Текст книги "По законам гламура"

Автор книги: Марина Серова

сообщить о нарушении

Текущая страница: 4 (всего у книги 11 страниц) [доступный отрывок для чтения: 5 страниц]

Снова раздалось тихое бульканье, а вслед за тем глухие, сдавленные рыдания.

– Да! – сочувственно прошептала я. – Паршиво тебе приходится!Помотав головой, чтобы отогнать грустные мысли, я промотала записи с камер и увидела, что на пятом этаже Сереброва с Вероникой вернулись в свой номер и больше не выходили, а в люкс Глахи официант привез сервировочный столик с ужином. На моем же этаже тоже ничего необычного не произошло.

– Все нормально! – пробурчала я себе под нос. – До завтрашнего конкурса уже ничего не случится – Анатолия ведь уже вывели из игры. А потом у меня будет три дня на то, чтобы разобраться со всем остальным.

Налив себе уже остывший кофе, я поглядывала краем глаза на мониторы и начала думать, с чего мне начать: с конкурсантов, с поиска сообщника или с определения источника информации? И пришла к выводу, что проще всего с третьего, благо кандидатур всего две: Елкин и Толстов. Включив ноутбук, я начала искать в Интернете что-нибудь относящееся к этим двум людям, но не нашла ничего интересного: были только упоминания о том, что один является членом Союза писателей, а второй – членом Союза композиторов. «Туда-то я завтра для начала и загляну, – решила я. – Ведь вполне возможно, что эти двое болтают о конкурсе, не закрывая рта, на всех углах и кто-то из их слушателей мотает информацию на ус, а затем передает заинтересованному лицу».

Далее я посмотрела, что есть в Интернете на Сереброву и Глаху. О первой информации было маловато, и она была действительно очень благожелательной, зато про Глаху!.. Биографию ее я даже читать не стала – ясно же, что она выдумана от начала до конца. Фотографии тоже проглядела мельком и углубилась в описание учиненных ею скандалов.

Покончив с Интернетом, я начала рассуждать по поводу возможного сообщника преступника и додумалась даже до разветвленной шпионской сети, пустившей корни во все пищевые предприятия города с единственной целью – обеспечить некоему подонку победу в конкурсе. Обалдев сама от такого заключения, я посмотрела на часы – время было позднее – и, решив, что утро вечера мудренее, пошла в душ.

«Интересно, – подумала я, заворачиваясь в большое махровое полотенце, – а мне горничная будет, как в европейских отелях, каждый день постельное белье с полотенцами менять? – И тут меня осенило: – Черт! Я же с Ниной не поговорила! – А потом я вовсе застыла, как столб. – Мама родная! Да как же мне это раньше в голову не пришло! У нее же мать больна раком! Вот на этом-то ее и взяли! На лекарствах! Когда у человека родная мать болеет, так он на все пойдет! А все отравления были медикаментозными и произошли как раз в ее смену! Значит, это точно она!» Выскочив из ванной, я быстро оделась, вышла из номера и направилась к комнате дежурной.

– Что? Не спится? – встретила она меня вопросом.

– Да, дел хватает! – согласилась я и спросила: – Где мне Нину найти?

– Так она опять к матери убежала, – ответила дежурная, а потом почему-то шепотом, хотя вокруг никого не было, добавила: – Она вообще-то частенько на ночь убегает. А мне что? Уборки-то ночью никакой нет. А у нее дома дел невпроворот! Только уж вы…

– Поняла, я никому ничего не скажу! – заверила я дежурную. – Как она вернется, пришлите ее ко мне. Поговорить мне с ней надо.

– Так она только утром вернется, где-то в полседьмого, – сообщила дежурная.

– Значит, тогда и пришлете! – настойчиво сказала я и пошла к себе.

Вернувшись, я снова надела халат и села в кресло, чтобы допить кофе, а заодно и покурить на ночь. Вдруг один из мониторов ожил, и я чуть кофе не пролила: дверь в комнату Михаила приоткрылась, высунулась его голова, он огляделся и потом тихонько вышел в коридор, аккуратно прикрыв за собой дверь. А уж когда я увидела его крадущимся к двери Серебровой, то не выдержала и фыркнула. Дверь люкса открыла Вероника, и Михаил проскользнул внутрь, после чего дверь закрылась. Представив себе рядом в постели Тамару Николаевну и Михаила, я с отвращением поежилась, но потом вспомнила слова Светлова: «Не судите, да не судимы будете!» – и уже спокойно допила кофе. Решив узнать, чего мне ждать дальше, я бросила гадальные кости, и мне выпало: 4 + 36 + 17. Это значило, что, несмотря на трудности, мои дела пойдут так, как надо. «Хорошо бы!» – вздохнула я и легла спать.

Четверг

Разбудил меня очень осторожный стук в дверь. Взглянув на часы, я поначалу возмутилась, но потом поняла, что это Нина, накинула халат и открыла дверь. Нина оказалась симпатичной, но бесконечно уставшей женщиной лет тридцати, с потухшим взглядом и натруженными руками.

– Вы хотели со мной о чем-то поговорить? – тихо спросила она.

– Да! Проходите, пожалуйста, – пригласила я ее. – Садитесь в кресло! – предложила я. Нина, осторожно присев, вопросительно посмотрела на меня. – Нина! – начала я. – Мне сказали, что у вас тяжело больна мать.

– Да, – кивнула она.

– Наверное, ей постоянно нужно обезболивающее? – В ответ Нина снова кивнула. – Но того, что вы получаете по рецептам, конечно, уже не хватает? – Нина испуганно на меня уставилась. – Да или нет? – спросила я и по тому, как она опустила глаза, поняла, что права. – Значит, не хватает, и вам приходится где-то его доставать. Где?

Нина молчала.

– Тогда я сама скажу! К вам обратился какой-то человек и предложил снабжать вас обезболивающим для матери, если вы согласитесь ему помогать. И просьбы его были на первый взгляд совсем безобидные: добавлять что-то в продукты из пайка, который Антонина Ивановна развозит по номерам. Скорее всего он давал вам уже наполненный чем-то шприц и говорил, кому именно и во что именно нужно впрыснуть эту жидкость. Виктору вы впрыснули слабительное в йогурт, Марине – рвотное в пирожное, а Анатолию – непонятную гадость в «Виту». Так?

Пока я говорила, Нина смотрела на меня широко раскрытыми глазами, а когда я закончила, гневно воскликнула:

– Вы с ума сошли?! Или вы всех по себе судите? Да эти ребятишки ко мне со всей душой отнеслись. Посочувствовали мне! Помогать начали! А я им в ответ такую подлость сделаю? Да как у вас язык-то повернулся мне такое сказать?

– То есть вы утверждаете, что ничего подобного не было? – недоверчиво спросила я.

– Конечно, не было! – выпалила Нина. – Никогда в жизни никому подлостей не делала и впредь не собираюсь! Да вы сами подумайте, какая нормальная женщина на такое пойдет, с двумя дочками и больной матерью на руках? А вдруг там отрава смертельная? А как поймают и посадят? Куда дети отправятся? В детдом? А мать? Оставить ее на руках чужих людей умирать? Ну уж нет! Я своим близким такого не желаю! – распаляясь, почти кричала Нина. – Я еще и сама в состоянии матери на лекарства заработать!

– Наркотики покупаете? – тихо спросила я.

Нина с трудом сглотнула и промолчала.

– Да не нужны мне от вас никакие имена, адреса и пароли! – заверила я ее. – Скажите только: да или нет!

– Да! – тихо выговорила Нина и, посмотрев мне прямо в глаза, спросила: – А вы знаете, что это такое, когда самый родной на свете человек, твоя мама, от боли червяком изворачивается и хрипит, потому что кричать уже не может – голос сорвала. А ты смотришь на нее и ничего не можешь сделать? Вы знаете, что это такое?

– Нет, – опустив глаза, тихо ответила я.

– Вот то-то же! И дай вам бог никогда этого не узнать! – закончила она и сникла.

– Наркотики-то хоть помогают? – спросила я.

– Все чаще колоть приходится, – нехотя ответила Нина. – Врач вчера был и сказал, что уже днями… – Закончить она не смогла и тихонько заплакала.

– Не держите на меня зла, – попросила я. – Это моя работа – найти того, кто конкурсантов травил.

– Да понимаю я, – вытерев глаза, сказала Нина. – Только обидно, что на меня такое подумать могли.

– Ну, извините! – пробормотала я, вставая. – И крепитесь!

Нина только обреченно махнула рукой и вышла.

«Значит, не она», – подумала я, закуривая. Ложиться снова спать было бессмысленно – сон я себе уже разбила, и я, с тоской подумав, что в баре еще никого нет и кофе мне не видать, решила сегодня же купить кофеварку и привезти сюда – неизвестно же, сколько мне здесь торчать придется. Я просмотрела запись с камер, но увидела только возвращавшегося в свой номер Михаила. А больше за ночь ничего интересного не произошло.

Покончив со своими утренними делами, я пошла на завтрак, который был сервирован в банкетном зале. Вероника и Сереброва с довольным видом сытой кошки уже сидели за своим столом. Я решила выполнить данное Светлову обещание, подошла к ним и сказала:

– Здравствуйте, Тамара Николаевна. Я хотела бы извиниться перед вами за то, что вчера была так не сдержанна. Просто порученное мне дело оказалось очень запутанным, а сроки ограничены. Вот я и сорвалась на ни в чем не повинного человека.

Последние слова дались мне не без труда – я вспомнила ночной визит к ней Михаила.

– Да бог с вами! – улыбнулась Сереброва. – У каждого из нас своя работа, и еще неизвестно, у кого она сложнее. А что, дело действительно такое серьезное?

– Более чем, – кратко ответила я.

– Тогда, может быть, Вероника вам чем-то сможет помочь?

– Спасибо за предложение, но я постараюсь справиться сама, – отказалась я. – Однако если вдруг… То я обязательно обращусь.

– И не стесняйтесь, – добавила Сереброва.

Я снова села вместе со Светловым.

– Доброе утро! – сказала я дежурную фразу, на что Леонид Ильич, вздохнув, ответил:

– Главное, чтобы день тоже был добрым!

– Нам с вами остается на это только надеяться, – философски заметила я.

Вскоре в зале появились конкурсанты, причем Евгений и Полина заметно нервничали, Иван изо всех сил старался развеселить девушку, а у Михаила вид был, как всегда, наглый и самоуверенный. «Интересно, чем закончится сегодняшний тур? – подумала я. – Но чем бы он ни закончился, по его результатам уже можно будет определиться точнее – кого стоит плотно пасти».

Позавтракав, все отправились в театр. Светлов сказал, что на служебном входе люди будут предупреждены и меня беспрепятственно пропустят в зал. Конкурс начнется в двенадцать часов.

– Не обещаю, что приеду, но постараюсь, – ответила я и объяснила: – Мне еще кое-куда съездить надо.

Выпив для бодрости еще одну чашку отвратительного кофе – бар был пока закрыт, и отвести душеньку мне не дали, – я поднялась к себе на этаж.

– Татьяна Александровна! – окликнула меня уже новая дежурная. – Вам тут Арам Хачатурович велел передать. – С любопытством меня разглядывая, дежурная протянула конверт.

«Распечатки звонков», – поняла я, поблагодарила женщину и скрылась у себя в номере. Захватив с собой на всякий случай фотографии конкурсантов и диктофон с чистой кассетой, я отправилась в местное отделение Союза композиторов.

– Вы мне не поможете? – обратилась я к одиноко сидевшей даме. – Я готовлю статью в «Тарасовские вести» о конкурсе «Молодые голоса Тарасова», и мне бы хотелось побольше узнать о Елкине – он ведь не только член жюри, но там и его песни исполнялись.

– Конечно, помогу, – охотно согласилась дама. – Я его всю жизнь знаю. А что вам конкретно надо?

– Хотелось бы как-то оживить статью некоторыми деталями его личной жизни. Например, пошли ли его дети по стопам отца? Тогда получилась бы преемственность, а это всегда вызывает симпатию, – сказала я.

– Только в том случае, если дети ничем не уступают отцу или даже превосходят его, – возразила мне дама.

– А это что, не тот случай? – удивилась я.

– А! – отмахнулась дама. – Сын Елкина служит военным дирижером в Самаре, а дочь преподает музыку в школе. Согласитесь, что гордиться здесь особо нечем.

– Ну, может, хоть внуки? – с надеждой спросила я.

– По поводу тех, что в Самаре, ничего сказать не могу, а тарасовская внучка учится в университете, кажется, на филолога. Представляете, она начисто лишена слуха. Бывают же такие капризы природы! – воскликнула дама.

Услышав слово «филолог», я насторожилась – ведь там же учится и Евгений. «А что? Вполне может быть! Они встречаются, любовь-морковь, и все в этом духе! Девушка узнает у деда, кто победитель, передает Женюрочке, а уж тот неведомым мне пока способом пакостит», – подумала я, а вслух спросила:

– Наверное, дед очень этим расстроен?

– С тех пор как он три года назад развелся с Лизой, чтобы жениться на этой драной кошке, ни дети, ни внуки с ним не общаются, – веско заметила дама.

– Жаль! – сказала я и подумала, что движимый чувством вины Елкин, возможно, хочет установить отношения хотя бы с внучкой и делает для нее все, о чем она ни попросит. – А вы мне его домашний адрес не подскажете? Может, удастся сделать хорошую фотографию для статьи. Что-то такое неофициальное… – Я неопределенно помотала в воздухе рукой.

– Почему же нет, – охотно согласилась дама и продиктовала мне адрес.

– Это новый или старый? – уточнила я. – Ведь если он развелся, то, наверное, живет с молодой женой в новой квартире?

– Этот наглец при разводе разменял квартиру на две в том же доме, и они теперь живут в соседних подъездах. Вы представляете себе, каково Лизе, которая этому подлецу всю жизнь отдала, видеть его постоянно с другой женщиной? – возмущенно спросила дама.

– Что вы хотите? – пожала плечами я. – Мужчины – самые толстокожие животные на свете. Бегемоты, носороги и крокодилы им и в подметки не годятся.

– Вот именно, что животные! – гневно согласилась со мной дама.

Поблагодарив ее за помощь, я ушла и направилась прямиком к дому Елкина.

«Господи, – молилась я по дороге, – пошли мне какую-нибудь скучающую старушку на лавочке или собачницу, выгуливающую своего питомца!»

Бог услышал мои молитвы, и я увидела во дворе женщину со старой облезлой болонкой, через шерсть которой явственно просвечивала розовая кожа. Выйдя из машины, я отправилась прямиком к женщине и, как можно умильнее глядя на собаку, сказала:

– Какая прелесть!

– Да, она у меня красавица! – охотно отозвалась женщина. – А уж умница какая! Все как человек понимает!

– Только не говорит, – подхватила я и спросила: – Вы, наверное, в этом доме живете?

– Да, – насторожилась женщина. – А что?

– Счастливая, – завистливо вздохнула я. – С самим Елкиным в одном доме.

– Счастливая? – возмутилась женщина. – Да я с ними всю жизнь в соседних квартирах прожила, и не было дня, чтобы я не проклинала его бренчание на рояле! Потом его дочка начала учиться, и я от этих гамм только что на стенку не лезла.

– А потом еще, видимо, очередь внуков подошла? – сочувственно спросила я.

– Бог миловал! – отмахнулась женщина – Как дочка его замуж вышла, съехала отсюда. Сразу немного потише стало. Хотя бы на одного человека.

– Не любите музыку? – удивилась я.

– Музыку я люблю, только хорошую, – сварливо ответила женщина. – Елкин как с Лизой разошелся, так я наконец-то свет белый увидела. Лиза-то в университете преподавала – сейчас уже на пенсии.

– На филологическом факультете, наверное? – спросила я.

– Да! – удивилась женщина. – А вы откуда знаете?

– Ну, если внучка на филолога учится… – многозначительно сказала я.

– Да и то правда. Сейчас, чтобы в вуз поступить, нужно или большие тысячи платить, или блат совершенно сумасшедший иметь, – согласилась женщина.

– Не самый лучший факультет, – заметила я и на ее непонимающий взгляд объяснила: – Одни девчонки. Где им жениха-то себе найти?

– Ну это вы зря! Внучка у Лизы – красавица! Ее иногда молодой человек провожает, так я вам скажу: очень даже ничего! Симпатичный! Лиза говорит, что дело к свадьбе идет!

– Ну, при таком известном деде… – многозначительно сказала я.

– Бросьте! – махнула рукой женщина. – Во-первых, внучка с дедом не общается – простить не может, что он бабушку бросил, а во-вторых, Костя у нее математик, и ему музыка ни к чему.

– Ну, тогда да! – согласилась я и заторопилась. – Я пойду. Будьте здоровы!

– И вам того же! – пожелала мне женщина.

Сев в машину, я подумала – облом, но, с другой стороны, мне же легче, потому что теперь остается только Толстов, и поехала в Союз писателей. Там на месте секретаря я увидела не почтенную даму, а молоденькую пухлую девчонку, которая, как хлеб, ела шоколад, раскладывая при этом на допотопном компьютере пасьянс. Моего появления девица даже не заметила. Заглянув ей через плечо, я посоветовала:

– Сними сверху трефовую десятку на червового валета, потом на нее бубновую девятку. Тогда из колоды уйдет восьмерка, и ты освободишь туза.

Девчонка испуганно ойкнула и повернулась.

– Здравствуй! – сказала я. – Ты меня не выручишь?

– А чем? – спросила она.

И я ей выдала ту же версию, что и в Союзе композиторов.

– Ой, а там наш Женя участвует! – воскликнула девушка.

– Знаю, такой симпатичненький, розовенький и голубоглазый, – усмехнулась я.

– Зачем вы так? – покраснев, как помидор, обиделась девушка, и я поняла, что она в него влюблена. – Женя хороший! Он добрый и внимательный! Всегда выслушает и посочувствует! А еще он очень маму с тетей любит и никогда не говорит о них, как другие: «мои старухи» или «предки»!

– А кто у него тетя? – тут же спросила я – черт его знает, вдруг она владелица аптеки или просто там работает.

– Учительница в младших классах, – выпалила девушка и продолжила с прежним запалом: – А еще он очень умный и учится лучше всех, но не задается, а всегда конспекты списать дает!

– Да я же и не говорю, что он плохой, – начала оправдываться я. – Просто вид у него совсем не мужественный.

– А моя бабушка говорит, что внешность у мужчины не главное! А главное то, чтобы был добрым, умным и порядочным. А Женя именно такой, и мы всем факультетом за него болеем!

– Так ты же работаешь? – удивилась я.

– Я здесь на полставки, – объяснила девушка. – Просто папа решил, что мне нужно как-то начать вписываться в писательский коллектив области, начать понемногу публиковаться, раз уж я решила журналисткой стать, и устроил меня сюда.

«Из тебя журналистка, как из меня физик-ядерщик», – подумала я и усмехнулась:

– Да уж вижу я, как ты вписываешься! – Девочка покраснела, и я спросила: – А кто у тебя папа?

– Казаков Валентин Петрович, – насупившись ответила она. Я чуть не присвистнула – это был ректор нашего университета. – А Женя уже стихи свои в сборнике напечатал! И в газете обзор книжных новинок ведет! А еще!..

– Все! – сказала я, поднимая руки. – Сдаюсь! Я поняла, что твой Женя самый лучший парень на свете и ты готова защищать его изо всех сил!

– Он не мой! – шмыгнула носом девица.

– Значит, дурак завернутый, раз не видит, что нравится такой замечательной девушке! – решительно заявила я. – А ты его еще умным называешь! Как тебя зовут?

– Ксения, – ответила девушка.

– Вот, как увижу его сегодня попозже, так и скажу ему, что он слепой дурак! – пообещала я.

– Ой, не надо! – всполошилась Ксения.

– Да ты не волнуйся, – успокоила я ее. – Я деликатно! А то вы никогда не поймете, что самая подходящая, можно сказать, даже идеальная пара!

– Ну, если деликатно, – нехотя согласилась Ксения.

– А давай-ка мы с тобой вернемся к Толстову, – предложила я. – А то мы отвлеклись.

– Так я про него ничего толком не знаю, – растерялась Ксения. – Я же здесь всего месяц работаю.

– А его личное дело у тебя есть? – напрямую спросила я.

– Есть, только… – испуганно начала было Ксения, но я прервала ее:

– Ксения, он же не засекреченный ученый! И ничего плохого от того, что я узнаю его домашний адрес, не будет.

– Ну, ладно! – поколебавшись, ответила она и, достав из стола связку ключей, подошла к допотопному сейфу, откуда, покопавшись, вытащила коричневую старую папку.

Вернувшись к столу, Ксения открыла папку и начала просматривать бумаги. Меня мало интересовали копии диплома и других документов, а нужен был личный листок по учету кадров. Просмотрев листок, я увидела, что детей у Толстова не было и жил он недалеко от Союза писателей вдвоем с женой, его ровесницей. А было Толстову аж шестьдесят девять лет. Выписав адрес, я спросила у девушки:

– А ты его хоть раз в лицо видела?

– Конечно, когда он на заседание приходил. Точнее, его привезли – он ходит плохо, даже с палочкой. Тут у него за спиной шушукались, что он на стихотворениях о Ленине и партии в союз сумел вступить, а потом его стихи о родной природе никто и не покупал, а их в нагрузку ко всяким дефицитным изданиям давали. А то ими бы все книжные магазины были забиты, – поведала мне она.

– Ты-то откуда все это знаешь? Ты же то время застать никак не могла? – удивилась я.

– А мне бабушка рассказывала, – объяснила она. – Вообще-то она меня и воспитывала – папа с мамой наукой были заняты. Бабушка у меня знаете какая? Самая лучшая на свете!

– Потому-то тебе и нравится, что Женя с такой любовью говорит о своих родных, – догадалась я.

– Да! А еще он говорит, что стихи у Толстова хорошие, просто сейчас поэзией никто не интересуется. Это только на любителя или ценителя.

– Твоя правда, – согласилась я. – Сейчас и «В лесу родилась елочка» никто наизусть без ошибок не прочтет. Не тем люди заняты, – а сама подумала: «Худо! Раз человек лишен личного общения, то он возмещает это разговорами по телефону. Ну, не ставить же мне его телефон на прослушку!»

Попрощавшись с Ксенией, я вышла из Союза писателей и в задумчивости остановилась возле машины. Ехать к Толстову или нет? – думала я. Посмотрев на часы, я увидела, что дело идет к двенадцати, и решила: заеду-ка я сначала в гостиницу, чтобы «жучок» Глахе подсунуть, а потом – в театр и посмотрю, что это за конкурс такой. А там, лично познакомившись с оставшимися членами жюри, уже на местности определюсь, кто из них заслуживает самого пристального внимания.

Когда я уже отъезжала, то увидела, как из подъезда выбежала Ксения и, резво прыгнув в темно-синий джип «Ниссан», бодро взяла с места. «Вот! – подумала я. – Она работает, точнее, пасьянсы раскладывает на полставки и на джипе гоняет! А ты вертишься как белка в колесе и ездишь на старой „девятке“. Эх, где ты, справедливость?!»

В гостинице я сначала заглянула к себе и, взяв «жучок», а аппаратуру поставив на запись, поднялась на пятый этаж. Там я подошла к дежурной и попросила ее открыть мне номер Глахи. Женщина вытаращила на меня глаза и в первый момент опешила, а потом разоралась:

– Да вы с ума сошли, что ли?! Как я могу чужому человеку ее номер открыть? А ну как пропадет чего?

Я не стала с ней спорить и молча набрала номер Пашьяна:

– Здравствуйте, это Иванова. Мне нужно попасть в номер Глахи, а…

– Я все понял, – кратко ответил Арам и попросил: – Передайте трубку дежурной.

– Это Арам Хачатурович, и он хочет вам кое-что сказать. – С этими словами я передала трубку женщине.

Похлопав глазами, дежурная пожала плечами и взяла у меня рубку, а потом, выслушав распоряжение Арама Хачатуровича, вернула ее мне. Взяв ключ от номера, она покорно пошла открывать дверь.

– Подождите меня в коридоре, – попросила я, входя в номер Глахи.

Попав в номер, я очень удивилась – табаком здесь не пахло, хотя, судя по публикациям и фотографиям, Глаха дымила как паровоз. «Наверное, бросила», – подумала я не без зависти. Оглядевшись, я прикрепила «жучок» под столешницей журнального столика и вышла.

– Надеюсь, вы понимаете, что ни одна душа об этом знать не должна? – сказала я дежурной.Та только испуганно покивала в ответ, и я отправилась в театр.

Оставив машину на стоянке, я вошла в театр через служебный вход. Обо мне действительно были уже предупреждены. Я добралась до зала, села за спинами членов жюри вместе с Вероникой и уже знакомым мне телохранителем Глахи Александром. Сегодня Сереброва была в строгом, но очень красивом костюме. Выглядела она очень величественно – ну, просто императрица Екатерина Великая! Глаха же надела свой обычный наряд: кожаные брюки в обтяжку, куртка, черные очки и большая кожаная кепка. На ногах у нее были грубые тяжелые солдатские ботинки. Я заглянула ей в лицо и удивилась: «Ей же только двадцать два года, а выглядит на все тридцать! А впрочем, при ее-то образе жизни, пьянке и пристрастию к наркотикам! Хорошо еще, что вообще живая! Хотя нет! На наркоманку она вроде бы не похожа! Ну да черт с ней. Она мне совершенно с другого бока интересна».

– Кто есть кто? – тихонько спросила я у Вероники.

– В сером – Толстов, – шепотом ответила она.

Я, наклонившись, заглянула тому в лицо – обычный пожилой человек с нездоровым цветом лица и в довольно поношенном костюме. Все правильно, ходит-то он плохо, вот и проводит большую часть времени дома.

– В черном – Либерман, – продолжала Вероника.

Я посмотрела на холеного, одетого с иголочки мужчину с высокомерным выражением лица.

– А в синем – Елкин.

Я с жалостью посмотрела на него: да уж! Это прожившая с ним всю жизнь жена могла с него пылинки сдувать, а молодая больше собой занята.

Тут занавес открылся, и на сцене появился ведущий – артист нашего драмтеатра. Лучезарно улыбаясь, он передал слово Серебровой для оглашения итогов предыдущего тура. Тамара Николаевна поднялась с микрофоном на сцену и, повернувшись к залу, объявила победителя. Им стал Анатолий. Но по состоянию здоровья, сказала она, молодой человек не сможет принять дальнейшее участие в конкурсе, и поэтому конкурсанты остаются в прежнем составе. Зал встретил слова Серебровой свистом и недовольными криками. Проигнорировав реакцию зала, Тамара Николаевна спустилась со сцены и села на свое место. Ведущий объявил первого выступающего – это был Евгений.

Женя вышел довольно скованно, поклонился и, когда оркестр заиграл, преданно глядя на Сереброву, запел по-английски песню «Последний вальс». А что? Его голосочка на такую песню вполне хватало. Взглянув на Тамару Николаевну, я увидела, что она внимательно слушает и с одобрением качает головой. Когда Евгений закончил и получил свою порцию аплодисментов, слово взяли члены жюри.

– Неплохо, – скупо похвалил Либерман.

– Мне понравилось, – кратко сказала Глаха.

– Вполне профессионально, – заметил Елкин.

– Полностью присоединяюсь, – прошамкал Толстов.

– Не могу не отметить значительный прогресс Евгения по сравнению с предыдущим туром, – ласково сказала Сереброва. – Желаю тебе успехов, Женя!

Тот покланялся со сцены во все стороны китайским болванчиком и ушел. Вторым объявили выход Михаила, и зал встретил его оглушительным визгом и овациями. Этот, опять-таки глядя на Сереброву, правда, я уже знала значение его взгляда, исполнил залихватскую ковбойскую песню, сопровождая ее активной жестикуляцией и недвусмысленными телодвижениями, что вызвало в зале взрыв восторга. Но голос… Правду говорят: уж если господь не дал, то в лавочке не купишь!

– О боги-боги! – прошептала я себе под нос.

– А вот я здесь уже который день мучаюсь, – шепнула мне на это Вероника.

– Сочувствую, – так же тихо ответила я. – А за вредность-то платят?

Она только искоса взглянула на меня, усмехнулась и ничего не сказала.

Но вот Михаил закончил и, победно улыбаясь, оглядел зал, который ответил ему восторженными воплями. Когда публика немного утихомирилась, сидевший рядом с кулисами за небольшим низким столиком ведущий поднялся и передал слово жюри.

– Ничего более похабного мне на тарасовской эстраде еще видеть не приходилось. Очень хочу надеяться, что и впредь не придется, – отрезал Либерман, и зал заглушил его слова свистом.

– Мне жаль, что я вынуждена была на это смотреть, – неприязненно сказала Глаха.

Я с недоумением взглянула на Веронику.

Это сказала Глаха? Что же тогда говорить о ее собственных концертах, где она по сцене полуголая козлом, а точнее, козой скачет и вопит как оглашенная. Да по сравнению с ней Михаил образец скромности и целомудрия! На это замечание Глахи зал столь бурно не отреагировал – любимица молодежи как-никак, но недовольно зароптал. Елкин категорично заявил, что не любитель порнографии, а Толстов недовольно высказался в том смысле, что все это напомнило ему дешевый салун времен покорения Дикого Запада из какого-нибудь старого низкобюджетного американского фильма. Последней взяла слово Сереброва и вынуждена была сказать:

– Мне очень жаль, что Михаил не прислушался к мнению жюри и выбрал для своего выступления эту песню, которая изначально показалась мне неудачной и не соответствующей его стилю. Мише гораздо больше подошло бы что-то в духе «латинос», но теперь уже ничего не воротишь. Должна отметить, что выступление было довольно экспрессивным, и кое в чем даже излишне, однако в целом оставляет неплохое впечатление.

«Это она чтобы в одиночестве не спать, – злорадно подумала я, а вот Михаил, явно ожидавший дифирамбов, ожег ее яростным взглядом. – Значит, придется все-таки в одиночестве!» – расшифровала я его взгляд.

Ведущий объявил выступление Ивана. Тот исполнил песню в стиле кантри. Голос у него действительно был необыкновенной красоты и силы. Почувствовав себя в родной стихии, Иван вел себя более свободно, за что и был вознагражден аплодисментами и одобрительным вердиктом жюри.

Последней, а им всегда труднее всего выступать, вышла Полина. Она исполняла песню из репертуара Уитни Хьюстон «Willways love you», причем спела она ее так, что даже у меня мурашки по коже пошли, а жюри замерло, как и зал. Голос у нее, конечно, был не тот, что у американки, но эмоциональный накал был таков, словно Полина не пела, а клялась в вечной любви. Когда она закончила, несколько минут стояла прямо-таки оглушающая тишина, после которой зал взорвался аплодисментами. Я искренне порадовалась за девушку. Жюри оценило пение Полины очень высоко.

Выступление конкурсантов закончилось. В зале свернули плакаты, и зрители потянулись на выход.

– Где происходит подсчет голосов? – спросила я у Вероники, направляясь вместе с ней вслед за жюри.

– В кабинете директора театра, – ответила она.

– Знаю, где это, – кивнула я.

– Что, приходилось бывать? – поинтересовалась Вероника.

– Да, распутывала я здесь как-то одно покушение, – как бы между прочим ответила я, давая понять, что мы тоже не лаптем щи хлебаем, и спросила: – А конкурсанты сразу в гостиницу возвращаются?

– У них сегодня запланировано посещение музея краеведения, – ответила она.

– Да уж! Это им будет очень интересно, – съехидничала я.

– Культурная программа у них проходит только в день туров, а все остальное время они занимаются, – равнодушно ответила Вероника. – В прошлый раз был художественный музей.

– Ох и веселая у них жизнь! – хмыкнула я, а сама подумала, что неплохо бы резко сократить число членов жюри и тем облегчить себе жизнь. «Говоришь, грубая нахрапистость? Или ты сказала – напористость? А впрочем, не важно! – подумала я и покосилась на невозмутимую Веронику. – Будет вам всем сейчас грубая нахрапистость!»

Увидев меня в своем кабинете, директор очень удивился, однако потом кивнул, показывая, что не только узнал меня, но понял, что явилась я по работе. Я подошла к столу и сказала:– Дамы и господа! Если кто еще не в курсе, то позвольте представиться. Меня зовут Татьяна Александровна Иванова, я частный детектив. Спонсоры, они же члены оргкомитета, пригласили меня для того, чтобы я оперативно разобралась с теми непонятными случаями внезапных недомоганий, которые косят ваших конкурсантов. У меня есть предположение, что это кто-то из них такими неправедными действиями торит себе дорогу к победе. Этот человек откуда-то точно знает имя промежуточного победителя и убирает его со своего пути. А поскольку отсева в этом случае не происходит, то сам он автоматически остается в списке претендентов на первое место и немалый приз. В связи со всем вышеизложенным прошу ответить мне честно: кто из вас досрочно, то есть до официального оглашения результатов, делится с кем-то этой закрытой информацией? – С этими слова я поставила на стол диктофон и нажала на кнопку. – Госпожа Сереброва?