Текст книги "Ярослава. Знахарка (СИ)"
Автор книги: Марина Дечко
сообщить о нарушении
Текущая страница: 5 (всего у книги 19 страниц) [доступный отрывок для чтения: 7 страниц]
Выставец без обиняков раскрыл ярин тулуп и бегло оглядел фигурку знахарки:
– Десять алтынов. Почти даром.
– Десять? Но пол-луны тому было восемь, – Ярослава расстроилась. – Она рассчитывала, что хватит еще на бусы – алые, в крупную рябиновую ягоду. А так – только платье.
– За восемь нужно было брать тогда. Нынче – десять, хорошая, – выставец полуобернулся к другой девке: – Тебе чего?
Он явно дал понять: бери за десять. Или иди. Здесь не торгуются – вон, сколько сорок слетелись на яркое.
И Яра протянула алтыны, выбрав светло-зеленую ткань. Зеленый всегда ей шел. К темным, цвета спелых каштанов, волосам да зеленым глазам. Оттого такого льна и оставалось завсегда много – другие бабы, светловолосые и белолицые, не любили этот колер. А в ней – южная кровь неведомого батьки.
Яра положила небольшой сверток к воску и направилась было к Святу, как ощутила чью-то руку на своем локте. Знахарка обернулась. Зеленые глаза встретились с синими.
Зарина.
Единственная дочка знатного купца. Богатая да пригожая – едва в невестину пору вошла, а от женихов уж и отбоя нет.
Яра увидела на шее девки те самые бусы, что хотела, и снова подняла взгляд. Ну и что, что достались другой? Мало ли таких побрякушек? И она ласково улыбнулась сельчанке:
– Здравствуй, Зарина. Чего тебе? Краску всю раздала, но могу сварить еще…
– Я не за краской, – красивое лицо приветливо улыбалось, располагая к себе. И Яра поддалась чарам. – Мне бы поговорить.
– Народу тут тьма, – протянула знахарка, – приходи сегодня вечером к нам с Крайей, там и поговорим.
– Не могу, Яра. – Зарина мялась, не договаривая, и Ярослава согласилась. Людей и впрямь много. Все заняты, никто не станет слушать говор двух девок. – Надо сейчас.
– Говори, – кивнула знахарка. – Только быстро.
– Хорошо. – Зарина явно не знала, как начать, а потому получалось рвано: – Вчера батька с Литомиром пили брагу… в избе… сговорились. Что со Святом у тебя?
– Со Святом? – В сердце неприятно кольнуло. И Яра поняла, к чему этот разговор. – У тебя были сговорины? Вы обещаны друг другу?
Зарина потупила глаза в пол, но кивнула:
– Я только не знаю, как он… ко мне, понимаешь? В селе говорят, что вы – полюбки с ним. А я не хочу такого. Не хочу ждать его с твоей лавки. Хочу, чтоб только мой был. Яра, ты любишь его?
Знахарка не могла двинуть и пальцем. Она знала, что такое должно когда-то случиться, но только не сегодня. Не тогда, когда она решила быть с ним!
И девка укорила себя. Он не подкидыш. Не нахлебник. И не грешное семя неведомого батьки.
Что до нее? Она переживет. Отпустит. Поможет Зарине родить его дитя. И будет радоваться за них. Издалека.
Только отчего сердце так ноет?
Перед глазами поплыли рябые круги:
– Ты не думай, Заринка. Ничего не думай. Не полюбки мы – друзья. С детства. Выходи за него, а я порадуюсь. Дитя ваше приму, облегчив тебе потуги.
И Яра, не прощаясь, вышла. Кое-как миновала надоедливых выставщиков, уверенно идя к воротам.
У телеги ждал Свят с новым луком. Завернутый в кожу, он лежал поверх других покупок. Знахарка знала, друг давно приглядел его…
Яра потрепала того за локоть, но тут же одернула себя: нет права. Он теперь другой обещан. И, нахмурившись, бросила:
– Поехали, дорога долгая впереди. А тут еще тучи.
Свят глянул на небо. Поначалу такое ясное, оно медленно затягивалось тяжелыми сизыми клубами. Солнце то и дело проглядывало из-под тяжких кружев, но тут же пряталось: ему холод ни к чему.
И Свят сел в повозку.
Ехали долго. Молчали. Свят не знал, отчего Яра снова обиделась на него. А молодая знахарка думала. О том, как станет жить. И о том, как отпустит друга. Как скажет ему обо всем. А потом решилась. Когда до дома оставалось всего – ничего.
– Ты не ходи ко мне больше, правда, – она заглянула ему в глаза. Пронзительно. – Ты больше не мой, Свят. Твой батька… вы с Заринкой сговорены. Я не стану мешать.
И она ловко спрыгнула с воза. Улыбнулась удивленному другу и нарочито весело махнула рукой:
– За меня не бойся. Мне защитники не нужны – ты сам всему выучил.
И ушла.
Свят не стал спорить и бежать следом. Не она виновна в их ссоре – отец. И охотник сжал кулаки. Бешено, люто. Ненависть проснулась к родичу.
О том, что батька задумал женить его на Заринке, известно давно. Да кто ж знал, что старый черт провернет все за его спиной?
Он погнал и без того измученную кобылу к дому, а Яра поглядела вслед.
Вот и хорошо. А то натворили бы…
С тяжким грузом на сердце знахарка вошла в дом, оставив позади сырой промозглый вечер.
– Здравствуй, бабушка, – она потянулась руками к косынке, но передумала, увидев лицо старухи. – Что сталось?
– Погода нынче… – Крайя силилась рассказать все спокойно, только голос подвел: – животные что сдурели! Кобылы, корова, даже кошка – и та на месте не сидит. А коза, – она замерла, чтобы добавить: – коза пропала. Волки, наверное, на них все так беснуются. Или лис прокрался…
– Как пропала? – Яра в ужасе уставилась на старуху: – Когда?
– С час назад. Я уж и к Святу прибегала…
– Так привязана ж была – я сама утром проверяла.
Но старуха, пожав плечами, проговорила:
– Ты только не ходи за ней, я сама. Поищу у леса. Уж коль ей и удалось выжить, то ушла зверина недалеко. Я о другом с тобою хотела поговорить…
Старая знахарка заметалась по горнице. Яра впервые видела ее такой взволнованной:
– Бабушка, ты чего?
Крайя остановилась. А потом, подойдя так близко к Яре, что та отшатнулась, проговорила:
– Я от Мары сегодня, – Крайя подняла ладонь, словно бы предупреждая Ярославу: она должна договорить, – на капище дурное творилось. Не думаю, что звери взбеленились сами по себе. Там…
Крайя остановилась, не находя слов, а потом сказала:
– Дурное твориться в Светломесте. Не поспела я тебе поутру сказать. Ты не ходи больше ни к капищу, ни к лесу. Ворожба. Темная.
Яра задохнулась.
В Светломесте шептались, будто старая Крайя могла наговоры шептать да силой целебной людей к жизни возвращать. Говаривали, будто у старых богов она силу ту просила, обряды древние совершая. Да только и об ней, Яре, тоже шептались. А она ж ни о чем таком не ведала…
– Ты, бабушка, присядь, – ей всегда удавалось успокоить старушку, да только сейчас стало понятно: та взволнована не на шутку.
– Берегись, Яра. Не ходи со двора после захода солнца. Без Свята не ходи…
– Он обещан, бабушка. Заринке, купеческой дочке.
– Обещан! – Крайя сморщила лицо, словно бы эти слова для нее ничего не значили. – Не сам давал слово сговорное. Батька. Вот пусть Литомир и забирает…
Ярослава не стала спорить. Она понимала, что Крайя заботиться о ней. Но молодая знахарка знала и другое: она не станет рушить обетов. Не подведет Свята. Уж коль сговорили его…
– Тебе, Ярослава, одно знать надобно: матка твоя неспроста объявилась в Светломесте. Бежала она из дома родного. От чего бежала? Не ведаю, не говорила она. Видно, и мне сказать боялась. Да только сила за ней темная шла. И теперь, стало быть, тебя искать станет… А оттого и передать тебе науку свою я должна.
– Так ты ж всему научила, бабушка, – Яра снова обняла старуху, – мази, примочки… я не подведу!
– Не о том я! – Отмахнулась Крайя. – В былое знахари другое творить могли. Наузы плести, заговором нитки скрепляя. Да руны читать. Обряды богам старым служить. Я кое-что помню. Вот теперь и ты знать должна. Пригодиться!
И она, обхватив ладони Яры горячими руками, взмолилась:
– В Камнеграде нынче старых богов не чтят. И, коль прознают об умении твоем, на костер сведут. А оттого и молчать тебе надобно будет.
– Хорошо, бабушка, – Ярослава в недоумении уставилась на старушку, – коль ты говоришь так…
– Говорю! – Заупрямилась Крайя. – И учить тебя стану!
Яра обняла старуху. И, разжав объятия, снова накинула тулуп:
– Я скотину только накормлю. В хлев, не дальше. Ты не тревожься.
И она выскользнула на двор.
Вьюжило. И коль еще годину назад Яра понимала: быть непогоде, то нынче…
Порывы ветра налетали дуг за другом, срывая с Ярославы что меховой тулуп, что головной платок. И снега намело во двор. А о том, что деется за воротами, и думать страшно. И уж животина, что сбежала, явно издохнет – еще до ночи.
– Была одна коза, и та сгинула, – Ярослава прислонилась спиной к двери и задумалась.
О том, что зима выдалась тяжкой, и Крайя с Ярой едва выживали, знахарке говорить не нужно было. И она точно понимала: если пойдет сейчас, может найти плутовку. Только вечер…
А вот коль она не отыщет зверину, той не выжить. И за Святом идти – только время терять. Да и Литомир… и снова в старостиной избе разгорится раздор, потому как Свят не оставит ее одну. А час идет…
И она закрыла лицо руками. Выдохнула. И, набрав полные легкие студеного воздуха, решилась.
До околицы, до лесной кромки. И если не найдет козу, сразу вернется. А быть осторожной… Яра будет.
И она двинулась в сторону черной полосы деревьев Темнолесья. А те гудели под напором сурового ветра, усиливающегося час от часу.
Яра сильнее куталась в тулуп, только пурга становилась все злее, налетая на знахарку сплошной стеной, вьюжила. Глаза почти ослепли от белых хлопьев. Снег попадал везде: за шиворот, в рукава и сапоги. Набивался в рот. Дышать становилось тяжко.
Но Яра шла.
Ей показалось, что она почуяла слабый стон, и Ярослава пошла на звук. Вряд ли это животина. Но что, если кто-то из селян пропал?
Идти пришлось недолго.
Яра не увидела его – наткнулась.
А когда присела, охнула. Посреди снега лежал нагой мужчина. Измученное тело было рябо от сухих пятен крови. Кое-где багровая жижа все еще сочилась, орошая снег смертельным подношением.
Торс сильный, мускулистый. Видно, воин. Плотные клубки мышц под кожей. И ноги мощные, с крепкими икрами. Босой.
Яра подняла взгляд к лицу, но смогла разобрать только одно: он был также темен, как и она. Значит, чужой. Только кто? Воин из соседнего Княжества? Степняк? Неужто снова быть войне?
Яра отпрянула. Коль она принесет его домой, в селе не поймут. Скажут, предала.
Мужчина застонал. Лишенный сознания, он был полностью в ее власти. И Яра решилась. Крайя не раз повторяла: “Поперед людины болячку разгляди. В уж потом, как вылечишь, можешь и дружбу водить. Знахарка не выбирает – она лечит тех, кого послали до нее небожители”. И Яра упала рядом с ним.
Резким движением сорвала с себя тулуп и тут же задохнулась от суровой вьюги, налетевшей единым порывом. Кожа под кафтаном заледенела быстро, но знахарка не сдавалась. Она бросила тулуп на снег у тела незнакомца, а затем перекатила его на одежду. Так будет проще тащить.
И Яра потащила. Тело воина лежало на меху, а кожаная часть скользила по снегу подобно саням. Но Яре все равно было тяжко. Руки немели, пальцы давно перестали слушать. Она впервые тянула такую ношу, и теперь понимала, что у нее может не хватить сил.
Знахарка глотала ртом студеный воздух, смахивала пригоршни снега и шла дальше.
Упорная.
Говорила себе, что должна спасти бедолагу. Ведь если не она, то кто? Когда-то и ее так спасли. Тяжко. Но жива ведь. И он станет жить! Знахарка поклялась себе, что не отпустит воина.
И дотащила же!
Толкнув ногою дверь в хлев, из последних сил внесла незнакомца. Уложила на толстый пласт сена. Убрала волосы со лба.
Красивый.
Сильный.
Здесь тепло, он не замерзнет. Скотина живет, и он станет жить. О том, чтобы рассказать о нем кому-то, не было и речи. Любой, узнав о воине, ту же обвинит Яру. И спрашивать не станет. Да и что отвечать? Нашла в лесу. Израненный весь был. Не поверят!
Яра бросилась в избу. Хорошо, что Крайи нет – пришлось бы оправдываться, теряя время. Она все расскажет старушке потом, когда будет час. А нынче…
Молодая знахарка наскоро перевязала раны Анки, и, захватив все необходимое, метнулась к хлеву.
Обтерла мужчину мокрой тряпкой. Осмотрела, поражаясь все больше.
Воин сильный, дюжий. Яра не знала таких. Даже Свят был намного меньше его. Рост почти в три аршина. Широкий разворот плеч. Массивный подбородок, высокие скулы. Кожа темная, как у степняка, да только глаз не раскосый. Ярослава слышала, что такие люди живут на Пограничных Землях, рождаясь от союза степняка с лесной девкой, да только кто ж его знает наверняка?
Крепкий. Такого нелегко сломить.
Только раны… подобны анкиным.
Все тело разодрано, истерзано. Да не просто так – там, где больнее. Ржавая рябь смешана со свежим багрянцем. Как выжил-то? Любой из того, кого Яра знала в селе, не протянул бы и годины, а этот – дышит.
Яра провела мокрой тряпкой по коже, обмывая воина, и тот всколыхнулся. Приоткрыл глаза:
– Прости… не пришел за тобой, не выдюжил…
В бреду. Худо.
Яра погладила его по лицу, и, наклонившись к самым губам, тихо прошептала:
– Спи, мой хороший. Отдыхай.
И она влила ему в рот несколько капель макового молока. Пусть так. Чтоб выдержал.
Знахарка долго возилась с ранами, а когда те были зашиты, положила на них руки. Старая Крайя говорила, что учить ее станет наузу плести, да к небожителям взывать. И что с того, если она, Яра, попробует сама? Уж если и готовы они услышать молитву простой девки, да помочь ей, то и силу проведут в ладони. А коль нет…
Яра сомневалась. Нет, однажды она уже чувствовала нечто подобное, да только все отговаривала себя. Не чародейка она, не ведьма. И ворожбу творить не умеет. Да только, может, и не ворожба вовсе это? А если и она, то светлая, от самой Пряхи идущая?
Девка не знала. Боялась, вспоминая, как в прошлый раз под пальцами забежали иголки. И, коль сосредоточиться, они заколют в руках сначала легко, потом – резко, нестерпимо. До боли. А затем – тепло. Жизнь. Целебна.
Яра так верила в это, что почувствовала, как воин расслабился. Но когда убрала руки – дернулся. Болит.
Она снова погладила его по щеке, лаская как младенца:
– Ничего, воин. Пройдет. Все проходит – и это пройдет.
Знахарка с жалостью провела кончиками пальцев по скуластой щеке, боясь нарушить шаткий покой раненного:
– Знаешь, – она склонилась так низко, что почувствовала его запах. Пряный, терпкий. Непривычный, мужской. Ярослава впервые была так близко к нагому мужчине.
Вдохнув глубже, Яра прошептала:
– Люди Лесов верят, будто когда нарекают дитя, тому даруют судьбу. – Она набрала в легкие еще больше воздуха, ощутив небывалый прилив сил: – Я нарекаю тебя Даром. Ты был послан мне, а я – тебе. Моли небесных повитух достать гусиные перья да тонкую белую ткань. Пусть макают перья те в кровь твою, пишут руны. Много, чтоб жизнь не короткою была.
Мужчина, словно слыша ее слова, попытался встать. Вскрикнул от боли, и снова рухнул на сенный подстил, лишенный сознания.
– Кричи, Дар. Зови новую судьбу!
И Яра, боясь обернуться, начертила на лице воина всего один символ.
Тот, что ей когда-то показала Крайя.
Проклятый. Запретный.
***
– Барин!
Гай шел по выставе широким шагом. С тех пор, как в нем пробудилась сила, да он перебрался в новые хоромы, минула целая седмица.
Много или мало? Наверное, мало. Да только к хорошему привыкают быстро. И Гай тоже привык. Что к жизни сытой, что к силе, гуляющей по венам хмельным напоем. К назвищу вот этому…
– Барин! – Малец, что бежал за ним – резво, по-крысиному ловко, скакал нынче перед Гаем то на одной, то на другой ноге. Гримасничал. Притворялся, что болит, дескать, то нога, то еще что. И руку тянул к кошелю за пазухой, который нынче был набит доверху. И ножичек уж достал, проходимец…
Гай стукнул мальчонку по руке резко, до боли. И тот взвыл. Не то, чтобы ему так больно было – просто для виду. Чтоб люд честной обратил внимание что на дядьку злого, что на крик мальца. А там, глядишь, в сутолоке и получится у него срезать кошель.
– Не выйдет, – упредил его Гай, – на вот.
Он достал из кошеля один алтын – по меркам мальца деньги немалые, видимые редко, – да отдал в грязную раскрытую ручонку:
– Не потому, чтоб откупиться, – он взглянул в глаза мальчугана пристально, не отводя взгляд. Позволил силе соскользнуть с ресниц да коснуться детского взора. И почуял, как дитя робеет. Остолбеневший малец был не так резв. – А потому, что помню голод. И безысходность.
Он достал еще один алтын. Подумал, покрутил им перед носом малого, а потом тоже оставил его на детской ладони:
– А хочешь по-честному, приходи служить. На скотном дворе всегда работы сыщется. И коль понравишься мне, голодать не станешь. Понял?
Малец кивнул. И по цвету воздуха, что искрился кругом дитяти, Гай понял: придет.
Ворожебник зашагал дальше, дивясь многообразию того, что лежало на прилавках. И часто останавливался, чтоб приглядеть какое диво. Нет, дворовые при покоях его уходили что на выставу, что в другие хозяйства. И ему, знатному барину, не было нужды в чем-либо.
Да только не привык Гай к такой жизни, когда все само в руки идет. Оно и приятно, а вот сноровка теряется. А он помнил что о договоре, что о цене, которую придется заплатить за добро.
Внезапно рыжий остановился.
Посреди улицы, на которой купцы торговали платьями да бусами, он увидел девку. Светловолосую, синеглазую. Печальную.
Нос раскраснелся и глаза, а она гордая – слезинки не кажет, все держится, чтоб не разреветься на виду у всех. И одета хорошо, пригоже. Даже тулуп мехом лисьим, ценным, оторочен. И шапка золотом горит, отчего волосы ее девичьи еще светлей кажутся.
Гай пригляделся.
Девка шла скоро, не разбирая дороги. Знать, гнала ее беда. И такой она тонкой да беззащитной казалась, что рыжий не выдержал. И ведь понимал, что нынче для него девку сыскать ничего не стоит. И любая из дворни пойдет с ним в сумерках. Да только любую не хотелось.
Точнее, не хотелось сейчас, когда он увидел эту золотоволосую. А до того Гай не брезговал простыми. Он и сейчас бы не брезговал – поправил себя – вот только… расхотелось?
Да, расхотелось. А ее вот – наоборот.
Захотелось укрыть от забот, что так расстроили. Да обнять. Захотелось…
Гай пошел следом. Вел носом, чуя в воздухе по-за девкой и стыд, и отчаяние, и гнев. Гнева – меньше, все больше – обиду. Стало быть, на хлопца? Ан нет, на девку обиду светловолосая держит.
Гай это разумел. Дивная сила, которая прорвалась после обряда, давала ему многое. Он и сам не понимал, как разумел все это. Да только мысли словно бы сами собою рождались в голове. И – Ворожебник знал это точно – им можно было верить как себе.
Сила не подводила его. Ни разу.
А девка остановилась у харчевни. И тогда Гай решился.
***
Заринка глотала слезы.
И пусть все говорят, что соленые они, но Зарина знала: горькие. Полынные.
Но все ж глотала, потому как выстава – не то место, где бабам реветь положено. Это на лавке дома, под образами: тогда и рев, и легче становится. А тут что? Стыд один.
В лужу вот вступить еще можно. И хорошо еще, если лужа та водой талой заполнена, а то на скотном дворе не только водяные лужи бывают…
Девка шмыгнула носом. Дура дурой. И знала ведь, что ничего с разговора того не выйдет. А все равно попыталась. Решительная, чтоб ее! За счастье свое придумала бороться. А того, что счастье то не желает ееной борьбы, как-то не подумалось…
Вот и сейчас Заринке думалось о другом.
Горе-то, конечно, было сильным. Невыносимым даже. Да только холод все равно пробирал до костей. А где холод, там и болезнь. И хорошо, если одной водой из носа отделаешься. А бывает и так, чтобы жар…
Заринка завернула в людный проулок, где высились добротного вида лавки да харчевни. Пахло здесь куда лучше, чем среди скотины. И луж все ж таки меньше было…
Девка не стала долго выбирать. Она знала, что батька ее, купец Светломеста, распродастся скоро и станет ждать у лавки с деревянным клевером перед дверью, потому и прошла к тяжкой двери. Ухватилась рукою за увесистую ручку, и, только хотела дернуть, как ладонь обхватили крепкие пальцы.
Зара обернулась. К ней шагнул статный хлопец о наряде дорогом. Шагнул и улыбнулся открыто:
– Здравствуй, – сказал, – кто ты?
Заринка оглядела молодца с ног до головы. Нашла его хорошим, да только не таким, как Свят. А потому упрямо вздернула подбородок:
– Ты бы шел себе, барин, куда идется. И дорогу не занимал.
И она легко проскользнула в харчевню, оставив удивленного хлопца позади себя.
В лицо пахнуло жаром очага, что горел посеред тускло освещенного зала, да пахом добротной снеди, что готовилась в Клеверной Лавке.
Девка выбрала небольшой столик у самого огня – часто ее здесь ждал отец, пока она выбирала себе бусы да сукна. А теперь вот ей не до бус. Да и ткань богатая так не радуют…
Тут же появилась пышногрудая разносчица, дочь харчевника. Принесла снеди и стакан горячего травяного взвара на меду. И Заринка впервые за этот долгий день в удовольствии прикрыла глаза.
– Отчего плакала? – Голос был приятен, бархатист. Но глаза открывать совсем не хотелось. – Что стряслось?
И Заринка бы не открывала очей, коль не горячая ладонь, что опустилась на руку ее. Злобно одернув тонкую ладошку, девка в недоумении уставилась на нарушителя покоя. А это все он, статный хлопец, что открыл перед нею двери лавки.
– Так почему слезы лила? – Вновь спросил он. – Что, бус не досталось?
Он смешливо уставился на нее, и его рыжие усы растянулись в довольной улыбке. Но Зарину это лишь позлило.
– Чего тебе надобно, барин? – Спросила она. – Аль не видишь, не хочу с тобой говорить?
– Не хочешь? – Притворно удивился тот. – Отчего же? Не мил?
И он подмигнул Заре.
– Не мил, – отрезала девка. – Надоедлив.
– Даже так? – Улыбка больше не трепала рыжих усов. И вид хлопца сделался серьезным. – Отчего ж?
– Другой мил, – отрезала Заринка. – И вообще, я есть хочу.
– Значит, слезы по хлопцу лила? – Не удержался собеседник. Взор его стал темен, и он зорко вгляделся в раскрасневшиеся глаза девки. – Так я и думал. Бросай это. Дурное. Все равно моей будешь.
– Твоей? – Задохнулась от возмущения Зара.
– Моей, – повторил барин. Он резко встал. Достал из-за пояса кошель с монетами, и, выбрав блестящий алтын, вложил его в ладонь проходящей разносчицы: – Это за обед барыни.
А потом развернулся на каблуках резко и мгновенно покинул лавку, оставив в недоумении что Заринку, что дочку харчевника.
***
Гость, принесший берестяные грамоты, уехал с неделю назад. Лицо воеводы, провожавшего того, было чернее тучи. Даже молодая жена боялась потревожить его своею лаской. А уж чернь…
В тот же день в замок пожаловали три всадника. И если доселе они приезжали с полными обозами, а в замке их ждало гулянье и пир, то на этот раз старосты спешились со взмыленных скакунов, чтобы скорее пройти в зал.
Говорили долго. Кажется, кричали, спорили. Только господин запретил и близко подходить к тяжелой двери. Правда, нескольких слуг все равно выпороли – гнев искал выхода.
А потом случилось страшное.
Здоровый, кряжистый воевода, разворотом плеч обходивший любого мужика в округе, захирел. Первыми прознали про то слуги, потому как молодицу больше не впускали в мужнины палаты.
Воевода второй день не спускался в трапезную.
В замке готовили вкусно. А уж теперь – и подавно. Кухар изгалялся как мог. Страшился расправы. Обыденные харчи, горячо любимые широкоплечим хозяином, не ставили в высокую печь. Все больше заморские блюда. И травы душистые везли с самих Южных Земель, чтоб пахло…
Только это не помогало.
Выставлял воевода у двери посуду с остывшей едой, к которой почти не притрагивался. И только воду пил. Много, жадно. И все равно сох.
Спустя неделю вышел постаревшим и осунувшимся. Не худым – тощим даже. Ухватился рукой за пробегавшую мимо девку, упал без сил. А на руку той прыснула зловонная черная жижа, сбежавшая из лопнувшего струпа.
Девка тогда кричала. Долго и истошно.
А потом и она слегла.
Несмотря на студеный воздух, ставни в замке держали раскрытыми настежь. Ждали здешнего знахаря.
А как тот приехал – уразумели, что не поможет. Только делать-то что-то надо…
Люди справлялись, как могли.
В коридорах пахло травами. Только теперь не заморскими – своими, родными. Полынью вот, шалфеем, зверобоем…
Можжевеловые ветки развешивали по углам горниц. И тоже жгли, проливая слезы от едкого дыма – окуривали палаты.
Пили отвары, сыпали в еду пахучие соцветия – до горечи, до потери вкуса. И покрывали дощатые полы ковром из сухих листьев да веток.
А хворающих становилось все больше.
Потом пришли три грамоты. В них размашисто, небрежно было написано то, о чем в замке догадывались. Хворь пошла по селам. Умерших покамест было немного, но заболевали все больше.
И знахарей не хватало.
Кто-то вспомнил про старых богов.
В закутках шептались, что, мол, Огнедержец бережет детей своих. Говаривали, будто в иные времена посреди болезни рождался в людях дар, который ворожеи несли в села. Да только часы те прошли. И вспомнит ли Огнедержец о слове, данном людям?
Может, и вспомнит.
Но примут ли они, глупые дети, этот дар? Припомнят ли, что ворожеи с ворожебниками не зараза какая, не гнусь, а спасение?
Люди шептались все больше. И говор этот летел поверх голов, проникая сквозь тяжкие створки храмовых дверей. За ними денно и нощно возносились напевы да песнопения, а храмовники все чаще раздевали младенчиков. Метки черные искали. Зачем? Потому как ворожеи – ведьмы, значится – всегда отмечены черным знаком.
Только могли ли знать храмовники, что метка Огнедержца лежит не на плоти, а в душе?
И что просыпается дар не у одних младенцев…
Глава 5.
Смеркалось.
Сиреневый воздух дрожал меж деревьев, сливая стволы близкорастущих сосен в густой частокол. Тонкая нахоженная тропка, вившаяся между столетними исполинами, вот-вот грозилась оборваться, оставив всадников в густой чаще.
Ашан опасался ночного леса.
Ему помнилось, как усталые торговцы, засыпая у огромного костра, рассказывали странные истории о древнем зле, живущем в Темнолесье. Степняки тогда долго смеялись над купцами народа Лесов. Говорили, что у них, людей перекати-поле, уж и земли-то родной не осталось. А она – матка – бережет не только тело, но и душу.
Но Ашан помнил и другое. Старый Хан, что принял его в войско, улыбался в тот вечер мало. Жестом отказывался от браги, завезенной с Темнолесья, да легко потягивал кумыс. Слушал.
А воин знал – уже тогда понимал – Хан мудр и хитер.
И легенды те уж больно походили на правду. Почему командир так думал? Не знал. Чудилось, будто слышал уже это. Когда? В другой жизни, наверное…
Лошади шли долго. Утомленные дорогой и непогодой, они все настойчивее загребали копытами, силясь хоть на миг облегчить ношу. Но всадники как будто становились только тяжелее.
Белоград давно остался позади, как и два воеводства, что лежали на их пути. По рассказам старожилов, впереди ждало последнее село, за ним – Камнеградское Княжество. Только лес все не хотел заканчиваться. Уж не заплутали ли степняки?
А воспоминания снова нагрянули, заставляя опасливо обернуться.
… – Э-э-э, не. Погоди, брате, ржать, – тянул кряжистый мужик с седыми волосами и тощей бородой, торчащей в складках жирного подбородка. – Все вы – степняки – одинаковые. Говоришь вам, говоришь… тьфу на вас!
И мужик лихо махнул рукой. Не рассчитал силы, да и упал пьяным на тяжелую подстилку у костра. Лбом стукнулся гулко, заматерился. Барахтался долго, словно бы жук, под насмешки и гоготанье степняков, а потом, как вовсе рассвирепел, разодрал на груди рубаху.
– Глядите, окаянные, коль не верите! Глядите!
Он все водил жирными от жареного мяса пальцами по располосанной груди, украшенной корявыми шрамами, а гогот становился лишь громче. И только Хан внимательно пригляделся, отставив золотой кубок с кумысом.
– Ну и дурень ты, лесник, – протянул один из воинов. Старый дядька давно не ходил с луком за спиной, все чаще обитаясь у таких вот костров. Оттого-то и знал больше других. – То ж когти зверя. Думаешь, коль живем в Степи, зверья не знаем?
Дядька тоже заржал, поднимая согласный хохот более молодых степняков. А купец только больше взбеленился:
– Зверье! Конечно! Кто ж говорит, что девка меня так подрала. Да только в лапы к зверью не сам я попал…
– Не пей ты больше, лесник.
– А ну тебя! – Обиженно махнул рукой торговец, но внезапно на его сторону встал Хан:
– Пусть говорит, Абзал. Гость он. Дай рассказать.
И мужик заговорил.
– …Летом то было. Гуляли мы долго. Купалу встречали, как-никак. Брагу пили, хороводы с девками молодыми водили. Я всегда был охоч до девок, хоть и постарел давно…
Скакали чрез огонь. А потом…
В общем, поспорили мы со Славкой, что один из нас папарать-кветку найдет. Поверье есть такое. Ста-а-а-рое. Как сам черт. Ну и мы, это, как черти драные, по лесу поскакали. Брага, так и та еще сил поддавала. И знали ж ведь про лес, да страх потеряли от дурмана.
В общем, мужики, очнулся я первым. Как прознал? От криков-то егоных. Кричал Славка на все Темнолесье, а откуда – поди разбери. И ор такой дикий… кровь в жилах стыла.
Кинулся я шукать его тогда. А нашел вот что, – и мужик снова ткнул рукою в изуродованную грудь.
Иду, иду, зову Славку, и тут – голос. Чистый, пригожий. Тоненький как колосок. И говорит так хорошо, складно. По любовь, ласку, про полюбство.
И женка у меня ж тогда была, и сам я староват для такого. А вот удержаться – никак.
Иду на голос, а у самого аж поджилки трясутся. Страшно. Да с каждым шагом все сильнее. А полюбства хочется – просто страсть. И справиться с собой нету сил. Уж и про Славку забыл, и про крики егоныя.
И тут передо мною – девка. Пригожая такая. Ласковая. Все льнет к телу, погладить норовит. И губы алые подставляет для поцелуя.
А пахнет ягодой да травами. Жимолостью. И чем-то сладким, приторным. Словно бы медуницей. Но то – совсем малость.
И уж поддался я на голос, а она еще нежней стала. Уложила на траву шелковую да песнь завела. Я к ней руки тяну, а она все улыбается, уворачиваясь. И поет, поет, поет…
Уснул я, мужики.
И слышал крики. Рваные, дикие. А когда понял, что крики – мои, тут-то зенки и раскрыл.
Волчье стояло надо мною, грудь рвало. А девка эта на дереве сидела, аккуратно волосы перебирая. Косы все плела.
– Ты ешь, – говорит, – хороший. Этой падали тут не счесть. Вот и мой полюбок на речи дивные ушел. Сгноил меня в теле молодом. Душенька боли-и-ит. У омелы оно всегда так.
Спасли меня тогда. Кто и как – не помню. Рассказали потом, что и девки-то никакой не увидали. А Славка так и сгинул без вести. Только я-то помню.
Все помню…
Скакун жалобно заржал. Пушистый клубок пара, подкрашенный синькой вечернего леса, стремительно поднялся ввысь. И если еще час назад тяжелый меховой тулуп, в который закутывался воин, грел, то теперь он казался ненужной ношей. Икры ног ощутили, как и по спине лошади пошла мелкая дрожь.
Ашан спешился первым. Огляделся. Кругом – глухой лес.
Проклятый повел носом. Чутье от ноющего голода обострилось, и воину почудилось: слышит? Он снова вдохнул. В носу привычно защекотало, а в теле прибавилось сил.
