Текст книги "Комната с видом на звезды (СИ)"

Автор книги: Марина Шиндлер

сообщить о нарушении

Текущая страница: 15 (всего у книги 16 страниц)

Но Одинцову все удалось. Он не промахнулся. Его выстрел задел плечо Сергея, и рука, держащая пистолет, ослабила хватку. Сажнев, еще не понимая до конца, что произошло, рванулся в сторону. Казалось, все позади, но боль Сергея была не настолько сильной, как одержимость ужасающей идеей убить парня. Он перехватил пистолет в другую руку и прицелился.

– Андрей, осторожно! – успела закричать я. Уровень адреналина в мой крови наверняка зашкаливал. Я не могла успокоиться оттого, что имею возможность только наблюдать. Мне нечем помочь ни Андрею, ни профессору. Словно я сижу удивленным зрителем на спектакле, лишенном сценария.

Сергей не мог промахнуться с такого расстояния, хоть он и собирался стрелять левой рукой. Свитер на раненном плече уже размокал от струившейся крови, и я по-идиотски вспоминала, какие артерии там проходят.

Одинцов выстрелил снова, и пуля угодила в голень. Краснов упал на бетонный пол завод, а следом раздался еще один выстрел. Его сделал падающий Сергей, но теперь уже точно никого не задел, кроме полуразрушенных сводов. Пальцы Краснова ослабли, он выронил пистолет, и мы услышали нечеловеческий крик. Вой раненного зверя. Пугающий звук, почему-то вызывающий жалость.

Андрей был напуган и зол. Зрачки его глаз невообразимо расширились, а дыхание такое, будто он пробежал стометровку. В состоянии шока он накинулся на Краснова, ногой пнул пистолет, отлетевший куда-то в темноту, и принялся бить Сергея. Он наносил удары с такой яростью, что мне стало страшно. Он же убьет его! Но Константин Александрович уже подбежал к ним и одним движением оттащил Андрея. Мне удалось схватить парня за плечо и удержать какое-то время рядом. Потом это уже не требовалось, Сажнев пришел в себя, и краем глаза я видела его медленно сползшую на пол фигуру.

Профессор продолжал наводить порядок. В несколько движений он перевернул Краснова на живот. Тот кричал от боли и нервного потрясения, которое напрочь сломило сохранившуюся в нем частицу разума. Но лицо Константина Александровича оставалось беспристрастным. Ему не было жаль этого человека. Для него это – просто тело.

Наконец, я увидела того, кто прятался за другой дверью зала. К нам, задыхаясь, приближался Юрий Витальевич. Переход дался ему с трудом, и лицо этого бодрящегося старика потеряло сейчас все краски жизни.

– Решили прогуляться? – невозмутимо спросил у него Одинцов.

– Вышел из машины и заблудился, – пробормотал Афанасьев. – Вот он, голубчик…

С этими словами Афанасьев скорбно вглядывался в корчившуюся на полу фигуру Сергея. Мне почудилось, что глаза Юрия Витальевича блеснули от выступивших слез. Моя подруга все еще сидела на камнях, ошеломленная и до смерти испуганная. Я бросилась к ней, развязала ее руки и пыталась поговорить. Но девушка ничего не отвечала, только рыдала, и я прижала ее голову к себе. Что делать дальше, было непонятно. Но тут через тот же проход, которым вошли сюда мы с профессором Одинцовым, ворвалось четверо человек в милицейской форме.

– Всем оставаться на местах и не двигаться! – крикнул тот, что стоял впереди остальных. Мы замерли, не успевая толком понять, от кого исходит приказ. Милиционеры тем временем осматривали обстановку и явно не понимали, кто именно здесь главный злодей.

– Откуда здесь эти клоуны? – пробормотал Константин Александрович, закатив глаза.

– Вы же сами сказали, что вызвали их, – напомнила я.

– Я соврал, – бросил Одинцов. На мой уничтожающий взгляд он не обратил внимания. В следующий момент в зал вошел Максим.

– Теперь понятно, кто такой шустрый, – снова буркнул Одинцов. Полицейские переглядывались между собой, а потом тот, что был главным, решил не ломать больше голову.

– Так, все подняли руки! А ты, – он кивнул на Максима, – объясняй, что здесь творится.

Вся наша компания послушно подняла руки вверх. Константин Александрович отошел на шаг назад от Краснова.

– Я понятия не имею, – признался Давыдов. – Но тот тип на полу явно плохой парень.

Полицейский смерил Максима взглядом, а потом указал на Афанасьева.

– Старик тоже поднял руки! – потребовал он.

– Повежливее, пожалуйста, это наш профессор, – напомнил Максим.

– Пацан, ты мне надоел, ну-ка выметайся, – скомандовал жандарм и отдал приказ своим подчиненным. – Выведите всех из здания, а этого, который на полу, в наручники… И руки могут опустить. Что за чертовщина здесь?..

С этими словами полицейские вытолкали Максима на улицу, а потом и всех нас.

***

Небо было свинцовым и тусклым, и на его мутной поверхности гнездились смятые облака. Самая унылая погода. Хуже, пожалуй, только ветреный зимний день, когда в трубах просыпаются духи, а от мороза стынут мысли и кровь. События нынешнего дня вспоминались как страшная кинолента, и я силилась понять, было ли это на самом деле. Казалось, мои чувства затаились в потаенных уголках обожженной души, и ничто не сумеет затронуть их. Это был мрачный день, когда мне впервые угрожали оружием, а друзей чуть не убили на глазах, особенно Андрея. Я думала, мне требуется долгий сон. Такой долгий, что эти события сольются с ним и изгладятся из памяти.

Но сегодня я узнала не только то, как судьба может жестоко обойтись с человеческой жизнью и разумом. Мне удалось постичь безграничную, невероятную силу души и ее способность любить.

Вокруг завода стояло пять полицейских машин, и красно-синий свет мигалок выбрасывал вдаль свои прерывистые лучи. Юрий Витальевич, опираясь на трость, что невольно рыхлила мягкую землю, беседовал со следователем. Рядом, заложив руки в карманы брюк, стоял Одинцов и курил сигарету, глубокими затяжками впуская в себя серебристый дым. Настя и Андрей сели в одну из полицейских машин, которая вскоре уехала, проложив в редкой пожухлой траве грязные колеи.

Покинув завод, я увидела высокую фигуру Максима, стоявшую вблизи полицейской машины. Ветер растрепал его светлые волосы и полы черного пальто, в котором он когда-то ждал меня в парке. Это воспоминание казалось теперь таким затерянным и вместе с тем очень теплым, возникшим родом из столь безмятежных дней. Темные глаза Давыдова напряженно и остро всматривались в каждого, кто выходил из стен старого бетонного завода. Стоило ему увидеть меня, как он стремительно двинулся вперед, преодолевая заполненное голосами расстояние, и я почувствовала в груди свое сердце. Невероятно отчетливо я помню этот миг, когда Максим шел ко мне сквозь время и дождь, и каждый его шаг будто завершал долгий путь между нами, который мне следовало пройти еще давно.

Он обнял меня. Крепко и без слов. Его руки обожгли мне плечи. Дождь степенно превращался в ливень, который намочил нам глаза и души. Когда же рядом раздалось извечное вежливое покашливание Одинцова, я с трудом отняла свое лицо от свитера Максима.

– Давыдов, у вас, вероятно, отключили дома воду, а потому вы намерены принять душ прямо здесь? – холодно поинтересовался он.

– Я намерен обнять свою девушку, – ответил Максим, правой ладонью стирая с лица бегущие капли воды. – Вы не могли бы перестать быть таким занудой и исчезнуть?

Мне не удалось сдержать смех. Константин Александрович явно решил, что у меня не все в порядке с головой в связи с произошедшим, а потому я избежала его беспощадных колкостей.

– Сил нет смотреть на то, как вы пытаетесь промокнуть и заболеть, – продолжал профессор анатомии. – У меня очень строгие отработки, это я к вам обращаюсь, Кристина. Пропусков я не потерплю.

– Меня чуть не пристрелил чертов псих, – отметила я. – Так что перестаньте быть злодеем хотя бы сегодня.

– Мне за это не платят, – пробормотал профессор и великодушно добавил: – Можете сесть в мою машину. Антураж там, конечно, не такой, как рядом с гниющей бетонной стеной и тропическим ливнем, но вы переживете это.

– Спасибо, Константин Александрович, – улыбнулся Максим. – А мы точно можем уезжать?

– Юрий Витальевич говорил со следователем, – ответил профессор. – Он предлагал поехать вам в участок и дать показания. Но я сразу понял, что с ним что-то не так. Толи сдурел от этой работы, толи природный дефект, поэтому я собираюсь отвезти вас домой.

Я увидела сгорбленную фигуру Юрия Витальевича, который медленно приближался к машине Одинцова. Стерев с лица струи воды, он неловко забрался на переднее сиденье, и сквозь запотевшее стекло проглядывалась его усталая поникшая голова. Ему тоже сегодня крепко досталось. История прошлого чуть не повторилась снова, а он больше не юноша, а древний старик, которому неподвластно что-то изменить. В этот день он оставался обеспокоенным зрителем, разбитым и слабым. Мы с Максимом забрались на заднее сиденье машины, но никто из нас не нарушил тишину внутри нее.

Мимо проезжала полицейский автомобиль, и за его стеклом, чуть запотевшим изнутри, виднелся силуэт Сергея. Афанасьев не смог оторвать от него жадного взгляда, тщетно стараясь рассмотреть в чертах лица Краснова чудовищную силу, с которой судьба наложила мрачную печать на эту семью. В глазах Сергея алыми огоньками тлело безумие, и эти болезненные угли пробуждали в нас бессильный страх. Я отвернулась и увидела лицо Максима. Оно было совсем близко от меня. Давыдов ободряюще улыбнулся своей улыбкой, теплой и нежной, от которой тревога отступала так же, как дикий зверь от раскаленного металла.

Одинцов стоял рядом с машиной, и его задумчивый взгляд неотрывно следил за снующими по территории завода полицейскими. Сигарета, зажатая между его пальцев, вспыхивала крошечными огоньками, источая струйки тонкого густого дыма. Когда профессор швырнул окурок на траву, ладони дождя мягко накрыли его и потушили подрагивающие искры. Константин Александрович направился к машине. Резким движением он открыл дверцу и, устроившись за рулем, наполнил салон запахом леса и глубокой осени, что плотно устроились за воротником его плаща. По лобовому стеклу заскользили дворники. День стремительно темнел, встречая вечер.

Я сказала свой адрес, и Константин Александрович повел автомобиль по блестящей серой дороге. Отдаленные огни города встречали нас как старых друзей, и влажные листья сами слетались под колеса. Один из них дерзким и порывистым поцелуем коснулся лобового стекла, но дворники, чей черствый и глухой механизм еще работал, грубо смели это короткое письмо от осени.

Машина Одинцова заехала в мой двор и остановилась у подъезда. Этот безумный день заканчивался, и нам всем нужно было прощаться.

– Спасибо, – сказала я, обращаясь к обоим преподавателям. – Спасибо, что всех спасли.

Константин Александрович усмехнулся на это краем рта.

– Спасибо и вам, – кивнул он, – за то, что вовремя заглянули к нам на огонек.

Мы с Максимом вышли на улицу и заметили, что Юрий Витальевич не остался на своем месте. Взяв трость, он неуклюже выбрался из машины, окунувшись в плотный уличный сумрак.

– Поднимусь с вами, – коротко бросил он, и никому из нас не пришло в голову спрашивать его о причинах. Когда же я отворила дверь своим ключом, все стало очевидно. В квартире царствовала тишина. Сперва я уловила знакомый запах пряностей и доброты, а на вешалке в прихожей показалось драповое пальто бабушки. В следующий миг ее фигура, сухая и хрупкая, показалась в коридоре, и она, охваченная волнением, крепко прижала меня к себе. Ее глаза украсили слезы. В какой момент Юрий Витальевич успел сообщить бабушке о событиях, разворачивающихся в катакомбах старого завода, я не знала, но все переживания бабушки были написаны на ее добром лице.

– Все хорошо, бабуль, – успокаивающе бормотала я. – Давно надо было рассказать тебе…

– Это мне надо было рассказать тебе все, – произнесла бабушка, и ее теплые руки перебирали мои волосы.

– Да ничего, теперь я уже и сама все узнала, – заявила я, и все засмеялись. Взгляды Юрия Витальевича и бабушки пересеклись. Мой дотошный преподаватель латыни пришел вовсе не для того, чтобы проводить меня до двери. Кажется, впервые с момента нашего знакомства я уловила в его прозрачных глазах теплоту человеческого сердца.

– Ладно, бабуль, я пойду к себе, а у тебя, похоже, время важных переговоров, – я подмигнула бабушке, и мы с Максимом скрылись в глубине квартиры. Юрий Витальевич замешкался, так неожиданно оставшись с бабушкой в узком коридоре. Пару раз он пытался выронить трость и вообще чувствовал себя глупо. Бабушка тоже молчала. Не знаю, сколько времени они не виделись, но Афанасьев наконец сделал к ней несколько шагов и вновь встретил ее взгляд. Она улыбнулась.

– Выпьешь со мной чаю? – спросила бабушка, указав в сторону кухни.

– С тобой – обязательно! – нервничая, засмеялся старый профессор. Он коснулся бабушкиных рук, а потом неловко обнял ее за плечи. Было заметно по всем его жестам, что этот человек уже давно отвык от объятий.

– Светка, – прошептал он, и эти двое словно потерялись во времени. Афанасьев снова стал беспечным двадцатилетним юношей, обнимающим свою подругу. Вдвоем они просидели на кухне весь вечер, и тихий смех, и шорох дружеской беседы смешались с кухонным воздухом.

Мама допоздна задерживалась в школе, готовясь к завтрашним урокам, поэтому отец пришел с работы раньше нее. Он не сразу обнаружил на кухне засидевшуюся парочку.

– Привет, молодежь! – весело поздоровался он, хоть и был удивлен.

– Добрый вечер, – произнёс Юрий Витальевич, который вновь оказался смущен. Опираясь на трость, он поднялся и оправил расстегнутый черный пиджак.

– Я преподаватель Кристины из института, – представился Афанасьев и протянул отцу свою жилистую руку, сквозь морщины которой проглядывали синие вены.

– Ой-ой, – отец сделал испуганный вид, а потом добродушно засмеялся и пожал профессору руку. – Кажется, моя девочка что-то натворила…

– Нет, что вы, – махнул рукой Юрий Витальевич. – Кристина… кгхм… отлично справляется с нагрузкой… Я здесь просто так. По-дружески…

Бабушка все это время изучала взглядом поверхность стола. Почему-то она казалась себе нелепой, как и эта встреча со старым другом. Но вот странность, несмотря на свои мысли, которые осуждающими хлопьями падали на плечи, она улыбалась. Взглянув на нее, отец заметил, что она будто помолодела, и сам не смог удержать улыбки. Молча он вышел из кухни и направился в мою комнату. Когда же он открыл дверь, его улыбка сменилась удивлением.

Мы с Максимом сидели на диване, в комнате с выключенным светом. На коленях Давыдова стоял ноутбук, и мы смотрели фильм, хотя я не могла уловить его сути. Да и не пыталась.

– Так, а вот и пенсионеры! – проговорил отец. Увидев его, Максим встрепенулся и, едва не уронив ноут на пол, подошел к отцу.

– Здравствуйте, – проговорил он, и они обменялись рукопожатием.

– Здравствуй, здравствуй, – кивал отец, переводя взгляд с меня на Максима.

– Мы фильм смотрим, – пояснил зачем-то Давыдов, и мне захотелось рассмеяться.

– Тогда вы не будете возражать, если я все же включу вам свет? – поинтересовался отец и нажал на выключатель.

– Папа, – с укором в голосе позвала я.

– Приятного просмотра, – отец был непреклонен, но ситуация его развеселила, тогда как меня она привела в смущение. Я чувствовала неловкость и тепло, разливающееся румянцем на моем лице. Давыдов беззвучно рассмеялся, проведя руками по светлым волосам.

– Как-то я раньше не замечал, что он такой строгий, – проговори парень.

– Не знаю, что это было, – пробормотала я, избегая взгляда Давыдова.

А папа услышал негромкий хлопок входной двери и, заглянув в опустевшую кухню, догадался, что бабушка и Юрий Витальевич ушли. Пожалуй, в окне он мог бы увидеть их силуэты, медленно бредущие вдоль домов. Но отец замер в прихожей. Он думал о том, что еще недавно был таким же юным, как мы с Максимом. А теперь и возраст Юрия Витальевича уже не кажется ему столь недостижимым. Время всегда играет с нами. Отец думал о том, насколько неумолим и стремителен его ход, которого никогда не заметить. И никогда не остановить.

***

Следующий день стал первым в моей жизни, когда я прогуляла занятия. Первым и одним из немногих, поскольку моя врожденная ответственность не позволяла подобных вольностей. Но сегодня ничего нельзя было поделать. Как бы не старался будильник, его призывной тон не смог поднять меня с постели. Всю ночь я смотрела обрывочные серые сны, в которых кто-то неизменно кричал и просил о помощи. И у всех этих людей было лицо Сергея, обезумевшее и злое.

Около десяти утра я решила списаться с друзьями в интернете. Оказалось, что Настя и Андрей тоже остались сегодня дома. Это могло стать серьёзной проблемой для нас, но мы все, похоже, надеялись на помощь наших профессоров, хоть те и не намекали на поблажки.

На сегодня я запланировала еще одно дело. Точнее, запланировала бабушка, а я не могла остаться в стороне. День выдался каким-то сказочным, будто природа пыталась загладить вину за вчерашний унылый дождь. Солнце высушило дороги и воздух, пронизывая город ярким светом и прохладой. Вдалеке неба, точно снисходительные наблюдатели, теснились серые и густые облака. Они-то знали, что солнцу не выиграть этот бой, как бы оно не старалось. Скоро придет зима, и этот день никак не отсрочит ее появление.

Широким шарфом я укрыла голову и шею, потуже затянула теплое пальто и вышла на улицу. Когда я подошла к бабушкиному подъезду, она уже ждала меня, как и машина такси, вызванная заблаговременно. Сегодня, спустя столько лет, бабушка наконец-то отважилась навестить свою подругу Варю, а я не могла отпустить ее одну. И вот, назвав таксисту нужный адрес, мы уже мчались к пансионату.

Как всегда, тишина этого места, отделенного от города, немного пугала городского человека, чей слух приноровился к постоянному шуму. Взглядом я спросила у бабушки, готова ли она, и бабушка кивнула.

– Пойдем, – проговорила она, словно это придало бы ей сил, и мы прошли сквозь ворота. На входе бабушка назвала имя пациентки, и нас пропустили. Не знаю, о чем были мысли бабушки, пока мы поднимались наверх, но я вспоминала о своей первой встрече с Варей. А вот и сестринский пост, за которым мне пришлось так нелепо прятаться от врачей. Сейчас там стояла медсестра и врач, и оба что-то высматривали в одном из бесчисленных журналов.

– Добрый день, – поздоровалась бабушка. Врач повернулся к нам, а медсестра продолжала изучать журнал. – Мы пришли к пациентке Остаповой. Ее можно увидеть?

Тут уже повернулась медсестра, и они с врачом переглянулись.

– Вы родственники? – спросил врач.

– Насколько мне известно, родственников у нее не было, – усмехнулась бабушка.

– Это верно, – кивнул врач, и его серьезное лицо тронула улыбка. – Да только тут у каждого второго их нет. А стоит человеку умереть, так они объявляются и начинают охоту за наследством, знаете ли…

Мы с бабушкой переглянулись.

– Подождите, что вы сказали? – переспросила бабушка.

– А вы не знали? – догадался врач и подошел ближе к нам. – Остапова умерла сегодня утром. Инсульт, знаете ли. Ничего не смогли сделать. Вы разве не поэтому здесь?

– Мы хотели повидаться, – пробормотала бабушка и опустилась на кушетку рядом с постом.

– Забавно, но к этой Остаповой никто не приезжал все это время, пока она здесь, – заметил врач. – Вы опоздали, мне очень жаль…

Я чувствовала в голосе врача скрытое негодование, и оно находило отклик в моей душе. Представляю, сколько таких смертей он видел здесь. Одинокие, брошенные старики, остающиеся здесь на долгие годы. И за все это время ни одного человека, пришедшего к ним чтобы просто поговорить. Я решила немного сгладить ситуацию и повернулась к врачу.

– Моя бабушка училась с Остаповой, и мы недавно узнали, что она здесь, – проговорила я. – Вот ведь как бывает, приехали, а она уже… Вы тело в морг отправили?

– Да, похороны проводит социальная служба, – кивнул врач, уже не так враждебно настроенный. – Хотите прийти?

– Конечно, – кивнула я, взглянув на бабушку, которую эта новость сломила. Все эти годы мысль о том, что где-то в психиатрическом диспансере доживает свои годы ее старая подруга, не покидала ее. Я не считала себя в праве спрашивать бабушку, почему же она все-таки ни разу и не пришла к Варе. И вот, решившись, бабушка застала лишь холодного врача и известия о похоронах.

– Все хорошо? – врач наклонился к бабушке, голова которой поникла.

– Да, только передохну немного, – пробормотала бабушка. Я положила ей руку на плечо, и она слабо улыбнулась, словно говоря, что с ней и в самом деле все в порядке.

– Она умерла быстро, – добавил врач, будто пытаясь успокоить бабушку. Он уже понял, что нам ничего не нужно. – Мгновенная смерть.

– Она ее заслужила, – кивнула бабушка. Это было правдой, мучений в жизни Вари хватило бы не на одного человека. Легкая смерть окупала хотя бы часть ее страданий.

– Чуть не забыл! – произнес врач. – Не знаю, нужно ли вам это. У Остаповой в палате были рисунки и что-то вроде дневника. Распространенное явление среди наших пациентов. Обычно мы выкидываем это после захоронения тела, так что могу отдать, если хотите.

– Большое спасибо, – кивнула я. Врач направился к ординаторской, и я последовала за ним, оставив бабушку на кушетке. Одного взгляда на нее мне было достаточно, чтобы понять, сейчас ее лучше не трогать. Врач тем временем протянул мне уже знакомую синюю книжечку, из которой торчали свернутые пополам листы бумаги. Рисунки Вари. Мне бы убрать их в рюкзак, но я хотела поскорее увести бабушку, поэтому подошла к ней. Ее сгорбленная фигура продолжала безучастно сидеть на кушетке.

– Бабушка, – позвала я. – Давай выйдем на воздух…

Тонкая и сухая, особенно в этот момент, рука бабушки потянулась к листам. Медленно она вытащила их и развернула. Самым верхним оказался тот, что я уже видела. Три девочки стоят рядом. Перебирая руками шуршащие листы, бабушка тихонько заплакала. Мне было больно смотреть на ее лицо, в морщинах которого пролегли влажные линии слез.

– Давай уйдем, – повторила я, настойчиво взяв ее под руку. Все же мне удалось вывести бабушку на улицу, в этот сияющий красками день, волшебную осень, неповторимую и вечную. Уже вечером бабушка позвонила Лидии, а той пришлось рассказать все семье. Не знаю, как отец Андрея воспринял этот рассказ. Сам Андрей, после того, как Максим рассказал ему все, что знал, долго не хотел в это верить. Точнее, не мог.

Глава 11

Одним дождливым вечером, когда мы с Освальдом Павловичем не ждали никаких покупателей, а просто сидели в торговом зале и негромко переговаривались, дверь лавки открылась. Привычно зазвенел колокольчик над входом, и на пороге мы увидели Лешу. Вода капала с капюшона его куртки, а от ботинок оставались влажные следы.

С той встречи в кафе Леша и Освальд Павлович периодически созванивались, а паренёк забегал в лавку. Несколько раз мы ужинали в жилой комнате все вместе, и это было веселое время. Но сегодня ничего не предвещало веселья. Я сразу поняла это по лицу Леши.

– Всем привет, – поздоровался парень. Освальд Павлович взволнованно завис над прилавком и вглядывался во внука.

– Ты чего это в такую непогодь бродишь? – спросил Креза.

– Дедушка, мне можно у тебя остаться?

Освальд Павлович вышел из-за прилавка и приблизился к внуку.

– Ну-ка, пойдем, – сказал он. – Весь сырой, ты пешком что ли шел?

– Не, от остановки добежал, но там ливень…

Оба скрылись за дверью смежной комнаты. Подумав, я закрыла лавку и выключила свет. В темноте торговый зал выглядел как гигантский музей. Сквозь приоткрытую дверь в жилую комнату просачивалась узкая полоска света, и доносились голоса Крезы и Леши. Я вошла внутрь. Парень сидел за столом, а Освальд Павлович суетился у плиты. Я подсела к Леше и заглянула ему в лицо.

– Привет, пацан, – не знаю, откуда я взяла этот сленг, но хотелось соответствовать юному рэперу. – Ты какой-то невеселый.

– Привет, – кивнул Леша. – Я вот думал, нормально будет, если приду?..

– О чем речь, голубчик, – сказал Освальд Павлович. Он уже вскипятил чайник и заваривал чай. – Рассказывай живо, в чем дело. Что это еще за новости? Ты никак из дома сбежал?

Леша угрюмо кивнул. Когда Креза поставил перед ним горячую чашку, он взял ее в руки и принялся вертеть.

– Ну? – повторил Освальд Павлович свой вопрос.

– В общем, с отцом я поругался и свалил, – бросил Леша, не глядя ни на кого из нас. И рассказал, как все было.

***

Как обычно, после школы Леша сразу поехал домой. Стоял прохладный безветренный день. Небо обещало спустить на город ливень, но никак не могло решиться. Такой же хмурый, как и этот день, Леша приблизился к своей комнате и сквозь щель приоткрытой двери увидел отца. Он стоял возле стола, а в руках держал маленького слона, вырезанного из оникса, на боку которого виднелся циферблат. Этого слона Леше преподнес Освальд Павлович. Отдавая подарок, он поведал мальчику историю о том, как искусный мастер с сердцем сарацина создавал из камня этого слона, вдохнув в него жизнь на стыке двух аравийских пустынь. Оттуда его и несколько других таких же неповторимых и волшебных фигурок привезли в «Саламандру». Борису не составляло большого труда понять, откуда у его сына этот слон.

– Ты быстро осваиваешься в новых местах, – сказал Артемьев и поставил слона на место. С негромким стуком фигурка соприкоснулась с поверхностью стола. – Мог бы поделиться с отцом новостями о своих новых друзьях.

Леша прошел в комнату и сбросил рюкзак на кровать.

– Почему ты никогда не говорил про дедушку? – спросил он. Парень чувствовал, что пришло время для серьезного разговора, возможно, первого в его жизни. Отец должен понять, что Леша уже вырос.

– Потому что этот человек не заслуживает никаких разговоров, – отрезал Борис. – Наши пути давно разошлись, и это было по обоюдному желанию.

– Но что он сделал? – не понимал Леша.

– Много чего, – пространно ответил Борис. – И много чего не сделал. Я не хочу, чтобы ты с ним общался.

– Да при чем здесь я? – Леша начинал злиться. – Это ваши разборки! Дедушка добрый, и мне понравилось у него!

– Не мудрено, – с иронией проговорил Борис. – Удивительно, но мой отец в последнее время просто покорил всю молодежь этого городка. Ты же познакомился с этой девчонкой, которая у него работает? Та тоже с пеной у рта выгораживает старика, хотя понятия не имеет, кто он на самом деле… Как часто ты ходишь в лавку?

– Не знаю, – пробормотал Леша. – Раза три-четыре в неделю.

– С этого момента путь тебе туда заказан, – коротко бросил Артемьев. – Узнаю, что твои паломничества к старику продолжаются, я приму меры.

– И что ты сделаешь?! – воскликнул парень, ощущая, как комок нервной злобы закипает в его еще совсем детской груди. – Ударишь меня? Запрешь дома? Ты ведь только это и можешь!

– Да что ж такое-то! – с досадой выкрикнул Борис, сжав виски пальцами. – На кой черт тебе этот старик? Что вы делали, раз ты так к нему привязался?

– Мы разговаривали! – заявил Леша. – Его хотя бы интересует моя жизнь!

Нервы Артемьева сдали, и он захохотал каким-то истерическим смехом.

– Не стоит заблуждаться, мой мальчик, – сообщил Борис. – К тому же, я думал, для того, чтобы разговаривать, у тебя есть твои друзья в балахонах.

– Они были до тех пор, пока мы не переехали сюда, – сказал Леша.

– Пойми, деда не интересует ничего кроме собственной лавки и выгоды, – Борис вряд ли слышал сына. – Он просто хочет подобраться поближе ко мне через тебя и натворить еще что-нибудь. Ему мало было поджечь мою кофейню, он добивается того, чтобы я уехал. Но нет! На этот раз я не сбегу как тогда!

В смятении Борис принялся ходить по комнате широкими шагами, и его слова были обращены к стенам, словно Креза прятался в их пустотах.

– Он не поджигал кофейню! – в отчаянье выкрикнул Леша, и на его глазах выступили слезы.

– Конечно же нет! – засмеялся Борис, распаляясь все больше. – Он просто святой.

– Это я сделал!

– Чего? – Борис не сразу понял, что сказал его сын.

– Это я поджег твою кофейню! – кричал Леша. – Пришел ночью и все сделал! Дед тут не при чем!

И в этот момент по лицу Бориса прошла оторопь. Тени прошлого захлестнули его, а слова сына поразили. Он силился понять, правда ли это. Вместе с тем он смотрел на парня, что стоял напротив, и не узнавал в нем Лешу.

– И зачем ты это сделал? – на удивление спокойно поинтересовался Борис.

– Затем, что ты всех достал! – заявил Леша. – Тебе плевать на нас с мамой, ты решил уехать, и все, мы уже здесь. Тебе было все равно, что в той школе у меня остались друзья. Что маме пришлось бросить работу. Ты хотя бы спросил ее, чего она хочет? Ты обвиняешь деда в том, что у него нет сердца и ничего нет, кроме чертовой лавки. А у тебя?!

В голове Бориса случился взрыв. Две силы, вечно разрывающие его разум, столкнулись в нем. Одна уже знала, что ответить, и знала, что всегда права. Но была и другая, которая говорила ему остановиться. История повторяется. Он не хочет понять своего сына так же, как и Освальд не мог понять его самого. Кому отдать предпочтение в этой войне, Борис не знал. А Леша наконец-то сказал все, что хотел, и почувствовал дикую, пьянящую свободу. Наверное, то же самое чувствовал Борис много лет назад, сбегая из дома. И Леше ничего не оставалось, кроме как схватить рюкзак с постели и броситься в коридор.

– Куда ты собрался?! – опомнившись, крикнул ему вдогонку Борис, но Леша уже бежал вниз по лестнице, и сквозняк продувал квартиру через открытую входную дверь.

***

Я молча слушала рассказ Леши, и мне было жаль его. Жизнь прочитала Борису столько лекций, но он не услышал ни одной. Он так и не понял, что сердце ребенка всегда готово простить, для этого нужно чуть больше теплоты и поддержки. Теперь в глазах Леши плескалось темное море, затянутое чем-то похожим на лед. На самом деле это было стекло, и оно прочно отделило его Бориса. Парень больше не верил в отца и их отношения, а смотреть на эти метаморфозы было безумно грустно.

Есть ли у меня право быть здесь и становиться частью этой семейной истории? Как всегда, я почему-то считала себя лишней. Но уйти не представлялось возможности, за окном хлестал ливень, и я понятия не имела, как вообще доберусь до остановки. Хотелось улучить момент, когда дождь немного ослабнет.

– Дедушка, прости, что не сказал раньше про поджог, – произнес Леша. – Отец обвинял тебя, а я знал об этом, но молчал. Как-то стремно было признаться…

– В итоге ты все равно признался и поступил правильно, – сказал Освальд Павлович. – И это не ради меня, а ради тебя. Ни о чем не беспокойся, можешь оставаться здесь сколько угодно.

– Спасибо, – кивнул Леша. – Я могу помогать с делами в лавке…

– Только не отбирай мой хлеб! – засмеялась я. – Мне не хочется уходить отсюда.

Леша смутился.

– Да не, я не в том смысле, – сказал он, но я только покачала головой и предложила принести ему еще чая. На кухне ко мне присоединился Освальд Павлович, по лицу которого блуждала умиротворенная улыбка. Старик был рад обрести внука. Хоть Леше некуда идти кроме него, в конце концов, так ли важны причины? Ведь он больше не один в этой пустой лавке, и, кажется, от этой мысли даже ровнее бьется его старое сердце.