Текст книги "Четыре с половиной холостяка"
Автор книги: Марина Вольская
сообщить о нарушении
Текущая страница: 1 (всего у книги 13 страниц)
Марина Вольская
Четыре с половиной холостяка
ЧАСТЬ 1
Кстати, меня зовут Натальей…
«Пункт № 1. Сначала расставьте все точки над «i». Сразу дайте понять, что в случае неудавшегося романа вы останетесь друзьями. Объясните коллеге, что вы ожидаете от вашего романа, договоритесь, как вы будете себя вести на работе, кому расскажете о ваших отношениях (и следует ли кому-нибудь о них рассказывать).
Пункт № 2…»
Пункт № 2 и следующие за ним пункты руководства дамского журнала «Шарм» на тему «Как начинать служебный роман» мне читать уже не хотелось. Хорошенькое начало – сразу дать понять противоположной стороне, что роман может оказаться неудачным! Нет, я не отрицаю, он может закончиться неудачно, но зачем же сразу мостить мужчине дорогу к отступлению? Эдак при первой же трудности или размолвке он будет считать себя вправе заявить: «Ты сама предлагала в случае чего остаться друзьями».
Или вот этот пассаж: «Объясните коллеге, что вы ожидаете от вашего романа». Бред сумасшедшего, мнящего себя начальником планового отдела! В самом деле, может, еще поквартальный план мероприятий составить и оговорить виды премиального вознаграждения в случае его перевыполнения? Что ожидает от коллеги по роману любая женщина? Если этого не знает дамский журнал, то его сотрудникам впору обратиться в подготовительную группу любого детского сада. Среднестатистический ее воспитанник с ходу скажет, что женщина хочет замуж. Она так устроена. Так запрограммирована. И с этим ничего нельзя поделать. Правда, уже в конце первого года супружества каждая вторая женщина хочет выйти из «замужа» обратно. Но не каждой везет сделать это безболезненно. Но даже и те, которым везет, сразу этого не понимают и по глупости даже пытаются покончить жизнь самоубийством. Но годика через полтора снова хотят замуж, потом снова из «замужа» – и так до бесконечности.
Вот возьмем меня. Я по собственному желанию вышла из «замужа» два года назад. Кстати тут будет упомянуть, что меня зовут Натальей. Так вот мой бывший муж Филипп, когда я ему предложила развестись, сказал:
– Натаха! Ты сошла с ума и без меня пропадешь.
Я ответила:
– Давай проверим.
Он согласился. Я взяла и не пропала. Тем более что Филипп оказался джентльменом (чего в замужестве я за ним не замечала) и великодушно оставил мне квартиру. Хотя, если честно, то у его родителей такая квартира, что о-го-го… Но не об этом речь. Речь о том, что теперь я снова не против выйти замуж. Не подумайте, что за Филиппа. Сколько можно! Мы с ним были женаты десять лет. И что? Кроме ссор, в нашей с ним совместной жизни не было ничего хорошего. Даже ребенок почему-то не получился, хотя мы очень старались. Мы с ним, правда, никогда не обследовались, потому что боялись приговора, что кто-то из нас не может иметь детей. Без обследования получалось, что все еще у нас впереди, а мы просто еще не созрели до взятия на себя ответственности за новую жизнь. В конце концов, все у нас оказалось не впереди, а позади. Может, и хорошо, что детей не было. Мы с Филиппом разошлись в разные стороны, чтобы никогда не пересекаться и не мешать друг другу. Во всяком случае, мы на это рассчитывали.
Да-да! Вы правы! Напрасно я сбилась на бывшего мужа, но это неудивительно, потому что десять лет – это десять лет, и из песни их не выкинешь.
Замуж мне хотелось бы за другого. Два года – достаточный срок, чтобы в полной мере насладиться свободой. Я, например, насладилась под завязку, потому что моя свобода в конце концов обернулась махровым одиночеством, когда весь мир кажется несвежим и прогорклым. Оказалось, что я совершенно не готова к случайным связям и мимолетным необязательным знакомствам. Оказалось, что мне совершенно не нужен свободный, разнузданный секс. Или даже не разнузданный, но без особых чувств и обязательств друг перед другом. Если я снимаю перед кем-нибудь одежду, то мне хотелось бы, чтобы у него (я ненавижу слово «партнер») от этого дух захватывало, чтобы он говорил мне нежные слова, а не такие, к примеру «Перепихнемся – и в кабак!»
Да и кабаки мне наскучили в первые же полгода свободы от Филиппа. Поначалу, конечно, нравились. Я даже купила себе пару так называемых клубных платьев. Одно – густого ультрамаринового цвета с открытой спиной, второе – ярко-красное, обнажающее плечи. Но все это ярко-красное и ультрамариновое великолепие замечают на тусовках только в первые пятнадцать минут. Потом контингент напивается, помещение погружается в сизый дым, а все «клубящиеся» особи сливаются в копошащуюся на танцполе однородную вязкую массу. Иногда из этой массы вдруг неожиданно выныривают чьи-то липкие и совершенно незнакомые руки и пытаются в лучшем случае приобнять за плечи, в худшем – пролезть прямо в декольте. А те, которые «партнеры», в кабаке произносят свою сакраментальную фразу задом наперед: «Выпили – пора бы и перепихнуться!»
Честно скажу, «перепихнулась» я всего лишь с двумя. Один был демоническим брюнетом, сплошь в черной коже и темных очках. Мне понравились его длинные ноги, гибкие пальцы со стаканом нескончаемого шотландского виски и брутальное выражение лица. Он шептал мне на ухо длинные непонятные фразы, намекая на фантасмагорическое наслаждение, которое он способен доставлять женщинам. Не познавшая в своей жизни, кроме Филиппа, бывшего мужа, больше ни одного мужчины, я купилась на его намеки и, заплатив за такси, повезла к себе на квартиру. Фантасмагорическое наслаждение оказалось парой скромных тычков ослабевшим от алкоголя достоинством с последующим диким храпежом поперек моей постели.
Утром, долго вглядываясь в маленькие мутно-водянистые глазки брюнета, уже не защищенные темными очками, я никак не могла понять, что в нем нашла вчера вечером. А он и вовсе никак не мог сообразить, кто я такая. Так и не сообразив, мутноглазый субъект очень долго мылся в моем душе и нагло выпил три огромных бокала кофе. И заметьте, не растворимого – я зачем-то намолола ему зерна! До сих пор простить себе этого не могу!
Вторым был очень молоденький блондин, со свежими щеками цвета бело-розового санкт-петербургского зефира по сорок девять рублей за килограмм. Блондин утверждал, что обожает женщин старше себя, потому что они его невероятным образом возбуждают. Очевидно, я оказалась чересчур стара для него, потому что он до такой степени перевозбудился, что ничего до меня не донес, расплескав все по дороге. Он так безутешно плакал после своего афронта, что мне пришлось спеть ему колыбельную песню, и блондин заснул на моей груди сладким сном маменькиного сынка и любимого бабушкиного внука. Утром я вытолкала его без всякого кофе и душа, выдав на дорогу бутерброд с колбасой и двадцать рублей на транспорт.
А вот вам и последний довод против клубной жизни: утром после всех этих плотских удовольствий смотреть на свое лицо в зеркало довольно страшно, а приходится еще нести это лицо на работу и на всеобщее обозрение. Одним из таких утр, с отвращением разглядывая на своей помятой физиономии следы порочных наслаждений, я решила, что с меня хватит. Я хочу замуж. Хочу не «клубиться» и «перепихиваться», а любить и быть любимой в очередном законном браке.
Как вы думаете, куда первым делом обратит свои взоры служивая женщина, которой хочется замуж? Служивая – не в смысле военнообязанная, а обязанная ежедневно ходить на службу, то есть на работу, то есть в наше паршивое техническое бюро. Вы правы! Разумеется, на мужчин нашего же паршивого технического бюро и ближайших к нему окрестностей.
Итак! Представьте себе большой завод. Не можете представить? Ну… вы, конечно, опять правы: ничего большого в нашей стране уже не существует. Разного рода гигантизм канул в Лету, если, конечно, не считать финансовые пирамиды и долготерпение российского народа. И все-таки когда-то, поверьте мне на слово, завод был огромным, а я уже довольно-таки много лет работаю в Большом Инженерном Корпусе – именно так, каждое слово с большой буквы, – сработанном как раз в эпоху гигантизма.
В Корпусе, согласно его названию, сосредоточен почти весь инженерно-технический персонал завода, если не считать жалкой горстки, которая не может оторваться от своего непрерывного производства (к примеру, сталелитейного) и всегда находится при нем. Хотя какое вам дело до непрерывного производства? Конечно же, никакого, а потому я продолжу про другое.
Двери нашего паршивого технического бюро выходят в длинный коридор, в котором ничего, кроме них, больше и нет. Двери, двери, двери… и еще раз двери. Налево, направо, налево, направо… Когда-то двери были утоплены в ниши и ходить по коридору было совершенно безопасно. Теперь на нашем этаже сделали евроремонт и… Вы улыбаетесь? Уже поняли, да? Точно! Впереди старых дверей на уровне стен коридора навесили новые – белые, с золотистым кантиком и очень смешными надписями «Офис такой-то…», «Офис эдакий…». Догадываетесь, что происходит, когда одновременно открываются в коридор сразу две белые с золотом двери: которая налево и которая направо? Муха под резиновым пластом мухобойки наверняка чувствует себя уютнее, чем инженерно-технический работник, попавший между двумя европеизированными створками.
А стены! Их оклеили бумажными обоями под покраску. Покрасили в тон рассыпчатой нежно-розовой пудры «Рашель». У моей бабушки в молодости была такая. Продавалась в круглой коробочке из папье-маше и открывалась за шелковую кисточку, приделанную к верхней крышечке. Можете себе представить, во что превратило эту «Рашель» в какие-то две недели наше мужичье, привыкшее обсуждать самые животрепещущие вопросы производства (и не только его), привалившись плечами и спинами к стенам и пуская кольца малоароматного дыма дешевых сигарет. Честное слово, раритетная стенная газета «За передовой труд» и стенд с графиком шахматно-шашечного турнира между работниками бюро, которые украшали стены коридора до евроремонта, выглядели значительно лучше.
Кстати, тут как раз есть смысл сказать и о мужичье. В упомянутом коридоре и за многочисленными дверями представителей сего славянского племени копошится, конечно, видимо-невидимо. И я, представьте, всех их знаю. Среди них всего четыре с половиной холостяка. Молодняк не в счет. Я еще не в том возрасте, чтобы бросаться на юнцов. Один раз бросилась (ну, вы помните, зефир бело-розовый), и достаточно. Мне нужен мужчина от тридцати пяти до… Это самое «до» практически не имеет ограничений. Главное, чтобы песок не сыпался. И перхоть, кстати, тоже. Надо сказать, что выбор в этой категории очень ограничен, потому что мужчины предпочитаемого мной возраста в большинстве своем безнадежно женаты. Холостых, как я уже сказала, всего четыре штуки с половиной.
Вам хотелось бы знать, кого я именую половиной? Охотно отвечу – Сергея Семеновича Никифорова, который работает в соседней комна… то есть в соседнем офисе. На самом деле он никакая не половина. Он огромный мужичара с квадратными плечами и ладонями с экскаваторные ковши, за что заслуженно носит кличку Слон. Этот Слон, между прочим, давно строит мне куры. Стоит нам пойти друг другу навстречу в коридоре, как я обязательно попадаю практически в его объятия. Но он для этого не совершает никаких непристойных телодвижений. Просто он такой огромный, что если хорошенечко развернет плечи, то способен перегородить ими весь коридор от одной евродвери до другой. Чтобы мне можно было пройти, он разворачивает свое немыслимое тело градусов на десять, не больше, и я вынуждена протискиваться между дверью (рискуя быть ею убитой) и слоновьей грудью, протирая одежду о его стальную мускулатуру. Слон при этом смотрит на меня кроткими глазами очень маленького теленка, томно вздыхает и исходит запахом туалетной воды «Мачо».
Я считаю его половиной, потому что он женат, но очень непрочно. То есть он женат на Лире, которая работает с ним в одном бюро. По молодости эту пару, согласно находке известного баснописца, звали не иначе, как Слон и Моська. Но не потому, что Лира была маленькой и суетливой (она как раз наоборот, женщина в теле и с достоинством), а потому, что носила фамилию – Мосина. Со временем эта неблагозвучная девичья фамилия Лиры как-то изгладилась из общественной памяти, и их с мужем стали называть Слон и его Муза, справедливо считая, что лира как предмет совершенно неотделима от музы, в смысле – вдохновения. Слон был талантливым инженером и очень скоро дослужился до начальника бюро. Лира всем говорит, что за пятнадцать лет совместной жизни в однокомнатной квартире и сидения за соседними столами на службе, он как начальник и одновременно муж достал ее так, что она готова подарить его любой страждущей женщине. Страждущих женщин в нашем коридоре предостаточно, но все знают, что дорогу он перегораживает только мне. Когда на его пути оказываются другие женщины, он непостижимым образом уменьшается в размерах, и ни одной из страждущих так и не удалось хотя бы чиркнуть по его бицепсам прицельно наведенной грудью.
Еще Лира всегда говорит и при этом очень выразительно на меня посматривает, что ей хотелось бы, чтобы какая-нибудь из страждущих женщин сделала бы первый шаг сама, потому что ее супруг, несмотря на пугающие размеры, никогда сам на это не отважится. А если ее Слон будет пойман с поличным, то она с радостью турнет его из своей жизни, потому что давно уже хочется, а повода пока никакого нет.
Что касается меня, то я почему-то пугаюсь его необозримого за один присест тела. Мне кажется, что в его сомкнутом кулаке свободно поместится моя голова целиком. Представляете, что он может со мной сделать, если я его рассержу? А если не рассержу, а наоборот… то есть, если дело дойдет до… ну вы понимаете… то от меня вообще один костяной лом останется. Я ему не Лира. Я вешу всего пятьдесят восемь килограммов при росте метр шестьдесят. Супруг Филипп называл меня суповым набором и умолял хоть немного поправиться. Я старалась, но безуспешно. Видимо, у меня такая конституция, против которой не попрешь. Сколько я ни ела пирожных, которые обожаю, и жирных продуктов, которые ненавижу, я так и не прибавила ни одного желаемого грамма.
Но со своих счетов я Слона все-таки не сбрасываю, потому что, во-первых, он умный, что в мужчине очень импонирует, во-вторых, его глаза все-таки кроткие, что говорит о сюрреалистичности фантазий на предмет моей головы и его кулака, а в-третьих, не так уж много мужчин оказывают мне такие явные знаки внимания. Если честно, то всего один Слон.
В данный момент, загородившись от начальницы компьютером, я как раз перебираю остальных кандидатов на мою руку и сердце, которые еще даже и не догадываются, что таковыми являются. Вообще-то мне надо вносить изменения в сдаточный чертеж вала ротора турбогенератора, но я думаю, турбогенератор еще как-нибудь перекантуется без своего ротора. В конце концов, если я не налажу свою личную жизнь, то буду без конца отвлекаться и ротор вообще никогда не поспеет. К тому же через пятнадцать минут рабочий день все равно уже закончится.
Четверо с половиной мужчин для одной женщины – это вообще-то перебор. Надо выбрать одного, хотя… можно опробовать их по очереди. Вроде как продегустировать. Но в этом случае важно, чтобы они не догадывались, что являются испытуемыми образцами.
Я вам сейчас расскажу про эти образцы. По порядку. Приготовьтесь.
Образец № 1.
Первый номер я присвоила Валерию Георгиевичу Беспрозванных. Фамилия, конечно, та еще… Но в случае брака, если до него дойдет, всегда можно оставить себе фамилию Филиппа – Савельева. Настоящая качественная отечественная фамилия, просто классика. А то еще можно вернуть себе девичью фамилию – Шаленина. В ней, по-моему, даже слышится что-то дворянское. Впрочем, я, как всегда, отвлекаюсь от основного.
Итак, Валерий Георгиевич. Любая другая женщина отвергла бы его сразу как бесперспективного. Во-первых, он дожил холостяком до тридцати девяти лет, что настораживает. Во-вторых, он ходит все время в одних и тех же брюках, которые наша сослуживица Надя Модзалевская называет отрыжкой красных революционных шаровар героя известного художественного фильма. Брюки – кирпичного цвета, мятые-перемятые и заношенные – очень напоминают то, что думает о них Надя Модзалевская. Сверху, на довольно-таки широкие плечи, Валерий Георгиевич надевает столь же замордованный временем и невзгодами черный свитер, видавший такие виды, что даже Надя отказалась как-нибудь его охарактеризовать.
Любую женщину все это могло бы оттолкнуть сразу и бесповоротно (да и отталкивало, наверное, раз он дожил до такого почтенного возраста холостяком), но только не меня. Вы спросите почему? Охотно отвечу! Потому что для мужчины светлый низ и темный верх – это всегда стильно. Светлый низ и темный верх – это пик того, что могут позволить себе мужчины, которые сплошь и рядом рядятся во все черное сверху донизу. А у Беспрозванных не просто светлый низ. Он у него еще и кирпичного цвета, который при желании всегда можно именовать терракотовым. В свете вышеизложенного становится ясным, что Валерий Георгиевич, во-первых, способен к эпатажу, а во-вторых, готов идти против течения, что мне очень нравится в людях.
Я, например, хотя мне уже тридцать пять лет, до сих пор ношу короткие юбки, что приводит в раздражение мою начальницу – кандидата технических наук Юлию Владимировну, хотя в общем-то она тетка очень неплохая. В прошлом году она «разменяла полтинник», но на пятьдесят не выглядит. В самые тяжелые дни – на сорок пять, но чаще всего – на сорок Она очень элегантна: носит строгие темные костюмы, светлые блузки и очень длинные жемчужные ногти. Лицо у нее тоже классическое, как и костюмы: с прямым носом, узкими губами в цвет ногтей и серыми бесстрастными глазами, которые следят за порядком в бюро из-за модных узких очков в тонкой темной оправе. Юлия Владимировна очень удачно замужем за доктором наук и профессором одного из питерских вузов. Злые языки утверждают, что муж и написал ей кандидатскую.
Может, и написал чего, если у него было на это время. Муж и должен помогать своей жене. Мы с Надей всегда восхищаемся нашей начальницей и всегда встаем на ее защиту. На службе рядом с Юлией мужа нет, но она всегда удачно и быстро решает производственные вопросы, ведет переговоры, пишет научные статьи и прикрывает своих подчиненных от злых сил, если что. Мы уверены, что она далеко пойдет и, несмотря на свой «полтинник», еще горы своротит. Возможно, напишет и докторскую. Хоть бы и с помощью мужа. Мы ее за это не осудим.
Разумеется, что при таком внешнем и внутреннем совершенстве Юлии Владимировне не могут нравиться мои люмпенизированные юбки. Чтобы она на меня не злилась, я чаще ношу кожаные брюки в обтяжку. Почему-то на них она не так болезненно реагирует. А на счет коротких юбок я ей всегда говорю… Впрочем, я, кажется, опять отвлеклась… Вернемся к Валерию Георгиевичу Беспрозванных.
У Валерия Георгиевича очень неплохое лицо, без особых изысков, но и без изъянов. Простое русское лицо. И никакого намека на разжижение волос и, кстати, на перхоть, которую я ненавижу. Мне легче простить мужчине отрыжку революционных шаровар, чем усыпанные пеплом плечи. Никакой тяги к посещению парикмахерских Валерий Георгиевич не испытывает. У меня такое впечатление, что, когда приходит время, он просто отрезает отросшие пряди кухонным ножом или обоюдоострым кавказским кинжалом, который, возможно, хранится где-нибудь у него дома. В общем, на голове Беспрозванных царит вечный беспорядок. Его всегда можно назвать художественным, потому что волосы слегка вьются на концах и иногда тонкими змейками вылезают на лоб или на щеку.
На женщин Валерий Георгиевич принципиально не смотрит, что тоже хорошо. Глазеть по сторонам мужчине незачем: мало ли чего привлекательного там, на стороне, он может обнаружить.
Ну вот все положительные качества Беспрозванных я перечислила. Приходится переходить к отрицательным. Как ни прискорбно, они у него тоже есть. Во-первых, он все время бухтит: все-то ему не так, никто не хочет нормально работать… Я отношу это к его личной неустроенности, которая может быть преодолена, что автоматически приведет к искоренению бухтежа.
Во-вторых, Валерий Георгиевич отягощен многочисленными, болезненными и не приспособленными к жизни родственниками, которых он постоянно куда-нибудь устраивает и которым постоянно одалживает деньги. Вот это почти не поддается искоренению. Если родственники уже столько лет беззастенчиво пьют кровь Беспрозванных и тянут из него жилы, то их можно только сжечь напалмом, которого у меня нет.
И наконец, в-третьих, мне не нравится имя Валерий и все его производные. Вот скажите, как называть человека с таким именем в интимные минуты? Не Валерочкой же и тем паче не Валериком! Тем более что при произнесении этого имени у меня язык все время соскакивает с «л» на «р», так что впору записываться в логопедическую группу при соседней средней школе.
С мужскими именами мне вообще никогда не везло. Вот взять Филиппа. Ничего себе имечко! Особенно безобразны два «п» на конце! И как мне было его звать в быту? Филей? В этом имени слышится что-то до того посконно-сермяжное, что сразу вспоминается толстовский Филиппок и хочется пойти босиком в народ. Филом? Это все равно, что Чипом и Дейлом! Так вот и мучилась с двумя «п» на конце.
Вы скажете, что я опять отвлеклась от Беспрозванных, и будете не правы. Хотя вообще-то о Валерии Георгиевиче я уже все рассказала. Кстати, представьте: он и сейчас бухтит. Хотя на сей раз основания у него есть. Поясню. Наше паршивое техническое бюро наконец полностью укомплектовали персональными компьютерами. Вы, наверно, думали, что я вношу изменения в какую-нибудь древнюю «синьку» чертежа, сделанную способом светокопии? Ничуть не бывало! Все интеллигентно, современно и на уровне: тюкаю ноготками по «клаве» и орудую оптической мышкой.
Так вот на днях в наше паршивое техбюро приходили сетевики. Догадываетесь, что они сделали? Точно! Подключили все компьютеры к заводской сети, и я теперь запросто могу залезть в компьютер собственной моей приятельницы Альбинки, которая работает в технической библиотеке нашего завода. В другие подразделения я залезть не могу, потому что все остальные подразделения, не будь дураками, понаставили себе паролей, а я вам не хакер. А в библиотеке (даже несмотря на то, что она техническая) работают сплошь гуманитарные мыши-грызуны, вроде моей Альбинки. Где им поставить пароль, если слово «компьютер» они с коллектором путают. Словом, про Альбинку я вам расскажу позже, потому что она того стоит. А сейчас все-таки о Беспрозванных и о компьютерной сети.
Пока мы не были в заводской сети, компьютерная сеть нашего паршивого технического бюро работала быстро и без перебоев. Например, сделала я изменения в чертеже и, не сходя со стула, – раз – и передаю его на проверку ведущему инженеру Володьке Бондареву, а он, тоже ни с чего не сходя, – раз – и на подпись Юлии. А с тех пор, как мы вляпались в общую сеть, – все! Чтобы с моего компьютера с монитором «Flatron», единственно плоским в мире (так было написано на коробке), передать чертеж ведущему инженеру, надо затратить минут сорок. Ну и кому нужны такие новые технологии? Когда не было компьютеров вообще, я свою «синьку» перебрасывала ему на соседний стол за полсекунды!
Исходя из этого, вы должны понять, что сегодня Беспрозванных бухтел справедливо. Его чертеж, который он послал с соседнюю комнату (то есть, извините, в соседний офис) в конце прошлого рабочего дня, так и не пришел даже к обеду сегодняшнего. Беспрозванных уже обсудил все узлы чертежа с соседями по офисам на пальцах и на желтеньких липких бумажках для заметок, которые называются стакерами, когда чертеж наконец соизволил явиться адресату, но… в другом формате и с потерянной в сетевых анналах спецификацией. Тут бы и не только Беспрозванных разбухтелся.
Я ему прямо так и сказала за шкафом, где у нас устроено нечто вроде «еврогардероба» для сотрудников:
– Я с вами, Валерий Георгиевич, полностью солидарна! Работать в обстановке потерянных спецификаций совершено невозможно!
Беспрозванных доверчиво подался ко мне всей своей широкой грудью в черном заношенном свитере и даже шепотом пожаловался на начальницу:
– Я, главное, ей говорю, давайте напишем сетевикам бумагу, что после того, как они нам «облегчили» работу, хочется вернуться в каменный век и снова начать высекать спецификации на скалах.
– А она? – преувеличенно заинтересованно спросила я.
– А что она! – Беспрозванных сатанински хохотнул за нашим шкафом и на всякий случай выглянул из-за него в офис, то есть в наше паршивое техническое бюро. Юлия Владимировна кокетничала с электриком Юрием, который пришел привинтить к ее начальнической части стены навороченную гелиевую лампу, и внимания на нас с Валерием Георгиевичем не обращала. – Вы, Наталья Львовна, только на нее гляньте! Она пока не обвешает свое рабочее место всякими новыми прибамбасами, ни за что о сотрудниках не побеспокоится!
– Совершенно с вами согласна! – сказала я и подала Беспрозванных куртку, в рукава которой он тут же профессионально просунул руки. Чтобы не потерять его в тот самый момент, когда мы почти уже подружились, свой плащик я вынуждена была надевать на ходу.
– У меня есть к вам деловое предложение! – прокричала я ему в спину. – И именно по поводу компьютерной сети!
Беспрозванных так резко обернулся, что мы столкнулись с ним почти лоб в лоб, и я вдруг увидела: у него очень выразительного цвета глаза – эдакового черносмородинового. И почему я раньше этого не замечала?
– Ну?! – только и сказал Валерий Георгиевич, выстрелив дуплетом мне прямо в сердце своими черными смородинами.
– Давайте не станем полагаться на судьбу и Юлию Владимировну с ее гелиевой лампой, а напишем письмо сетевикам сами! – выпалила я одним духом.
– И что?
– А она подпишет.
– А она подпишет?
– А куда ей деваться? Работать-то невозможно! А тут на столе уже готовенькое письмо – только неси!
– А кто понесет?
Я сначала хотела сказать, что могу отнести сама, а потом, интимно улыбнувшись, предложила:
– А отнести мы можем с вами вместе, поскольку это наша общая идея, не так ли?
На лице Беспрозванных отразилась тяжелая работа мысли.
– Может ведь… и кто-нибудь один отнести… – в конце концов, родилось в его растревоженном мозгу.
– Может и один, – кивнула я, решив во всем с ним соглашаться, но тихой сапой вести свою линию. – Но не зря ведь говорят: одна голова хорошо, а две лучше. С народной мудростью спорить бесполезно.
Валерий Георгиевич вышел на улицу из нашего Большого Инженерного Корпуса в очень задумчивом состоянии. Я подумала, что на сегодня с холостого сотрудника достаточно новых впечатлений, очень вежливо попрощалась с ним и, как можно изящнее перебирая ногами в новых сапогах на умопомрачительных шпильках, поспешила к хлебобулочному киоску. Там меня уже ждала, вытягивая тонкую шейку из голубенького плащика, как птенец из гнезда, та самая моя подруга Альбинка, которую я уже упоминала.
Спиной я еще долго чувствовала взгляд Валерия Георгиевича Беспрозванных, но не оборачивалась, а подводила итоги только что успешно проведенной операции. Мне удалось его заинтересовать – это раз. Мне понравились его глаза – это два. И наконец, три: завтра мы с ним вместе будем составлять письмо сетевикам, а потом еще парой понесем его на восьмой этаж нашего Большого Инженерного Корпуса. Было бы здорово, если бы еще лифт не работал!
Ну а теперь я вполне могу рассказать вам про Альбинку. Это, я вам скажу, не женщина, а бледная немочь. Дохлая божья коровка! Засушенный лютик! Ей самое место в гербарии из бурых рассыпающихся книжных страниц технической библиотеки. Я еще не видела человека, к которому так стопроцентно подходило собственное имя. Натуральная альбиноска! Я ей уже сто раз предлагала покрасить волосы цвета загнивающего сена в какой-нибудь из радужных оттенков краски «Palette». Знаете, что она мне при этом каждый раз отвечает? Не поверите! Она говорит:
– А вдруг она испортит мне волосы?
А я говорю:
– Хуже их сделать уже нельзя!
И она каждый раз обижается. А я каждый раз злюсь. Ну не хочешь красить, кто ж тебя может заставить! Но сколько же можно обижаться на правду?
– И что на этот раз? – грозно спросила я Альбинку. Ласково ее спрашивать нельзя. От чрезмерного к ней участия она почему-то тут же начинает рыдать.
– Он опять приходил…
– И что?
– Как всегда…
– Сколько тебе дать?
– Ну… хотя бы рублей пятьдесят – шестьдесят…
– И ты собираешься на них тянуть до получки?
– Собираюсь…
Здесь мне просто необходимо дать вам некоторые пояснения. «Он», ну который «опять приходил», – это бывший Альбинкин муж. Она почти сразу после школы выскочила замуж за нашего с ней одноклассника Ромочку Дюбарева. В школе этот Ромочка Дюбарев был такой же бледной немочью, как и Альбинка. Я думаю, что как раз на почве этой немочи они и снюхались.
Я вам сейчас опишу этого Ромочку на пороге родной средней школы накануне выпуска. Представьте себе довольно длинное, но тщедушное существо с женскими покатыми плечами, тонкими ногами «иксиком», круглым лицом, напоминающим недопеченный блин, и торчащим над ним цыплячьего цвета и той же «этимологии» коком. Пальцы Дюбарева, длинные и тонкие, имели на кончиках утолщения, напоминающие присоски мутантирующего человека-паука. Я думаю, как раз этими присосками он и присосался к Альбинке.
Честно скажу, процесса ухаживания и жениховства я не наблюдала, хотя всегда была самой близкой подругой будущей невесты. Их любовь образовалась из ничего, из хаоса взрывом, как, по утверждению некоторых ученых, образовалась наша Вселенная. Я и сама-то очнулась уже во дворце бракосочетания на набережной Красного Флота в роли свидетельницы со стороны невесты. Альбинка и Ромочка, эти две бледные спирохеты, держались за ручки и чуть не плакали от счастья.
Вы не поверите, но со временем Ромочка выправился и очень удачно заматерел, чего до сих пор нельзя сказать об Альбинке. «Иксики» Дюбарева к двадцати пяти годам выпрямились, что прибавило ему еще несколько сантиметров роста. Опущенные бабьи плечи, предусмотренные явно под декольте, конечно, не приподнялись, но весьма расширились, шея окостенела, и Ромочка, с первого класса имевший по физкультуре три с минусом, в пиджаке с накладными плечами стал напоминать слегка ссутулившегося под тяжестью гранитной мускулатуры качка. Блинообразное лицо обрело твердость в скулах и подбородке, а желтенький кок надо лбом выгорел и приобрел благородный платиновый оттенок. Ошалев от метаморфоз собственного организма, Дюбарев стал упорно косить под обрусевшего прибалта из-под Даугавпилса.
