр Сицилии, где убили молодую жену Майкла. Правда, посыльные от отца приносили известия, что старый дон оправился от ран, что он помирился с Пятью семействами и устроил так, что с Майкла сняли все обвинения. Майкл знал, что отец ждет его приезда и хочет сделать его своим заместителем. Что вся семья горит нетерпением увидеть его – сестра Конни, брат Фредди, сводный брат Том Хейген и бедная мать, которая наверняка все еще оплакивает смерть Сонни. Одно оставалось неясным: почему отец задерживает его возвращение? Причиной могло быть только что-то чрезвычайно важное, связанное с Гильяно.

Внезапно Майкл заметил, с каким вниманием холодные голубые глаза инспектора Веларди изучают его. На тонком аристократическом лице было написано презрение, словно Майкл проявил трусость.

– Потерпи, – сказал дон Кроче. – Наш друг Андолини служит связным между мной, Гильяно и его семьей. Обдумаем все вместе. По дороге отсюда ты посетишь отца и мать Гильяно в Монтелепре – это по пути в Трапани. – Он замолчал на мгновение и улыбнулся – улыбка даже не дошла до толстых щек. – Мне рассказали о твоих планах. Всех.

Он произнес это подчеркнуто, но, подумал Майкл, вряд ли он посвящен во все планы. Крестный отец никогда никому всего не рассказывал.

А дон Кроче ровным голосом продолжал:

– Все мы, кто любит Гильяно, согласны по двум пунктам. Он больше не может оставаться на Сицилии и должен эмигрировать в Америку. Инспектор Веларди думает так же.

– Даже для Сицилии это странно, – сказал Майкл с улыбкой. – Инспектор – глава тайной полиции и обязан схватить Гильяно.

Дон Кроче засмеялся коротким, механическим смешком:

– Кто может понять Сицилию? Но в данном случае все просто. Рим предпочитает, чтобы Гильяно преспокойно жил в Америке, а не выкрикивал обвинения со скамьи подсудимых в палермском суде. Это все политика.

Майкл стал в тупик. Ему было очень не по себе. Ситуация развивалась не по плану.

– Почему инспектор Веларди заинтересован, чтобы он скрылся? Мертвый Гильяно не представляет никакой опасности.

– Это уж мое дело, – презрительно бросил инспектор Веларди. – Но дон Кроче любит его, как родного сына.

Стефан Андолини злобно воззрился на инспектора. Отец Беньямино опустил голову и отхлебнул из бокала. Но дон Кроче строго взглянул на инспектора:

– Мы тут все друзья, мы должны рассказать Майклу правду. Гильяно держит крапленую карту. У него есть дневник, который он называет своим Завещанием. В нем содержатся доказательства, что правительство в Риме – некоторые чиновники – помогали ему, когда он разбойничал, во имя собственных целей, целей политических. Если этот документ станет известен, правительство христианских демократов падет и Италией будут управлять социалисты и коммунисты. Инспектор Веларди согласен со мной, что нужно сделать все возможное, чтобы предотвратить это. Так что он готов помочь Гильяно скрыться вместе с Завещанием при условии, что оно не будет опубликовано.

– Вы видели это Завещание? – спросил Майкл. Интересно, знал ли об этом отец. В инструкциях такой документ никогда не упоминался.

– Я знаю его содержание, – сказал дон Кроче.

– Если бы решал я, то приказал бы убить Гильяно, и плевать на Завещание, – резко сказал инспектор Веларди.

Стефан Андолини взглянул на инспектора с такой откровенной и неистовой ненавистью, что Майкл понял: этот человек столь же опасен, как и сам дон Кроче. Андолини сказал:

– Гильяно никогда не сдастся, и ты не тот человек, который уложит его в могилу. Лучше побереги себя.

Дон Кроче поднял руку, и за столом воцарилось молчание.

Он медленно заговорил, обращаясь к Майклу и игнорируя остальных:

– Возможно, я не смогу сдержать обещания, данного твоему отцу, и не передам тебе Гильяно. Почему дон Корлеоне связывается с этим делом, сказать не берусь. Можно не сомневаться, у него есть на то свои причины, и причины веские. Но что я могу поделать? Сегодня после обеда отправляйся к родителям Гильяно, убеди их, что сын должен довериться мне, и напомни этим славным людям, что именно я освободил их из тюрьмы. – Он помолчал. – Может быть, тогда мы сумеем помочь их сыну.

За время ссылки и скитаний у Майкла развился животный инстинкт – ощущение надвигающейся опасности. Ему не нравился инспектор Веларди, он опасался жестокого Стефана Андолини, отец Беньямино приводил его в содрогание. Но наиболее тревожные сигналы в его мозг поступали от дона Кроче.

Все сидевшие за столом, даже собственный брат дона Кроче отец Беньямино, понижали голос, когда разговаривали с ним. Они пригибались к нему в ожидании его слов, даже переставали жевать. Слуги вертелись вокруг него, словно вокруг солнца, охранники, разбросанные по саду, не выпускали его из поля зрения, готовые по команде вскочить и разорвать любого на куски.

– Дон Кроче, я здесь, чтобы следовать вашим пожеланиям, – сказал осторожно Майкл.

Дон с удовлетворением кивнул крупной головой, барственно сложил руки на животе и сказал громким тенором:

– Мы должны быть абсолютно откровенны друг с другом. Скажи мне, как ты планируешь вывезти Гильяно? Говори со мной, как сын с отцом.

Майкл бросил взгляд на инспектора Веларди. Он никогда не будет откровенен в присутствии главы тайной полиции Сицилии. Дон Кроче тут же все понял.

– Инспектор Веларди во всем следует моим советам, – сказал он. – Можешь доверять ему так же, как и мне.

Майкл поднес к губам бокал с вином. Поверх его кромки он видел наблюдавшую за ними охрану – зрителей на спектакле. Он заметил, как исказилось лицо инспектора Веларди, которому не понравились слова дона при всей их дипломатичности; из них явствовало, что дон Кроче командовал и им, и его службой. Майкл увидел неодобрительное выражение на жестоком большегубом лице Стефана Андолини. Лишь отец Беньямино, не желая раскрываться под его взглядом, сидел, склонив голову. Майкл выпил бокал мутноватого белого вина, и слуга немедленно наполнил его вновь. Внезапно сад показался Майклу опасным местом.

Он нутром чувствовал, что сказанное доном Кроче не может быть правдой. Почему все они за этим столом должны доверять начальнику тайной полиции Сицилии? И станет ли доверять ему Гильяно? «История Сицилии нашпигована предательством», – мрачно подумал Майкл. Он вспомнил свою убитую жену. Так почему же дон Кроче так доверчив? И почему такие меры безопасности вокруг него? Дон Кроче – глава мафии. У него самые влиятельные связи в Риме, и, по сути, он является неофициальным представителем правительства на Сицилии. Тогда чего же боится дон Кроче? Он мог бояться только Гильяно.

Но дон внимательно наблюдал за ним. И Майкл постарался говорить как можно искреннее:

– Мой план очень прост. Я буду ждать в Трапани, пока мне привезут Сальваторе Гильяно. Вы и ваши люди. Быстроходный катер доставит нас в Африку. Соответствующие документы у нас, конечно, будут. Из Африки мы полетим в Америку, где все организовано, чтобы мы прошли пограничный контроль без обычных формальностей. Надеюсь, что это будет просто. – Он помолчал. – Если у вас нет другой идеи.

Дон вздохнул и отпил из бокала вина. Затем уперся взглядом в Майкла. И заговорил медленно, с нажимом.

– Сицилия – это трагический остров, – сказал он. – Доверия здесь нет. Порядка нет. Зато полно насилия и предательства. Ты смотришь подозрительно, мой юный друг, и абсолютно прав. То же делает и наш Гильяно. Разреши сказать тебе следующее: Тури Гильяно не выжил бы без моей защиты; он и я – как два пальца на одной руке. А теперь он считает меня своим врагом. О, ты же знаешь, какую скорбь это вселяет в меня. Я только и мечтаю о том, чтобы Тури Гильяно мог вернуться к своей семье. Он – истинный христианин и смелый человек. И с таким отзывчивым сердцем, что завоевал любовь всех сицилийцев. – Дон Кроче умолк и допил бокал. – Но судьба повернулась спиной к нему. С горсткой людей в горах он противостоит армии, которую Италия послала против него. И на каждом углу его предают. Так что он никому не доверяет, даже себе.

Какое-то мгновение дон смотрел на Майкла ледяным взглядом.

– Буду до конца откровенным, – сказал он. – Если бы я так не любил Гильяно, вероятно, я дал бы совет, который не следует давать. Вероятно, мне следовало бы сказать со всей прямотой: поезжай в Америку без него. Мы подходим к концу трагедии, которая тебя никоим образом не касается. – Дон помолчал и вновь вздохнул. – Но, конечно, ты – наша единственная надежда, и я должен просить тебя остаться и помочь нашему делу. Я буду всячески содействовать Гильяно и никогда не брошу его. – Дон Кроче поднял бокал. – Да живет он тысячу лет.

Все они выпили, и Майклу пришлось задуматься: хочет ли дон, чтобы он остался или чтобы бросил Гильяно?

Заговорил Стефан Андолини:

– Помните, мы обещали родителям Гильяно, что Майкл навестит их в Монтелепре.

– Обязательно, – тихо произнес дон Кроче. – Мы должны хоть как-то обнадежить его родителей.

Отец Беньямино сказал с нажимом, никак не вязавшимся с его смирением:

– Может быть, они что-нибудь знают о Завещании.

Дон Кроче вздохнул.

– Да, Завещание Гильяно. Он думает, оно спасет ему жизнь или по крайней мере отомстит за его смерть. – И произнес, обращаясь непосредственно к Майклу: – Запомни это. Рим боится Завещания, а я – нет.

Путь от Палермо до Монтелепре занял на машине не более часа. Но за этот час Майкл и Андолини из городской цивилизации попали в примитивные условия сицилийской провинции. Крошечный «фиат» вел Стефан Андолини, и на послеполуденном солнце его гладко выбритые щеки и подбородок светились бесчисленными красноватыми корешочками волос. Он вел машину осторожно и не спеша, как человек, научившийся управлять автомобилем уже в немолодом возрасте. Перебираясь через высокие перевалы, «фиат» пыхтел, словно ему не хватало дыхания.

На дороге их останавливали засады национальной полиции – отряды по крайней мере из двенадцати человек с броневиками, ощетинившимися пулеметами. Документы, имевшиеся у Андолини, действовали безотказно.

Майклу казалось странным, что на таком малом расстоянии от большого города местность выглядела столь дикой и первозданной. Они проезжали мимо маленьких деревенек, где дома, сложенные из камня, опасно балансировали на крутых склонах. Склоны эти были тщательно возделаны и превращены в узкие поля на террасах, где аккуратными рядами росли зеленые остроконечные растения. Небольшие холмы были усыпаны бесчисленными огромными белыми валунами, наполовину погребенными среди мха и бамбука; издали они казались огромными кладбищами без надгробных скульптур.

Вдоль дороги на некотором расстоянии друг от друга встречались часовенки – деревянные ящики, запертые на висячий замок, а внутри – статуи девы Марии или какого-то святого. У одной из таких часовенок Майкл увидел женщину на коленях – она молилась, а муж сидел в тележке, запряженной ослом, и тянул из бутылки вино.

Стефан Андолини дотронулся рукой до плеча Майкла и сказал:

– Мне приятно видеть тебя, мой дорогой брат. Ты знаешь, что семья Гильяно доводится нам родственниками?

Майкл был уверен, что это ложь, – что-то в лисьей ухмылке рыжего говорило об этом.

– Нет, – ответил он. – Я знаю лишь, что родители Гильяно работали у моего отца в Америке.

– Как и я, – сказал Андолини. – Мы помогали строить твоему отцу дом на Лонг-Айленде. Старик Гильяно был замечательным каменщиком, и, хотя твой отец предлагал ему участвовать в деле, связанном с оливковым маслом, тот остался при своей профессии. Он работал, как негр, восемнадцать лет и копил, как еврей. Затем он вернулся на Сицилию, чтобы жить, как англичанин. Однако война и Муссолини превратили его лиры в ничто, и теперь у него лишь дом и маленький кусок земли. Он проклинает тот день, когда уехал из Америки. Они думали, что их мальчик вырастет и станет принцем, а он стал разбойником.

«Фиат» поднимал тучу пыли; заросли диких груш и бамбука вдоль дороги казались призраками, гроздья груш походили на опущенные руки. В долинах виднелись оливковые рощи и виноградники. Внезапно Андолини спросил:

– Ты действительно думаешь, что поможешь ему бежать?

– Не знаю, – сказал Майкл. – После обеда с инспектором и доном Кроче я не знаю, что есть что. Хотят ли они, чтобы я помог? Отец говорил, что все сделает дон Кроче. Он ни разу не упоминал об инспекторе.

Андолини откинул назад редеющие волосы. Бессознательно нажал на педаль газа, и «фиат» рванулся вперед.

– Гильяно и дон Кроче теперь враги, – сказал он. – Но мы разработали план без участия дона Кроче. Тури и его родители рассчитывают на тебя. Они знают, что твой отец никогда не обманывал друга.

– А на чьей ты стороне? – спросил Майкл.

Андолини вздохнул.

– Я сражался за Гильяно, – сказал он. – Мы были товарищами на протяжении последних пяти лет, а до того он спас мне жизнь. Но я живу на Сицилии и не могу игнорировать дона Кроче. Я хожу по натянутому канату между ними, но я никогда не предам Гильяно.

Что за чертовщину он несет, подумал Майкл. Почему здесь ни от кого нельзя получить прямого ответа? Потому что это Сицилия, рассудил он. Сицилийцы ужасно боятся правды. На протяжении тысячелетий тираны и инквизиторы пытали их, чтобы добиться правды. Правительство в Риме со своим юридическим аппаратом требовало правды. Священник в исповедальне выжимал правду под угрозой вечного проклятия. Правда была источником власти, рычагом управления – так почему человек должен выбалтывать ее?