Текст книги "Бэтмен"

Автор книги: Марина Наумова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 9 (всего у книги 12 страниц)

Девушка кивнула.

Теперь ее мысли потекли по несколько другому руслу. В самом деле, а как ТАКОЕ должно было повлиять на ребенка? Сделать его нелюдимым, безусловно. А еще? Какой отклик может дать детское, еще не загрубевшее сердце? Наиболее вероятны три варианта.

Уйти, забыться, переселиться в выдуманный мир, где такого не может произойти – и все забыть. Это отпадало сразу – Брюс все помнил и продолжал жить этим.

Второе – испуг. Человек может начать метаться, видеть врагов в каждом встречном, вздрагивать от случайного скрипа паркета, крика ночной птицы, резкого слова. Вики приходилось встречать патологических трусов – зрелище не из приятных. Даже если это сглаживалось воспитанием, их всегда выдавал затравленный взгляд. Вымотанные собственным же страхом, они влачили жалкую жизнь, хотя порой старались выдать себя за людей очень сильных. Но взгляд… нет, у Брюса глаза были совсем не такие.

И наконец, третье. Убийство могло вызвать желание восстановить справедливость, отомстить убийцам. Тут спектр реакций был широк – от мелкой мстительности, граничащей с манией, которая лелеется годами и превращает человека в злобного отшельника, до ухода в полицейские, чтобы получать возможность бороться со злом в рамках закона. Или просто бороться со злом, как с таковым. Создавать общества по борьбе с преступниками, помогать их жертвам, или…

Вики еле удержалась, чтобы не хлопнуть себя по лбу.

Одна деталь в мозаике – и беспорядочные пятна краски слились в общую, удивительно цельную картину.

Мотив – то есть повод. Характер (она поняла, что очень ошибалась, считая, что знает его характер). Инцидент с подносом заставил ее посмотреть на все с другой стороны – поступить так в критический момент мог только человек, обладающий невероятным самообладанием. Или – опытом. И, наконец, возможности…

„Это он!“ – сказала себе Вики, и снова ее сердце бешено заколотилось.

„Ну вот, объяснения не получилось… – думал Вейн, сидя в своей пещере. – Что ж… Похоже, сама судьба приказывает мне кончать с этим делом. Вот только справлюсь с Джокером – мне совсем не нравятся его приставания к Вики и мы с ней поговорим начистоту“.

Вики… Он вспоминал ее лицо – нежное, сонное, сердитое, со смешной косичкой, настороженное – во время первой их встречи…

Нет, об этом нужно было пока забыть. А раз не удается просто забыть отвлечься на нечто более важное.

Хотя бы на брошенную Джокером фразу… При воспоминании о ней кулаки Вейна рефлекторно сжались. Он еще заплатит, заплатит за все.

– Ты принес досье на моих родителей? – крикнул Брюс копавшемуся в глубине комнаты Альфреду.

Старый слуга не спеша закрыл тяжелую дверцу сейфа, в котором хранился костюм Летучей Мыши, и вздохнул.

Что он мог поделать, если его подопечный никак не хотел жить, как все нормальные люди?

– Оно на столе, – отозвался он с видимой неохотой.

„Вот травит он себе душу, травит… Женился бы лучше. И девушка ведь есть… – думал старик, ковыляя по комнате. – И чего ему неймется?..“

– Спасибо, – отозвался Брюс.

Неожиданно ему стало грустно – неужели в этом мире у него действительно нет ни одного настоящего союзника?

Для чего нужно все, для чего нужна борьба, если даже Альфред перестает быть его сторонником – как иначе понять все его вздохи? Да, он подчиняется, помогает. Но что заставляет его делать это – привычка? Служебный долг, понимаемый таким странным образом? Или все же нечто большее – общее желание добиться справедливости?

Дорого бы дал Брюс, чтобы развеять свои сомнения.

„А, может, Альфред просто слишком постарел?.. Пожалуй. Это многое бы объяснило, но факт остается фактом – я становлюсь одинок“.

– О чем ты думаешь, Альфред? – окликнул он старого слугу.

Вопрос застал старика врасплох: за эти несколько секунд его мысли уже привычно переключились на хозяйственные дела…

– Мне не хотелось бы проводить остаток своей жизни, скорбя по старым друзьям, – немного подумав, ответил он.

„Конечно, может это и неестественно, – подумал Брюс, – но что я могу поделать? Это часть моей жизни, это часть меня – я не умею жить по-другому“.

– Или их сыновьям, – закончил Альфред и отвернулся.

Только позднее Брюс понял смысл последней сказанной стариком фразы.

Привыкнуть можно ко всему, но в каких пределах?

Похоже, руководство города Готэма решило проверить-таки пределы человеческих способностей к терпению на всякого рода выкрутасы.

Явление Джокера, загадочные яды и неожиданная их расшифровка, готовящийся праздник, от которого вообще можно было ожидать чего угодно, и наконец, летающая где-то гигантская Летучая Мышь – не слишком ли много всего этого для несчастных готэмцев? А улицы страха? А темные сплетни? А разборки между бандитами, получившие широкую огласку?

Что ни говори, и администрация, и теневое правительство не скупились на устройство развлечений. Поэтому можно представить с каким нетерпением (и затаенной ненавистью) ждали готэмцы очередного выступления мэра.

Больше всего от этого выигрывали владельцы небольших кафе: все столики напротив телевизора оказывались занятыми, и порой приходилось доставать запасные стулья и устраивать дополнительные места.

„Что им взбредет в голову на этот раз?“ – с опаской думали жители города.

Предыдущий опыт не обещал им ничего хорошего. Наиболее чувствительные и наиболее суеверные люди терзались нехорошими предчувствиями…

Не были спокойны и работники телецентра. С самого утра одна из операторов начала сеять панику, что, мол, Джокер или Бэтмен опять влезут в эфир, и может быть, сделают это одновременно.

– Ну, нет! – взбесился режиссер. – Если и с этой передачей случится что-то неладное, я попросту застрелюсь.

„Жаль в таком случае, если все обойдется гладко“, – подумала его секретарша.

Готовился к выступлению мэра и Джокер.

Когда наконец на экране возникло знакомое всем лицо, изборожденное многочисленными мелкими морщинками, казалось, город сразу притих.

Мэр обвел взглядом экран, словно проверил, на месте ли рамка телевизора, а также телезрители, и заговорил.

– Праздник в честь двухсотлетия Готэма отменяется. Мы не можем гарантировать безопасность его проведения…

Огромное число людей в этот момент вздохнуло с огромным облегчением.

Мэр же считал, что он предпринял самоубийственный шаг. Шутка сказать – отменить обещанный праздник! Он не сомневался, что после этого ему перестанут доверять, как человеку не держащему обещаний – и ошибся. Ни одно его начинание не вызывало еще благодарности столь горячей и искренней, как эта „позорная“ отмена.

Мэр приступил к чтению речи, которая должна была пояснить причины принятого решения, но вдруг понял, что в телецентре происходит что-то не то.

Сперва один сотрудник подошел и что-то шепнул оператору, потом они оба забеспокоились, вокруг телекамеры началась беготня.

Мэр еще больше удивился бы и возмутился, окажись он в просмотровом зале телецентра.

Сперва пропал звук.

Он оборвался сразу же после слова „безопасность“.

Потом на правом экране, как и в прошлый раз, возникла уже знакомая рожа.

Хотя на этот раз Джокер был без грима и никакие трупообразные его не окружали, спутать его с кем-либо из-за оскаленного в вечной улыбке рта было невозможно.

– Говорит Джокер! – объявил динамик.

Тысячи зрителей подались вперед, чтобы получше разглядеть возникшую на экране рожу.

Некоторое время мэр еще светился где-то слева, беззвучно шевеля губами, потом Джокер вытеснил его и оттуда.

И вновь тысячи готэмцев затаили дыхание в ожидании нового страшного известия.

– У нас помехи! – нервно закричал режиссер передачи. – Постарайтесь что-нибудь сделать!

Ему в ответ прозвучал короткий злобный смешок. Нет, смеялся не Джокер, но бедняге режиссеру (кстати, так и не выполнившему свое обещание) так и не удалось докопаться до того, кто смеялся.

Знала об этом только его секретарша.

А Джокер тем временем смотрел в телекамеру, словно заглядывал зрителям в испуганные глаза.

Какими ничтожными они казались ему в этот момент!

– Здесь некоторые говорили жестокие слова обо мне, – довольно усмехаясь, начал Джокер. – Кое-что из этого – правда. – Он сделал попытку улыбнуться еще шире. У нормального человека такую улыбку назвали бы ослепительной. – Как в отношении Гриссема, например. Он был вором и террористом, но у него был прекрасный голос.

„Что происходит?“ – переглядывались жители Готэма, и не находили ответа.

– Что происходит? – кричали в трубку наиболее нервные и рьяные, звоня в полицию, на телестудию, в мэрию, в редакцию и в прочие заведения; и там, куда добирались такие звонки, тихо стонали от бессилия.

Что происходит не знал никто.

Точнее, знали все: выступал Джокер. И этого было достаточно, чтобы у некоторых сложилось впечатление, что мир перевернулся.

(Говорят, что в этот день количество пациентов в психиатрических клиниках резко возросло. Эти слухи правдивы лишь отчасти – настоящий пик психических заболеваний пришелся на следующий день, и трудно было сказать, передача ли вызвала его или события, последовавшие за ней.)

А пока Джокер выступал.

– Я склонен к театральным эффектам и иногда грубоват, – после этих слов он выдержал небольшую паузу. – Но я – не убийца…

„Ты?!“ – возмутилась Вики, подпрыгивая на месте.

Бэтмен ограничился тем, что молча сжал кулаки.

Другие зрители встретили это заявление более шумно.

– Я люблю развлечения, – после небольшой паузы продолжил Джокер, поэтому предлагаю перемирие. Да здравствует праздник!

„Если он решит развлекать город – это будет ужасно“, – покачала головой Вики.

„Только этого еще не хватало… Что он еще затеял?“ – нахмурился Вейн.

Заявление о том, что праздник будет, вызвало у зрителей смешанные чувства. Необходимость выходить на улицы в опасное время смущала многих, а о бессилии полиции было хорошо известно.

Но, с другой стороны, если предводитель преступного мира лично обещает безопасность – как знать, не окажется ли его слово более надежным? Ночные бандиты неподвластны полиции, но зато подчиняются этому страшному человеку. Вот только можно ли ему верить?

Почти сразу же в кафе и квартирах разгорелись споры.

Джокер учел и это: главный козырь еще лежал у него в рукаве.

– И у меня будет сюрприз для жителей города Готэма, – заговорил он. Что движет поступками людей в большинстве случаев, если отбросить любовь, и даже если ее не отбрасывать? Конечно же, жажда денег. О власти, славе и прочих нематериальных вещах мечтают гораздо реже, разве что когда усматривают в них возможность утолить первое желание. – В полночь я разбросаю над городом двадцать миллионов долларов наличными, – произнес Джокер.

Это было ударом в спину, неспортивным приемом, который мог заставить сдаться почти любого.

Исключение составляли лишь скептики, уверявшие, что все деньги окажутся фальшивыми.

– Я сделаю это в центре города над толпой, – смаковал Джокер. – Не беспокойтесь обо мне, у меня хватит денег. И я не собираюсь обсуждать никакие сделки.

Почему-то и Вейну, и Вики, и, даже Альфреду одновременно пришла в голову одна и та же пословица:

„Если миллионер бросает кильку, то лишь для того, чтобы поймать на нее кита“.

Впрочем, дальше они не были единодушны: каждый подразумевал под китом нечто свое.

„После этого Джокер выдвинется в мэры“, – подумала Вики.

„Он хочет завоевать популярность среди обывателей и рассчитывает на их моральную поддержку“, – решил идеалист Бэтмен.

„Бедный хозяин! – подумал старик. – Чует мое сердце, что все это затевается именно против него…“

– И еще, – радостно объявил Джокер. – Будет представление. – Голос его становился все более вызывающим и жестким. – Бой! В одном углу – я, а в другом – человек, который принес настоящий ужас в город Готэм…

Глаза жуткого клоуна прищурились. Больше он не рассматривал гипотетическую толпу – этот полный ненависти взгляд предназначался только одному человеку.

– Бэтмен! – прошипел он. – Вы слышите? Только двое – один на один. Я снял свой грим. Посмотрим, сможешь ли ты снять свой!

Бэтмен нажал кнопку дистанционного управления, и изображение Джокера, продублированное несколько раз, замерло.

Вызов брошен…

Он не знал, как к этому отнестись. Схватка с Джокером и так была неизбежна, но он вовсе не хотел устраивать из нее цирк на потеху публике, тем более что очень сомневался в честности Джокера.

Он хотел одного – справедливости, но о какой справедливости могла идти речь при том, что состязание происходило бы на глазах у предвзятой и подкупленной толпы? При таком раскладе Бэтмен изначально был обречен на непонимание.

Вызов брошен, не принять его значило признать свое бессилие и уступить без боя.

Итак, выигрышный момент он упустил. Теперь Джокер наверняка будет начеку, и разобраться с ним до праздника не удастся. Значит, бой состоится. Пусть так, в неравных условиях, когда придется ожидать провокаций и любых неожиданностей и подвохов.

На многих соревнованиях неявка противника засчитывается как поражение…

„С другой стороны – для кого я все это делаю? – спросил себя Человек-Летучая Мышь. – Для себя? Но что мне за выгода от всего этого? Значит, я должен думать не о том, какое впечатление я произведу на других – я должен выполнить свой долг. Я борюсь не за себя, а против зла. И раз так, я не должен оглядываться на чужое мнение. Рано или поздно они все равно меня поймут. А если нет… что ж… тогда хоть я сам буду жить, зная, что благодаря моим усилиям в мире стало немного меньше зла“.

Да, как не верти, у него не было выбора. Точнее, выбор был сделан давно, когда впервые Брюс отдал заказ на изготовление доспехов.

Тем более, что Джокер был главным его врагом.

Личным.

Старый Альфред только вздохнул, заметив, что Вейн снова взял старые газеты с описанием гибели своих родителей…

Тогда мир был другим. Или другим был сам Брюс – маленький спокойный мальчик, выросший в доме, где жила любовь, и царили покой и порядок.

Особенно отличались этим вечера. Сейчас таких вечеров уже не бывает. Отец, довольно молодой еще человек (при просмотре старых фотографий это всегда удивляло Брюса: в его-то представлении отец выглядел намного старше), не считал для себя зазорным заниматься детскими делами например, вместе с ним клеить бумажного змея. Или делать небольшой дельтаплан, лодку, которую можно было поднять одному человеку. Да мало или что еще!

Отец приходил с работы, и они с Брюсом шли в мастерскую. Куда только подевались создаваемые в ней чудеса?..

И больше всего Брюс ценил в этом то, что они работали вместе, рука об руку, то, что отец доверял ему, хваля порой даже за неудачно сделанную работу.

„Ты вырастешь у меня победителем, сын, – говорил он бывало. – Верь в свои силы – и ты сможешь все. Вера и старание – вот две вещи, которые могут сделать человека всем“.

Потом в мастерскую приходила мать. Она не разбиралась в технике, но зато Брюс хорошо помнил ее добрый и довольный взгляд – она умела радоваться их радостью и гордиться их гордостью.

Когда они были втроем, прислугу обычно отсылали из дома, и лишь один Альфред возился иногда где-то невдалеке и изредка включался в общую работу. Им не нужны были посторонние: общие занятия, казалось бы пустячные, были изо дня в день повторяющимся доказательством их единства и особой молчаливой любви.

Брюс помнил и другое, когда однажды поймал свою мать на том, что она смахивала слезинку, сидя вот так, в уголке.

– Отчего ты плачешь? – спросил он тогда.

– От счастья… Как это все прекрасно, – ответила она…

Иногда (это бывало намного реже) они втроем шли в театр или в кино, и совсем уже редко – в ресторан.

И все же теперь Вейна поражало еще и другое: как мало он, оказывается, их знал… Несмотря на всю родственную близость, он просто даже не догадывался о работе отца, о его врагах и друзьях вне дома. Да, порой он улавливал, что отца что-то беспокоит, особенно в их последние дни. Но так и не спросил, считая, что тот поделится сам, если сочтет нужным.

Может уже тогда собирались тучи над их немногословным счастьем… Даже теперь он так и не узнал, что погубило весь его прежний мир. Да и слишком больно было ворошить прошлое.

В этот день они ходили в театр. Брюс долго потом старался вспомнить, что за пьесу они тогда смотрели – и не мог. Он помнил другое: как собирался туда идти, как мама долго искала свои жемчужные бусы – почему-то она предпочитала их вещам более дорогим и, по мнению многих, более изысканным. „То все камни, а жемчуг – живой“, – объясняла она свою причуду.

Мать была красавицей. Фотографии подтверждали, что это не было детской выдумкой, наделяющей лучшими качествами людей любимых и близких. Высокий лоб, длинные волосы, которые она неизменно собирала в пучок, хотя и отцу и Брюсу они нравились распущенными… Теперь ее лицо виделось словно через слой тумана: черты расплывались, оставляя только доброту, лучащуюся из каждой черточки, прическу и жемчужные бусы на гордой аристократической шее.

Такой она была и в тот вечер.

Было прохладно: по дороге домой Брюс начал было замерзать, но все равно по папиной просьбе они пошли пешком. В вечерних совместных прогулках тоже была своя особая и неповторимая прелесть.

И мысли шли в голову особые… очень взрослые для мальчика.

А вот дождя или настоящего тумана в тот вечер не было – только призма памяти заставляла предметы терять четкость.

Когда рядом – точнее, сразу за углом – затормозил автомобиль, Брюс не придал этому никакого значения. Мало ли кому захотелось прогуляться в вечернее время. Тогда это еще можно было делать без опаски…

Теперь он вспоминал и новые подробности. Например, что в тот вечер у него в руках был кулек с конфетами. С какими? Разве это теперь важно?..

Первое, что его испугало тогда, были тени. Они возникли на стене и замерли, пугая какой-то своей неправильностью – тогда он не мог еще этого объяснить. Просто при виде их внутри что-то замерло, и Брюс сильнее сжал руку отца.

Интересно, а что бы было, скажи он тогда о своем страхе?

Скорее всего ничего бы не изменилось – отец всегда негативно относился в беспочвенным страхам, а объяснить, что же именно пугало, Брюс наверняка не смог бы. Но то, что страх пришел за несколько секунд до трагедии, он помнил точно. Первый серьезный страх – чувство для него довольно новое, трудно было его забыть.

Убийцы появились из-за угла: отец не сразу понял, кто перед ним, и сам сделал несколько шагов им навстречу.

Навстречу своей смерти…

Брюс не помнил теперь, было ли сказано между ними хоть несколько слов. Скорее всего нет, так как он бы их запомнил, но что-то, заставлявшее сомневаться, все же было.

Скорее всего, короткий диалог все-таки состоялся. Но это был скорее обмен взглядами и жестами.

Дальше все и вовсе смешалось. Как во сне, Брюс видел лишь, как чья-то грубая рука рванула с шеи матери жемчужное ожерелье, и бусинки начали падать на одежду, на бетон, падать, падать, падать…

Потом этот падающий жемчуг приходил в кошмарных снах. Не крики, не выстрелы, последовавшие за этим, а именно жемчуг, медленно падающий на землю и продолжавший скакать.

Потом появилось оружие, зазвучали выстрелы.

И снова воспоминания путались: то ему казалось, что все это произошло в полном молчании, то – что кричало вообще все: вечернее хмурое небо, неподвижные громады стен… Кричал и он сам, но вслух или про себя, сказать не мог.

И вот – все кончено. И отец, и мать лежат на земле, их больше не существует, а сам он, Брюс, стоит перед двумя убийцами и смотрит на них круглыми, ничего не понимающими глазами.

Он испытывал в этот момент странное чувство, которое нельзя было назвать настоящим страхом, скорее – жар, сжигающий все внутри. Он был уверен, что его сейчас убьют, и ждал этого, чувствуя, как жар прожигает его насквозь и воспламеняет соприкасающуюся с одеждой кожу.

И тогда убийца усмехнулся.

– Ты когда-нибудь танцевал с дьяволом под бледной луной? – спросил он, наводя оружие на Брюса.

Спасения не было.

Как ненавидел он потом собственную беззащитность и беззащитность человека вообще!

Неожиданно на плечо убийцы легла рука второго бандита.

– Пошли, Джек, – мрачно сказал он.

Убийца покривился, но опустил ствол.

Брюс стоял и не верил тому, что опасность уходит.

– До встречи, парень! – оскалился первый бандит и, повернувшись, зашагал прочь.

„До встречи“, – повторил про себя Бэтмен.

Он не ожидал, что воспоминания окажутся такими яркими: снова, как тогда, внутри горел убийственный огонь обреченного на скорую смерть подростка.

Брюс провел рукой по лбу. Рука оказалась мокрой. Лоб заливал холодный пот.

„Никогда… никогда это не должно повториться!“ – кричал каждый нерв в его теле. Душа, сердце, разум – все восставало против этого, сливаясь в едином порыве.

„До встречи…“

Теперь эта встреча была не за горами. Джокер бросил вызов.

Завтрашний день должен поставить в этом деле точку.

„Он… Но почему я сразу этого не поняла?“ – подумала Вики, с замирающим сердцем поднимаясь по длинной железной лесенке в „пещеру“.

Ей не верилось, что все это раскроется так просто: она вошла в дом, спросила Альфреда, как пройти сюда, и – пожалуйста…

„Но зачем я иду к нему? Это же форменное сумасшествие!“ – продолжала размышлять она, преодолевая последние ступени. – „Или я действительно его люблю?“

В конце концов она решила разобраться в этом позже. Она шла потому, что не прийти не могла. Слишком многое следовало сказать ему, слишком многое понять…

Он сидел спиной к ней и сосредоточенно смотрел в одну точку. При появлении девушки Брюс обернулся и удивленно взглянул на нее.

Вики не переставала удивлять его способностью меняться: на этот раз она была одета в белый плащик, словно подчеркивающий, что одежда не главное в человеке, во всяком случае, в таком, как она.

„Ну вот, я пришла“, – говорил ее одновременно и уверенный, и смущенный вид.

– Вики? – задал он совершенно ненужный вопрос. – Ты?

– Да, я… – последовал ответ не менее бессмысленный.

„Значит, ты все знаешь…“ – читала она по глазам.

Некоторое время они просто молчали, переговариваясь взглядами.

– Скажи мне, все нормально? – спросила она наконец, и наткнувшись на мелькнувшую в глазах Бэтмена тень недоумения, пояснила: – Ведь это была не просто ночь для нас обоих?

„Ну зачем же ты сразу об этом? – поморщился мысленно он. – Разве ты сама не знаешь, что „просто ночей“ не бывает?“

– Мы оба… – начал он, но снова замолчал, – слишком пустыми и легковесными были слова, чтобы передать его мысли. А „да“ или „нет“ короткие и неконкретные ответы – по его мнению были здесь и вовсе неуместны. Порой, считал он, лучше промолчать, чем отделаться такой отговоркой.

„Ну вот, – кольнуло девушку раздражение, – он снова не хочет говорить со мной… Значит… значит ли это, что все было зря? Как его можно понимать, если он не говорит мне ничего?“

– Почему ты не можешь мне довериться, почему? – вырвалось у нее.

– Я уже доверился тебе, – он шагнул ей навстречу и нежно посмотрел в глаза.

На Вики это подействовало сильнее любого объяснения.

– Я люблю тебя, – словно помимо воли проговорила она. – С самой первой нашей встречи, – ее голос дрогнул. – Но не знаю, что думать обо всем этом…

„Обо всем этом – или обо мне?“ – снова посмотрел на девушку Бэтмен, несчастный миллионер, одиночка Брюс Вейн.

Слишком большую часть его жизни занимало это двойное существование. В какой-то мере оно было сутью его жизни, а можно ли представить задачу более сложную, чем попробовать объяснить собственную суть другому человеку так, чтобы он понял это так, как понимаешь ты сам? Для этого в первую очередь надо очень хорошо понимать себя. Но кому это вполне удается? Разве что гениям психологии или полным примитивам, но Вейн не относился ни к тем, ни к другим.

Он считал себя обыкновенным человеком, которого провидение толкнуло на необычный путь – и то, скорее по форме, чем по содержанию.

Как он мог объяснить это Вики?

– Слушай, – проговорил он, мучительно подыскивая нужные слова, – я иногда сам не знаю, что думать… Но это что-то… мне кажется, что я просто обязан это делать.

„Это ужасно“, – подумала Вики. – „Ну почему мы не можем просто любить друг друга? Кому нужны все эти сложности?“

– Почему?

Бэтмену показалось, что это был не вопрос, а замаскированный вопль о помощи.

„Ну что ты хочешь узнать от меня? – без слов отвечал он. – Я не могу понять тебя, так же, как и ты не понимаешь меня. Я просто так живу, другие люди живут по-другому… У меня есть призвание, у меня есть долг, который еще не оплачен… И все идет так, потому что не может быть иначе…“

– Потому что никто другой этого не сможет, – ответил он после паузы. – Поверь… я пытался избавиться от всего этого, но не могу. Такие вот дела… – он подошел еще ближе, почти вплотную, чтобы ощутить тепло ее тела, как тогда, ночью… Но от плаща веяло осенним холодом – и только… – Это ведь не идеальный мир, – продолжил он. – Он не может быть идеальным…

Сказав это, Бэтмен снова замолчал.

„Достаточно… если она способна понять – этого хватит. Если же нет… Другие объяснения тоже ничего не дадут“.

„Ну почему? – молчаливо страдала Вики. – Почему я не понимаю?“

Ей казалось, что они говорят на разных языках.

„Уж лучше бы он оказался мямлей, – вспомнилось ей вдруг, – или женатым… Как бы это все упростило. Неужели мне просто не дано понять, кого я люблю – того Вейна, которого встретила в первый раз – или всего целиком, без деления на жизни и образы?“

„Неужели она так меня и не поняла?..“

– Мы просто должны знать, – Вики не узнала свой голос; ей показалось, что за нее говорит сейчас кто-то другой, – сможем ли мы любить друг друга…

Ответить на это могло только время…

На заднем плане замерший на экране Джокер продолжал скалить зубы…

Бэтмен настраивался на сражение без пощады – словно впервые он ощутил всю серьезность своей задачи. Никогда еще в его представлении вопрос не стоял так остро – или он, или Джокер; и никогда раньше он не задумывался над тем, что мог погибнуть сам.

Теперь ему казалось, что все прежние его подвиги были игрушкой, мелкими тренировками перед настоящим делом.

Действительно, только сейчас он осознал, насколько много было в его поступках элемента игры. Можно сказать, что он просто лечил своей неуязвимостью находящуюся где-то в глубине рану от полной беззащитности, пережитой в вечер смерти родителей. Он боялся с тех пор быть слабым – и стал сильнейшим из сильных, получая в минуты сомнений или морального упадка подтверждение ценности собственной персоны.

„Нет, неправда!“ – возмутился он собственными же мыслями, но вынужден был признать, что во многом дело все же обстояло именно так.

Порой во время таких мелких стычек он больше упивался собственной неуязвимостью и исключительностью, чем думал об исполняемом им долге.

Теперь игры подошли к концу.

Круг замкнулся. Перед ним был тот, кто толкнул его на этот путь, и именно на нем Бэтмен должен был проверить истинность собственного пути.

Эта схватка не только должна была привести его к победе, она становилась проверкой всех его личных качеств. Она должна была сказать правду о нем самом.

„Так, хватит этих бессмысленных размышлений по поводу…“ – одернул себя Бэтмен, когда волнение начало превышать им самим установленный допустимый предел. – Лучше сосредоточиться на том, как именно ты будешь сражаться с этим подонком…»

Бэтмен открыл сейф и прикоснулся к доспехам – это хорошо помогало настраиваться на нужный лад. Сама церемония облачения в костюм Летучей Мыши создавала нужное настроение и отвлекала от посторонних мыслей. Простые повторяющиеся движения успокаивают, и само дело представлялось хотя не менее серьезным, но все же более обыденным.

В самом деле – не впервые же он собирается драться. А что такое Джокер? Простой убийца, только сумевший создать вокруг своего имени лишний шум.

И все же особенности были. Впервые Бэтмен не имел права на проигрыш. Джокер должен был быть побежден – любой ценой, даже ценой его собственной жизни.

Судьба, сводя их, не оставила другого выбора.

Вот теперь уже он мог подумать и о том, как можно избежать двойственности положения, в которое ставил его официальный вызов.

«Конечно, лучше всего было бы застичь его на месте сейчас, до начала праздника… Но где он может быть? Так… Джокер – позер, и он не сможет удержаться, чтобы не выкинуть какой-нибудь новый трюк с публичными, эффектно обставленными убийствами… Я идиот, что не подумал об этом раньше. Он кровожаден, он просто бредит убийством и смертью во всех ее обличьях – так неужели он удержится от этого в честь праздника? Драки со мной для полного морального удовлетворения ему не хватит – Джокер слишком жаден на такие вещи. Значит, он готовит новые убийства. С другой стороны он преступник, а у преступников всегда хоть в чем-то, но вылезает примитивность. Они постоянно повторяют в разных вариантах свои первые преступления. Выступление – убийство: такова его обычная программа. Значит, он приступит ко второму действию сразу после раздачи денег. Дальше. Очень маловероятно, чтобы он просто начал стрелять в толпу. Раз он провозгласил себя не просто убийцей, а убийцей-творцом, он не сможет удержаться, чтобы не использовать для этого свои самые сокровенные и совершенные умения. А кроме искусства, к которому можно будет отнести его обязательное для такого демарша фиглярство, он разбирается в химии…» теперь в мыслях Бэтмен разложил Джокера по таким полочкам, что делать выводы было едва ли не смешно. – «В первый раз он подмешивал в продукты отдельные компоненты ядов, во второй – если считать таковым нападение на галерею – применил отравляющий газ. Выходит, и сейчас будет задействован яд. Неважно, в какой форме. Скорее всего им будут пропитаны деньги. Важно другое: для того чтобы получить большое количество жертв – а аппетиты этого монстра растут с каждым разом – ему понадобится и большое количество яда. Вряд ли он станет хранить его при себе, видимо, он заберет его непосредственно перед применением. А где может храниться яд у человека, имеющего химический завод, как не на самом этом заводе? „Эйкерд Кемикалс“ до сих пор не восстановлен – значит, остается компания.

„Аксис“…»

Определив цель, Бэтмен на радостях принялся насвистывать какую-то мелодию.

Теперь он знал, куда ехать.

И схватка предстояла нешуточная.

Вечерний город был спокоен и тих: в честь праздника многие раньше времени ушли с работы и успели укрыться в своих норах до наступления темноты.

Улицы были пустынны, как глубокой ночью, но ближе к обещанному щедрому часу они должны были наполниться народом.

Пока же все сидели по домам – рисковать раньше времени не хотел никто.

Так что, наверное, одни коты, равнодушные к человеческим причудам, могли наблюдать, как над городом пронесся странный летательный аппарат, напоминающий стилизованное изображение летучей мыши.