Текст книги "Четыре с половиной холостяка"

Автор книги: Марина Вольская

сообщить о нарушении

Текущая страница: 3 (всего у книги 13 страниц)

– Того и жди, пойдут дожди в Испании… попытавшись вспомнить цитату из Бернарда Шоу, заявила я дедку с тарой, на что он мгновенно среагировал:

– А что им, этим испанцам! У них там жара! А вот у нас уже третью неделю кряду льет… Того и жди, что Нева выйдет из берегов!

Весь следующий день я советовалась с Валерием Георгиевичем на предмет нового чертежа, изменения в который мне надо было вносить. Несколько раз в процессе переговоров мы пили мой кофе и разговаривали о жизни, плавно переходя на допуски, посадки и шероховатости стальной поверхности, когда мимо нас проходила Юлия. Я уже надеялась на то, что после работы мне удастся затащить его перекусить блинчиками в соседнюю забегаловку «Чайная ложка», когда мимо нас прошел наш сослуживец Володька Бондарев и кинул всего одну фразу, которая отбросила меня назад на два дня, на состояние висящего на мониторе ротора:

– Окучиваешь Валерку, Натаха? Успеха тебе на этом нелегком поприще!

Вы бы видели, что сделалось с Беспрозванных! Смородиновые глаза потемнели до антрацитового цвета, лицо пошло красными пятнами. Он нервно отставил к стене нашего обеденного пластикового столика чашку с синим павлином и сухо сказал:

– Я думаю, что больше не нужен вам, Наталья Львовна. – И вернулся к своему компьютеру.

Я с ненавистью посмотрела на Володьку Бондарева, который походя разрушил мою мечту о немой сцене по Гоголю. А ко мне тут же подсела Надя Модзалевская и без спросу насыпала себе в чашку моего «Davidoffa». Помните Надю? Это она назвала брюки Беспрозванных отрыжкой красных революционных шаровар.

– Наташка, ты что, в самом деле положила глаз на Валерика? – спросила она, прихлебывая стопроцентную арабику.

– А что? – ответила я вопросом на вопрос.

– Это же дохлый номер!

– Точно. Особенно если мимо будет шастать Бондарев и совать свой нос куда не надо! – зло добавила я.

– Бондарев сделал то, что и должен был сделать настоящий товарищ, – вдруг неожиданно заявила Надя.

Мои глаза, видимо, приобрели еще более округлые и внушительные размеры, чем были у Альбинки, когда она увидела нас с Беспрозванных, потому что Надя, по-матерински приобняв меня за плечи, проникновенно сказала:

– Ну не надо так расстраиваться! Валерка – закосневший холостяк. Володька только намекнул на то, что ты покушаешься на его свободу, и Беспрозванных проявил себя во всей красе. Поэтому, если ты на самом деле решила разработать этот пласт, то должна действовать более тонко. Хотя… – Модзалевская убрала с моих плеч свои материнские руки. – На кой черт он тебе сдался? Тебя тут уже два раза Славик Федоров домогался. Бросаться в омут с головой – так хоть с красавцем, чтобы потом всю оставшуюся жизнь об этом вспоминать и детям рассказывать!

Что я могла ей на это ответить? Не петь же песнь про Бернарда Шоу, Гоголя и смородиновые глаза! К тому же и детей у меня нет. Разве что Альбинкиной Сонечке мне предстоит на старости лет рассказывать про мои похождения.

– Надь! А как это – более тонко разрабатывать пласт? – спросила я.

– Неужели он так тебя зацепил? – подивилась Модзалевская и даже выглянула из-за стеллажа, чтобы еще раз хорошенько осмотреть Беспрозванных. По-видимому, ничего достойного внимания она в нем так и не обнаружила, потому что спросила: – А ты хорошо подумала?

Я нашла в себе силы только на то, чтобы кивнуть.

– Значит, так! – деловито приступила к делу Надя. – Беспрозванных – человек старой закалки, воспитанный на тургеневских девушках и прочей лабуде, а ты полезла напролом, как современная деловая women.

– И что ты предлагаешь?

– Во-первых, вот это, – Надя показала пальцем на мои волосы цвета вина утренней зари, – надо срочно перекрасить во что-нибудь неброско-шатенистое. Во-вторых, снять кожаные портки и надеть юбку миди. А в-третьих… – Надя с сомнением посмотрела на меня, прикидывая, смогу ли я это одолеть.

– И что же в-третьих? – не выдержала я.

– Да понимаешь, для третьего надо, чтобы ты была в него по-настоящему влюблена, а ты… Неужели влюблена?

– Ну… не знаю… Может, еще нет… – промямлила я. – Но очень хочется влюбиться, понимаешь?!

– Это-то я как раз понимаю, но… Наташка! Может, ты передумаешь… в Беспрозванных-то влюбляться? Может, лучше в Славика? Или вот… в отделе у Сафронова есть Женька Ладынин. Холостой. Тоже не первый сорт, но получше все-таки нашего Валерки.

Надо сказать, что Ладынин значился в моем списке образцов под № 3. Он действительно был не первый сорт. Первый сорт – это мужики с полноценной шевелюрой, а у Ладынина – приличная розовая лысина. Я его внесла в список потому, что все остальное, кроме лысины, у него было сорта первого: и хорошее мужское лицо, и благородная осанистость, и густой баритон дикторов старого, советского еще, телевидения. И женат он, в отличие от Славика, был всего один раз. Я как раз собиралась выяснить у знатоков, почему он развелся, но тут все завертелось с Беспрозванных.

Кстати тут уж будет сказать и о последнем образце, о № 4. Под этим номером у меня значился Константин Ильич Коньков – наш главный электрик, начальник того Юрки, который прикручивал Юлии гелиевую лампу. Этот Коньков вообще был темной лошадкой. Он устроился на работу недавно, но наша кадровица уже успела сообщить всем заинтересованным лицам, что он абсолютно холостой.

В общем, про Ладынина и Конькова – это я вам сказала к слову. Они меня уже совершенно не интересовали, потому что я твердо решила сыграть главную роль в шоу в стиле того Шоу, который Бернард, – великий английский драматург. Я настолько ясно представляла себе, как буду выращивать из гадкого утенка под фамилией Беспрозванных шикарного лебедя, отмывать Золушку до состояния сказочной принцессы, шлифовать из Элизы Дулиттл мою прекрасную леди, воспитывать из торговца пирожками с зайчатиной мин херца Александра Даниловича Меншикова, что отказаться от этого было уже выше моих сил. И я сказала Наде Модзалевской:

– Сначала пусть будет Беспрозванных, а там… посмотрим… Кто помешает мне сменить его на Ладынина?

– И то верно, – согласилась Надя. – Тогда нужно, чтобы с этой же минуты глаза у тебя постоянно были на мокром месте.

– Зачем?

– Затем! Ты будто бы вовсе и не покушаешься на его свободу, а безответно влюблена. А он как будто бы тебя здорово оскорбил в лучших чувствах, потому что даже не допил кофе и бросил тебя за столом на произвол судьбы и издевательства Володьки Бондарева.

– А разве Бондарев издевался? Сама же говорила, что он поступил по-дружески.

– Бондарева с его издевательствами я беру на себя! Ты, главное, адекватно на них реагируй.

– На что?

– На издевательства.

– Это как?

– Ну… не переругивайся в ответ, не называй его скотиной, а томно закатывай глаза и вытирай их кружевным платочком в стиле тургеневской девушки.

– Может, прямо сейчас и начать?

– Валяй, – одобрила Надя, и я пошла к своему компьютеру. При виде очередного чертежа на его мониторе слезы сами собой навернулись мне на глаза.

Боковым зрением я видела, как Модзалевская о чем-то говорила с Бондаревым, который в изумлении тоже круглил глаза не хуже андерсеновских собак. Мне почему-то вдруг стало так жалко себя, а заодно еще и Альбинку с влюбленной Сонечкой, что я и не заметила, как по-настоящему разрыдалась.

Подойдя к моему столу с совершенно ненужным мне справочником молодого рабочего 1962 года издания, Надя прошипела:

– По-моему, ты переигрываешь.

Она сунула справочник мне в руки и громко, на все бюро, сказала:

– Вот. Ты просила действующие ГОСТы. – И еще раз шепнула: – Так можно запугать объект до полусмерти.

Я грустно посмотрела на объект, который не обращал на наши манипуляции ровным счетом никакого внимания.

Вы не поверите, но слезы мои были провидческими. Если, конечно, можно так выразиться. После работы меня опять ждала у хлебобулочного киоска Альбинка, на которой не было лица.

– Ну! – бросилась я к ней. – Что еще натворил твой даугавпилсский новгородец?

– Он ничего… но Сонечка…

– Что с Сонечкой?! – испугалась я до умопомрачения. Все-таки она у нас была одной дочерью на двоих.

Альбинка расплакалась, уткнувшись в выставленный в витрине карельский хлеб.

– Да что случилось-то?! – начала я терять терпение.

Говорить Альбинка не могла, и я потребовала у киоскерши, чтобы она дала нам хоть какой-нибудь воды. Тетка, видя плачевное состояние моей подруги, налила чаю из собственных запасов, в который накапала своего же пустырника. Альбинка хлебнула этого русского народного бальзама и через некоторое время смогла пробормотать:

– Она… беременна…

– Сонечка беременна? – не поверила я.

– А Сонечка – это кто? – спросила киоскерша, решив, что имеет право знать, не зря ли потратила свой пустырник.

– Сонечка – наша дочь, – ответила я.

– Ну… де-е-евки! Это ж дело жите-е-е-ей-ское! – разочарованно протянула тетка. – Я-то подумала, что у вас кто-то умер.

Она обиженно захлопнула свое окошко, а мы с Альбинкой пошли к остановке автобуса.

– Когда ты узнала? – строго и по-деловому спросила я подругу. С ней же иначе нельзя.

– Сегодня утром.

– Она тебе призналась?

– Ее сегодня рвало.

– Мало ли что рвало. Может, у нее несварение желудка?

– А слезы по ночам?

Еженощные слезы, перешедшие в утреннюю рвоту, тоже показались мне подозрительными, и я спросила:

– А что она сама говорит?

– То и говорит…

– Альбинка! Почему из тебя все надо клещами вытаскивать? Можешь ты сразу все рассказать?

– Могу. Ей было так плохо, что она вынуждена была признаться, что беременна.

– Она была у врача?

– Нет, не была, но каждая женщина и без врача поймет, что беременна.

Опыта в подобных делах у меня не было, поэтому я поверила подруге на слово и снова принялась расспрашивать:

– А кто у нас счастливый папаша?

– В том-то и дело… – Глаза Альбинки опять наполнились слезами. – Это как раз тот мальчик… помнишь, я тебе говорила… Сонечка в него влюблена, а он на нее даже не смотрит.

– Ничего себе – не смотрит! Как это он, не глядя, умудрился ребенка ей запупырить?

Честно говоря, Сонечку очень даже просто не заметить. Думаю, вы вполне можете представить себе, кого могли произвести на свет две бледных спирохеты: Альбинка и очень светлый блондин Ромочка. Кожа у Сонечки была такой прозрачной, что просвечивали голубые жилочки на висках, шее и тонких руках. Если у матери волосы еще хоть как-то желтились, а кок у папаши в последнее время стал отливать благородной платиной, то кудри Сонечки напоминали пучок тонких белых катушечных ниток под № 60. Глаза девушки цвета выгоревшего дешевенького голубенького ситчика, а на губы у ее организма и вовсе не хватило краски. В жилах Сонечки вяло пульсировала блеклая разжиженная кровь двух альбиносов, и я никак не могла взять в толк, как она умудрилась раззадориться до секса.

– Ну и что вы намереваетесь делать? – спросила я несчастную подругу. – Надеюсь, не аборт? Имей в виду, я не дам тебе калечить девчонку!

– Конечно, не аборт, что ты! – замахала руками Альбинка. – Я, знаешь, думаю, может, поговорить с ним?

– С кем? С этим половым извращенцем?

– Откуда ты знаешь, что он извращенец?

– Только извращенец мог поднять свой… в общем, польститься на нашу девочку! Она же еще совсем ребенок!

– Он сам такой же ребенок. Не забывай, что они учатся в одной группе.

– Это еще ни о чем не говорит. В наше время не только в училище, но и в среднем звене очень средней школы можно отыскать таких бывалых… В общем, тебе и не снилось! И что же ты хочешь ему сказать?

– М-может… он женится?

– С ума сошла! На что тебе целых три ребенка?

– Зато по-людски…

– Сама говорила, что он на нее даже не смотрит.

– Может, когда узнает о ребенке, посмотрит, а?

– А он, значит, ничего еще не знает?

– Сонечка не сказала…

– А вот это очень зря. Он должен знать, куда могут завести сексуальные игрища!

– Это, Наташа, давно уже все знают…

– Знают, – не стала спорить я, – но теоретически. А мы ему раз – и результаты практических занятий. Поехали!

– Куда?

– В училище. Не женим, так хоть морду набьем!

– Так уж вечер… занятия кончились…

– Да, верно… – огорчилась я, потому что руки у меня уж очень чесались. – Ну ничего! У нее живот, как я понимаю, на нос еще долго не полезет, так что время у нас есть. Немедленно езжай домой к ребенку, а завтра возьмем по пол-отгула и поедем в училище квасить этого папашу.

– Может, лучше без рук?

– На месте разберемся, что лучше.

На следующий день на работе я была тише воды и ниже травы, потому что думала только о Сонечке. Она вчера была в таком плачевном состоянии, что Альбинка уже поздним вечером вынуждена была вызвать меня к себе на дом в качестве психотерапевта. Бледность Сонечки была обычным ее состоянием, но вчера вечером бедная девочка была сине-фиолетовой от горя и любви одновременно. Выяснилось, что она любит этого Даниила больше жизни, что сознательно пошла на секс, чтобы у нее хоть что-нибудь от него осталось на память. Даниил ни в чем не виноват, потому что Сонечка сама так захотела. Она знает, что Даниил ее не любит, а любит Кристинку Рябышеву, у которой каштановые кудри до пояса и черные глаза на пол-лица. Слезы нескончаемым потоком лились из голубеньких глазок нашей девочки. Я пыталась говорить какие-то слова, произносить какие-то двусмысленные сентенции, но в конце концов призналась, что психотерапевт из меня никакой, и мы дружно прорыдали втроем весь оставшийся вечер.

Таким образом, на рабочее место я явилась с заплывшими глазами, бледным лицом и горестными складками у губ в стиле самой настоящей тургеневской девушки, изнемогающей под бременем безответной любви.

– Я и не думала, что все настолько серьезно, – испугалась за меня Надя Модзалевская, а Володька Бондарев, проходя мимо уткнувшегося в монитор Беспрозванных, сказал:

– Кретин! Ты посмотри, какие женщины из-за тебя убиваются!

«Кретин», оторвавшись от компьютера, никак не мог сообразить, про каких таких женщин идет речь, и даже на всякий случай зыркнул в сторону начальницы Юлии Владимировны. Та интимно говорила по телефону, и Бондареву пришлось прямо показать бестолковому Валерию Георгиевичу на меня. Я тяжело вздохнула по Сонечке и углубилась в справочник молодого рабочего за 1962 год.

Надя с Володькой в течение первой половины рабочего дня по части оказания мне дружественной помощи превзошли все мои ожидания.

Бондарев еще три раза обозвал Беспрозванных кретином и несколько раз довольно громко сказал:

а) такие женщины на дороге не валяются;

б) если бы по нему, Бондареву, так сохли, то он не сидел бы, как дурак, за компьютером;

в) если он будет продолжать сидеть, как дурак, за компьютером, то найдутся другие, которые сидеть не будут;

г) и д) – в таком же духе.

Надя Модзалевская тоже довольно громко произнесла следующее:

а) Наташенька, не стоит так переживать, будет и на твоей улице праздник…

б) Наташенька, он тебя не стоит, найдутся и получше…

в) Наташенька, хочешь, я с ним переговорю на твой счет, хотя он тебя абсолютно не заслуживает…

Я совершенно искренне голосила, что не надо ни с кем говорить. Надя понимающе кивала и два раза вызывала меня в коридор, будто бы ее просил это сделать Славик Федоров.

В результате этих действий обстановка в нашем паршивом техническом бюро наэлектризовалась до предела. Когда я шлепнула Юлии на стол заявление о предоставлении мне половины отгула по семейным обстоятельствам, она без слов подписала и даже шепнула:

– Наталья Львовна, держите себя в руках! Я целиком на вашей стороне! Мы сделаем все от нас зависящее!

Я посочувствовала бедняге Беспрозванных и помчалась на встречу с Альбинкой.

Возлюбленный Сонечки Даниил оказался слегка уменьшенной копией волоокого Славика Федорова. На его юношеском лице даже уже кустилась молодая поросль будущей испанской бородки.

– Дохлый номер, – сказала я Альбинке. – Такие не женятся. Или, в крайнем случае, женятся, но дня на два, не больше.

– Нам бы, чтобы ребеночек был законнорожденный, в браке…

– Дура ты, Альбинка! – в сердцах сказала я. – На дворе давно уже не девятнадцатый век. И даже не двадцатый.

Когда нам удалось прижать волоокого Даниила к ограде училища, он от удивления так трогательно захлопал своими огромными ресничищами, что я мысленно похвалила Сонечкин выбор. Красивый мальчик, не придерешься.

Я (потому что Альбинка могла только беззвучно, как рыба, разевать рот) в общих чертах обрисовала волоокому будущему папаше ситуацию и потребовала определиться в намерениях.

– А вы ничего не путаете? – спросил парень.

Я тут же решила, что мы и правда что-то путаем. Ну не могла Сонечка срубить сук настолько не по себе! Этот мальчик предназначен для принцесс крови, а не для наследницы псевдоприбалта Дюбарева. Я уже хотела пробормотать «извини», когда топчущаяся на крыльце училища хорошенькая девушка с гривой блестящих темных кудрей крикнула:

– Даник! Ты скоро?

– Не мешай, Кристина, тут серьезное дело! – ответил ей парень.

Кристина пожала плечами, недовольно сверкнула яркими глазами и независимой походкой пошла в противоположную от нас сторону.

Нет, все сходилось. Сонечкино училище. Даниил. Кристина.

– Не путаем! – жестко сказала я. – Возможно, что это вы, молодой человек, запутались в своих поклонницах.

– Я не знал, что Соня моя поклонница…

– Вот так номер! – дьявольски расхохоталась я. – Не знал, а ребенка ей сделал! Нонсенс! Не находишь? Или теперь такие нравы?

– Знаете что, дайте мне прийти в себя, – неожиданно попросил вдруг Даниил. – Все так неожиданно…

– Нет, вы посмотрите на него! – продолжала я гадливо улыбаться. – Неожиданно! Ты что, когда сексом с ней занимался, не ожидал, что может получиться ребенок?

– Я не про то…

– А про что?

– А вы, собственно, кто? – вместо ответа спросил Даниил.

– Вот она, – ткнула я в Альбинку пальцем, – ее мать. А я… в общем, кто я – неважно… я очень близкий Сонечке человек.

После этого сообщения парень больше не обращал на меня никакого внимания и повернулся к Альбинке.

– Понимаете, я не помню, чтобы что-то было, – сказал он.

– Амнезия? – опять ввернула я. – Как в мексиканском сериале?

– У нас, правда, была вечеринка… все здорово выпили… Я не помню, была ли с нами Соня… – Даниил, игнорируя меня, смотрел только на Альбинку.

– Так ты еще и алкаш? – развернула я его к себе лицом. – Нам, значит, аборт делать, девчонку калечить, чтобы она урода какого-нибудь не родила?!

Парень выкрутился из моих рук и опять повернулся к Сонечкиной мамаше.

– Надо все-таки уточнить, – опять заговорил он, – я ли виноват… Может, все-таки не я…

– Так! Все ясно! Пойдемте, Альбина Александровна! – потянула я за руку совершенно ошалевшую подругу. – Нам здесь больше нечего делать!

Мы оставили Даниила у ограды училища и отправились к метро. Уже на эскалаторе Альбинку вдруг прорвало:

– Зачем мы ушли? Он вроде не отказывался! А ты меня потащила!

– Альбина, похоже, что он не сволочь, но нам от этого не легче.

– Почему?

– Потому что он не любит нашу Сонечку. Он даже не мог вспомнить, была ли она на вечеринке!

– Ну и что?

– А ничего! Похоже, если на него как следует нажать, он даже женится… Но это не принесет Сонечке счастья. Не любит он ее!

– Может, потом полюбит?

– Ага! Держи карман шире! Тут сплошь и рядом любимых перестают любить…

На следующий день я шла на работу со Славиком Федоровым. Встретились мы с ним, выйдя из своих маршруток, и он намертво ко мне приклеился. И даже вызвался нести мой пакет с кактусом, который я намеревалась поставить на компьютер для улучшения экологической обстановки на своем рабочем месте.

– Что-то в последнее время вы, Наташенька, очень грустны, что никак не вяжется с радостным цветом ваших волос, – отметил Федоров.

Я как раз размышляла над тем, в каком ключе ему ответить, когда почувствовала чей-то взгляд. Я повернула голову. На нас со Славиком пристально смотрел Валерий Георгиевич Беспрозванных, который, как оказалось, шел почти рядом. Я печально кивнула ему головой в знак приветствия и ответила Федорову настолько громко, чтобы мог слышать Валерий Георгиевич:

– Да вот… специально покрасила волосы… для одного человека, а он не реагирует…

Испуганный этим заявлением, Беспрозванных прибавил шагу и очень скоро исчез сначала в проходной Большого Инженерного Корпуса, а затем и из поля моего зрения.

По пути до дверей нашего паршивого технического бюро мы с Федоровым обменялись еще некоторым количеством двусмысленностей, и я поняла, что Славик будет ждать меня после работы где-то в районе так любимого нами с Альбинкой хлебобулочного киоска.

Весь день я на Беспрозванных не смотрела, потому что первые полчаса устанавливала кактус, а все последующие были потрачены на чертеж, который срочно затребовал цех. Надя с Володькой тоже помалкивали, поскольку были заняты не меньше меня, а Юлия пропадала у начальства. Я не знала, сделали ли они для меня все возможное, как обещали, но даже спросить было некогда. Мы все даже пили кофе порознь – тогда, когда у каждого выпадала свободная минута.

В конце рабочего дня Надю с Бондаревым вызвали в отдел комплектации, и мы уходили с работы вместе с Беспрозванных. Я старалась не отрываться от него на расстояние дальше пятидесяти сантиметров, и ему ничего не оставалось, как вежливо и по-прежнему очень испуганно со мной разговаривать. Когда мы бок о бок вышли из Инженерного Корпуса, я набралась смелости и предложила:

– А не зайти ли нам с вами, Валерий Георгиевич, вот в это заведение? – И я показала ему на «Чайную ложку», на которую давно рассчитывала. – Посидим, по-дружески выпьем чаю и поговорим про… чертеж обечайки, который у меня… что-то опять не идет…

Смородиновые глаза Беспрозванных заметались в своих орбитах так, что я испугалась, как бы они не отправились в свободный полет по Питеру, а Валерий Георгиевич не лишился бы, таким образом, единственного своего украшения. Нечеловеческим усилием воли он привел глаза в нормальное положение, одернул свою старую куртку, о которой тоже можно было уже слагать саги и легенды, и хрипло ответил:

– Ну… вообще-то… можно и зайти…

Чувствовалось, что Беспрозванных никогда не ходил с женщинами в общественные места, потому что в дверь чайной пролез вперед меня. Тяжелая стеклянная створка, которую он даже не попытался придержать, чуть не смела меня с лица земли напрочь. В чайной он тут же бросился к стойке с подносами, как мне показалось, вообще забыв, с кем пришел.

«Чайная ложка» при всех своих новомодных интерьерных изысках в розовых тонах по способу выдачи пищи очень напоминала столовую советского периода. Мы с Валерием Георгиевичем, волоча за собой пластиковые подносы, молча передвигались вдоль сверкающих сталью стоек, на которых в изящных креманках и тарелочках было расставлено неисчислимое количество всяких вкусностей. У меня было такое впечатление, что Беспрозванных, вырвавшись далеко вперед, хотел показать персоналу «Чайной ложки», будто мы с ним совершенно незнакомы, и очень в этом преуспел. Когда Валерию Георгиевичу показалось, что он зря не взял сырники со сметаной, которые остались уже позади меня, то он, ни слова не говоря, полез за ними, мазнув меня по лицу шершавым рукавом свитера, а по моим блинчикам – выпавшим из своих гнезд концом брючного ремня. Девушка в фирменном передничке с вышитой чайной ложкой на груди даже сказала ему:

– Мужчина! Женщина же это должна есть! Мы обратно не возьмем!

Беспрозванных безлико извинился. За столик мы, к удивлению все той же девушки в фирменном передничке, сели вместе, но Валерий Георгиевич, уткнувшись в свои сырники, изо всех сил старался на меня не смотреть. Он ел с очень большой скоростью, и я поняла: через пять минут он заявит на всю чайную: «Ну я пошел!» Допустить этого было нельзя.

– А я знаю еще одно местечко, – сказала я. – Совсем рядом! Там подают не только сладости и молочные блюда, но еще и мясо. И недорого. В другой раз можно будет зайти туда, ведь правда?

Валерий Георгиевич прекратил жевать, поднял на меня глаза тяжелобольного человека, натужно проглотил кусок и спросил:

– Наталья Львовна, скажите честно, что вам от меня надо?

Тут уж совершенно растерялась я. Чтобы потянуть время перед ответом, я засунула в рот приличный шмат блинчика с творогом и начала жевать его старательно под пристальным наблюдением Беспрозванных. Но поняла, что ответить все-таки придется.

– Ничего такого особенного… Просто по-дружески поужинать… Не понимаю, что здесь такого… страшного… – Я жевала слова, как до того блинчик с творогом, и уже сама в смущении отводила глаза.

– А потом что?

– А что потом? – вздрогнула я и уставилась в его смородины.

– Ну… поедим… А потом? Я должен буду вас проводить до дома?

– А вам не хочется?

– А почему мне должно хотеться?

– То есть… вы хотите сказать, что вам совершенно не хочется? – глупо уточнила я.

– Совершенно, – не стал юлить он.

– То есть вам противно?

– Я этого не говорил. У меня дела. Вы можете такое допустить?

– Могу, но вы тоже могли сразу отказаться идти в чайную, сославшись на дела. Почему вы не сослались?

– Но вы же хотели поговорить про обечайку.

– К черту обечайку! – выкрикнула я так громко, что на нас обернулись люди, ужинающие за соседними столиками. Я думаю, они не представляли себе, что такое обечайка, и, возможно, посчитали, что мы бранимся из-за невысокого качества чая в наших чайниках.

– Так что же тогда, если не обечайка? – тоже довольно громко спросил мой образец № 1.

– А вы не догадываетесь? – спросила я, чувствуя, что на глаза навернулись слезы унижения. Мне уже казалось, что я давно влюблена в него, а он, как последний идиот, этого не понимает. Я уже не замечала ни старого растянутого свитера, ни криво остриженных ногтей. Я видела только чудесные почти черные глаза и сильные руки, которые гнули в дугу казенную стальную вилку.

– Наши… ну… Володька с Надей все время на что-то намекают… Но не будете же вы утверждать, что все это правда?

– А если буду? – буркнула я. Внутри меня что-то оборвалось и покатилось в колени.

Беспрозванных наконец согнул вилку под прямым углом и заявил:

– А я не верю… Это все какая-то непонятная мне игра…

– Вы… вы болван, Валерий Георгиевич, – прошептала я и вылетела из-за столика.

Слепая от заливавших глаза слез унижения, я металась возле «Чайной ложки» в поисках верного направления к остановке маршруток. Сообразив наконец, что мне надо перейти дорогу, я двинулась строго прямо, невзирая на отсутствие знака перехода в данном месте, и чуть не влетела под колеса темно-лиловой «Ауди». Это, конечно, я уже потом сообразила, что машина являлась именно «Ауди», когда сидела рядом с водителем, а в тот момент, когда жутко взвизгнули тормоза, мне было не до марки машины. Мне было только до того, где бы присесть, чтобы не упасть от накатившего постфактум ужаса.

И я присела прямо на поребрик, закрыла лицо руками и разрыдалась. Я успела как следует отплакаться, когда водитель «Ауди» наконец сумел выпростать из машины свое тело. Это сделать было нелегко, потому что являлся он не кем иным, как Сергеем Семеновичем Никифоровым, в просторечье прозываемым Слоном и являющимся половинным недовеском в моем списке образцов.

– Наталья Львовна, – с дрожью в голосе заговорил он, – с вами все в порядке?

Со мной все было в полном беспорядке, но я мужественно ответила:

– Да-да… Все в порядке… Все хорошо… Я сама виновата…

– Нет, я тоже хорош… Надо было смотреть… – И он своими огромными ручищами нежно снял меня с поребрика. Я и сама не поняла, как оказалась в его машине. Виновато глядя на меня кроткими, темно-серыми, как оказалось, глазами, Слон сказал: – Поскольку я посмел вас так напугать, то просто обязан загладить свою вину. Предлагаю поужинать в ресторанчике «Золотая чаша». Две минуты езды отсюда. Как вы на это смотрите?

После «Чайной ложки» мне для полного общепитовского комплекта не хватало только «Золотой чаши». Я хотела отказаться, а потом подумала, что если откажусь, то останусь наедине с собой и своими неутешительными размышлениями. А я боялась себя и всего того, что мне все-таки предстояло обдумать. Отправившись со Слоном в «Золотую чашу», я могла несколько отодвинуть во времени разборку с собственной персоной и потому бодро кивнула головой Сергею Семеновичу. И мы поехали.

«Золотая чаша» оказалась действительно нестерпимо золотой. Ее стены были покрыты слепящей фольгой и украшены граненым стеклом, призванным олицетворять драгоценные камни. Зал, где стояли столики, украшали многочисленные арки и колонны, которые тоже были облеплены псевдодрагоценностями. В красном углу зала сверкало сооружение, отдаленно напоминающее корону Российской империи, на деле оказавшееся входом на кухню. Именно из этой «короны» выносили свои подносы официанты, разодетые в псевдорусские кафтаны с псевдожемчужным шитьем. Все в ресторанчике было выспренним, помпезным и ненастоящим, как золотая фольга и стеклянные самоцветы. Мне казалось, что Слон привез меня в диснеевскую пещеру Аладдина. И сам он, огромный и услужливый, как джинн, был похож на персонажа того же мультфильма.

Еда в «Золотой чаше», в отличие от всего остального, была настоящей и вкусной. Поскольку в «Чайной ложке» я успела только один раз откусить от блинчика с творогом, то смогла оценить ее по достоинству и даже сказала об этом Слону:

– А здесь, оказывается, хорошо готовят. Это мясо просто потрясающее!

Я выпила бокал белого вина и похвалила его тоже.

– Это – «Варна». Вино недорогое, даже, можно сказать, дешевое, но мне очень нравится, – пояснил мой половинный образец. – Есть еще красная «Варна», но это уже совсем не то. У белой необыкновенный букет. Не находите?

– Нахожу, – слегка заплетаясь языком, согласилась я. Перенервничав и в «Чайной ложке», и под колесами Слоновьей «Ауди», я как-то очень быстро опьянела.

– Я именно поэтому вас и пригласил в «Золотую чашу». Из-за кухни. Если бы здесь еще поменьше блестело, я наведывался бы сюда гораздо чаще.

Мне понравилось, что он адекватно реагирует на золотые переливы и привез меня в ресторан не из-за них. Приятно, когда мужчина отличается хорошим вкусом. В благодарность за это я ему ободряюще улыбнулась и вроде бы как даже подмигнула. Вообще-то у меня всего лишь нервно дернулся глаз, но это вполне можно было принять и за подмигивание. Слон улыбнулся тоже и от смущения покрылся багровым румянцем. Я стыдливо отвела глаза, но Слон, видимо, уже решился на все. Откашлявшись, прочистил горло и сказал:

– Я давно мечтал куда-нибудь вас пригласить.

Я постаралась сделать такое выражение лица, которое означало бы удивление, но расслабленные от белой «Варны» мышцы, очевидно, изобразили что-то другое.

– Вы не могли этого не заметить, – как бы возражая, заявил Слон.

Я срочно перестроилась с мимикой и ответила:

– Ну… вообще-то… да… не могла…

– Я понимаю, что такая женщина, как вы, Наталья Львовна, наверняка уже занята каким-нибудь счастливцем, но… может быть… хоть иногда вы позволите мне… вот так же, как сегодня… – Он не договорил, потому что из недоступных глазу недр ресторана (или все из той же «короны») полилась музыка. Центр зала немедленно начал заполняться танцующими парами. – Потанцуем? – предложил Слон и, не слушая ответа, подал мне руку.